Мунсайд

Марк Сафо, 2019

Мунсайд – небольшой портовый городок в штате Мэн, большая часть жителей которого не являются людьми. Под видом простых смертных здесь обитают зомби и призраки, оборотни, вампиры, маги, эльфы и демоны. Ивейн Лавстейн должна продолжить семейную традицию и в день совершеннолетия вместе с верховным демоном Кави начать правление в Мунсайде, а иначе город исчезнет с лица земли. Вернувшись после четырех лет скитаний, Ивейн понимает, что город сильно изменился: все магическое население Мунсайда желает ей смерти, люди по неизвестным причинам исчезают, а Кави – демон, который ее воспитал, – совершенно не помнит об Ивейн и о существовании магической части Мунсайда. Теперь, чтобы исполнить свое предназначение, Ивейн должна рассчитывать только на себя.

© Марк Сафо, Сончи Рейв, 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2019 В оформлении использованы материалы, предоставленные фотобанком Shutterstock, Inc

* * *

Посвящается К. Р.

Я всегда мечтал водить тебя за руку по воображаемым мирам. Но ты не терпишь прикосновения.

1. Волхвы

Дорогой Кави.

Слишком многое произошло за эти восемьдесят два дня. И я до сих пор не могу понять, что именно. Эти письма — лишь попытки расставить все по полочкам, исповедаться и объяснить, почему я так с тобой поступила. Почему я предала тебя.

Люблю тебя… правда, не знаю, какой любовью.

Твоя Ивейн

I

Элизе Лавстейн было настолько больно, что она не заметила, как в Мунсайде начался ужасный шторм. Такого сильного шторма не было за всю историю города. Элизе казалось, что настоящий шторм — в ее теле, а все происходящее за окном — лишь плод воображения, разыгравшаяся фантазия. Мунсайд — портовый город, привыкший к бурям, но точно не к таким. Элиза не догадывалась, что шторм за стеной реален, что океан пенился, лез на гору и берег, доставал до прибрежных домов, а ветер срывал черепицу и деревья. В этот момент весь мир Элизы заключался в ее спальне.

Особняк Лавстейнов был старым зданием, построенным в первой половине XVII века, но крепким. Фундамент, заложенный столетия назад, был все так же прочен. Как часто говорили жители городка, без магии тут не обошлось. Поэтому особняк стоял неподвижным исполином, и только флюгер в виде месяца бешено крутился на крыше.

Элиза закричала, одной рукой стиснув шершавую и крупную ладонь своего супруга — Винса Лавстейна, а другой сжимая и сминая простыни, царапая их ногтями и колотя ладонью по матрасу.

— Тужься, милая, тужься, — повторяла акушерка, изредка вздрагивая от очередной молнии. От усталости ей казалось, что гром вторил крикам Элизы. — Еще немного.

Это «еще немного» длилось уже несколько часов. Роды были мучительными и долгими. Как, впрочем, и всегда в семье Лавстейн.

Сын Элизы от первого брака, Вольфганг, оставался за дверью, проведя в коридоре достаточно времени, чтобы привыкнуть к крикам матери. Его отчим еще утром сказал, что беспокоиться не о чем. Но когда Винс это говорил, у него по лбу так и тек пот, а руки тряслись, что не придавало уверенности его словам.

Вольфгангу было десять, и рос он крепким симпатичным мальчиком, все больше и больше напоминая своего родного отца. Светлые волосы, огромные голубые глаза, пухлое округлое личико, всегда хмурое и недовольное. Сейчас он водил солдатиков по ворсу ковра, будто не слыша криков за стеной. Пробки в особняке вышибло из-за грозы, коридор освещался оставленной свечкой на тумбе.

Неожиданно Вольфганг услышал скрип старых ступеней: кто-то поднимался наверх по черной лестнице, о которой мало кто знал. Столетие назад ею пользовались только слуги и гости, которые хотели остаться незамеченными. Вольфганг вгляделся в темноту и увидел оранжевый отблеск свечи, а затем и сам подсвечник. Мужчина, державший его, остановился на последней ступеньке и благодушно улыбнулся мальчику. Вот только Вольфганг впал в оцепенение от вида незнакомца. Он никогда не видел подобных людей.

Незнакомец был неуловимо красив. У него были синие глаза, как небо на грани ночи, небольшие, даже узковатые. Темные волосы, совершенно сухие, убраны назад в изысканном беспорядке. Угловатый подбородок, прямой массивный нос и плотно прижатые уши. На нем был строгий костюм без галстука и единого намека, что он пришел с улицы. Но было во внешности незнакомца нечто скрытое, прятавшееся за его вполне осязаемой красотой. Вольфганг не мог понять, что это, сколько бы ни всматривался.

Незнакомец улыбнулся, не открывая рта. Так Вольфгангу улыбались мальчики на детской площадке.

— Вольфганг, — кивнул ему незнакомец будто старому приятелю. Взгляд у него был открытый и добродушный, но Вольфганг чуял исходящую от него опасность, как тогда, когда нашел змею между камнями на заднем дворе. — Очень приятно. — Он протянул мальчику руку.

Вольфганг так и остался сидеть на полу, зажав солдатиков в руке.

— Кто вы? — в его голосе прозвучало сомнение. Будто бы он и не хотел знать ответ, точнее, боялся его узнать.

— Я? — Мужчина поднял брови, приоткрыл рот и пару раз моргнул, подбирая слова. Он выглядел растерянным, отчего казался еще моложе. — Я старый друг семьи. Меня зовут Кави.

Вольфганг взглянул на него со всем возможным для его возраста скепсисом, медленно отклоняясь назад. Его мать еще раз закричала, но уже громче, прерываясь на рыдания.

— Мне ничего о вас не говорили.

— Конечно. Я ведь друг не твоей семьи, а семьи твоего отчима, Винсента.

Ответ совсем не понравился Вольфгангу. Винса никто и никогда не называл Винсентом.

Кави прислушался к двери и, решив, что время у него еще есть, сел на корточки перед мальчиком. За окном продолжала зверствовать буря. Кави наклонился к нему так, что Вольфганг сразу понял: сейчас ему расскажут секрет.

— Вот-вот родится твоя сестренка, и она… — Кави задумался, пытаясь подобрать слова, — станет королевой Мунсайда благодаря мне. — Его глаза будто вспыхнули, когда он произнес это.

На Вольфганга это произвело впечатление.

— Но… почему не я? Почему она? — Ему стало обидно чуть ли не до слез. — Я же старший.

— Потому что твой отец не Винс, а Генрих, простой человек, который живет недалеко от Ганновера, — добродушно и явно не желая обидеть, ответил Кави.

— Но мама сказала… — глаза Вольфганга заблестели от слез, — что он служил в морской пехоте… что он погиб.

— Значит, твоя мама тебя обманывала, малыш Воль-фи. — Кави щелкнул ребенка по носу, надеясь хоть как-то его развеселить. Он не умел врать и всего лишь пытался поддержать беседу. — Прости, волчонок. Но такова правда. Прапрапрапрапрапрапрапрапрадед — а может, и еще одно «пра» — Винса заключил сделку, и сделка еще действительна, значит, твоя сестренка принадлежит мне. А сейчас, бастардыш, мне пора идти. Слышишь? — Он поднял палец вверх. И действительно, раздался детский плач. — Вот и твоя сестра.

С этими словами Кави покинул малыша Вольфи, оставив рядом с ним свечку. Он открыл дверь в спальню и тихо зашел внутрь. Акушерка не успела передать девочку на руки матери, как Кави ловко выхватил ее. Он сделал это быстро и уверенно, не боясь запачкать костюм или уронить ребенка.

В полуобморочном состоянии Элиза смогла только возмущенно простонать. Ее пунцовая кожа блестела от пота, тонкие белесые пряди волос прилипли ко лбу, будто паутина. Роды отняли у нее много сил, и единственным, на кого она могла рассчитывать, был ее муж. Но Винс не выглядел удивленным. Возможно, злым, но уж точно не ошарашенным.

Попав на руки к Кави, малышка прекратила плакать сию же секунду. Раскрыв узкие глазки, она уставилась на него и издала звук, похожий на смешок. Элиза испугалась. Ни акушерка, ни она еще никогда не видели, чтобы младенцы могли смеяться.

— Винс, — испуганно произнесла Элиза, сжимая руку мужа, — кто это?

Кави продолжал укачивать ребенка на руках, строя ему рожицы и щебеча что-то невнятное на незнакомом языке. Он выглядел явно счастливее самих родителей.

— Saghirti amira…^[2] — шепнул он малышке, щелкнув ее по носу.

— Кави, — гаркнул Винс, и тот невольно обернулся. Винс был ниже его, но шире в плечах. Кави казался мальчишкой на его фоне.

— Простите, Винс, Элиза. — Он с неохотой передал младенца матери. — Я лишь хотел убедиться, что это она.

Кави с глубоким вздохом неловко улыбнулся, поправляя костюм. Элиза не сводила с него подозрительного взгляда.

— Может, стоит позвать и Вольфи? У вас осталось меньше суток.

— Кави, — прошипел Винс, подходя к нему вплотную. Кави выглядел растерянным.

— Ты не сказал ей, Винс? Ничего не сказал?

— Кто это такой? — кричала Элиза. — Что это за человек?

— Как грубо, Элиза. Я совсем не человек! И каждого клеймить человеком… — Закончить он не успел, потому что получил в челюсть удар от Винса. Кави был удивлен, но уж точно не обижен. Повернув голову, он коснулся ушибленного места. — У нее не больше суток, — шепнул Кави. — Вам лучше побыть наедине.

И нечеловек по имени Кави ушел по той же черной лестнице, закрыв за собой дверь. К тому моменту буря уже стихла, оставив после себя лишь горы веток, черепицу и разбросанный мусор.

Сказанное Кави действительно сбылось. Не прошло и двадцати четырех часов, как Элиза, прикрыв глаза, заснула в обнимку с дочерью и сыном и навсегда потерялась где-то в лабиринте сновидений. Смерть Элизы, спокойная и достойная, стала совершенно ненужной платой за жизнь города Мунсайд, столицы Ада.

Семнадцать лет спустя

Я не знала Элизу и не успела пропитаться к ней какими-то родственными чувствами. Она была лишь частью легенды и никогда не казалась мне реальной. Нет смысла рассуждать, что случилось бы, если бы моя мать смогла выжить. Знаю только одно: увидев меня сейчас, она умерла бы повторно, но уже от стыда.

— Ив! Ив! — Юноша в куртке футбольной команды пару раз щелкнул пальцами перед моим носом, заставляя меня прийти в себя. Я открыла глаза, и меня сразу затошнило. Мир размазался, раздвоился, закрутился, словно карусель. Я пыталась сконцентрироваться на одной точке. Знаете, как в балете: крути фуэте сколько угодно, главное — держать взгляд на одном предмете. Вот только перед глазами были лишь мазня из квадратов бирюзовой плитки, кусок белой раковины и рукав бордового бомбера.

Поднявшись на локтях, я почувствовала подступавшую рвоту, но сдержалась. Рука в бордовом бомбере рывком поставила меня на ноги и толкнула к раковине. Я включила холодную воду и сунула под нее голову.

— Как ты, Ив?

В ответ я застонала, но меня так и не вырвало. Парень сделал пару шагов назад и сел на край ванны. Я видела его отражение в зеркале — бордово-рыжее пятно.

— Все в порядке?

Самый глупый вопрос, который можно было задать. Я тут помираю, пью воду из-под крана, как собака, и не могу разглядеть себя в зеркале, потому что мир до сих пор вращается перед глазами.

— Да, — только и ответила я, — все в порядке.

Какая глупость. Где я? Даже город не помню. И как меня угораздило дойти до такого состояния? Я будто играю в прятки сама с собой. Что ж, стоит начать собирать информацию и как-то выпутываться.

— Ты знаешь, как меня зовут? — пробурчала я, делая еще один глоток воды.

— Ив Уэйн. Нас представил Тикс.

Ив Уэйн. Никакая не Ивейн Лавстейн — слава богам и демонам. Значит, меня еще не поймали. Кто такой Тикс, я понятия не имею.

Я оглядела крошечную ванную и прислушалась к шуму. Музыка, английская речь — это уже хорошо. Судя по обилию кремов, шампуней и средств для снятия макияжа, владельцы квартиры — девушки. Видимо, я пробралась под видом общей знакомой на чью-то вечеринку, а может, и действительно раньше перекинулась с кем-то из них парой слов. Обычно я работаю по такой схеме. Осталось узнать, насколько долго я могу здесь скрываться.

А вот и ответ — звук, который моментально довел меня до дрожи в коленках. Рев мотора прогремел на улице, затмив гранж, игравший за стеной. Этот грохот мгновенно меня отрезвил.

Кто думает, что рев мотора всегда звучит одинаково, просто никогда не обращал на это внимания. Этот я точно ни с чем не спутаю. Мотоцикл BMW R1200 C.

Выглянув в крошечное окошко в ванной, я увидела свет фар, мелькнувший в переулке. Я заметила фасад сплошных пятиэтажек, значит, город довольно-таки большой. Не сказав ни слова парню в бомбере, я вырвалась в гостиную.

Вечеринка была в самом разгаре, так что взять чьи-то вещи и тихо выйти из квартиры мне ничто не мешало. Рука сама выхватила спрятанный в прихожей потрепанный рюкзак и чью-то черную толстовку. Стоило выбраться на крышу, чтобы не столкнуться с преследователем на узкой лестнице или в лифте. Ковыряясь в памяти, я почти уверилась, что до сих пор нахожусь в Тандер-Бее. Дома здесь расположены тесно, можно свободно шагать по крышам, а затем спуститься на землю по пожарной лестнице. Так и поступим.

Я сломала замок и спокойно прошла на крышу, стараясь пригнуться и стать как можно незаметнее. Здесь было невысоко, этажей шесть, зато ветер был отрезвляюще холодным, а улица шумела вовсю. Мотоцикл стоял на месте, фары все так же горели. Видимо, водитель сейчас бродит по комнатам и пытается найти меня. Разумеется, он пойдет в самую шумную квартиру, потому что там мне легче всего спрятаться.

Пару раз он подбирался совсем близко. Однажды я разглядела его лицо за стеклом вагона метро в Монреале. Понятия не имею, как он находит меня в многомиллионных городах, но тот факт, что уже два года мне удается от него сбегать, немного успокаивает.

Осталось спрятаться за трубой и ждать, когда он вернется к мотоциклу и отправится дальше. Не думаю, что он догадается пробраться на крышу, а если и догадается, то рядом пожарная лестница. Придется побегать, но ночью это сделать легче. Опыта у меня в таких делах предостаточно.

Через пять минут ожидания адреналин выветрился, а головная боль вернулась. Хотелось снова оказаться в тепле и заснуть прямо на полу, наплевав на громкую музыку и принципы. Но мотоцикл все так же стоял на месте. Глаза мои медленно закрывались.

Послышался скрежет железной двери, ведущей на крышу. Вмиг проснувшись, я рванула к пожарной лестнице и поскакала вниз по ступенькам. Грохот хлипкой железной конструкции выдавал меня с головой. Проникнуть в чужую квартиру было невозможно: все окна по пути вниз оказались закрытыми. Единственный шанс — рвануть к ближайшей станции метро или запрыгнуть в автобус. Я громко приземлилась на закрытый мусорный бак. Вдохнув побольше воздуха, я приготовилась бежать.

— Ив Уэйн. — Мое сердце испуганно замерло. Я поняла, что бежать уже некуда. — Ты оказалась совсем без фантазии.

Я видела его темный силуэт, слышала собственное сердцебиение, которое было таким громким, что заглушало даже боль от падения.

И тут пришло смирение. Я знала, что этот момент наступит, но глупо надеялась, что это случится намного позже, точнее, через восемьдесят три дня.

Мы улыбнулись друг другу. Я — устало, но счастливо, что все наконец-то закончилось, пусть и не в мою пользу. А он — как обычно, с оттенком садизма и себялюбия. Я знала эту улыбку. Как-то раз я разбила блюдце, и тогда он улыбнулся точно так же, прежде чем пожаловаться отцу.

Наконец я разглядела своего преследователя открыто и без спешки. Да, он стал таким, каким я его и представляла. Высоким, статным и опасным. Уверена, все девчонки без ума от его легкой небритости и огромных голубых глаз.

— Ну привет, братец.

Вольфганг кивнул, улыбаясь еще шире. Наша детская игра в догонялки окончательно завершилась. Он победил.

* * *

Мотоцикл оказался приманкой, с его помощью Вольфганг выкурил меня из квартиры и ждал у пожарной лестницы, где уже стоял его черный внедорожник. Он даже не закрыл меня в машине, когда затаскивал мотоцикл в багажник. Да и я не собиралась бежать. Впервые за три с половиной года я расслабилась и почувствовала облегчение. Я оказалась там, где и должна была оказаться: на пути к Мунсайду.

Когда я покидала его, мне пришлось несколько часов пролежать в багажнике в абсолютной темноте, слушая шум дороги. Сейчас же я возвращалась триумфально, на переднем сиденье, под тихо звучащую рок-музыку.

— И как ты меня нашел? — Вопрос был глупым и очевидным. Мы не торопились разговаривать друг с другом, несмотря на то что виделись много лет назад.

А мне было что рассказать. О кошмарном пансионате, в который меня отвезли, о первом побеге из него, о городах Канады, больших и маленьких, о службах опеки, об очередях за едой для бездомных, о помощи социальных работников, о трех с половиной годах бродячей жизни.

— Интернет, — пожал плечами Вольфганг, не отвлекаясь от дороги. — Заметил на одной из фотографий.

Я глубоко вздохнула. Так просто проколоться, надо же.

Оказалось, что самым легким способом выживания стала добродушная ко всему студенческая молодежь, которая кичилась знакомством с обыкновенной бродяжкой. Выслушав мою выдуманную историю, они проникались ко мне такой симпатией, что звали жить у себя, водили на вечеринки, где я была местной диковинкой, словно мини-пигом или щенком мопса. Внимание людей, выпивка, закуски… На все эти плюсы приходился один большой минус — желание каждого сфотографироваться и обязательно выложить в интернет. Вполне возможно, что с какого-то момента за мной шел киберслед в виде случайных фотографий с пьяными лицами. Отвратительно.

— Я хочу, чтобы ты кое-что уяснила, Ивейн… — через какое-то время сказал Вольфганг, но я перебила его:

— Честно говоря, я удивлена, что ты занимался моими поисками. Казалось бы, Мунсайд виноват в смерти Элизы…

— Мамы, — сквозь зубы прошипел Вольфганг. — Нашей мамы.

Хоть мы и не виделись так долго, болевые точки у него остались прежними.

— Ты и сама прекрасно знаешь эту историю, как столетия назад был заключен договор с демоном.

— И заключил его Генри Лавстейн, наш какой-то там прадед. Ему земля и сила демона… — зевая, напомнила я.

— Демону — вечное присутствие адепта.

Это слово было придумано нашим, точнее, моим прапрадедом. До этого использовались «сосуд» или попросту «раб» и «прислужник».

— И служение ему, — добавил Вольфганг. Хотя отношения между демоном и адептом были абсолютно равными. — Ваш синтез каким-то магическим образом поддерживает жизнь в Мунсайде, сама знаешь. Но Винс и твоя бабушка отказались от этого.

Да, нашли лазейку в договоре и предпочли обычную жизнь вместо могущества, магии и власти. А еще неизлечимую болезнь в награду. Большая удача — дожить до сорока. Отец умер в сорок два. Бабушка — в тридцать шесть.

— Я знаю, как ты хочешь отказаться. — Вольфганг перевел на меня взгляд, в котором явно читалась угроза. — Но ты не можешь.

Я лишь фыркнула: он мне будет указывать. Отказаться ничего не стоит. Нужно лишь подальше держаться от демона, а лучше и вовсе уехать из города в день моего совершеннолетия. Меня за этим и вывезли. Добралась до самой Канады, но все равно отыскали.

— Если откажешься, это уничтожит и Мунсайд, и Кави.

Дыхание пропало. Я неосознанно схватилась за сиденье, словно мы вот-вот разобьемся. Да, Вольфганг отлично помнил мои болевые точки.

— Кави может умереть? — Мой голос звучал неестественно тихо.

— Недостаток сил. Долгое отсутствие адепта.

Я не могу убить человека, который воспитал меня, я не Вольфганг. Но… навсегда увязнуть в Мунсайде? Разбираться в делишках людей и демонов? И что самое жуткое — обязательное продолжение рода, чистая кровь Лавстейнов. Столько обязанностей, вечные оковы, работа до гроба — лучше сдохнуть под сорок от неизлечимой болезни бродягой в чертовой Канаде.

Я прикрыла рот рукой, чувствуя, что похмелье возвращается. Голова закружилась. Вольфганг, почуяв неладное, открыл окно. В салоне тут же стало холодно. Шум ветра отвлекал меня от невеселых мыслей.

Кави может умереть из-за меня? Кави, который учил меня ходить, читал мне книги перед сном, катал на своей спине? Я попала ему на руки раньше, чем к своей матери. Он… был мне роднее всех. Отец пил не просыхая, Вольфганг… ненавидел меня, и не без причины.

— Переживаешь за своего Румпельштильхцена? — со злостью произнес он.

— Не называй его так, — ослабевшим голосом попросила я. Это была любимая шутка Вольфи.

— А на целый город тебе плевать.

— Вольфганг! — Я очень хотела, чтобы он замолчал. Не ему рассуждать о чести и долге.

— На тридцать тысяч душ. На людей, демонов, ведьм, оборотней, вампиров… — Я уже не могла его слушать и высунула голову в окно. Ветер бил по ушам. — Что с тобой не так? Какая-то нянька…

Мне хотелось ударить его. Наши отношения всегда были сложными. Потому что Вольфганг остался, считай, сиротой на обеспечении городской шпаны, а у меня был свой личный демон, который души во мне не чаял. Винс не обращал на пасынка должного внимания, Элиза умерла из-за меня. Рождаясь, наследники забирают жизнь своей матери, если та не принадлежит роду Лавстейн. Это факт. Вот почему чуть ли не до XX века инцест был обычным делом.

У Вольфганга были основания меня ненавидеть. Он искал меня по всей Канаде и сейчас вез прямиком в мой личный ад. И в этом аду был лишь один, кого я действительно хотела бы видеть: Кави.

Ни родной особняк, которого я боялась до глубины души, ни дикая природа Мунсайда, ни власть, ни магия, ни заточенные там воспоминания — ничто меня не манило. Только Кави.

— Кави… Он тебя даже не узнает, — с удовольствием продолжал Вольфганг, будто читая мои мысли.

Я с ужасом посмотрела на него, надеясь, что это какая-то шутка. Но Вольфи улыбался с таким неприкрытым злорадством, что сомнений не оставалось: он говорит правду.

— Он не помнит тебя, Ив. Никого не помнит. В нем будто проснулась другая личность. Человеческая. И как бы я ни ненавидел его, как бы ни желал ему смерти, но это действительно жалкое зрелище. — Вольф улыбнулся еще шире.

Мы двигались дальше по ночной трассе. Никаких указателей на Мунсайд не было и не будет. Этот город скрыт от всего населения материка, и неспроста. Здесь резервация нечисти. Здесь оборотни завтракают в какой-нибудь забегаловке вместе с вампирами и дальнобойщиками. Тут утром найдешь на соснах следы когтей и будешь точно знать, что никакой это не медведь. Молись, чтобы просто вервольф. Здесь весь бестиарий вырезает купоны на еду, играет в боулинг, отправляет детей в школу. В Мунсайде меня ждут демоны и ведьмы, оборотни и упыри, возможно, драконы и кентавры. Меня ждет сам Мунсайд.

Вот только Кави меня не ждал.

Уоррен

Уоррен отчаянно пытался полюбить этот город, найти в нем хоть что-то интересное.

Полтора года назад, когда у него появился новый «папа», весьма компанейский и добродушный отчим, отчаянно метивший в отцы, многое поменялось. Жизнь в Виннипеге, как показалось его маме, уже «изжила себя», и их новоиспеченной семье требовался новый старт. Уоррену это не нравилось, но свое недовольство он запихнул куда подальше ради счастья мамы. После смерти его отца Оливер стал для матери спасением и надеждой на счастливое будущее. Хотя предпосылок для этого не было. Оливеру достался от какого-то троюродного дядюшки старый оружейный магазин в крошечном, никому не известном городе. Сама идея переехать непонятно куда и попытаться вернуть жизнь старому и дряхлому магазинчику казалась абсурдной. Но и Уоррену, и маме терять было нечего. В своей школе он так и не обзавелся приличными друзьями, никаких мало-мальски значимых успехов не добился, так что его ничто особо не держало.

В Мунсайде все обстояло иначе. Виннипег — какой-никакой мегаполис. Мунсайд настолько ничтожен, что и сравнивать не стоит. Зато здесь все друг друга знали, встречали радушно, и, по меркам местных девчонок, Уоррен был даже ничего. Не сразу, но он нашел и девушку, и компанию себе по душе, и даже новые интересы.

У Мунсайда, несомненно, был свой шарм. Весьма зловещий и загадочный. Жители относились к нему с почтением, придумывали легенды и плели интриги, чтобы хоть чем-то себя занять. Уоррена, к примеру, абсолютно покорил сам символ города: воздушный змей с изображением солнца на одной стороне и луны — на другой. По древней легенде, когда в 1609 году Генри Лавстейн вместе с французской экспансией высадился на берег, вождь племени абенаков потребовал за земли (кто бы мог поверить) душу. В итоге оказалось, что под душой вождь имел в виду того самого воздушного змея, которого Лавстейн привез вместе с собой из Франции. Генри предложил ему сделку: ни само племя абенаков, ни конфедерация вабанаков никогда не вернутся на эту землю, если воздушный змей упадет лунной стороной вверх. В тот день был шторм, он поднял змея в воздух, и тот, не продержавшись и минуты, спикировал вниз прямо к ногам вождя. Луна безразлично смотрела в его глаза. Индейцы больше никогда не возвращались. А город решили назвать Мунсайд — сторона луны.

Красивая сказка, но не более. Земли Мунсайда никогда не были плодородными, многие утверждали, что никаких индейских племен здесь и быть не могло, а кто-то рассказывал, что их вождем был демон. Поэтому город проклят.

Уоррену куда больше нравился второй вариант, да и образу проклятого городка Мунсайд вполне себе соответствовал.

В какой-то момент он выглядел так же пусто и уныло, как неработающий луна-парк на набережной: выцветший, скрипучий, покрытый пылью и песком. С балкона Уоррена было видно колесо обозрения. Иногда, при сильном ветре, кабинки раскачивались. И это единственное, что менялось в пейзаже за год. Молодежь спешила покинуть город, старики умирали, магазины и кафе закрывались, перспектив особо не было. А последние полгода стали пропадать люди при загадочных обстоятельствах.

Уоррена это очень интересовало. Вот и сейчас он допоздна сидел в интернете и пытался разгадать тайну пропавших без вести.

За семь последних месяцев их было уже десять. У всех перед этим пропадали домашние животные. Но это было не единственное, что их объединяло: близкие и родственники пропавших все как один говорили, что за неделю-две до исчезновения они начинали ходить во сне.

Пресса и местные их так и называли: пропавшие лунатики. Вполне в духе Мунсайда.

Глаза уже болели так, будто в них насыпали песок. Уоррен взглянул на время и вспомнил, что утром у него урок химии с мистером Хиггсом. Он начал монотонно закрывать вкладки браузера: игровой форум, обсуждающий новинки этого года, страничку «Амазона» с винтажными выпусками «Удивительного Человека-паука», график работы исторического музея Мунсайда, «Тамблер» его одноклассницы Сары Циммерман, который был забит перефильтрованными темно-синими фото городских пейзажей с жуткими рисунками поверх изображений (три раза он появлялся размытым пятном в ее блоге), статью про антидепрессанты и, наконец, коллекцию газетных заметок про семью Лавстейн, которую он хранил в облаке.

Мунсайд расположен недалеко от границы с Канадой и изначально был французским городом, поэтому ко многим вещам здесь относились с европейской вычурной педантичностью. Большую часть истории занимала семья Лавстейн, но было полно других семей, которые с гордостью вели семейное древо и всячески показывали, что они здесь с самого основания. Этакая местная аристократия, которая Уоррену поначалу казалась совсем неуместной.

Но затем он сам увлекся процессом смакования слухов и городских легенд, в большинстве которых фигурировали Лавстейны. Как основатели они, конечно же, сыскали себе славу и будто бы нарочно подпитывали к себе интерес еще с XVII века. В их роду были и сумасшедшие ученые, и поэты, и политики, и даже убийцы, но у всех была одна общая черта: почти никто из них не покидал город.

Дорога к их фамильному особняку шла сначала вдоль берега, потом сквозь заповедник. Пять километров одной-единственной дороги, вдоль которой нет ничего: ни поворота, ни магазинчика или заправки. Автобусы туда не ходили. Уоррен как-то попросил машину у отчима, но тот, услышав, куда он собирается, только рассмеялся. За полтора года в Мунсайде Уоррен ни разу не увидел особняк.

Он был одержим семьей Лавстейн. На их долю пришлось так много тайн и трагедий в духе Эдгара По, что Уоррен очень жалел, что никого из них не встретил. Винсент Лавстейн умер еще до его приезда, а Ивейн Лавстейн, о которой все говорили с большой неохотой, по слухам, похитили около четырех лет назад. Кто-то убеждал его, что она просто переехала вместе со сводным братом, но это было не так интересно, как похищение.

Помимо всяких страшилок и местного фольклора Уоррен бережно хранил все фотографии с телефона, сделанные в историческом музее или главной библиотеке, где хоть раз упоминались Лавстейны. В основном это были пышные и помпезные некрологи.

Он сам прекрасно знал, насколько странной была его одержимость. Оправдывал Уоррен себя тем, что в этом городе скучно, делать нечего, но есть тайна, и ее надо разгадать. Чем чаще он это повторял, тем больше начинал верить в собственную выдумку.

Закрыв последнюю вкладку, Уоррен выключил ноутбук. Глаза болели. Он провел ладонью по отросшим темным волосам и решил по старой привычке подышать перед сном холодным морским воздухом.

Океан, набережная, сосны и ряд домиков. Вон там валуны. Если приглядеться, можно увидеть край другого острова, совсем крошечного. Уоррен осматривался по сторонам, будто это были его владения. Сонливость спала.

Он думал о самом банальном — о будущем. О предстоящем выпускном, экзаменах, в какой колледж пойти, о своей девушке и друзьях, о чувстве, которое грызло его изнутри. Чувство, что он упустил что-то важное. Будто оказался в нужном месте и в нужное время, но сам оплошал: занялся не тем.

Послышались гудение и шум колес. Черный внедорожник пронесся по трассе, а вслед ему — яркая оранжевая комета в небе. Уоррен подумал, что ему привиделось, комета быстро исчезла. Но тут же появилась еще одна… и еще… и еще… целый дождь!

Он жадно вглядывался в небо, недоумевая: почему никто его не предупредил? Почему астрономы не трезвонили о метеоритном дожде? Это же вроде не такое частое событие, чтобы оставить его без внимания.

Для обычного человека метеоритный дождь ничего не значит, но вот остальные жители Мунсайда уловили послание: наследника Лавстейнов вернули домой.

* * *

Сон в дороге всегда такой неясный и неровный, но цепкий. Я просыпалась пару раз, чтобы взглянуть на пустую дорогу и удостовериться, что Канаду мы все-таки покинули.

Мне снилась какая-то невыносимая мешанина из старых, полузабытых воспоминаний, которые за все время скитаний я держала запертыми. Будто бы в моей голове была отдельная коробочка на замке, которую обмотали скотчем и убрали в пакет. Сны… они состояли не столько из образов, сколько из запахов и звуков, каких-то идей и мелькавших деталей, которые знаменовали собой болезненные детские истории.

Лабрадор по кличке Аполло… Его лай, мягкость шерсти, клацающая пасть и запах, который она источала. Он сбежал, когда мне было двенадцать, может, меньше. Гул и тарахтенье первого байка Вольфганга. Запах виски. Ступни, шаркающие по полу, редкий «бам!», когда отец все-таки переставлял ноги, и шаги его звучали так, будто били кувалдой.

Щеку щекочет детское пальто. Тонкая полоса света между дверцами шкафа попадает прямо на левый глаз. Вольфганг держит палец у губ, а другой рукой зажимает мне рот. Мы слышим «БАМ». БАМ. БАМ. И запах виски. Терпкий и сладковатый, он бьет по ноздрям.

Молоко и корица, ложечка меда. Такой же сладкий смех. Шуршание страниц. Голос, напевающий «Идет человечек по лесенке вверх». Пыль. Плавленый воск. Рогатые тени на плитке, чей-то шепот, уголок старой позолоченной рамы.

БАМ. БАМ. БАМ. Лай Аполло.

— Ивейн! Ивейн!

Запахи смешиваются, а звуки становятся все громче и настойчивее, бесформенная светлая пелена перед глазами резко сменяется темнотой.

— Приехали, принцесса, — фыркнул Вольфганг, схватив мой рюкзак. Не дожидаясь меня, он вышел из автомобиля, хлопнул дверью и зашагал к воротам.

Звуки спросонья казались слишком громкими, голова гудела, кожа горела. Я вышла из машины и неожиданно замерла, так и не закрыв дверь.

Я оцепенела подобно тому, как цепенеют люди, когда встречают в лесу медведя, или когда видят голову дракона, торчащую из воды, или когда за поворотом к дому их поджидает чудище. Дом мне всегда казался каким-то застывшим окаменелым монстром, точнее, его головой. Будто под землей пряталось остальное тело, а на поверхности оставалось лицо с раскрытым и жаждущим ртом.

Первоначально, в 1609 году, этот дом был городской ратушей и центром города. Затем его подожгли во времена Якоба Лавстейна, внука Генри. Сам Якоб был уверен, что поджог совершил его брат Адам, возненавидевший первенца за то, что ему достались вся власть и сила демона. Как меня уверял сам Кави, посмеиваясь, он сам сжег этот дом, потому что он был невероятно уродливым и безвкусным, а толпы народа перед ратушей стали его раздражать.

С того момента застройка Мунсайда стала двигаться на запад, а заповедник, благодаря местным тварям, — на юг, тем самым разграничивая владения Лавстейнов. Новый дом построили в георгианском стиле. Крепкий, из камня и извести, позже его отделали деревом цвета спелой сливы, а черепицу оставили угольно-черной. Богато декорированный, с двойными скатами крыши, как на голландских домах, таким он был в начале XVIII века. Аккуратный, симметричный — предел совершенства, как говорил Кави. Он так любил новый дом, что приложил все свои демонические усилия, сделав его не-убиваемым.

А затем семейка Лавстейн начала разрастаться. Каждый новоиспеченный правитель города не мог из-за магии уничтожить старое, поэтому пытался наворотить новое. Появилась башня, затем западное крыло, возвели высокий каменный забор, возделали сад. В начале XX века все помешались на тайных ходах.

Так фасад здания рос, словно опухоль, и к моему поколению стал настоящим памятником безумию, упрямству и гордыне Лавстейнов.

Я смотрела, как особняк возвышался на холме и нависал надо мной, словно зверь перед прыжком. Видела круглое окно башни, шпиль в виде луны, который так обожал Кави. Шпиль напоминал ему о мечетях.

На заднем дворе, в пяти минутах от дома, стоял фамильный склеп, росли сосны, скорченные ивы, были холодные могильные плиты и памятники. Я не хотела помнить этот дом, все его входы и выходы, портреты внутри, множество комнат. Перед глазами вставали жуткие комнаты с высокими потолками, и мне отчаянно не хотелось возвращаться даже в свою детскую.

— Ты идешь? — раздраженно крикнул Вольфганг, и я быстро поплелась за ним, глядя строго себе под ноги. Сквозь мощеную дорожку пробилась трава. Газон запущенный. Вольфганг совсем не следил за домом.

Я переступила порог и, смотря в пол, поднялась по винтовой лестнице. Вольфганг упрямо шел впереди, я следовала за ним. Он открыл дверь, швырнул мои скромные пожитки и манерно пропустил меня вперед, наклонившись.

— Добро пожаловать в твой замок, принцесса. Выхода, как ты помнишь, нет.

Дверь закрылась. Я стянула кофту через голову, швырнула обувь куда-то в угол и рухнула на огромную кровать прямо поверх одеяла.

Переизбыток сна так же вреден, как и его недостаток. Я очнулась с больной головой, перед глазами все еще плыло. На мне была другая одежда. Вольфганг меня переодел? Как любезно с его стороны, но довольно странно.

После трех с лишним лет скитаний, когда приходилось спать где попало, матрац с дюжиной подушек — притягательная ловушка. Время тянулось медленно, я смотрела в потолок и чувствовала, как головная боль стихает. Лежала и не двигалась, потому что впереди были одна сплошная неизвестность и страх воспоминаний. Каждый уголок особняка был пропитан ими, а главным действующим лицом оставался Кави. Мысленно я называла его моей феей-крестной, и пусть двух злобных сестер у меня не было, но были брат и пьющий отец.

Гостевых спален в особняке было достаточно, и я даже порадовалась, что не вернулась в свою детскую комнату. Розовые рюшечки, кровать с балдахином, обилие игрушек. Их у меня имелось так много, что ни один игрушечный магазин не сравнился бы. Мягкие игрушки, куклы разных мастей, солдатики, воздушные змеи, кораблики, деревянные домики и замки. Я не так радовалась им, как тому факту, с каким восторгом дарил мне их Кави.

Но были и другие вещи — книги. Старое иллюстрированное издание «Алисы в Стране чудес», «Ивейн, или Рыцарь со львом», разумеется, мои любимые «Аргонавты» и многие другие. У нас была библиотека, но полюбившиеся мне истории, в основном рыцарские романы, я таскала к себе и с любовью ставила в один ряд с куклами. Помню старое бархатное вольтеровское кресло багрового цвета. Днем оно стояло у огромного окна, всегда зашторенного, вечером — у моей кровати. Кави садился в него и читал. Когда я чуть подросла — то рассказывал истории. Про старых демонов, про то, как погиб Люцифер во времена правления Авеля Лавстейна, когда он, мечтая очистить город от скверны, привез инквизицию. Кави обожал истории про королей-самозванцев: норвежская королева Лже-Маргарет, персидский царь Гаумата еще до нашей эры, Ламберт Симел во времена «Войны роз», Лжедмитрий I и многие другие. О мировой истории он говорил с большим воодушевлением, чем об истории Мунсайда.

Я накрыла голову подушкой и с силой вдавила ее в лицо. Ткань нагрелась от дыхания. Я хотела отогнать воспоминания, закрыться от них и никогда не страдать. Потому что надеялась, что все вернется на прежние места, что Кави станет собой, встретит меня с мягкой полуулыбкой и скажет тихо и ласково, так, чтобы никто не услышал:

— Мой человечек.

Но Мунсайд — это город наоборот. Его проклятие не в том, что здесь обитают демоны. Его проклятие в том, что никогда ничто не будет здесь таким, как задумывалось, даже зло. Кажется, в самом составе атмосферы, вместе с кислородом и углеродом, есть неизвестное вещество, убивающее всю надежду. Единственное, чему я научилась: чтобы не было больнее, убей свою надежду первой.

За дверью послышались тяжелые шаги — БАМ, БАМ, БАМ, — похожие на поступь отца из далекого прошлого, когда мне не было и восьми. Только нечто, приближающееся ко мне, было в разы больше. Ваза на тумбочке дребезжала и едва не подпрыгивала при каждом шаге. Мне инстинктивно захотелось спрятаться под кроватью или залезть в шкаф. Я, конечно, не шелохнулась и продолжала смотреть на дверь в каком-то оцепенении. Ее с усилием толкнули ногой, и некое существо прошло внутрь, неся поднос. Кривой нос, отсутствие волос, глаз, лишь широко разинутый рот, как у Щелкунчика, сдвинутый вправо. Существо двигалось медленно, ступней вообще не было, только две колонны вместо ног. Оно поставило на край кровати поднос и встало напротив, скрестив подобие рук в ожидании. На нем был костюм как у дворецкого.

Я молча смотрела на него, он — возможно, на меня.

— Это Голем. — Вольфганг вынырнул откуда-то из коридора. — Знакомься.

Легенда о Големе есть чуть ли не в каждой религии, а если нет, то послушного раба заменяют в сказаниях новой тварью. Прислужник, созданный для выполнения команд своего создателя. Но кто создатель? Я метнула недоверчивый взгляд на брата.

— Ты его сделал?

Уголки губ брата приподнялись вверх. Ненавижу, когда он гримасничает.

— Но ты же человек, — недоумевала я.

Вольфганг ничего не ответил и молча скрылся в коридоре. Голем стоял передо мной в ожидании. Я придвинула к себе поднос. Омлет, апельсиновый сок, вафля, залитая сиропом. Как он все готовит своими лапами?

— Голем! — Чудище отреагировало, вздрогнув всем телом. Так эта громадина еще и пугливая? Было интересно, станет ли он выполнять мои приказы. — Ты не мог бы… принести чаю?

Голем засеменил своими странными ногами в направлении лестницы. Интересно, Вольфганг обжег его или оставил глину высохнуть? И что это была за глина? Он заказал ее у кого-то из магов? Или, может, это подарок?

Пока я ела, брат продолжал стоять в дверях, оглядывая блеклую гостевую спальню с преувеличенной заинтересованностью.

Голем вернулся, держа в руках фарфоровую чашечку и блюдце, на котором разместились кусочек лимона и сахар. Чудище потопталось на пороге, нашло столик и поставило все это там. Что ж, Голем либо и правда что-то видит, либо досконально помнит особняк. Я такой памятью не могу похвастаться. По-моему, лучше бы и вообще не было этого «дворца» с портретами предков на стенах.

— Можешь идти, Голем. — Я проследила за его походкой. Уморительное зрелище.

Я отвыкла быть наследницей Лавстейнов и растеряла все свои аристократические привычки. Теперь особняки, пуховые перины и фарфоровые чашечки казались просто посмешищем. Я была в таких закоулках страны, где и пузатый телевизор — уже сокровище, и сейчас наслаждаться долгими ваннами и вкусными обедами было как-то совестно.

— У тебя встреча с Асмодеем через полтора часа, — между прочим сказал Вольфганг, проходя мимо спальни. — Помнишь, кто это?

Асмодея я видела в далеком детстве, но впечатления остались надолго. Какой-то там верховный демон, который заявлялся к нам в масках разных зверушек. Голос у него был такой, что мурашки по коже, несмотря на фальшиво-миролюбивые интонации. Они были дружны с Кави, но мне всегда казалось, что это вынужденное сотрудничество. Люцифер погиб несколько веков назад, и иерархия католических демонов существенно сдвинулась, сделав его главным. Следовательно, если Кави действительно не помнит, кто он, то Асмодей здесь, чтобы ввести меня в курс дела и рассказать, что творится на другой стороне Мунсайда — нечеловеческой. Газет они не печатали, держались тесным сообществом и виделись только по ночам. Точнее, кто как хотел. Интересно, ковен до сих пор заправляет клубом у берега?

Я расправилась с завтраком совсем неподобающе аристократке: просто запихнув все в рот с невероятной скоростью. Вольфганг на это фыркнул, хотя сам манерами не отличался, и покинул помещение.

Пытаясь привести себя в порядок к приходу Асмодея, я долго и с наслаждением отмокала в ванне и старалась думать только о простых вещах: где раздобыть одежду, куда сходить в первую очередь, как узнать о состоянии дел в Мунсайде.

Мне ничего не оставалось, кроме как принять свою долю и следовать законам. Или (всегда остается то самое зловещее «или»)… сбежать.

Не прошло и суток, как я здесь, а уже обдумывала возможный побег. Впереди меня ждала не самая завидная судьба. В детстве она казалась приемлемой, потому что альтернатив я не знала. Я завидовала не столько жизни вне Мунсайда, колледжу и работе, сколько свободе, незнанию и бесконечным возможностям.

Когда я сбежала из Мунсайда, то много общалась с канадскими студентами: буйными, радикальными, пылающими надеждой и вдохновением. Во время студенческих вечеринок, когда мне приходилось пояснять, кто я и как сюда попала, я обычно рассказывала об отце-алкоголике, католических пансионатах и жизни на улице. Иногда, если это требовалось, изрядно приукрашивала историю мерзкими подробностями. Растлители-священники, домашнее насилие, наркота, телесные наказания. Порой я заигрывалась и придумывала совсем уж отвратительные события, как бы говоря: «Но вот я здесь, смотрите, какая я сильная, сильнее вас всех!»

Но если бы кто-то узнал настоящую мою историю, убрав тот факт, что я живу в городе с демонами, ведьмами и вампирами, то испугался бы куда сильнее.

Они бы испугались того, что моя жизнь подвержена одному монотонному алгоритму, что она принадлежит одному существу (и, по сути, это нарушает общечеловеческие права), что в моей жизни нет места выбору.

Все было записано заранее: управлять городом, никогда не выезжая за его пределы, решать проблемы людей и демонов, продолжать род. Последнее пугало меня, наверное, больше всего.

В особняке повсюду висели фамильные портреты, в библиотеке раскинулось огромное семейное древо, уменьшенные копии которого были еще в половине комнат, — живое напоминание о родовом проклятье. К тому же имелось фамильное кладбище, на котором я часто любила играть и даже училась читать по эпитафиям. И уже тогда, где-то лет в десять, я заметила, что женщины Лавстейн стараются родить как можно раньше: в шестнадцать, в четырнадцать, даже в двенадцать. В то время это было нормально, но я догадалась, почему такая тенденция сохранялась: они старались сократить свой срок правления.

После ванны я чувствовала себя почти человеком. В гостевой спальне лежало несколько пакетов с новыми вещами: джинсы, футболки, худи, пара новых кедов, в отдельном пакете — белая рубашка и черное, слишком откровенное для меня платье. А это уже не в стиле Вольфганга. От этих вещей пахло совсем иначе: вкусно. Не просто порошком, а теплым молоком с корицей и медом. В этом было что-то подозрительное.

Мой стиль в одежде — «надень все и сразу»: джинсы, футболку, худи на молнии, сверху куртку. Слой за слоем я прятала свое несуразное мальчишеское тело младшеклассника. Это как зарыться под одеялом в грозу. Плевать на презентабельность, на то, какой увидит меня Асмодей.

Я не успела досушить голову, как зашел Голем, чтобы проводить меня. Я уже знала, в какую из сотен комнат он меня отведет: в самую нелюбимую для Кави.

Башню отстроили в конце XIX века, раньше она была только астрономической, пока Квебекка Лавстейн, моя прапрабабушка, не сделала из нее свой кабинет. Кави и Асмодей часто играли там в шахматы, мне было запрещено заходить туда: ступени каменные, скользкие, слишком опасные для ребенка, но часто мне было плевать на запреты, и я сбегала туда. Кабинет мне не нравился: казалось, будто портрет Квебекки Лавстейн, возможно, самой красивой женщины в нашем роду, следит за мной взглядом.

Асмодей уже сидел за столом. Строгий костюм терракотового цвета, как всегда, безупречно аккуратен. Лицо закрыто маской из жесткой коричневой кожи в виде зайца. Визитная карточка Асмодея. Вот только надевал он маски по особым случаям, например, когда приходил за жертвой. Меня будто током ударило от этой мысли. Не считает ли он меня своей жертвой?

— Асмодей, — поприветствовала я его, не зная, куда лучше сесть. И дня не прошло, а они отправляют меня на встречу с могущественным демоном.

— Мисс Лавстейн. — Да, тот самый голос: насыщенный, глубокий, миролюбивый, но пронизывающий до мурашек. — Рад видеть вас в здравии.

Мне ничего не оставалось, как сесть напротив него. В этот момент я четко осознала, что обратного пути нет.

— И я.

Асмодей стянул с себя маску, и мое сердцебиение участилось. У него были внимательные, пронизывающие карие глаза, смотрящие на все с оттенком разочарования. Черты лица тонкие, морщин мало, но глубокие. Волосы он убирал назад.

— Сигару?

Я помотала головой. Отец часто курил. Этот запах стойко ассоциировался у меня с ним. Хотелось поскорее закончить с этим. Надеюсь, Асмодей не станет расспрашивать меня, какой колледж я выберу и есть ли у меня жених.

Асмодей только фыркнул. Он ловко отрезал кончик сигары, достал собственную зажигалку, поджег и с удовольствием выдохнул идеально ровное кольцо.

— Значит, мисс Лавстейн, вы желаете приступить к своим обязанностям?

— Неуместный вопрос. — Кави всю жизнь учил меня вести такие переговоры, но все равно было страшно. И самое ужасное — Асмодей видел этот страх и нагло пользовался им. В неровном свете ламп черты его лица постоянно менялись, и на какой-то момент мне стало казаться, что лоб его прогнулся. Я надавила на глазные яблоки, пытаясь прийти в норму. — Скажем так, сейчас я здесь и хочу знать, что происходит в Мунсайде.

— И участвовать в собрании Комитета? — Он поднял бровь.

Так: Комитет, Комитет — вспомни, что это.

— Лучший представитель каждой магической касты… — начал пояснять Асмодей. То ли он столь проницателен, то ли действительно читает мысли.

— Собираются вместе на совете. Да, я вспомнила. И мой ответ: да, хочу.

Асмодей пожал плечами и улыбнулся уголком губ.

— Так что происходит в магическом мире?

Асмодей стряхнул сигару.

— Все по-прежнему. Три года для нас не срок, мы не люди.

— Что? Никаких перемен?

— Много бумажной работы. В прошлом году мы утвердили, что статус видящего…

Видящий — человек, посвященный в магический мир и способный, очевидно, видеть полный облик Мунсайда, но лишенный выбора присоединяться к какой-либо касте, участвовать в шабашах и магических мероприятиях. Фух! Я хоть что-то помню. Или Асмодей транслирует свои знания?

— Статус видящего могут получать только те, у кого есть хотя бы одна четвертая нечеловеческой крови.

— Но раньше была одна шестая, насколько помню.

Асмодей опять пожал плечами.

— Ценз растет.

Ага, демоны так и остались любителями чистоты крови, как погляжу. Мы неловко помолчали.

— Что еще новенького?

— В Мунсайде появилась новая школа, «Доктрина», смежная: люди и нечисть. И это академия, только для старшекурсников.

Латинское название… Явно приложил руку кто-то из высших.

— А кто директор?

— Мой брат Самаэль.

Подозрительно: Самаэль — ангел смерти. Их семейство не занималось такими мелкими делами, как учебные заведения.

— Кстати, приглашаем окончить ваше обучение именно у нас.

Я громко рассмеялась, что Асмодею не понравилось.

— То, что вы из семьи Лавстейн, не освобождает вас от диплома о среднем образовании, более того, ваш личный учитель… уже не у дел.

Кажется, последний факт Асмодею нравится.

— А вторая школа?

— Всего лишь школа. У нас — академия. Это две разные вещи.

Сколько пафоса. Я фыркнула. В моих планах точно не было никакой школы.

— И почему вы решили пустить туда… простых смертных?

— Для адаптации.

Наверняка устроили там какой-нибудь «Хогвартс», где юные демоны запихивают в шкафчики отпрысков людей.

— Более того, это лучший способ влиться в жизнь Мунсайда, взглянуть на ваше поколение.

— И ради этого вы сюда пришли? Позвать меня в школу? Могли бы прислать сову с письмом через дымоход.

Шутки он не оценил.

— Я хотел убедиться, что вы не пойдете по стопам своего отца и настроены серьезно. Принять приглашение — лучшее доказательство.

Я не сдержала ухмылки. Значит, я еще должна что-то доказывать. Забавно.

— Кави этого хотел бы, — добавил он между прочим, стряхивая пепел. Знает, на что давить.

Я, если быть откровенной, всерьез задумалась над его предложением. Оторванная от земной жизни несколько последних лет, я иногда действительно мечтала о нормальной школе.

Хотел бы этого Кави? Не могу сказать. Как и утверждать, чего бы хотела я.

— Асмодей, скажите, происходит ли в Мунсайде что-то, о чем я должна знать?

— Ничего противозаконного. Оборотни обращаются в полнолуние, ведьмы по ночам летают на метлах, вампиры пьют кровь из донорского центра. У нас нет проблем.

Но явно назревают. Кожей чувствую.

— Тогда почему Кави стер себе память, если все так хорошо? Или это неправда?

По его лицу я поняла, что это действительно так. Он потушил недокуренную сигару. Асмодей явно спешил покинуть замок.

— Кави нечасто посвящает меня в свои дела, это было его решение.

Сказано с заметной обидой. Я уже давно заметила, что между ними довольно напряженные отношения.

Он достал из своего портфеля несколько папок и пренебрежительно бросил их на стол.

— Ознакомьтесь с цифрами, — вежливо попросил он. — А мне пора идти. Встретимся на созыве Комитета.

Я вскользь пролистала бумаги с отчетами о проведенных шабашах, с переписью магического населения и прочей ерундой. У демонов с бумажной работой все в порядке. Неужели в этом столетии личина сатаны — бухгалтерия?

Дверь закрылась. Выдохнув, я откинулась на спинку стула, чувствуя себя невероятно вымотанной. Бросила взгляд на Квебекку. В детстве я хотела быть похожей на нее, но ни скул, ни шелковых темных волос, а уж тем более такого пронзительного взгляда мне не досталось. Как и дипломатических способностей.

Выждав минут пять, я спустилась вниз.

* * *

Обедать в столовой я никогда не любила, предпочитая кухню. В детстве, когда я не могла заснуть, Кави приводил меня именно на кухню, где наливал горячее молоко с двумя ложками меда и крошкой корицы сверху. Поэтому я и любила кухню: за хорошие воспоминания, — но сейчас в них был болезненный привкус. Хотелось снова стать четырнадцатилетней и никуда не сбегать. Кажется, мозг блокировал воспоминания о побеге, потому что помнила я смутно. Вроде бы это была последняя воля отца, все организовали его военные друзья, а я тогда действительно верила, что меня спасают.

Голем, увидев меня на кухне, поднял то, что должно быть бровями. Так отвратительно и небрежно слеплен — сразу видно: работа Вольфганга.

А вот и он, легок на помине. Улыбчивый черт.

— Вот ты где! Как Асмодей? — Вольфганг сам схватил кружку с полки, хотя Голем поспешил выполнить это за него. Чудище вело себя как ребенок, который жаждет угодить отцу. Видимо, Вольфганг лепил Голема на замену мне.

— У нас, демонов, высших существ, все в порядке, — передразнила я Асмодея. — А в целом ничего полезного: рассказал про школу, надавал бумажек со всякими отчетами.

— Типичный Асмодей, — усмехнулся он. — Эти маски его жуткие. Я в детстве чуть в штаны не наделал, когда впервые его увидел, прикинь.

Братец был, к моему удивлению, разговорчив. Он ловко налил в стакан скотча и подмигнул мне. Я принюхалась, учуяв что-то странное и постороннее. Раньше этот трюк с легкостью мне удавался: лишь капелька концентрации и осознанности.

— Что еще говорил верховный демон? — Вольфганг будто назло отвлек меня.

— Звал в «Доктрину».

Вольфганг присел на краешек стола. Голем поспешил ему отодвинуть стул, но братец даже бровью не повел. Было что-то умилительное в жестах Голема, а в отношении к нему Вольфганга — жестокое.

— О! Отличная академия. Прекрасно готовит к экзаменам. С дипломом из «Доктрины» ты можешь легко поступить в Гарвард или Сорбонну. Кажется, в детстве ты прекрасно говорила по-французски.

Он смотрел на меня серьезно, и я не могла понять, шутит он или нет. Наконец Вольфганг засмеялся во все горло, запрокинув голову.

— Какой тебе Гарвард, а уж тем более Париж, сестренка. Ты навеки увязла здесь.

— Будто я не знаю, — со злостью ответила я. Подтрунивает и издевается, зная, как мне на самом деле плохо даже сидеть на этих резных стульях. Вольфганг же, напротив, к роскоши привык.

Что-то мелькнуло в проходе, и я выглянула. Девушка быстро прошла по коридору, застегивая на ходу рубашку. Даже принюхиваться не пришлось. Было легко понять, что она такое.

— Суккуб? — только и спросила я, переводя недовольный взгляд на Вольфганга.

Он пожал плечами и сделал глоток. Кажется, брат жил на всю катушку, пока меня не было.

Девять лет назад

— Думаю, — Кави жадно потер руки, осматривая фолианты старых пыльных книг, ровно стоящих на полочке, — ты уже достаточно взрослая для таких вещей.

Это отделение библиотеки было совсем маленьким и самым старым. По легенде, это была первая комната, которую построили в особняке. Электричество здесь так и не провели, единственный свет исходил от огромных свечей, которые стояли на полу и воском пачкали паркет. Убирались здесь редко, поэтому, войдя внутрь, я принялась чихать от пыли.

— Вечно забываю, что ты человек, — с долей умиления сказал Кави, протягивая мне платок и возвращаясь к полке.

Огромный зал библиотеки мог сгодиться для какого-нибудь старого колледжа, а не одной аристократической семьи. Все деревянное и старое. В ящичке стола нашлись чернила и перо, правда, засохшие. Я научилась ими пользоваться раньше, чем шариковой ручкой.

В стеклянном стеллаже хранились самые важные документы и книги. Среди них — оригинал договора между Кави и Генри Лавстейном, который я заучила практически наизусть, но многие пункты мне оставались непонятны в силу возраста. Первая редакция «Демонкратии», свода законов нечисти в Мунсайде, которые я вот-вот должна была начать изучать. На соседнем стеллаже хранились рукописи стихов Дориана Лавстейна, датированные 1832 годом, мемуары других известных предков и последняя книга, вышедшая из-под пера Корнелиуса Лавстейна, «Исповедь и исследования», из-за которой демоны разорвали его на куски. Это все, что я о ней знала.

— Есть у вашей семьи одно преимущество… О! Вот она! — Кави с трудом достал огромную книгу и с грохотом уронил ее на стол. Поднялась пыль, и я принялась кашлять. — О, прости. Так вот. — Он сел напротив. Из-за оранжевого огонька свечей кожа у него стала как карамель, а глаза заблестели оранжевым цветом. Я сидела и прижимала к носу платок. — Твое преимущество — это твое обоняние.

— Обаяние?

— Нет, хотя и это, бесспорно, тоже. Но я говорю о носе. — Он постучал указательным пальцем по собственному. — Многие недооценивают этот орган чувств, не развивают его. Конечно, ведь этот мир в плане ароматов бывает просто чудовищным.

Я хихикнула, отложив платок в сторону.

— Знаешь же, что собаки узнают друг друга по запаху? То же самое ты должна проделать и с представителями лунного мира.

— Обнюхать их? — брезгливо поинтересовалась я.

— Нет-нет, просто сделай глубокий вдох через ноздри. — Кави вдохнул, и его грудная клетка поднялась и опустилась. — Чем незаметнее, тем лучше.

Я попыталась повторить, но тут же начала кашлять.

— Слишком пыльно.

Кави удрученно вздохнул.

— Смотри. — Он открыл книжку. — Помнишь, как в тех журналах, которые были в парикмахерской? Потрешь страницу и почувствуешь запах. Тут точно так же.

Страницы были желтые, некоторые — в пятнах, какие-то сгоревшие. Практически все — пустые, только каллиграфическим почерком слова на латыни. Латинский язык я знала хорошо. Кави все листал книгу, пытаясь найти что-нибудь подходящее.

— Вот, например, как пахнет ведьма.

— Какая именно ведьма?

Кави улыбнулся.

— Молодец, правильный вопрос. Попробуй — и узнаешь.

Я недовольно потерла страницу ладонью и, вдохнув запах, скривилась.

— Болотная.

— Правильно! Давай кого-нибудь другого…

— Стой! — Я заметила картинку с красивыми обнаженными женщиной и мужчиной. — А это кто?

Кави пару раз моргнул, приоткрыв рот.

— Это… э-э-э… Наверное, тебе еще рано такое знать? — спросил он. — Ладно, попробуй. Зато они вкусно пахнут.

Я вдохнула. Запахло молоком, парой ложек меда, корицей и еще чем-то, едва уловимым и кислым.

— Запах этих существ… подстраивается под твой любимый.

— Так что это за существа такие?

— Это… — Кави печально вздохнул и смутился, — суккубы и инкубы. В принципе, они отличаются только по половому признаку. Послушай, Ивейн. — Он взял меня за руки. Он всегда так делал, когда хотел привлечь мое внимание. — Никогда не давай им прикасаться к тебе. Это очень хитрые, алчные и жестокие создания. От них всегда нужно держаться как можно дальше.

Это я хорошо запомнила. Вот только Вольфганга никто этому не научил.

Каспий

Криста Брутто была невероятно красивой девушкой, даже без демонического обаяния. Просто генетическое везение, немного ухода за собой — и ты первая красавица. Только смысл быть первой красавицей, если достойные женихи обходят тебя стороной?

Криста обогнула небольшой людской парк и выехала на главную дорогу. Дома в центре города были многоэтажные. Единственное место, где можно снять квартирку, а не покупать себе фамильный особняк. Возможно, она слишком быстро покинула дом Лавстейнов, но ей не терпелось поделиться новостями. Даже пару раз проехалась на красный и едва с ума не сошла, ожидая лифт.

Их квартирка была крошечная: небольшая студия и спальня — но на двоих вполне хватало. Каспий звался ее братом, чтобы не было лишних вопросов. Он разительно отличался от нее своей аристократической бледностью, светлыми, почти белыми волосами и ярко-голубыми глазами. Криста же — загорелая шатенка, будто сошедшая с обложки модного журнала. Единственное, что их объединяло, — необыкновенная красота.

Каспий листал учебник по химии, развалившись на диване в крошечной гостиной. Стоило Кристе перейти порог, как он радостно улыбнулся, привлекая к себе внимание.

— Так что? Вчерашний метеоритный дождь был не просто так?

Криста покачала головой, подошла к брату и, схватив за руки, подняла с места. Он опешил. Никогда не видел ее такой сияющей.

— Что…

Криста обняла его и закружила по комнате, радостно смеясь.

— Девчонка, Каспий, девчонка! Я ее видела. — Она схватила его за плечи.

Каспий хмыкнул, не понимая, к чему ведет Криста.

— И она будет учиться в «Доктрине»! Вместе с тобой! И только попробуй все испортить, Каспий. — Вся красота Кристы вмиг исчезла, лицо исказилось, будто стало злой, гневной маской. — Это наш единственный шанс.

«Наш единственный шанс», — эхом отразилось в голове у Каспия. Внутри него будто что-то рухнуло. Он всю жизнь надеялся, что этот момент не наступит.

Примечания

2

Маленькая принцесса (араб.).