Времена

Марк Рабинович

Произведения, вошедшие в этот сборник, были написаны в разное время, в разных жанрах и по разным поводам (или совсем без повода). Их отчасти объединяют общие герои, но далеко не только они и даже не в первую очередь они. Может быть, это слово «время», фигурирующее как в названии сборника, так и в заголовках большинства из входящих в него вещей? Отчасти – да, но и это не самое главное. В первую же очередь их объединяет нечто иное, а что именно – поймете, когда прочтете. Книга содержит нецензурную брань.

Пересечение времён

Часть I. По эту сторону

Страницами старинных книг

Я был навек приговорён

Искать неуловимый миг

Пересечения времён

Словами мудрых и глупцов

Течение жизней и смертей

Дарует нам в конце концов

Пересечение путей

Пересечение людей

Пересечение имен

Пересечение идей

Пересечение времён

Нетания: захожу в «Случайное Соединение»

Про этот онлайновый сервис я узнал от Мишеля. Действительно, от кого же еще? Именно Мишель был тем, кто первым залезал на каждый прорекламированный сайт туманного происхождения. Его вел туда тот же энтузиазм и то же состояние души, которое заставляло Бугенвиля поднимать паруса, а Кука — высадиться на берег, на котором его благополучно съели. Мишеля пока что еще не съели, зато в результате посещения сомнительный сайтов, его старенький «Тошиба» оказался под завязку набит всевозможными вирусами. От Мишелевой флешки мы шарахались, как от носового платка прокаженного, а его ноутбук на полном серьезе предлагали продать в лабораторию Касперского в качестве вивария. На его сайты мы благоразумно не ходили, и Мишелю оставалось лишь рассказывать, что он и делал на своем русско-еврейско-французском диалекте. Ох уж эти сетевые истории! Помню, как восторженно описывал он сайт поиска смысла жизни или сайт для связи с параллельными мирами. Возбужденно выкрикивая слова и периодически переходя на ультразвук, с пылом неофита, он доказывал нам, что в Сети возможно все. О да, он искренне в это верил. Надо заметить, что его вера подвергалась серьезному испытанию, каждый раз, как очередной эзотерический сайт ненавязчиво просил его указать данные кредитной карты. Впрочем, это лишь ненадолго охлаждало его пыл, но не убавляло оптимизма. На этот раз, однако, он рекламировал нечто относительно безобидное — всего лишь сайт знакомств. Название сервиса так и не прозвучало, Мишель лишь разослал нам всем подозрительная ссылку, по которой я, немного поколебавшись, и зашел…

Мне всегда представлялось, что жизненный цикл социальных сетей, сайтов знакомств и всевозможных болталок напоминает судьбу людей. Они, эти сети и болталки, рождаются в муках программистов, изначально бесхитростны как дети и вызывают такое-же умиление. Потом, много позже, они начинают напоминать подростков. Подобно тому, как в тинейджерах начинают проявляться не слишком симпатичные черты, так и в молодых социальных сетях вдруг всплывают неизвестно кому понадобившиеся подозрительные функции. Тогда умиление пропадает и появляется либо сухой интерес, либо раздражение, в зависимости от того, нужна ли тебе эта функция. И, наконец, много позже социальная сеть продается какой-нибудь корпорации. Тогда она обрастает неуправляемо выскакивающей рекламой и норовит уговорить тебя подписаться на нечто тебе совершенно не нужное. Это уже болтливая старость, а там недалеко и до деменции и летального исхода.

Вот и на этом сайте, несомненно вошедшем в период полового созревания, неожиданно появилась новая функция. Называлась она «случайное соединение» и предлагала довериться судьбе, игнорируя разум. Обычно, я не доверяю азартным играм, да и сам не азартен. В карты мне не везет, но, вопреки старой поговорке, не везет и в личной жизни. Однако, сайты знакомств стали мне последнее время казаться некоей разновидностью игорного притона. Самый серьезный облом произошел тогда, когда зеленоглазая шатенка с ником «Ассоль235» оказалась милой старушкой, лишь совсем недавно перевалившей за 90-летний рубеж. С тех пор я доверяю, да и то не полностью, лишь онлайновому видео. Именно это и привлекло меня в «случайном соединении». Функция предлагала довериться судьбе и некоим случайным образом соединить пару собеседников, не боящихся показаться на экране. После истории с «Ассолью» я уже не боялся ничего и смело полез в меню. Немедленно выскочил незамысловатый экранчик, предложивший мне выбрать пол, возраст и местоположение собеседника. Пол я выбрал не задумываясь, так как к сексуальным меньшинствам отношусь терпимо, но не примыкаю. Возраст я, поколебавшись, выбрал от 16 до 40. Когда тебе перевалило за тридцать, начинаешь поневоле быть более толерантным. Местоположение случайного собеседника я оставил открытым, наученный горьким опытом. К примеру, не так давно я совершенно случайно узнал, что симпатичная Надя из соседнего Реховота, с которой у меня наладились неплохие, если не сказать больше, виртуальные отношения, на самом деле живет в подмосковном Ликино-Дулево, да к тому же и замужем. Возможно ее семейный статус меня бы не остановил, но подвело расстояние. Напоследок она призналась, что выбрала своим виртуальным адресом израильский город из-за экзотичности названия. До сих пор не могу понять. что она нашла экзотического в слове Реховот. А я задумался над тем, решился бы я понестись в далекий подмосковный городок, если бы… Но весьма милое лицо ликино-дулевской Нади не дало мне ответа на этот вопрос.

Отогнав ненужные воспоминания, я храбро нажал кнопку со скромной надписью «Пуск». Окошко с вопросами скрылось и его сменила смешная иконка, на которой весело вертелась какая-то неизвестная науке зверушка, предлагая мне подождать. Ожидание затянулось и я невольно задумался над тем, что сейчас происходит в безумном переплетении оптоволоконных кабелей и бесчисленных серверов. Где проходит сейчас мой дурацкий запрос? Какие компьютеры его выполняют? Сотни тысяч процессоров и маршрутизаторов представляют из себя такой лабиринт, топологию которого не представляет себе ни один, даже самый продвинутый администратор сети. Не начнет ли Сеть в какой-то момент жить своей жизнью? Может ли она обрести сознание и повести себя так, как ее создатели и не предполагали? Но тут наконец ожидание закончилось, прервав мои смутные размышления.

На экране появились данные чьего-то профиля. В графе «пол» предсказуемо значилось «ж», а графы имени и ника были пусты. Пустое имя меня не удивило, а вот отсутствие ника насторожило. Как программист я понимал, что необходимо что-либо для идентификации: если не ник, то идентификационный номер, или хотя-бы что-нибудь в этом роде. Поэтому пустота порождала вопросы, ответы на которые я благоразумно решил искать позже. В графе «возраст» стояла цифра 17 со знаком вопроса после нее. Моя бы воля, я бы и восклицательный знак поставил, учитывая то, что в большинстве стран совершеннолетием считается более зрелый возраст. Как говорится в том старом анекдоте: «… Я всегда думал, что „за совращение несовершеннолетних“ — это тост, а оказалось, что это статья». И все же, что означает этот непонятный вопросительный знак? Графа «местоположение» выглядела еще интереснее: там было написано «Хазарский Каганат, Kænugaðr». Ну и дела! А почему не «Империя Монтесумы» или «Гиперборейская Республика»? Разумеется, местоположение на таких сайтах указывают порой произвольно и именно так возник подмосковный Реховот моей Нади. Однако страну, как правило, выбирают из длинного списка членов ООН и, насколько мне известно, Хазария там не значится лет уже этак с тысячу. И что это за странный город? Любопытно, что его название появилось не по-русски, а в каком-то северо-европейском алфавите, может быть потому, что в моем языке не нашлось ни таких букв, ни таких звуков. Пришлось полезть в поисковик, который ненавязчиво предположил исландский язык. Сам толком не осознавая, что делаю, я попробовал поискать этот город в онлайновых картах, предполагая увидеть его севернее Рейкьявика или не увидеть совсем. Результат был ошеломляющим — меня перенесли в Киев. Раз за разом пытался я переубедить географический сайт, но он с упорством идиота предлагал мне город на Днепре. Не веря своим глазам, читал я на экране знакомые названия: Собор Софія Київська, Майдан Незалежності, Києво-Печерська лавра. Бедная моя голова пошла кругом и я на всякий случай взглянул на дату в углу экрана, опасаясь увидеть там «86-е мартобря». Но бесстрастный комп уверенно подтвердил середину декабря. И тут я заметил, что под таинственным профилем бежит счетчик обратного отсчета. Оказывается, у меня было только пять минут на размышление, а я сразу и не заметил. Теперь же оставались считанные секунды, следовало что-то решать, а на раздумья не оставалось времени. Вот и славно, подумал я торопливо нажимая на кнопку «Подтверждаю»: неизвестный собеседник, столь хитро зашифровавший столицу Украины (то есть, простите — України), заслуживал уважения и вызвал несомненный интерес.

Внезапно экран компа погас и некоторое время я тупо созерцал известную картину Малевича. Постепенно черный свет начал светлеть, становясь темно-серым, а потом и просто серым. Картинка была неоднородной и пятнистой, как будто на стекло надышали изнутри. Иллюзия усилилась, когда по экрану прошлось нечто, оставляя после себя разводы, приоткрывающие смутные силуэты, все еще скрытые виртуальным туманом. Надо же, подумал я, кому-то было не лень создавать такую графику. Но каково качество! Какова сила иллюзии! Я предположил, что неизвестный предмет, движущийся «изнутри» по экрану, должен был, по задумке создателей контента, изображать тряпку, которой протирают запотевшее стекло экрана на той стороне. Это было замечательно запрограммировано и я твердо решил позаимствовать идею для одного из сайтов, нам которыми я сейчас работал. Однако мой профессионализм сработал на уровне подсознания и я отметил для себя, что не совсем корректно захватывать весь экран, не получив на то согласия пользователя. Тут виртуальная тряпка прошлась по экрану еще раз, вероятно — начисто, и картинка наконец очистилась.

Еще какое-то время картинка была мутноватой, но постепенно приобрела четкость. Это так было похоже на стекло с быстро подсыхающими разводами, что я снова восхитился искусством программистов. Картинка показывала темное помещение, внутренностей которого не было видно, лишь справа неясно вырисовывался угол чего-то вроде кровати. Резкий и узкий луч света попадал в комнату откуда-то из-за кровати справа, высвечивая только стоящий передо мною массивный деревянный стул с резной, антикварный спинкой. Неужели таинственная незнакомка сидит за компом на этаком страшилище? Не иначе, как она «чайник», любитель, подумал я. Для любого профессионала это седалище стало бы орудием пытки, а локти начали бы затекать уже через пару минут работы на клавиатуре. Но где же хозяйка этого антиквариата? Неожиданно, на периферии экрана снова появилась тряпка. Видимо уже сухая, она прошлась по экрану еще раз, насухо. Избыточность алгоритма, подумал я, лишний цикл, оставленный неаккуратным программистом и халтурно пропущенный при тестировании. Но тут я с удивлением увидел, что держит эту тряпку. А держали ее тонкие пальцы, можно сказать — пальчики, с немного неровно подстриженными ногтями.

У вас было когда-нибудь это странное чувство? Не имею ни малейшего понятия, как его называют ученые психологи и высоколобые профессора многочисленных университетов. Не уверен также, что существует какой-либо заумный термин, описывающий это ощущение. Попробую лишь его описать. Представьте себе следующую смесь: возьмите семь частей изумления, добавьте две доли смутного страха, а потом — три или четыре части восторга и малую толику неясного томления. Но и это еще не все. Полученную смесь следует замешать на густом предвестии чего-то необычного, странного, как будто не принадлежащего нашему миру. Нечто подобное я ощутил впервые подойдя к краю Большого Каньона. И то же самое происходило со мной сейчас, только ощущение это было в разы сильнее, чем тогда в Аризоне. В этот момент я впервые в жизни ощутил свое сердце, и даже невольно схватился правой рукой за грудь слева подмышкой, чтобы не дать ему вырваться.

Рука с тряпкой исчезла и появилось лицо молодой девушки. Хотя экран был уже идеально чист, как будто его протерли с обеих сторон, что-то наверное случилось с моими глазами. Лицо на экране расплывалось и мне долго не удавалось сфокусировать взгляд. Наконец, мне это удалось и тут она моргнула раз, потом другой, сморщилась, почесала кончик носа и чихнула в длинный рукав, почему-то отороченный грубой вышивкой. Как ни странно, именно это вывело меня из ступора и я смог ее рассмотреть. Темно-русые волосы, забранные на лбу красной повязкой и скрепленные на спине не то заколкой, не то неплотно заплетенной косой, плавно обрамляли слегка скуластое лицо с мягким подбородком, маленьким носиком, бледными припухлыми губами и пушистыми ресницами, прикрывающими полузакрытые глаза, цвет которых от меня ускользал. Немногочисленные бледные веснушки (а может быть и дефекты графики) не портили ее лицо, а лишь добавляли ему очарования. Девушка осторожно приподняла веки и теперь я видел ее глаза. Они были зелеными и смотрели испуганно.

— Привет! — неестественно бодро сказал я.

— Привещаю ти тэж! — неуверенно произнесла незнакомка.

Оп-ля, а об языковом барьере я не подумал, как не подумали, похоже, и разработчики сайта. Но мне почему-то не хотелось отключаться от зеленоглазой девушки. Ее язык явно был славянским, но не русским, не белорусским, не украинским и не польским. Чешка, словенка, хорватка? Приветствия на всех этих языках мне уже когда-то приходилось слышать и звучали они несколько иначе. Что же сказать?

— Каковыи твои речь? — вдруг спросила незнакомка и, как ни странно, я ее понял.

— Русский — ответил я.

Я специально использовал только одно это слово, опасаясь неправильных падежей, или как там это называется. Сейчас я впервые пожалел о том, что завершал школьное образование в Израиле, а не в России. Тогда бы я наверное знал разницу между падежом и деепричастием, что бы это не значило.

— Ти, видяше, рус? — удивилась девушка.

— Так есть — пробормотал я, припомнив свои краковские приключения два года назад.

Но тут мне вспомнился один старый фильм и я добавил:

— Вообще-то, аз есмь еврей.

Прозвучало глуповато и она переспросила:

— Еврей?

— Да, еврей, джувиш, юде, жид, жидовин, иудей — стал я перечислять все известные мне звучания этого слова.

Тут я с удивлением и восторгом увидел, как ее и без того большие глаза стали еще больше, а их зеленый цвет перешел в изумрудный.

— Так ты иудей? — изумленно спросила она.

Но ее изумление ни шло ни в какое сравнение с моим, потому что сказано это было на иврите.

— Ты знаешь иврит? — машинально задал я совершенно идиотский вопрос, вызвавший на ее губах предсказуемую улыбку.

— Нет — сказала она и подмигнула — Это тебе лишь снится. На самом деле я и рта не раскрывала.

— Так ты израильтянка? — полуутвердительно спросил я — Ты в Израиле?

— Эрец Исроэл? — удивилась она — О чем ты? Мы же говорим по-иудейски, а не по-арабски.

О чем я? А она о чем? По арабски я знал только десятка два слов, нахватанных мною во время службы в армии. Половину составляли пожелания доброго дня и всех благ, а вторую половину — грязные ругательства. Я решил зайти с другой стороны:

— Ты из какой страны? И что это за город такой — Канигард?

— Странно. Ты действительно говоришь как рус — Кани-гард — она сделала едва заметную паузу перед словом «гард» — А мы, поляне, зовем его — Киев-град.

— Так ты в Украине? — я едва удержался от неполиткорректного «на Украине».

— Украина?

Она не переставала удивляться и удивление ей очень шло, делая зеленые глаза большими и изумрудными. Цветопередача была великолепной и мне даже казалось, что ее глаза все время меняют оттенок, переходя от светло-изумрудного к темно бархатному. В таких глазах хорошо бы утонуть, мелькнула неосознанная мысль.

— Украина? — повторила она, сделав ударение на «а» — Ты что, так Тьмутаракань называешь? Да нет же! Мы живем в граде Киеве. Ну, в том что на Славутиче-реке стоит. Неужели не слышал?

— Слышал, конечно.

Все стало ясно. Зеленоглазая незнакомка была ролевиком, причем ролевиком упертым. Такие экземпляры хомо сапиенс настолько погружались в свой воображаемый мир, что порой игнорировали реальный, забывая чистить зубы и звонить родителям. Один мой знакомый, психиатр по профессии, называл это «сенсорно-моторным погружением» и искренне считал увлечение ролевыми играми очень тяжелой разновидностью поведенческой аддикции. Это объясняло антикварный стул, рукав с оторочкой, Славутич вместо Днепра и неуклюжие попытки говорить на подобии древнеславянского. Непонятно только при чем здесь иврит и как киевская хохлушка могла его так хорошо выучить. Но тут я вспомнил одну свою давнюю знакомую, которая, в период увлечения ролевыми играми, выучила эльфийский язык и некоторое время общалась на нем с такими же, как и она, фанатами.

Пробиться из реального мира в виртуальную вселенную упертого ролевика — не простая задача. Я вспомнил советы моего друга-психиатра и осторожно заметил:

— Странный у тебя стул, на нем, думаю, не слишком удобно сидеть. Руки не затекают по клавишам стучать?

— Клавиши? Это ты про ромейскую одежду? А зачем по ним стучать?

Обычно мы забываем о двойном смысле слов, потому что используем такое слово в контексте, придающем ему однозначность. Да верно, клавиша на клавиатуре и пуговица на одежде обозначаются на иврите одним и тем-же словом, однако трудно предположить, что кто-то перепутает смысл. Вот это погружение! Ай да Толкиен, ай да сукин сын! Впрочем, судя по Славутичу, Толкиеном тут и не пахло и на ум скорее приходил старец Нестор и «Повесть Временных Лет». Ну почему я такой образованный? Это же всегда мне мешало при общении с девушками! Впрочем, сейчас это было скорее в помощь, на случай, если придется вытаскивать незнакомку из ее виртуального мира. А вытащить ее мне уже хотелось, потому что колдовские глаза и мелкие веснушки, похоже, зацепили меня не на шутку.

— Неважно — я неуклюже попытался снова сменить тему — А вот сеть у тебя хороша. И видео хорошего качества. Компьютер, похоже, тоже не слабый.

— Какая сеть? — изумруда в глазах прибавилось — Ты говоришь странные слова. Вот ты сказал «видео»? Это ведь значит «вижу», да? Один ромейский монах немного учил меня латинской речи. А что такое «думатель»? Это ты про мудрецов Торы? Или… — тут она перешла на шепот — … про волхвов?

Все чудесатее и чудесатее, подумал я. Зеленоглазка, и без того загадочная, вся так и эманировала таинственность. Ее иврит тоже был странным. В нем напрочь отсутствовали английские и французские слова, так обогатившие наш древний язык. Зато во множестве наличествовали арамизмы, также обогатившие современный иврит, но не в такой степени. Она же швыряла арамейские слова направо-налево и поэтому понять ее было нелегко. К счастью, я в свое время неосторожно прочитал на спор «Вавилонский Талмуд». После этого я чуть не помер от переутомления, зато теперь с благодарностью вспоминал древних мудрецов.

— И одет ты как-то странно — сказала девушка — У тебя на рубахе что-то написано. Буквы-то вроде кирилловы, а вот слов таких я не знаю.

Это она меня ловко подколола и я даже покраснел от смущения, которое мне обычно не свойственно. Одет я был несколько легкомысленно, признаю. На мне была неопределенного цвета гавайка с идущей наискосок надписью по-русски: «Секс инструктор. Первый урок бесплатно». Ниже располагались легкомысленные шорты всевозможных цветов, но я надеялся, что камера их не схватывает, также, как и босые ноги. Ну а мою голову венчала темно-синяя бейсболка с надписью «Валетта. Мальта». Кич, согласен, но мне в бейсболке легче думается. Но зеленоглазка, похоже, не заморачивалась похабной надписью у меня на груди. Изумруд сменился бархатно-зеленым и она грустно сказала:

— Жаль, что ты хазарин. Отец не позволяет мне встречаться с хазарами.

— Хазарин? — у меня отвисла челюсть.

— А то кто-же? По-полянски ты не говоришь. Уже не сердись, но как ты пытался подражать нашей речи, так это просто срам. По-русски ты вроде тоже не говоришь. Правда и я по-русски не очень, уж больно язык сложный…

Это я-то по-русски не говорю? Да это же мой родной язык! Правда в новорусской терминологии я изрядно путаюсь и не я один. Хотя, кто их знает, что в их игровом мире зовется русским языком. Интересно, по какой серии книг они играют?

–… А вот на высоком хазарском ты говоришь вроде свободно — продолжала она — Только слова странные употребляешь. Разве ж ты не хазарин?

— Но я же иудей? — ошеломленно пробормотал я.

— Значит — хазарин! — окончательно приговорила меня девушка.

Придется быть хазарином, решил я, изумрудные глаза того стоят. Но постойте! Может быть у них квест по Пушкину и сейчас мне, неразумному, будут мстить все поляне во главе с Вещим Олегом?

— А ты? — осторожно спросил я — Ты — полянка?

Или правильнее — «полька»? Нет, наверное, все же — «полянка».

— В основном — усмехнулась зеленоглазка — Наш род-то идет от русов, но уже давно породнился с полянами. Мой отец еще может по-русски говорить, а вот я лишь пару слов знаю.

Наверное, русским языком в этой игре называется исландский. Забавно!

— А мама у меня из вятичей — тут она, непонятно почему, покраснела — Но ты не думай — отец взял ее в законные жены и крестил.

Тут меня вдруг как будто кольнуло пониже левой подмышки. А что, если сейчас разорвется соединение, с ужасом подумал я. Ведь я не знаю ее сетевого имени. Как же я ее найду? И тут вдруг… Вы верите в сглаз? А я готов был поверить, потому что…

— Ой, отец идет! — испуганно закричала девушка — Если увидит зеркало, то быть беде, ведь он не признает ведовства. Прощай, хазарин. Ты только приходи еще, я буду ждать.

То-ли мне показалось, то ли на самом деле в дальнем углу комнаты нарисовалась тень человека в странной одежде.

— Зеркало — закройся во имя Мары! — крикнула моя недавняя собеседница.

— Подожди! — закричал я, но было поздно.

Экран начал гаснуть, совершая обратный переход от светлого к темному, и через пару секунд я уже снова созерцал картину Малевича.

— Нет! — истошно завопил я.

В груди вдруг стало холодно и пусто, как будто что-то очень важное оборвалось и ушло навеки. Постой, не впадай в панику, немедленно предупредил меня впитанный годами махровый рационализм. Это всего лишь еще одна девушка, убеждал меня разум. Ну да, симпатичная и, наверное, красивая, соглашался он, но ведь есть и другие. Те, другие, живут поближе, а ведь это так удобно. И те, другие, не свихнулись на ролевых играх по серии книг никому не известного автора. Рациональная сторона моей натуры продолжала непрерывно трындеть, приводя аргументы, контраргументы и множество примеров из литературы от Софокла до наших дней. Вот только я ее не слушал и неотрывно смотрел на темный экран, заклиная его вернуть мне исчезнувшие изумрудные глаза. Наверное, моя магия помогла, потому что на экран выскочило сообщение: «Сохранить соединение? Да? Нет?» Еще не веря себе, я подвел мышку под кнопку «Да», помедлил секунду, чтобы убедиться, что рука не дрожит и нажал на клавишу. Теперь на экране появилась надпись: «Имя?» Тщательно следя за тем, какие клавиши я нажимаю, я напечатал: «Зеленоглазка» и осторожно нажал на кнопку «Сохранить».

Божественное окошко на экране закрылось, а я перестал дышать и перестал жить. Не знаю, что именно произошло. Сердце мое, наверное, не билось, потому что в легкие не поступал воздух, в глазах потемнело и от всего поля зрения остались лишь пятнадцать дюймов компьютерного экрана. Но вот на нем появилась спасительная надпись «Зеленоглазка сохранена на локальном диске» и я вернулся к жизни. Дрожащими руками я подключил флэшку и сделал копию всего диска; на выяснение того, где именно и как сохранена бесценная запись, у меня просто не оставалось сил. Осторожно закрывая ноутбук, я заметил, что руки по-прежнему дрожат. Теперь следовало собраться с мыслями, но мыслей не было и в помине. Тогда я влез в сандалии и пошел к морю, как и был. в гавайке с похабной надписью, легкомысленных шортах и бейсболке. Встречные пытались прочесть надпись у меня на груде и те, кому это удавалось, либо укоризненно качали головой, либо улыбались. Но мне было все равно. К счастью, в наших местах не так часто встретишь читающих по-русски.

Море встретило меня послеполуденным бризом и шепотом волн. Разговаривать с морем меня научил дед. Было это очень давно и в другой стране, самого деда уже много лет нет на этом свете, а море — вот оно и по-прежнему говорит со мной. Когда чувства в смятении, когда разум молчит, а мироздание встает на дыбы и в голове пустота, я бросаю все, иду к морю и слушаю его шепот. В этом шелесте волн нет слов, но, похоже, есть какой-то смысл, потому что в голову возвращаются мысли и мироздание снова становится познаваемым и упорядоченным. Сегодня с мирозданием было явно что-то не в порядке, потому что упорядоченностью в нем и не пахло. Но все же море помогло мне и я стал потихоньку накручивать мысль на мысль, медленно плетясь обратно в сторону дома. Итак, что мы имеем? А имеем мы подозрительный сайт знакомств с неестественно хорошей графикой и необычными функциями. На другой стороне этого сайта находится зеленоглазая девушка с бледным лицом, окаймленным темно-русыми волосами и слегка подсвеченным весенними пятнышками. Она живет в Украине и ее отцу очень не нравится ее увлечение ролевыми играми. Вот и все, что я знал, но многое можно было найти в Сети и я ускорил шаг. Около моего дома мне приветливо и вопрошающе улыбнулась веселая толстушка, прочитавшая надпись на моей гавайке. Еще пару часов назад я бы задержал шаг и попытался бы завязать разговор. Но сейчас я лишь криво усмехнулся и пробормотал: «Меня уволили за прогулы». Наблюдать разочарованную мордашку соседки я не стал.

Я набрал код на домофоне, с шипением открылась дверь подъезда и распахнутые створки лифта гостеприимно предложили мне подняться на мой пятый этаж. Дома, едва удержавшись от того, чтобы немедленно запустить загадочную программу, я полез в поисковик. Да, во времена Дира и Аскольда Киев действительно звался Канигард на языке варягов-викингов, причем я заподозрил, что старое слово «град» в смысле «город» — это тот же самый «гард» переделанный под славянское звучание. Сложнее оказалось обнаружить нужную мне ролевую игру. В поисковиках самое сложное — это правильно сформулировать вопрос. В сети лежит безумное количество нужной, не очень нужной и совсем ненужной информации, не говоря уже об информации ложной, которой там тоже хватает. Никто тебе не принесет на блюдечке то, что тебе надо, если не сможешь задать правильный вопрос. Такое случается и с людьми. Был у меня в свое время один знакомый, напоминавший мне своими привычками поисковик. На вопрос гостеприимной хозяйки: «Что вы думаете о кусочке торта?», он мог искренне ответить: «Ничего. Я вообще сейчас о другом думаю». В результате он порой уходил домой голодным, но социальных навыков так и не нажил.

Итак, поначалу я попытался узнать в Сети о «ролевой игре с хазарами и полянами». Чего только не обнаружишь сегодня на просторах Сети. Нашлись и такие игры, в большей или меньшей степени эксплуатирующие того же пушкинского Вещего Олега, но либо уже давно мертвые, либо мертворожденные, как и солидная толика прочих сетевых созданий. В общем, ничего существенного я по своему запросу не обнаружил. Правда, попутно я нашел немало информации как о полянах так и о хазарах, но ничего нужного для меня там не было.

Что ж, если не удалось войти через парадную дверь, то можно было попытаться прорваться через черных ход и разобраться с самим «Случайным Соединением». Перво-наперво я обратился к ссылке на сайт. Его адрес, на первый взгляд, не вызывал подозрений и выглядел как"www.casualconn. nw». Домен «casualconn» был несомненно сокращением от английских слов «casual connection», то есть «случайное соединение». Суффикс «nw» должен был означать страну. Мне, более привычному к суффиксам «il» (Израиль) и «ru» (Россия), он был незнаком, однако нетрудно было предположить в нем мнемонику какого-либо островного государства, некоего офшорного рая и налогового убежища. Я полез в онлайновый реестр суффиксов, ожидая найти там Микронезию или Вануату, и каково же было мое удивление, когда суффикса «nw» в реестре не обнаружилось. Такое тоже было возможно в нашем пронизанном магистралями данных мире, вот только смысла в этом не было уже никакого. К тому же эта мнемоника ассоциировалась у меня со словом «nowhere» (нигде), вызывая неприятный холодок под ложечкой. Но на этом не стоило зацикливаться и я начал искать отзывы пользователей. Как я и подозревал, «Случайное Соединение» не баловало Сеть рекламой и не пользовалось популярностью. Нет, отзывы-то были, но было их до неприличия мало и были они какими-то глухими и полными недомолвок. Пара блогов, посвященных этому сайту, вообще обрывались на середине так, как будто их автор внезапно умер, испарился или примкнул к секте отрицателей компьютеризации. А одна запись, начинающаяся поначалу с дифирамбов «Случайному Соединению», внезапно обрывалась словами: БУДЬТЕ ВЫ ВСЕ ПРОКЛЯТЫ! Как известно, заглавные буквы в Сети означают крик.

Было это так странно, если не сказать больше, что, когда я звонил Мишелю, руки у меня тряслись.

— Что это за сайт ты мне подсунул? — призвал я его к ответу даже не поздоровавшись.

— Ты там был? — ответил он вопросом на вопрос.

Самое интересно, что он даже не спросил о каком сайте идет речь, как будто это само собой подразумевалось.

— Еще нет — сам не знаю почему, но я предпочел соврать.

— И не ходи — торопливо зачастил он — Там полно спама! А еще там сидит такой набор вирусов, что потом век не отмоешься!

Кто бы говорил! Но я-то знаю Мишеля не первый год, слух у меня неплохой и я явственно расслышал несвойственное ему напряжение в голосе. Мой приятель явно врал. Но почему? Быстренько скомкав разговор, я снова задумался. Самым разумным было бы стереть подозрительную ссылку, почистить диск, загрузив последний выпуск антивируса, и забыть про этот сайт, про невнятные предупреждения и смутную тревогу. Еще день, два, неделя, месяц и я все забуду. Но тогда придется забыть и зеленоглазую незнакомку…

Я живу на этом свете уже достаточно давно, недавно разменял четвертый десяток, успел повоевать и сумел остаться жив, а ведь это не всем удалось. Я даже пережил попытку создать семью, а ведь и это не всем удалось. Иными словами, я уже не зеленый юнец и не переросток, застрявший в детстве. Я кое-что пережил и начал наконец кое-что понимать в этой жизни. И вот теперь я ясно осознавал, что не смогу так, за здорово живешь, отказаться от изумрудных глаз. Нет, это не любовь с первого взгляда, не думаю. Это всего лишь нежелание пройти мимо чего-то важного. У вас так бывало? Не отвечайте, так бывало у каждого из нас. И потом долго терзаешь себя вопросом, что было бы, если бы ты… И всячески стараешься забыть то, что прошел не остановившись и не обернувшись. Но ты ведь обернулся? Так теперь — не убегай! Я снова набрал заветный адрес, услужливо подсказанный поисковиком, и нажал на затертую клавишу «Ввод»…

На экран выскочило сообщение: «Зеленоглазка. Повторить соединение?» Как будто боясь передумать, я быстро навел мышку на кнопку «Да» и нажал на ее левую кнопку так судорожно, как, наверное, нажимал на гашетку М16 много лет назад. На этот раз меня не стали баловать анимацией с тряпкой, наверное сочтя «окно» достаточно хорошо «протертым». Экран компа ненадолго почернел и начал быстро светлеть. Вскоре передо мной была все та же комната со все тем же неровно стоящим антикварным стулом. Освещена она была все так же неровно, но на этот раз узкий луч света падал с противоположной стороны. Девушки не было видно и у меня снова похолодело в груди. Я невольно поймал себя на том, что это ощущение начинало становиться привычным.

Она появилась незаметно, наверное возникла из ничего, проявилась, как лицо на фотографии, которую доставали из проявляющего раствора в старом, черно-белом фильме. В том дальнем углу было совсем темно и поначалу я видел лишь смутный силуэт, постепенно превратившийся в фигуру расплывчатых очертаний. Она подошла, нет — подбежала, ближе и я увидел, что на ней свободное платье с вышивкой. Пожалуй это было не платье, а нечто вроде ночной рубашки до пят из грубого светло-бежевого полотна. Ее волосы были распущены и темные пряди падали на лицо.

— Нельзь с'зирати, хазарин — крикнула она, торопливо подбегая к стулу, и перешла на иврит — Пожалуйста, не смотри на меня, я в домашнем.

Наверное, это было не слишком вежливо, но я не мог оторвать глаз от экрана и это она, а не я, отвернулась, торопливо завязывая волосы красной лентой. Теперь ее волосы были убраны, что, надо полагать, отвечало полянским понятиям о нравственности. Вся эти посконно-кондовые игры для стороннего наблюдателя должны были выглядеть глуповато или, по крайней мере, забавно, но мне было не смешно. Наверное, я уже не был сторонним наблюдателем.

— Шалом тебе, хазарин — сказали мне изумрудные глаза.

— Привет — сказал я — Вообще-то, меня зовут Арье.

— Как? — удивилась она — Ты так запросто сообщаешь свое имя? Ты, наверное, очень храбрый и ничего не боишься. Я смотрю, у тебя даже оберега нету, одни застежки. Или это и есть твои обереги?

Что там у них не так с именами по их по полянским правилам? Надо бы поосторожнее, а то она со мной играть не будет. Хорошо хоть, что я поменял похабную гавайку на простую клетчатую рубашку. Наверное, пуговицы на ней она и называет застежками-оберегами.

— А мама меня зовет Лёва — невпопад сказал я.

— Лёва? — она попробовало мое имя на язык — Это твое родное имя? А что оно значит?

— Есть такой зверь, вроде большого кота — подыграл я — Называется — лев.

— А, знаю — песчаный пардус!

— Пусть будет пардус — согласился я.

По моему, пардусами в старое время звали пантер, но я панически боялся нарушить правила ее игры. Слова «арье», означающее на иврите «лев», было ей, похоже, незнакомо.

— Нет, пардусом тебя звать нельзя, можно беду накликать. Давай я буду звать тебя Лёв, как того заморского зверя.

— Давай — согласился я.

Поправлять ее я побоялся, да и имя «Лёв» звучало необычно приятно в ее устах. Хорошо, буду теперь Лёв.

— Ну, а ты? — спросил я — Как тебя зовут?

— А ты никому не расскажешь? — она боязливо огляделась по сторонам.

— Никому! Клянусь, чем хочешь! Хочешь, поклянусь Перуном?

— Господи Иисусе! — воскликнула она и нервно огляделась по сторонам — Ты что? Разве ж так можно? А вдруг кто услышит? Да и нельзя тебе, иудею, так клясться!

— Как же мне узнать твое имя?

— Клянись бессмертной душой своей, что никому! — ее глаза требовательно сверкнули зеленым.

— Клянусь бессмертной душой своей! — заявил я.

— Ни по ту, ни по другую сторону зеркала?

— Ни по ту, ни по другую. Клянусь!

Мне должно было быть смешно, но не было. Эта игра так завлекла меня, что я на мгновение почувствовал себя средневековым хазарином и мне захотелось преклонить колено. Интересно, что у них, ролевиков, называется зеркалом? Компьютер? А ведь действительно, есть что-то общее. «Ну-ка зеркальце скажи, да всю правду доложи!» — так, если верить Пушкину, раньше обращались к поисковику.

Зеленоглазка еще немного поклебалась и робко сказала:

— У меня несколько имен. Дома отец зовет меня Ингимюнда. Это мое русское имя.

Ничего себе русское, подумал я.

— Но то мое родное имя, только для хором — она нервно огляделась — А на людях я Анна — то мое крестильное имя. По вашему, по хазарски, я буду Ханна или, может, Ганна?. Вот только мама, пока жива была звала меня Ладиславой.

Если звать ее ласково, пришла в голову шальная мысль, то набирается аж четыре имени: Инга, Анюта, Лада и Слава. Да здравствуют древнерусские двусложные имена! Говорят, в раннее советское время тоже были в ходу многосложные имена, но не было в них такого очарования. Разве сравнишь нежную Ладиславу со строго-холодной Владленой или мерзопакостной Даздрапермой? А еще можно звать ее Ханеле. Так бы ее, наверное, называла бы моя одесская бабушка. Но я решил пока ограничиться ее «крестильным» именем. Аня, Аннушка, Анюта!

— А какого ты роду? — спросила Аня.

Наверное, по правилам, ей следовало сказать: «А какого ты роду-племени, добрый молодец?», но иврит для этого не приспособлен.

— Моя фамилия — Ковнер — сказал я.

— Фамилия? — она засмеялась и захлопала в ладоши — Знаю, знаю это слово. Это тоже латинская речь. А чей ты сын?

Я чуть было не ляпнул «мамин», но вовремя спохватился, вспомнив про отчества. Про своего отца я знал не много. Большого следа в нашей семье он не оставил, а ругаться мама не любила, поэтому вспоминала его редко. Но отчество у меня было.

— Я сын Борисов — сказал я, надеясь, что попал в тон.

— Но это же булгарское имя! — удивилась она — Хотя, у вас, у хазар, все по-другому.

Когда Анюта удивлялась, то ее огромные глаза становились еще больше, а веснушки перебегали с места на место. Мне захотелось удивлять ее как можно чаще.

— Ну а я дочь Неждана, сына Ингваря из рода Бравлинов. Наш род осел на Славутиче еще до Хёскольда и Рюрика, поэтому в нас много полянской крови.

— Приветствую тебя, о славная дочь Неждана и внучка Ингваря! — сделал я неуклюжую попытку соответствовать антуражу.

— Ты чего? — удивилась Аня — Разучился по человечески разговаривать?

Прозвучало это у нее настолько естественно, что какая-то смутная мысль промелькнула на краю моего подсознания. Мелькнула и пропала. Подсознание, оно на то и подсознание, что то, что там происходит, как правило так и остается непознанным. Вот и хорошо, тем более что этот всплеск моего подсознания оставил по себе явственное ощущение тревоги.

— Слушай — быстро спросил я ее, чтобы загладить неловкость — А почему ваша страна называется Хазарией?

— Да что ты, Лёв, с брезы свалился, что ли?

Аня время от времени вставляла славянские слова в свою ивритскую речь и слово «берёза» прозвучало почти по-русски, только ударение пало на последний слог, да первое «е» куда-то исчезло.

— Мы уж век как не платим дань хазарскому кагану — наставительно сказала она, подняв пальчик кверху — У нас теперь свой каган — Владимир, а в святом крещении — Василий, сын Святославов. И держава у нас своя — Киевская. Боле наш Владимир-каган тому Цесарь-граду не архонт и не этнарх, а сам себе голова.

Ага, подумал я, еще один дефект на сайте «Случайного Соединения». Не следовало позволять пользователем произвольно указывать страну.

— Но ты же сама указала «Хазарский Каганат»? — удивился я.

— Указала? Кому?

— Зеркалу? — неуверенно предположил я, вспомнив, как в их игре называется компьютер.

— Издеваешся? — улыбнулась она — Разве зеркалу указывают? Его можно лишь попросить. Да и то это грех!

— Грех?

— Ну да, согрешила я. Что смотришь, как древлянин на крест? Или у вас, у хазар, волшба не грех?

— У нас? Нет, у нас можно — неуверенно пробормотал я.

— Правда? — в ее голосе послышалась зависть — И привораживать у вас можно?

— Можно! — на этот раз мой голос для разнообразия прозвучал твердо.

— Здорово! Вот бы побывать у вас, в Хазарии! — мне послышался восторг и восхищение в ее голосе.

Вот те на! Так моя родная Нетания теперь оказалась Хазарией? Интересно, кто у нас регламентирует магию и колдовство? Наверное, министерство образования? Хотя и у нас в Бней-Браке и Иерусалиме хватает чудотворцев.

— Если у вас не Хазария, то откуда ты знаешь иврит? — задал я каверзный вопрос.

— А у нас тут за плетнем хазарская слобода. Я туда девчонкой играть бегала, ну и нахваталась. Меня один меламед и буковкам научил.

У меня сложилось ощущение, что ее легенда была разработана не хуже, чем у глубоко внедренного шпиона. Во всяком случае, моих знаний средневековой истории явно было недостаточно. Можно было засесть за поисковик и основательно подтянуть свои знания, но мне почему-то не хотелось. Аня-Инга-Лада была восхитительно таинственной и эту тайну не хотелось разрушать. Внезапно ее лицо потемнело и она тихо сказала:

— Ой, Лёв!

— Что, Анюта? — вскричал я.

Да, именно вскричал, а не крикнул и не закричал. Только не спрашивайте меня, в чем разница. И вообще, в воздухе явственно веяло чем-то не то античным, не то средневековым.

— Анюта? — она подложила руку под подбородок и задумчиво посмотрела на меня — Как ты меня красиво зовешь. Разве так красиво можно? А ведь у меня сегодня сватьба.

Последнее слово она произнесла по-славянски, напирая на «т» и мягкий знак и с ударением на последнем слоге. Но я все равно его узнал, это проклятое слово. У меня все оборвалось внутри, стены начали медленно сжиматься и экран затянуло дымкой, а может быть дело было в моих глазах?

— Ты выходишь замуж? — заикаясь спросил я.

— Наверное — уныло сказала она, явно не испытывая энтузиазма — Но это еще не скоро. А сегодня только сватьба.

— Какая свадьба? Анюта, опомнись! Ты же еще не совершеннолетняя!

— Совершеннолетняя? Ты насчет того, что я девках засиделась? Напрасно ты меня упрекаешь, Лёв. Да моя бы воля, я бы в девках и осталась, чем идти неизвестно за кого. И ты неправильно говоришь: не свадьба, а сватьба. Одно хорошо, хоть жениха увижу. Может он и не такой старый.

— Анька! Анечка! — завопил я — Приди в себя наконец! Мы же живем в реальном мире, а не в твоей идиотской игре! Посмотри на меня, посмотри же! Не отводи взгляд от камеры! Я тебя оттуда вытащу, я вскрою ваш чертов сайт. Я натравлю киевскую полицию на всю вашу мерзкую секту. Только не исчезай!

— Лёв! Лёв! Я не понимаю тебя, Лёв! — она заплакала — Мне уже надо идти. А ты не приходи больше, не приходи-и-и…

Ее плач перешел в тихий вой и приговором прозвучали слова команды, прерываемые рыданиями:

— Зеркало, закройся во имя Мары.

Только когда экран уже подернулся серым, с него то ли прозвучали, то ли мне послышались едва слышные слова, полные страха и надежды:

— А ты правда сможешь меня выкрасть?

Я живу на свете не первый год и прекрасно знаю, что когда женщина говорит «больше не приходи» таким тоном, то прийти, если ты не полная свинья и окончательный мерзавец, надо обязательно, потому что она будет ждать. Но что это за мерзопакостная «сватьба»? Я порылся в поисковике и узнал, что так называли смотрины в старославянские времена. Была ли «сватьба» частью игры, или у них там секта, в которой девушек насильно выдают замуж? Но пока что это были лишь смотрины и у меня еще было время. Время для чего? Ты же знаешь ее только два дня! Да ты же не знаешь ее совсем! Вопросов было великое множество, а ответов у меня не было.

Тем же вечером у меня состоялась странная встреча в Тель-Авиве. В этом никогда не спящем городе можно, как известно, найти какие угодно заведения на самый извращенный, утонченный или экзотический вкус. В этот вечер, уже плавно переходящий в ночь, я решил навестить своих друзей-геймеров. Их штаб-квартира размещается в маленьком кафе-баре в Йеменском квартале Тель-Авива. На заведении даже нет вывески, но те, кому надо, его знают. Сюда ходят подозрительные личности и занимаются они подозрительными делами, тихо перешептываясь и периодически выходя через черный ход. Геймеры подозрительными делами не занимаются и говорят отнюдь не шепотом. Иногда я задаюсь вопросом, почему хозяин терпит тех, кто за ночь не торопясь высасывает всего одну кружку пива? Действительно, откуда у геймеров деньги? Я полагаю, что они нужны заведению как ширма, для того, что напыщенно называют легиматизацией.

Меня геймеры терпят в своей среде, как программера. Они вообще допускают существование программеров, как неизбежное зло. Так, наверное, римские патриции допускали существование рабов-учителей, потому что от них была польза. Тут главное — не злоупотреблять. Рабы-учителя это знали, знаю и я, поэтому, обычно веду себя скромно, в основном — помалкиваю. Меня привлекает сюда атмосфера раскованности, мне симпатичны эти странные, фанатично увлеченные люди. Но сегодня я пришел по делу.

Я очень надеялся, что геймеры разбираются и в ролевых играх. Действительно, ведь и то и другое — игры. На что я надеялся — не знаю, какие ответы рассчитывал получить — без понятия. Я их и не получил. Ребята пожимали плечами, задавали вопросы, интересовались, но про игру в Киевский Каганат никто не слышал. И лишь тогда, когда отчаявшись узнать что-либо про странную игру, я разочарованно плюхнулся на стул, в меня воткнулся пристальный взгляд Эйтана. Этого человека я практически не знал. В геймеровской компании он появлялся лишь пару раз на моей памяти и, кажется, ни разу не раскрыл рта. Лишь время от времени я натыкался на его острый, как рапира, взгляд, сканирующий окружающих подобно корабельному радару. Эйтан явно не был геймером и было совершенно непонятно, что он здесь делает. Впрочем, почти то же самое можно было сказать и про меня.

Я поднялся, распрощался с ребятами и быстрым шагом пошел по направлению к стоянке, на которой запарковал свой «хендай». За углом я остановился и стал ждать. Долго ждать мне, однако, не пришлось.

— Давай пройдемся не торопясь до твоей машины — сказал Эйтан.

Я не возражал. Мы медленно двинулись вдоль мертвых, по ночному времени, прилавков и лабазов Тель-Авивского рынка. Я мельком взглянул на него. Обычное лицо, типичное для израильтянина-сабры, с выразительными глазами и сверкающим в свете луны бритым черепом рано облысевшего мужчины. Обтягивающую рубашку «поло» распирают накачанные мускулы, обнаженные по локоть руки перевиты синеватыми, почти черными в свете уличных фонарей, жилами. А ведь он много старше всех нас, подумал я, наверное перевалил за сорок. Интересно, что он мне сейчас скажет?

— Расскажешь? — лаконично спросил он.

— Нет! — резко сказал я — Извини!

— Тогда позволь один совет?

— Валяй!

— Попроси ее вынести свой… — он помедлил, подыскивая слово — … комп из комнаты и показать тебе то, что на улице.

— Зачем? — удивился я.

— Так — он замялся — На всякий случай.

И тут я сообразил, что он сказал «ее»! А ведь я за весь вечер ни разу упомянул ни о своей потусторонней собеседнице, ни о «Случайном Соединении». Настораживала также и странная заминка перед словом «комп», но объяснения всему этому у меня не было.

— Ладно, мне пора. Удачи тебе. И звони в любое время — он протянул мне визитную карточку.

Взглянув на нее, я увидел надпись крупным шрифтом: «Эйтан. Консультант» и номер телефона. Ни фамилии, ни места работы, ни логотипа там не было и я вопросительно посмотрел на него, еще не соображая, что именно мне следует спросить. Но увидел я только спину черной куртки, исчезающей в переулке. Консультант? Что-то подобное встречалось мне в одной старой книге, но там, насколько я помню, все кончилось весьма плачевно. А ведь идея неплоха. Интересно, подумал я, как Аня объяснит самой себе машины и троллейбусы проезжающие по средневековому Киеву? На худой конец сойдет и велосипедист.

На следующее утро я проснулся в пять утра и еле дождался девяти часов, чтобы зайти в «Случайное Соединение». Анна, казалось, не вставала со своего антикварного стула.

— Шалом, Лёв — тихо сказала она — Зачем ты пришел?

Тут она тихо заплакала а у меня сжалось сердце так, как будто это был мой плачь и моя боль.

— Мне больше нельзя тебя видеть! — прошептала она сквозь плач.

— Почему?

— Я теперь просватана. А обрученица — она опять перешла на полянский язык — не должна быть наедине с другим мужем.

— Наедине? — возмутился я — Да между нами тысячи километров.

— Кило… чего? — удивилась она.

И тут я вспомнил совет Эйтана.

— Послушай, Анюта — услышав как я ее называю, она прищурилась от удовольствия — Ты можешь мне показать свою улицу?

— Да разве это улица, так — стегна — последнее слово прозвучало по-полянски — Да и как я тебе ее покажу?

— А ты возьми свой… свое зеркало и поднеси его к окну.

— Как же я его поднесу, если окно высоко? Пододвинуть-то я его смогу, а вот поднять у меня не получится. Ага, знаю. Я его вытащу на крыльцо. Сейчас ночь, никто не заметит. Подожди-ка…

Я невольно посмотрел на экран телефона: аппарат исправно показывал полдесятого утра. Какая ночь? Мне вдруг стало страшно. Но экран уже двигался по комнате, к серо-сумеречному проему двери. Слева промелькнул кованый сундук, деревянная лавка и еще что-то, что мне разобрать не удалось. Экран качнулся, как будто что-то перевалило через дверной порог. Неужели у нее стационарный компьютер? Потом панорама скачками пошла вниз, как будто спускались по ступенькам. Мелькнули какие-то бревенчатые постройки и ворота с навесом над ними. И вот наконец передо мною улица. Да, это именно улица, а не двор, потому что напротив был смутно виден бревенчатый сруб другого дома. Неужели Аня живет в деревне? На краю экрана я увидел одинокое корявое дерево, покосившийся плетень с двумя надетыми на колья горшками и каким-то одеялом. По темному небу неслись странно подсвеченные рваные облака.

И тут, наконец, до меня дошло. На улице было светло, необыкновенно светло, но был это лунный свет. Как бы в подтверждение этого луна как раз выглянула в неровный просвет облаков в правой верхней части экрана! Не может быть! Ведь Киев же в нашей временной зоне? Может летнее время разнится? Но ведь это всего один час. И что-то еще было не так, неправильно. Эта неправильность ускользала от меня, играла со мной как недосказанность. Постой, Арье, ведь у корявого дерева две корявые тени. Одна от луны, а вторая…? Наверное — уличный фонарь.

— Анюта, поверни-ка зеркало немного влево — хриплым голосом попросил я.

Мое лево было у нее справа, но Аня поняла и картинка медленно сместилась влево. Нет, это был не фонарь. О, нет! Из разрыва облаков на меня смотрела еще одна луна!

Явне: обнаруживаю пересечение времен

— Что это? — прошептал я.

— Это же Луна! — удивилась моему непониманию Аня — А то был Месяц. Теперь вот Луна взошла и будет с нами два месяца. Видишь, как светло.

Второй спутник, Луна, была немного больше Месяца и слегка красноватой. Нет, она мне не померещилась. Ощущение было таким, как будто меня чем-то с размаху ударили по голове. Представьте себе, что вам нравится девушка, нравится так, что сводит зубы от тоски, когда ее не видишь. Ты уже примериваешься, как бы получше ее найти, задаешь осторожные вопросы выходцам из Украины, прикидываешь сколько времени займет перелет из Бен-Гуриона до Борисполя. И вдруг… Вдруг выясняется, что она… Что же она такое? Может быть это всего лишь иллюзия, запредельная графика, созданная гениальными программистами «Случайного Соединения»? Может быть это все же игра и я просто не замечаю этого? Нет, не верю! Так где же она, черт побери, где? На тысячу лет тому назад от тебя? На миллионы… Чего? Парсеков? Параллельных миров? Где она?

Наверное, последнее слово я выкрикнул вслух, потому что она испуганно прошептала:

— Ой, что с тобой, Лёв?

— Все хорошо Анюта, все хорошо — заставил я себя соврать.

Но ничего, решительно ничего, не было хорошо. Голова, бедная моя голова! Мысли в ней перепутались, как рыболовные снасти неопытного рыболова. И все же шок был не так уж велик. Наверное, я давно инстинктивно подозревал нечто в этом роде и мое мудрое подсознание оказалось готовым воспринять невозможную реальность много раньше меня, дурака и консерватора. Да и туманные предупреждения Эйтана сделали свое дело.

— Спасибо, Анюта — сказал я — Убирай зеркало.

Зеркало поехало назад и я снова увидел лавку и сундук и кровать с такой-же, как на стуле, «антикварной» спинкой. Промелькнуло маленькое окошко, через которое проникал острый луч лунного (или правильнее будет сказать — «месячного»? ) света. Так вот откуда шло то странное освещение. Второй луч света, наверное от второй луны, падал из такого же окошка напротив и эти лучи пересекались на полу как лунные лезвия. Наконец зеркало остановилось и я снова мог видеть девушку.

— Ты сказал «Где она?» — требовательно спросила Аня — Кого ты ищешь?

— Тебя — ответил я, потому что это была правда.

— Но я же здесь? — в ее глазах промелькнул ужас.

— Ты очень, очень далеко — я смотрел в ее глаза и не мог врать.

— Ты же хазарин, а до твоей Хазарии лишь месяц пути, верно? Ты можешь прискакать и увезти меня. Или ты меня не хочешь?

— Хочу! — сказал я и не было в этом признании никакого сексуального подтекста — Безумно хочу. Только…

— Только что? — ее голос был едва слышен.

— Аня, в моем мире только одна луна — признался я и поправился — Точнее, в моем мире нет Луны, только Месяц.

— Ой! — она закрыла рот ладошкой.

— Боюсь, что к тебе не доскачешь ни за месяц, ни за год. Я даже не знаю, где находится твой Киев-град. Мы с тобой в разных мирах.

Теперь все встало на свои места: и таинственное Зеркало и древнеславянский язык и «антикварный» стул и киевский Кани-гард и Славутич и Хазария. Да, все встало на свои места, и, в тоже время, буквально все было неправильно, перпендикулярно, вывернуто наизнанку. Как бы мне хотелось быть хазарином, даже совершенно неразумным. Ведь тогда до нее был бы всего месяц пути. А теперь к ней не было никакого пути, кроме неверного соединения Сети.

— В разных мирах — повторила она, пробуя эту мысль на слух.

— Смотри! — я потащил свой ноутбук на балкон и стал медленно поворачивать его.

Мне не было видно, что показывала камера, но я мог судить по участившемуся дыханию Ани, по невольно вырывавшимся у нее возгласам. Восторга? Ужаса? Что почувствовала она при виде пятнадцатиэтажных высоток, пыхтящих и отдувающихся автобусов на остановке под балконом, пролетевшего над морем вертолета, лохматых пальм? Поразил ли ее мой мир? Изумил ли яркий декабрьский день посреди ее летней ночи?

Я вернул ноутбук в комнату и мы долго молчали.

— И совсем никак? — спросила она.

Смысл ее невнятного вопроса был ясен, как солнечный день. Я промолчал, да и что я мог сказать.

— Так что же теперь? — ее голос стал необычайно спокоен, но это было спокойствие натянутой тетивы — Мне нужно будет выйти замуж за кого скажут? Родить детей этому мужу? Жить не своей жизнью? Неужели более ничего? Лёв! О, Лёв! Скажи, ты любил когда-нибудь раньше?

Задай мне кто-нибудь этот вопрос еще неделю назад и я бы искренне задумался, перебирая прошлое, а теперь я не задумываясь ответил:

— Нет!

И это была правда. Теперь был мой черед спрашивать.

— За кого тебя выдают?

— Меня просватали за Зосиму, княжего ратника и малого воеводу…

Она говорила спокойно, как будто все в ней уже перегорело.

— Это очень почетно для меня…

Ей не было почетно, ей было все равно.

— Он старый и уродливый? — спросил я.

Но мне тоже было все равно.

— Нет — в ее голосе не прибавилось эмоций — Он молод и красив.

Я должен был еще что-то спросить, но язык не слушался меня и Аня сама ответила на незаданный мною вопрос:

— Только я его не хочу! Я хочу тебя, Лёв!

Еще час назад я мечтал услышать эти слова и ответить на них. Но теперь всё было иначе, теперь над нами нависло молчание безысходности. И снова она первая нарушила его.

— Ты сказал — «нет пути». Но один путь есть. Мне рассказывали.

— Какой? Где? — закричал я.

— Только это очень страшный путь…

— Говори же! — завопил я.

— Надо разбить Зеркало! Молчи и слушай! Та, что дала мне Зеркало… Только не спрашивай, кто это, мне нельзя ее называть. Она рассказала, что если разобьешь его, то попадешь в иной мир и иной век. Надо только очень, очень хотеть и очень, очень верить… Тогда ты попадешь куда надо. А если ты плохо хочешь или плохо веришь, то попадешь в никуда.

Разбить Зеркало? Как это сделать? Взять молоток и ударить по ноутбуку? Почему-то я плохо в это верил, наверное мешал впитанный с молоком матери материализм.

— Я это сделаю, Лёв! Сделаю! — прошептала Аня.

Я видел, что на пути к своей любви она готова была исчезнуть в страшном «нигде». Но я не мог этого допустить, ведь это был мой путь и мой долг. В одно мгновение я забыл все железобетонные принципы феминизма, вбитые в нас назойливыми медийными каналами и вернулся к Домострою. Это я был мужчиной и это я должен был сражаться и защищать свою любовь. Но как? Как разбить мое Зеркало? И тут я вспомнил Эйтана.

— Стой! — закричал я — Я знаю как разбить Зеркало. Я это сделаю.

Ничего такого я еще не знал, лишь лелеял робкую надежду, но мне надо было передать мою уверенность туда, в ее неправильный Киев, надо было не дать ей первой разбить ее Зеркало. И мне это удалось.

— Правда? — теперь ее глаза смотрели доверчиво и с надеждой — Правда?

— Да, любимая! — теперь я и сам в это верил.

— Лёв! О, Лёв!

…Я гнал свой «хендай», нарушая все правила движения, выскакивая на обочину и подрезая зазевавшихся водителей. Мне истошно клаксонили вслед, но я проскакивал на мигающий желтый свет и врезался последним в столпотворение машин за светофором. Наверное еще никто не проходил тель-авивскую рокаду в часы пик с такой скоростью. В багажнике лежал мой ноутбук с включенным сайтом «Случайного Соединения». Когда я позвонил Эйтану, то на мои несвязные попытки что-либо рассказать я услышал спасительное: «Приезжай сейчас». Ехать нужно было на окраину Явне и я уже гнал машину по ашдодскому шоссе, не глядя на спидометр и выжимая все что можно было из слабого, экономичного двигателя. Эйтановская контора занимала полуоблезлый двухэтажный особняк за высоким забором. Такие безликие дома строились в период британского мандата, когда будущее страны было туманно и не все были готовы вкладывать средства в архитектурные излишки. Вывеска, разумеется, отсутствовала, как на доме, так и на глухих воротах. Охранник посмотрел на номер моей машины и приглашающе махнул рукой. Ворота поползли в сторону, я въехал внутрь и запарковал свой «хендай». На скромных размеров парковке, среди безликих «тойот» и «мазд» зеленым параллелепипедом выделялся антикварный «майбах». Наверное, Эйтана, почему-то подумал я. Никто меня не встречал, но единственная дверь была приветливо полуоткрыта.

За дверью меня уже ждал Эйтан, стряхивая пепел с сигареты в прикрепленную к стене пепельницу.

— Наверх, в лабораторию — приказал он вместо приветствия.

Я безропотно повиновался и мы понеслись по металлической лестнице, перескакивая через ступени. Наверху Эйтан приблизил правый глаз к окуляру камеры и металлическая дверь, зазвенев, отъехала в сторону. Мы вошли в огромный зал, заполненный шкафами разнообразной аппаратуры и змеями кабелей, через которые были проложены пластиковые мостики. Это, вероятно, и была лаборатория. Все присутствующие, а их было немало, одновременно посмотрели на нас.

— Нечего глазеть — прикрикнул на них Эйтан — За работу.

К нам подбежал, а вернее — подкатился, очень странный тип. Больше всего он был похож на надувное чучело, типа тех, что таскают на парадах. Был он весь какой-то рыхлый, с рыхлыми ногами и пухлыми руками, с короткими, торчащими во все стороны лохмами и в мешковатой, мятой одежде. В левой руке он держал огрызок сэндвича.

— Привет, командир — промурлыкал он Эйтану — А это наш «случайный соединитель»? Ну-ка посмотрим, что тут у него…

С этими словами он попытался правой рукой вырвать у меня рюкзак с ноутбуком, но у него ничего не вышло, потому что я вцепился в рюкзак так, что побелели костяшки пальцев.

— Остынь, Попай — проворчал Эйтан, шлепая его по пухлой лапе — А ты, Арье, ничего не бойся. Только на всякий случай держись поближе ко мне, чтобы эти бандиты не сожрали тебя с потрохами. А теперь, если не возражаешь, подключайся.

Я посмотрел вокруг себя. Десятка два пар глаз непрерывно сканировали меня, как томограф — раковую опухоль в мозгу.

— Пускай они все выйдут — сказал я.

Рыхлый тип захихикал, но Эйтан предостерегающе крикнул: «Попай!» и так на него посмотрел, что тот немедленно заткнулся и, казалось бы, сдулся как воздушный шарик. Выглядело это, я полагаю, весьма забавно, только мне было не смешно.

— Это не получится — сказал Эйтан и добавил непонятное — Нам ведь еще надо замерить координаты. Но ты можешь зайти за эти шкафы. Там тебя никто не увидит.

За шкафами действительно никого не было, там было пыльно, душно и шумели десятки невидимых вентиляторов. Рыхлый индивид, которого Эйтан почему-то звал «Попай», притащил маленький столик на колесиках и неудобный пластмассовый стул с витой спинкой вроде тех, что мне приходилось видеть в залах торжеств на открытом воздухе. Виновато улыбаясь, рыхлый Попай положил на столик неаккуратно оторванный клочок бумаги и сказал:

— Вот — учетная запись и пароль. За скорость не беспокойся, у нас выделенка. Ну и если что… в общем, меня зовут Рои.

Неловко повернувшись и задев шкаф, который опасно покачнулся, он оставил меня одного. Не более минуты заняло у меня развернуть ноутбук, подключить его к сети и вызвать «Случайное Соединение». Аня, казалось, не сдвинулась с места и так у просидела все эти полтора часа на своем деревянном стуле, глядя в Зеркало.

— Лёв! — вскрикнула она.

Ей, по-видимому, хотелось что-то спросить, но она лишь закрыла рот рукой, а огромные бархатные глаза по-прежнему смотрели на меня со смесью страха и надежды. Я знал, что она хотела спросить.

— У меня есть друзья, готовые нам помочь — сказал я — Можно им посмотреть в мое Зеркало?

— Пусть — ответила Аня — Только ты моих родных имен им не называй.

— Эйтан! — позвал я — Рои!

Мне показалось, что они оба возникли внезапно из ничего, как чертики из табакерки.

— Шалом, госпожа — сказал Эйтан — Меня зовут Эйтан.

При этом за спиной он показывал рыхлому Рои свой огромный кулак. По-видимому, он успел вовремя, потому что Рои явно собирался что-то ляпнуть, но вместо этого лишь с треском захлопнул рот.

— Шалом, господин Эйтан — робко отозвалась Аня, губы ее дрожали — Меня зовут Ханна.

— Этот толстяк у меня за спиной — Рои и мы оба друзья твоего Арье.

— Он — Лёв — твердо заявила Аня, губы ее перестали дрожать.

— Разумеется — согласился Эйтан — Мы хотели бы попробовать вам помочь, но нам нужна и твоя помощь.

Я с беспокойством посмотрел на него, но Аня уже ответила:

— Все, что прикажите, господин Эйтан.

— Просто Эйтан, о'кей? — и, видя ее недоуменное лицо, поправился — Хорошо?

— Да… Эйтан. Что мне делать?

— Сейчас тебе надо будет двигать свой… — он в растерянности посмотрел на меня.

— Свое Зеркало — подсказал я.

— Да, зеркало… А мы тут кое-что замерим.

— Я готова.

Рои побежал за шкафы и оттуда послышался перестук клавиатуры и тихие переговоры шепотом.

— Готов! — послышался вскоре его голос.

Впоследствии мне не удалось восстановить в памяти то что делали Эйтан и Рои здесь, а Аня — там. Мысли спутались и лишь мое мудрое подсознание отмечало появление на экране лавок, стола, кровати, давешнего плетня, корявого дерева, Луны, Месяца и чего-то еще, что я так и не смог идентифицировать. Наконец, непонятная калибровка закончилась и анино Зеркало снова воцарилось на положенном ему месте.

— Спасибо тебе, Ханна — сказал Эйтан — Теперь нам надо проделать кое-какую работу, чтобы помочь твоему Лёву…

При этом он снова вопросительно посмотрел на меня.

— Помочь мне разбить мое Зеркало — объяснил я.

— Лёв! O, Лёв! Я боюсь! — прошептала Анюта.

— Не бойся! Все будет хорошо! — авторитетно заявил я.

Наверное тысячи лет подряд в тысячах миров миллионы мужчин говорили и говорят эти слова. Почти всегда это ложь, ложь во спасение и почти всегда женщины верят. Поверила и моя Аня.

— Хорошо. Только ты осторожненько — потребовала она.

Эти простые, ничего не значащие слова почему-то показались мне чрезвычайно важными. Эйтан и Рои чуть не силой заставили меня попрощаться с моей единственной и закрыть соединение.

— Пойдем ко мне в кабинет — сказал Эйтан.

Он двинулся куда-то, не оглядываясь, как делал и раньше, не сомневаясь что я последую за ним. Я и последовал. Его, кабинет, как это обычно бывает в госучреждениях нашей страны, оказался безликой и тупо-функциональной комнатушкой, в которую уже с трудом втиснулся Рои, оставив нам с Эйтаном не так много места. Рои, все равно не помещавшийся в кресле, занял стул, мне Эйтан предложил свое кресло, а сам присел на краешек стола. Мрачного вида дама принесла три бумажных стаканчика с кофе и тарелку с полуразвалившимся печеньем. Я отхлебнул горячий напиток, не ощущая вкуса.

— Ты, конечно, ждешь объяснений — сказал Эйтан, пристально глядя мне в глаза.

Мне не нужны были никакие объяснения, а нужна мне была только Аня, но я счел за лучшее промолчать.

— Наша команда, во главе с Рои — он мотнул головой в сторону толстяка — Давно уже занимается связью между мирами.

Спасибо, я уже это понял. Интересно, далеко ли вы продвинулись? Мой собеседник видимо умел читать мысли.

— Вот только продвинулись мы не слишком далеко.

— Так «Случайное Соединение" — это ваша работа?

— Нет — неохотно сказал он — Мы не знаем, кто за этим стоит и можем лишь следить за посетителями этого сайта. Рои вышел на него случайно и заинтересовался. Почему ты им заинтересовался, Попай?

— В основном интуиция, братан — хмыкнул толстяк — И немного науки.

— И я…? — я не закончил.

— И ты первый, кто нас заинтересовал. Не хочешь поинтересоваться, как это работает?

— А как это работает? — безразлично спросил я

Меня это волновало как прошлогодний хамсин, но следовало проявить вежливость по отношению к тем людям, от которых могло зависеть мое будущее. Можно было предположить самый неожиданный ответ и я его получил.

— Не имеем ни малейшего представления! — в восторге завизжал Рои.

В комнату без стука ворвался молодой парень, без слов положил на стол короткую распечатку и также стремительно выбежал.

— А вот и координаты — проворковал Рои, потянувшись к распечатке.

Но я был быстрее и первым схватил заветную бумажку. На ней, под полосой непонятный сокращений, были напечатаны в строчку пять длиннющих чисел.

— Знакомое место? — ехидно спросил толстяк.

Почему их пять? Для точки на карте Земли достаточно двух цифр, три цифры уже дают координаты в пространстве, четвертая координата может быть временем, а пятая? Или наше пространство не трехмерно? Наверное, последнюю фразу я сказал вслух.

— Верно, оно не трехмерное — Рои стал серьезен — И мы не знаем, сколько в нем измерений. Пока что мы научились различать четыре и я подозреваю, что это еще не все.

— Вы уже кого-нибудь отправляли… туда?

Я очень слабо представлял себе где находится это самое «там» и подозревал, что Эйтан и Рои тоже не знают. Но у меня было преимущество. Я знал, что «там» — это место, где комната зеленоглазой девушки освещена светом двух лун, а большего мне знать и не надо было. И я знал, что пойду «туда», где бы это ни было. Эйтан и Рои тоже знали это. Рои открыл было рот, но сразу захлопнул его, а вместо него ответил Эйтан.

— Нет еще — сказал он — У нас есть аппаратура и теперь, с помощью твоей Ханны, мы можем замерять координаты. Но у нас не было энергии.

Я невольно взглянул на лампочку на потолке.

— Не такой энергии — Эйтан поморщился — Тут нужна другая энергия.

— Л-энергия — вставил Рои.

Эйтан посмотрел на него укоризненно, наверное опасаясь, что я буду выяснять природу этой таинственной энергии. Но я не стал это выяснять, сейчас меня интересовало совсем другое. Ведь он сказал «не было», а не «нет».

— А теперь она у вас есть? — задал я единственный интересующий меня вопрос.

Они переглянулись и как-то странно уставились на меня.

— Надеемся, что теперь есть — осторожно произнес Эйтан.

— Тогда чего мы ждем? — требовательно спросил я.

— Сейчас и начнем — сказал он — Вот только… Ну-ка, Попай, выйди ненадолго.

Толстяк посмотрел на него, привычно открыл рот, также привычно его захлопнул и выкатился из комнаты, не забыв опрокинуть стул.

— Послушай, Арье — начал Эйтан — Ты понимаешь куда мы тебя отправим?

— Понимаю.

Я собирался отправиться к Анюте. Что ж тут непонятного?

— А вот мы не понимаем! — казалось он вколачивает слова в стол — То что ты можешь не вернуться, это еще победы. Ты можешь оказаться неизвестно где или тебя может просто размазать между мирами. Тебя может… Да мы просто ни хрена не знаем, что там с тобой может случиться. А если даже ты и попадешь к своей Ханне? Как ты выживешь в мире без электричества, без водопровода и без сортира? Как ты выживешь в мире без туалетной бумаги и сотовых телефонов? В мире, где любой прохожий может пырнуть тебя копьем просто шутки ради? Ты не протянешь там и недели. Откажись и никто, поверь мне — никто, не посмеет тебя упрекнуть. Да что ты улыбаешься, балбес?

Кажется, я действительно улыбался, слушая его страстную речь. Ну как тут не улыбнуться? Какую же несусветную чушь он несет. Неделя? Но ведь же это неделя рядом с ней, ведь верно? Тогда это уже ближе к вечности. Ну а если меня размажет между мирами, то я хотя бы не буду больше ощущать эту безумную тоску. Я снова улыбнулся и Эйтан устало махнул рукой.

— Тебе надо будет подписать пару бумаг — он показал на три листка: розовый, белый и зеленый.

— Где? — нетерпеливо спросил я.

— Подожди. Сначал прочти.

— Где? — повторил я.

Он показал и я подписал, не читая. Эйтан с видимым отвращение взял листки двумя пальцами, как берут ядовитую тварь, повертел их с таким видом, как будто впервые видит и запихнул в ящик стола.

— Пойдем.

Он повел меня по коридору, пока мы не пришли в тесную каморку, заставленную железными шкафами.

— Раздевайся — велел он.

Я уставился на него с недоумением, но послушно снял сандалии, джинсы, рубашку.

— Это тоже — сказал он потрогав ткань моих трусов.

Неужели я нарвался на маньяка, пришла в голову шальная мысль.

— Я выйду ненадолго, а ты пока найди себе что-нибудь в этом шкафу — он показал на одно из железных чудовищ — Но только в этом, а не в других.

На мой недоуменный взгляд он не совсем внятно пояснил:

— Синтетика не пройдет барьер, ты просто сгоришь. Металл тоже не годится. Только натуральное полотно. Шерсть тоже не годится, может наэлектризоваться.

Моя мечта попасть в анютин мир с М16 и подствольным гранатометом накрывалась, по туманному выражению моей одесской бабушки, медным тазом. Ну и пусть, все равно я не собирался создавать там империю.

В шкафу оказалось разнообразное тряпье, уж не знаю, где они такое достали. Я натянул на себя бесформенные брюки, к которым идеально подходил термин «портки» и странного покроя измятую рубашку. Она была, похоже, льняной, а пуговицы на ней были аккуратно оторваны. Нижнего белья мне не полагалось. Когда я второй раз вошел в так и не закрывшуюся металлическую дверь лаборатории, то думал, что все упадут со смеху. Но никто, не исключая толстяка, даже не улыбнулся. Наоборот, у всех были похоронные лица. Ко мне подошел Эйтан с таким же выражением на лице.

— Ave Caesar! Morituri te salutant¹ — сказал я ему, подмигнув чтобы разрядить обстановку.

— Послушай, Арье — похоронное выражение на его лице сменилось озабоченностью — Нам удалось добиться хорошей точности, но она не идеальна. Ты можешь попасть не совсем в то время и не совсем в то место. Может быть это будет совсем не то место и совсем не то время. А может быть тебе придется немного попутешествовать.

— Какой там, у нее, сейчас год? — спохватился я.

— Примерно 990-й — неуверенно предположил он — Но это если по аналогии с нашим миром. Время там может идти и быстрее и медленнее, чем у нас.

— Ладно — нетерпеливо перебил его я — Начинайте!

Толстяк Рои положил мне на плечо огромную лапу и тихо сказал:

— Я бы и сам… Но я не сумею. А ты… Я буду держать канал.

Смутно, очень смутно до меня доходили его слова, но не их смысл. Почему он не сумеет? Наверное это хорошо, а то послали бы его, а не меня.

— Мы будем держать канал открытым еще долго — пояснил Эйтан — Но чтобы вернуться, тебе понадобится источник Л-энергии на той стороне.

Он помолчал, вероятно ожидая вопроса, но я не собирался ничего спрашивать.

— Отправляйте! — закричал я.

Эйтан в очередной раз обреченно махнул рукой. Меня отвели в дальний конец зала и запихнули в какой-то шкаф со стеклянной дверцей. Стоять в нем было неудобно и мне очень хотелось почесать шею, но руки оказались плотно прижаты к бокам. Тем временем в лаборатории началась какая-то суета, но подробностей мне не было видно. За дверцей шумели и, похоже, ругались, но за обрезиненным стеклом слышно было плохо. Пробегали какие-то люди в синих халатах, волокли какие-то кабели и приборы. Все это вызывало в памяти школьный термин «броуновское движение», но мне никак не удавалось вспомнить, что это такое. В моем шкафу ничего не происходило. Наконец, в поле моего зрения попали Эйтан и Рои, размахивающие руками. Судя по пантомиме, Эйтан что-то требовательно спрашивал, а Рои лишь разводил руками и пожимал плечами. При его комплекции это выглядело донельзя комично и я даже расхохотался, хотя подозреваю что это был нервный смех. Эйтан взглянул в мою сторону, куда-то исчез на секунду, и вдруг я услышал его голос:

— А ты что смешного нашел?

Оказывается, в моем шкафу была переговорная система. Я даже услышал, как Рои шепчет Эйтану что-то неразборчивое. Вроде бы там промелькнуло фраза «сильные эмоции». Эйтан откашлялся и сказал каким-то очень неестественным голосом:

— Напрасно хихикаешь! Пока ты тут веселишься, она уже может быть разбивает свое Зеркало!

Ах ты! А ведь и верно! Моя нетерпеливая Аня может и не дождаться пока я удосужусь ее спасти. Я задергался в шкафу, толком не сознавая, с какой целью я это делаю, но дверца держалась крепко.

— Одиннадцать единиц! — заорал Рои — Пятнадцать! Пошел!

Что-то несомненно начало происходить. Шкаф вдруг стал наполняться каким-то туманом и я подумал, что загорелась проводка, но бояться не было сил. Туман становился все гуще и гуще, но запаха гари не было. Вдруг я узнал его, этот туман. Это же была хорошо мне знакомая запредельная графика «Случайного Соединения». И никакой это был не туман, а нечто, разъедающее реальность и уносящее меня… Куда? Надо думать только о ней, мелькнула в голове неизвестно откуда взявшаяся мысль и я стал думать только об Анюте. Это оказалось совсем не трудно. Да что там, это оказалось совсем легко.

Наши с ней миры должны были соприкоснуться, а наши пути — пересечься. У них, у этих путей, не оставалось другого выхода, потому что это было предопределено и потому что я этого хотел.

Часть II. По ту сторону

Когда найду тебя и где?

В какое время в этот раз

Пересечение судеб

Забросит каждого из нас?

Ты эту истину постиг

И вот вступаешь осторожно

Неимоверно странный миг

В котором все еще возможно

Пересечение людей

Пересечение имен

Пересечение идей

Пересечение времён

Правобережье: делаю первые шаги в Зазеркалье

Интересно, как вы представляете себе переход между мирами? Пухлые книжки и голливудские фильмы красочно описывают пролет через сверкающие спирали, звездные скопления или таинственные завесы. Не было ни спиралей, ни скоплений, ни завес. Вместо этого было «ничто». Вы можете представить себе «ничто»? Вот и я не могу, поэтому и описывать не буду. Приятного в этом мало, но и ничего ужасного в этом тоже нет. Надо только непрерывно думать о важном, а то в этом «ничте» можно и основательно застрять. Боюсь, что это тавтология, но очень важно, чтобы у тебя было важное, когда переходишь из мира в мир. У меня оно было и туман «Случайного Соединения» начал быстро расходиться.

Я успел заметить сосновые лапы, березу, какие-то кусты, но осматривать местность было некогда, потому что я горел. Да, на мне что-то тлело в нескольких местах и я даже заметил маленькие язычки пламени на брюках. Хлопая себя руками по ногам и подпрыгивая, я наткнулся на березу и она окатила меня водопадом мелких брызг. Именно это, а вовсе не мои шаманские прыжки, потушило пожар. Как бы то ни было, но я был жив, а вот моя одежда — не очень. По моим «порткам» расползлось несколько обуглившихся прорех, приближая их по стилю к модным джинсам и демонстрируя миру волосатые ноги. Я вспомнил предупреждения Эйтана и заподозрил, что при шитье «портков» использовались синтетические нитки. Пожар потух, вонючий дым рассеивался и теперь наконец можно было осмотреться.

Вокруг меня был лес. Судя по освещению, был ранний вечер. Солнце, вероятно, уже стояло низко, но его не было видно за густыми соснами. Среди сосновых лап промелькнула низкая и тусклая в предвечернем свете Луна, а может и Месяц. Впрочем, опасливо подумал я, неизвестно, тот ли это мир. Может быть здесь только одна луна, а может их восемнадцать? Не об этом тебе следует думать, а о том, водятся ли здесь волки. И медведи, подсказало подсознание. А еще мне припомнились рыси и вепри. Я потянул ноздрями воздух иного мира. Он пах знакомо: запахами сосновой смолы, грибов и дыма. Дыма? Я снова принюхался. Это не был вонючий дымок от моей горелой одежды. Нет, явственно пахло костром, как в ночь Лаг-ба-Омер под Иерусалимом, причем жгли сосну или кипарис. Дымом тянуло из небольшой лощины, скрытой зарослями неизвестного мне кустарника. Я двинулся в ту сторону и ойкнул, наступив на шишку. Только тут до меня дошло, что я был босиком. Тем временем уже начало вечереть и заметно похолодало. Ежась от холода, осторожно ступая босыми ногами и стараясь наступать лишь на пальцы, я двинулся неловкой походкой горожанина туда, где уже видны были проблески костра. При этом я спугнул жирного зайца.

На небольшой поляне расположились двое. В колеблющемся свете костра их можно было рассмотреть. Оба они были одеты в длинные рубахи из такого же, как и на мне полотна, но более грубого и без следов пуговиц. Рубахи были подпоясаны кожаными ремнями с медными бляхами. На обоих были штаны, такие же портки, как у меня, но у одного из них — полосатые, в вертикальную полоску, а у второго темные — сплошные. У обоих были густые бороды, у одного — черная, смоляная, а у второго — седая. Длинные волосы чернобородого были забраны налобной лентой, у седого же на голове наблюдалось нечто вроде неплотной чалмы или тюрбана из темной ткани. Незнакомцы протягивали босые ноги к костру, наверное — греясь. Поодаль темнела пара малинового цвета сапог и несколько пар светлых лаптей. Я ступал тихо, но, надо полагать, недостаточно тихо, а может это были бывалые люди. Только подойдя ближе к костру, я увидел, что чернобородый подтянул поближе к себе топор и держал стоймя короткую рогатину, а седой положил руку на пояс, за который был заткнут кривой кинжал без ножен. Из-за кустов раздалось протяжное мычание. Сторожевая корова, что ли? Меня явно заметили и настороженно, но не слишком боязливо, ждали. Я вышел на свет костра, так чтобы было освещено лицо и запнулся не зная, что сказать. По древнеславянски я не мог связать и двух слов, а иврит мог быть не к месту. Да и неизвестно еще было, в какой мир я попал. В конце концов я решил не заморачиваться и сказал по-русски:

— Добрый вечер!

— Радоватися тэби тэж — осторожно отозвался седобородый мужчина в тюрбане.

— Котерый будыти? — спросил чернобородый, не выпуская из рук рогатины.

Это явно был древнеславянский и у меня полегчало на сердце. Пока что слова были понятны.

— Аз есмь хазарин — осторожно сказал я.

Не соратники ли это, случаем, Вещего Олега? Но мужики были настроены мирно, а чернобородый даже отложил рогатину. Похоже, сейчас у полян с хазарами был мир.

— Хазарин — протянул седой и подмигнул чернобородому — Авраам, вспрось инього.

— Откуда ты, хазарин? — спросил тот на иврите.

Вот и верь после этого стереотипам. Если кого и можно было бы принять по внешнему виду за иудея, так это седобородого. Этому способствовал тюрбан и кривой кинжал. А вот чернобородый еврей с рогатиной смотрелся явным диссонансом. Ему пожалуй более бы соответствовал деревянный Перун или потемневшие иконы в углу. Впрочем, в эти времена иконы еще не успели потемнеть. Но что же ему ответить? И тут меня осенило.

— Я из Земли Израиля, из Иерусалима — храбро соврал я.

Впрочем, почему соврал? Я же на самом деле оттуда. От моего дома до Старого Города в столице всего час езды. Если нет пробок, конечно, и если сразу найдешь парковку.

— Из Палестины? А ну, скажи что-нибудь по-арабски?

— Сабах аль-хир, хабиби, киф халак, сабах аль-нур, хамд-ал-ала² — нагло выпалил я единым духом.

Было далеко не утро, но как будет по-арабски «добрый вечер» я не знал. В любом случае, эта фраза опасно приблизила меня к границам моих познаний этого языка. Иудей наклонил голову, как бы прислушиваясь к звучанию слов. Похоже было, к счастью, что языка он не знал и лишь где-то слышал эту речь. Но надо было представиться и я сказал:

— Мое имя — Арье.

— Хорошее имя. А я Авраам, как ты слышал — отозвался иудей.

— Я Магута — добавил седобородый на своем языке.

На костре томился котелок под наскоро собранной деревянной треногой и оттуда тянуло вкусным варевом. Позавтракать утром я забыл, а свой сэндвич Рои мне не предложил, поэтому я был зверски голоден и невольно сглотнул слюну. Авраам внимательно посмотрел на меня, попробовал варево — готово ли — одобрительно кивнул и снова вопросительно посмотрел на меня. К счастью я сразу сообразил, что от меня ожидают и, накрыв ладонью голову, забубнил:

— Барух ата, адонай³…

— Аминь! — закончил Авраам.

— Аминь! — повторил за ним Магута.

Авраам вытянул из-за пояса довольно большую деревянную ложку и протянул мне.

— Гостю первая очередь — сказал он.

Магута согласно кивнул. Он что, понимает иврит? Впрочем, жест Авраама был достаточно красноречив. Я зачерпнул горячее варево и, обжигаясь, попробовал. Не суп из шпината в ресторане на улице Шенкин, но вполне съедобно. А большего мне и не надо было. Я протянул ложку Магуте и Авраам мне одобрительно кивнул. Теперь мы уже не пробовали, а насыщались, передавая ложку по кругу. Варево представляло из себя негустой суп из какой-то крупы с кусочками разварившихся полосок сушеного мяса, грибов и травок. Вряд ли в супе пшеница, подумал я, ведь морозоустойчивые сорта еще не вывели. Наверное там полба, та самая, которая в наших супермаркетах продается втридорога и которую пожилые дамы, вроде моей мамы, уважают за низкую калорийность. Суп был совсем не соленым, зато в него явно бросили перья дикого чеснока и это было вкусно.

За едой мы не разговаривали, наверное это было не принято, хотя оба моих новых знакомых бросали на меня осторожные взгляды. Наконец, котелок опустел, а в моем животе поселилось тепло.

— Скажи-ка, Арье, на каком языке ты с нами здоровался? — спросил Авраам.

Я едва удержался от того, чтобы ляпнуть «по-русски» и замялся.

— Приличен кривичу — подсказал Магута.

Про кривичей я слышал и осторожно кивнул. Авраам посмотрел на меня недоверчиво:

— Что за беда с тобой случилось, позволь спросить?

— Ограбили — лаконично объяснил я и, повернувшись к Магуте, добавил — Лихие люди.

Последние слова я сказал… Действительно, на каком языке я их сказал? На «кривическом»? Но меня поняли.

— Бяда — произнес Магута.

Авраам лишь покачал головой.

— А сейчас куда?

— В Киев-град — подумав, я осторожно добавил — В хазарскую слободу.

Я помнил, что эта слобода была прямо за аниным плетнем.

— Планощьный югел Подола — пояснил Авраам Магуте.

Тот понимающе кивнул. Оказывается, Аня живет на Подоле? Я был в Киеве только один раз, но тогда по Подолу ходил трамвай, так что это вряд ли мне поможет. Небо заметно потемнело и на нем поднялась Луна. Или Месяц?

— Месяц чистый — сказал Авраам, невольно развеяв мои сомнения — Значит завтра дождя не будет.

— А где Луна? — с замиранием сердца спросил я его.

— Какая тебе Луна в это время — подозрительно посмотрев на меня, проворчал он — Ее еще полмесяца ждать.

У меня отлегло от сердца.

— Ладьно. Утро вечера мудренее — сказал Магута.

Прозвучало это совсем по русски, а может я понемногу начал понимать по-полянски.

— Може брати кожух с возу — махнул он мне рукой туда, откуда раздавалось мычание.

Там стояла телега и паслись два распряженных вола. Обещанный кожух оказался куском плохо выделанной коровьей шкуры. Вонял он отвратно, но я завернулся в него и спал на траве как убитый. Мне не привыкать спать на земле, а во время армейской службы приходилось порой засыпать и на острых камнях Негева. Поэтому на мягкой полянской земле мне удалось неплохо выспаться.

— Мы тоже идем в Киев — сказал утром Авраам — Можешь идти с нами.

Отказываться было бы глупо, но на всякий случай я поинтересовался:

— Далеко ли до Киева?

— Немного, три поприща. За неделю и дойдем.

Толстому Рои еще следовало поработать над точностью, но я хотя бы попал куда-то, где был Киев, хазары и средневековье. А ведь мог бы и сгинуть в неизвестно где. Да здравствует толстяк Рои, Эйтан и вся их загадочная контора. Поприща? Что это за расстояние я так и не понял, но неделя, отделяющая меня от моей Анюты, показалась мне вечностью. В последующие дни мы двигались на восток со скоростью медлительных волов. Пища на костре, умывание по утру у ручья и туалет за кустом, настолько напоминали мне отдельные моменты армейской службы, что порой мне казалось, что я отбываю очередные армейские сборы, а вовсе не путешествую по средневековой киевщине.

Дорога на Киев не слишком была похожа на дорогу и уж точно не напоминала автостраду. Это было скорее похоже на плохо утоптанную и сильно заросшую травой тропу. По ней тащились волы, волокущие телегу и по ней же вышагивал Авраам в дорогих малиновых сапогах, а вот Магута шел в лаптях с несколькими сменными парами, которые он просушивал вечером у костра. Одну пару таких мокасин он презентовал мне. На киевщине не попадалось острых камней Нижней Галилеи и идти в лаптях за телегой было удобно, лишь следовало остерегаться многочисленных корней, которыми придорожные деревья коверкали киевскую дорогу. Особенно усердствовали дубы, не тонкие и изящные, как у нас под Цфатом, а могучие и корявые исполины. Ночевали мы, как правило, в лощинах, чтобы сберечь костер от сильного ветра. Стояло теплое лето и ночью было не слишком холодно. Как-то я спросил у моих спутников, какой сейчас месяц и получил два разных ответа: «Изок»⁴ от Авраама и «Разноцвет» от Магуты. Ни то, ни другое, мне ничего не говорило.

На привале разговаривали в основном Авраам и Магута, а я благоразумно помалкивал. Говорил они по-полянски и, постепенно, я начал понимать этот язык. Большинство слов звучали знакомо, но произношение было странным. Особенно это было заметно в речи Магуты. Слово «мышь» он произносил так, что слышен был мягкий знак в конце, а звук «ж» в слове «жизнь» звучал так мягко, как наверное его произносили евреи в дореволюционном Бердичеве. Поэтому, я почти до конца нашего анабазиса не решался заговорить по-полянски. Наконец, в один из последних дней я попробовал вставить в общий разговор фразу, потом — другую. Оба они заметно скривились, услышав, как я коверкаю их речь, но ответили. Теперь я мог говорить и по-полянски, хоть и коряво. Ну и ладно, что возьмешь с хазарина и кривича? Однажды Магута заинтересовался моими приключениями и спросил откуда я иду. Не долго думая, я нагло заявил, что иду из страны франков. Это было самое западное место в Европе, которое я знал по истории, а отправить себя с Эриком Рыжим в Массачусетс было бы уже перебором.

— Ну и что ты делал в земле франков? — поинтересовался Магута.

— Чего только я там не делал — уклончиво ответил я, не зная что соврать — Например, был уличным певцом.

— А ну-ка спой нам что-нибудь на их языке — попросил Авраам, хитро, по-ленински, прищурившись.

По французски я знал только как попросить два круассана и кофе с молоком, но не растерялся.

— Yesterday, all my troubles seem so far away… — нагло пропел я.

— Душевно франки поют — согласился Магута.

Авраам промолчал.

За все время нашего похода мы только раза два или три видели селения, но в них даже не заходили. А вот сегодня одни за другими вдоль дороги начали появляться плетни и избы. Я ожидал увидеть беленные саманные хаты — стереотип украинской деревни, но нам попадались лишь бревенчатые срубы, хотя и с каноническими подсолнухами под окном. Когда с пригорка мы увидели широкую серо-голубую змею реки и Магута сказал: «Славутич-батько», я понял, что Киев близко и невольно прибавил шаг. Мы входили в Киев с севера и сразу попали в хазарскую слободу. Ничего особо хазарского в ней не было — все те же избы как и вдоль киевской дороги. Судя по состоянию улиц, сильных дождей здесь не было и сейчас можно было пройти между плетнями и заборами по сухой глине. Наверное, после дождя здесь немудрено и завязнуть в грязи, подумалось мне. Город был полностью деревянный, усадьбы попроще были огорожены плетнями, побогаче — частоколом, но все дома, от примитивных изб до солидных хором, представляли из себя все те же бревенчатые срубы. Ниже по Подолу начали появляться следы городского благоустройства — примитивные мостовые из необработанных древесных стволов, уложенных вдоль. Странным образом они напомнили мне причальные мостки на пруду в тель-авивском парке Яркон.

Мои спутники с любопытством посматривали на меня, а я искал анютин дом. Да вот же то место: корявое дерево, изба напротив и плетень с по-прежнему воткнутыми в него двумя горшками. Именно это я видел через Зеркало в ту двухлунную ночь. Сколько же времени прошло, если сейчас не лунное время? Два месяца? Похоже что время в этом мире неслось быстрее. А вот эта небольшая усадьба за высоким частоколом должна быть аниным домом. Попросив моих спутников подождать я на цыпочках вошел в подозрительно распахнутые ворота под навесом и увидел немалых размеров сруб с высоким крыльцом под резной крышей, подпираемой резными же балясинами. На ступеньках сидела крупная пожилая женщина в длинной сплошной одежде и странном головном уборе, состоящим из меховой шапки и забранного под нее платка, скрывающего волосы. Она перебирала кроваво-красные ягоды в большой миске с водой.

— Радоватися — осторожно сказал я.

И замер, предчувствуя, что сейчас грохнусь наземь и потеряю сознание от избытка чувств. Кто это? Мать? Но ведь ее мама умерла. Служанка? Что она скажет? Удивится? Прогонит? Но то что я услышал, было последнее, что я мог предположить.

— Ты Лёв? — спросила она.

Моя способность удивляться сильно притупилась еще по ту сторону Зеркала, поэтому я по-еврейской методике ответил вопросом на вопрос:

— Где она?

— Она далече — пожилая дама не переставала перебирать кровавое месиво, не поднимая глаз.

— Где? — закричал я — Говори, умоляю тебя!

Тут-то она подняла на меня свои глаза цвета выцветшего неба.

— Веданой меня зовут, господин мой Лёв, Веданой — сказала она — И скажу я тебе все, что ни захочешь, раз ты ее желанный. А дело-то было еще пол-луны тому назад. Пришел княжий тиун с наказом и послали Неждана поднимать детинец в Заворичах. Вот он дочку и взял с собой, недоумок старый. Ну а меня оставил за домом присматривать. А что тому дому сделается? Вот за Ладой-то кто присмотрит?

Собрать часть кусочков ее пазла оказалось не так трудно. Упомянутый Неждан был, надо полагать, моим будущим тестем, а сама дама несомненно была Анюте не чужой, иначе бы она не знала одного из ее родных имен. Непонятными оставались какой-то детинец и таинственные Заворичи. Кроме того, оставался еще один вопрос.

— А Зеркало где? — брякнул я.

Но мою собеседницу было невозможно смутить.

— С собой взяла — спокойно сказала она — Руки на себя наложу, кричала моя Ладушка, не посмотрю что грех смертный. Уж как Неждан-то не злился, а уступил.

— А ты не…? — я не договорил, но она меня поняла.

— Да что ты! Ты на имя мое не смотри, это лишь прозвище такое. Правда, кое-что и я умею, но это так… А то Зеркало ей другая дала, не мне чета.

— Спасибо тебе Ведана — сказал я, собираясь уходить.

— Ты куда?

— В Заворичи — сказал я, удивленно глядя на нее.

Вопрос, на мой взгляд, был совершенно излишен.

— Погоди — сказала она и резво, не по годам, взбежала по ступенькам.

Вернулась она очень быстро и подошла ко мне держа в руке что-то на цепочке. Придвинувшись, так что на меня пахнуло женским теплом и пряными травами, она надела мне цепочку на шею. На конце цепочки неожиданно обнаружилась странной работы Звезда Давида — магендовид.

— Ваш, хазарский оберег — пояснила Ведана — Должен вроде вам помогать. Ну и я его еще немного заговорила. И вот еще, возьми — здесь два рубля серебра.

Она протянула мне открытую тряпицу, на которой лежали два серых обрубка с почерневшими неровными краями, вероятно от длинного стержня. Это, надо полагать, и были «рубли». Я молча поцеловал ей руку, отметил одинокую слезу, медленно пересекающуе ее щеку и поспешил на улицу. Кем она приходится Ане, я так и не узнал. «Рубли», завернутые в тряпицу, удобно легли в нагрудный карман рубашки.

— Порты-то починил бы, заступник драный! — донеслось мне вслед.

Это было не совсем справедливо, потому что на штаны я старательно попытался поставить заплаты, используя одолженную у Магуты грубую иглу с ниткой, вот только получилось у меня не слишком хорошо.

Мои спутники терпеливо ждали на улице, пока их волы флегматично жевали подзаборные лопухи.

— Куда ты теперь? — спросил Авраам.

— В Заворичи.

— Путь не близкий — нахмурился Магута.

Я лишь пожал плечами.

— Вот что, Арье — медленно начал Авраам — Магута с повозкой встанет ниже по Подолу, у него там свояк живет. А я собирался отдохнуть с дороги у себя дома. Есть тут у меня малая хата в нашей слободе. Хочешь со мной? Там и сообразим, как тебе до Заворичей добраться.

Я с благодарностью поклонился и ему и Магуте, который уже вёл повозку вниз по улице. Меня же Авраам повел обратно, в сторону от Днепра, пока мы не пришли к совершенно обычной срубленной избе за невысоким плетнем. Изнутри к плетню прилепилась примитивная скамья — доска на двух чурбанах.

— Ну-ка присядем на минутку — сказал Авраам странным голосом.

Я сел, с замиранием ожидая чего угодно. Пристально посмотрев мне в лицо, Авраам сказал:

— А теперь, друг мой Арье, расскажи-ка, кто ты такой на самом деле. Должен же я знать, кого введу в свой дом.

Я попытался было открыть рот и что-нибудь соврать, но он прервал меня повелительным движением руки.

— Ну-ка послушай…

Он произнес несколько быстрых фраз на совершенно незнакомом мне языке. Увидев мое недоуменное лицо, он проворчал:

— Ага, понятно! Я сейчас говорил на нижне-хазарском и похоже, ты никогда не слышал этого языка. Никакой ты, парень, не хазарин. А как тебе это?

О, ужас! Теперь он говорил по-арабски. Я улавливал лишь отдельные слова, но не смысл.

— Понял? Может ты и бывал в Эрец Исроэл, но уж точно не жил там.

Я ошалело смотрел на него, не зная, что сказать.

— А вот на верхне-хазарском ты говоришь почти свободно, но тоже как-то странно. Так кто же ты?

— А ты кто? — перешел я в контрнаступление.

— Я радхонит — спокойно ответил Авраам и, видя мое недоумение, пояснил — Член гильдии иудейских купцов. Мы везем товары и новые идеи с заката на восход и с восхода на закат. Ну, а заодно, мы помогаем нашему народу пережить рассеяние, переселяя евреев из тех мест, где их жизни грозит опасность, туда, где они могут спокойно жить. В Сирии нас называют «ар-разанийа», а франки думают, что мы просто ищем наживу и никак нас не называют. Мы, радхониты, знаем языки всех народов от франкской Лютеции до страны Син, которую ее жители называют Поднебесной. Поэтому, уж поверь, меня очень повеселила твоя песенка на странном диалекте нормандского. А кривичи говорят совсем не так, как ты, хотя язык и похож. Да и иудей ты плохой: даже не прочел дорожную молитву, когда мы выступали. К тому же бритый ты, как тот латинянин. Подозрительно мне это. Так кто же ты?

Он совсем прижал меня к стенке своими откровениями и я проворчал:

— Ты тоже странный иудей, Авраам. Погоняешь волов в субботу и не чешешься.

Он только усмехнулся в свою смоляную бороду, ожидая продолжения.

— Если хочешь… — теперь я пристально посмотрел ему в глаза — … я расскажу тебе всю правду, только вряд ли ты поверишь.

— Хочу! — сказал он не отводя взгляда.

И я рассказал… Рассказал про свой мир, про Израиль, про одну-единственную луну и про Зеркало. Только про Аню я ему ничего не рассказал, но, по-моему, он и так понял, что именно привело меня в его мир.

— Так, говоришь, сыны Израилевы возвращаются в свою землю? Это славная новость.

Он говорил в настоящем времени, как будто это уже произошло, а впрочем, так оно и было.

— Значит не зря мы здесь сохраняем семя нашего народа. Я-то сам хазарского рода, но давно считаю себя евреем, как и любой правильный иудей, пусть даже и погоняющий волов в субботу. А ты меня сразу заинтересовал, еще в тот миг, когда вышел к нашему костру. Было в тебе что-то не из нашего мира. Или ты думал что мы с Магутой тебя кормили целую седмицу только за то что ты собирал грибы и хворост? Может и врешь ты все, а только что-то в этом есть и про летучие машины и про хаты до небес. Я почему так говорю-то? Как ты волов распрягал, так это еще посмотреть надо было, как будто в жизни ни разу скотину не видел. Может и вправду у вас там все машины делают?

Не все, подумал я, вспомнив как у меня прорвало водопроводную трубу и залило соседей снизу. Чем тебе машины-то не угодили? Подумаешь — волы, век бы не видать этих серых коров. А ты бегемота когда-нибудь видел? Вот это скотина, так скотина. Мне бы стоило обидеться, но я не стал. Он продолжил:

— Слышал я и про такие зеркала. Опасная это вещь, Арье! Не знаю почему, но так говорили знающие люди.

Еще бы, не опасная. Интересно, что значит «разбить зеркало»? И как дать знать моей любимой, что я уже в ее Киеве?

— Пойдем в хату — сказал Авраам — Войди в мой дом.

Дом оказался действительно небольшим, фактически в нем была всего одна комната с огромной глиняной печью в торце, столом посередине и лежаками вдоль стен, в которую мы прошли через просторные сени, заставленные по бокам полками с глиняной посудой и одеждой. Печь, судя по обилию копоти под потолком, топили по-черному, а дым, надо полагать, выходил через небольшие закопченные отверстия под потолком, напомнившие мне жалюзи кондиционеров в совершенно другой стране и в совершенно другом времени. «Жалюзи», как и два небольшие оконца были прикрыты съемными деревянными решетками с пластинками слюды на них. Кроватей в комнате не было видно, видимо «антикварная» кровать в комнате Анны была признаком особого богатства. Да, «малая хата» не шла ни в какое сравнение с ее хоромами. Мне бы следовало радоваться, что судьба подарила мне невесту из зажиточной семьи, но было лишь тревожно и эта тревога не отступала.

В доме нас встретила женщина средних лет, одетая так же, как и Ведана. Она низко поклонилась вначале Аврааму, а потом — мне, и сразу захлопотала по хозяйству, вздувая огонь в печи и снимая рамы с «жалюзи», чтобы открыть тягу.

— Пойдем из хаты — предложил Авраам — На воздухе лучше будет. Ты голоден? Придется подождать, пока печь протопится. Возьмем пока в сенях малый жбан меда и сухарей и посидим под плетнем.

«Малый жбан» оказался не таким уж маленьким, а мед — крепким и я осторожно, чтобы не обидеть хозяина, отказался от второй кружки. У меня накопились вопросы. Интересно, где эти Заворичи с их детинцем? Будь я в нашем Киеве, взял бы на последнии деньги такси и был бы сейчас уже в пути. А здесь, похоже, ночью не ходят, несмотря на лунно-месячное освещение. Какие средства передвижения были в средневековье? Карета? Состояние киевской дороги не внушало оптимизма. Верхом? А когда ты, Лёва, последний раз сидел на лошади? Постой, кажется самым быстрым транспортом в те (то есть — эти) времена был водный.

— Авраам — спросил я хозяина — Нельзя ли добраться до Заворичей по воде?

— Смеешься? Вниз по Славутич-реке, а потом вверх по Трубеж-реке? Да тут посуху не так и далеко будет. Пожалуй, не более трех поприщ.

— Поприщ?

Опять те же самые три единицы длины. С большим трудом и с использованием римской мили как своеобразного эталона, мне удалось установить длину поприща примерно в двадцать километров. Да, поляне не мелочились и меряли с размахом.

Были у меня и другие вопросы, но задать их я не успел. За плетнем появились несколько мужчин с мрачными, неулыбчивыми лицами. Одеты они были весьма однообразно, так же как и Авраам и отличались лишь покроем штанов и головными уборами, большинство из которых напоминало тюрбан Магуты.

— Шалом, Авраам — сказал один из них и продолжил по-полянски — Слышали мы от Магуты Полянина, что ты объявился в граде. Вот, пришли за советом. Не прогонишь?

— Заходите, друзья — мне показалось, что Авраам был не слишком доволен визитом — Что нового у киевской общины?

Оказывается, все пришедшие были евреями. Было их человек десять-двенадцать и разместились мы все, хоть и с трудом, на лавках вокруг дощатого стола за домом.

— Мало у нас хорошего, Авраам бен Ильхам, маловато — начал предводитель — Знал ли ты Яакова бен Хануку?

— Сам я с ним не знаком, но имя слышал.

— Так вот, попал он в великую беду. Дал наш Яаков своему брату Нисану поруку на ссуду, что взял тот у ромеев, да вскоре лихие люди того брата погубили и мошну всю забрали. Ромеи-то те возьми да потяни Яакова на правеж за поруку и сидит он теперь у князя в яме. А долгу на нем сто златниц. Мы собрали по общине половину, а больше дать не можем, чтобы совсем по миру не пойти. Ты человек бывалый, что посоветуешь?

Авраам задумался.

— Я могу дать десять солидов от радхонитов — нехотя, как мне показалось, сказал он — Но этого вам все равно не хватит. Нет, тут надо что-то другое.

Он задумался. Киевляне смотрели на него с надеждой, как евреи Ишува на Бен Гуриона, вышедшего на балкон, чтобы объявить о создании Государства Израиль.

— Вот что — Авраам поднял глаза — Надо просить помощи в Хазарии. Грамоту бы послать. Писец у вас есть?

— Вот беда-то, никто у нас не пишет. Читаем-то с трудом — ответили ему — А сам ты, Авраам?

— Читать-то я могу, а вот написать, да так, чтобы красиво было — он явно смутился.

Да, до всеобщей грамотности тут было далеко. И тут я заметил, что Авраам смотрит на меня. Елки-палки, да какой из меня каллиграф? Впрочем, в хайфской школе средней ступени меня хвалили за почерк. Однажды, делая работу по Танаху, я переписал главу из Торы и даже получил хорошую оценку.

— Я мог бы попробовать — непроизвольно вырвалось у меня.

Киевские евреи, как по команде, повернулись в мою сторону.

— Это Арье — представил меня Авраам.

— бен Барух — добавил я.

Далее началась суматоха. Кто-то побежал домой, обещая вернуться с выделанным пергаментом, кто-то помчался к попу одной из Подольских церквей — за чернилами. Где-то верещал гусь, лишаясь перьев, а мне уже несли масляные плошки для освещения. Менее чем через час передо мной лежал прижатый камушками лист пергамента, стояла плошка с чернилами и лежали три очиненных гусиных пера. Все это великолепие освещал колеблющийся свет трех масляных светильников и полного Месяца. Только тогда я понял в какую авантюру ввязался. Я понятия не имел, как пишут гусиными перьями и не представлял, как ложатся наспех протертые чернила на пергамент, а потренироваться было не на чем. Правда однажды мне уже довелось писать пером, но то перо было стальным, а чернила — заводского производства и было это как раз ролевой игрой, в увлечении которыми я в свое время тупо обвинял Аню. Теперь же все было всерьез, а я с дуру полез куда не надо и страшно боялся подвести хороших людей. К тому же пергамент был недешев и было очень боязно его испортить. Киевляне выжидающе смотрели на меня, а мне совершенно необходимо было опробовать перья и тут мне в голову пришла шальная мысль.

— Давайте-ка, я сначала поставлю на листе особое заклятие — нагло предложил я, коверкая полянские слова — Если кто прочитает грамоту с таким заклятием, то, скорее всего, сразу поверит тому, что там прописано.

Немного стыдно было играть на людских суевериях, но дело стоило того. Люди смотрели на меня с недоверием, а Авраам — так и с нескрываемым подозрением. Наконец один из них, наверное — старший, согласно кивнул. Ура, теперь у меня был повод опробовать перо. Но что написать? Не долго думая я попытался изобразить в нижнем левом углу слова «Тамар Хадад». Это было имя моей первой учительницы в Израиле, в которую я, одиннадцатилетний малец, был тайно влюблен. Получилось у меня плохо, одна буква слегка разъехалась, а в другой появилась лишняя, нечаянно проведенная черточка. Зато теперь я более-менее знал какой держать наклон и как нажимать на перо, а маленькая клякса научила меня стряхивать чернила с пера. Теперь имя моей учительницы было увековечено, но надпись получилась совершенно неразборчивой, что, возможно, было и к лучшему. После этого я почувствовал себя более уверенно и вопросительно посмотрел на Авраама.

— «Первый из первых украшен первой и последней короной⁵…» — начал диктовать Авраам.

Я, высунув язык от усердия, старательно выводил буквы, пытаясь подражать шрифту переписчиков Танаха. После первых слов я вознамерился было поставить запятую, но вовремя вспомнил что в танахических текстах нет знаков препинания, наверное и в Киев-граде их еще не придумали. Вначале Авраам продиктовал мне довольно пространное поучение о благе делать добрые дела и помогать ближнему, а потом, когда я исписал уже половину пергаментного листа, перешел к делу. Судя по тексту, Яаков был неплохим мужиком, «из дающих, а не из берущих», и я приободрился, почувствовав, что тоже делаю доброе дело. В конце письма пошли имена киевлян, как бы вместо подписей. Первым шло имя радхонита и тут я узнал его прозвище: Авраам Кормилец. Следующие за ним имена были, в основном, еврейскими, но попадались и какие-то другие, порой весьма забавные. Особенно восхитила меня запись «Гостята бар Кибар Коэн», в написании которой между славянским и еврейским именами вклинилось что-то совершенно чуждое и тому и другому. Радовало также, что среди подписавшихся был левит и еще один коэн, что делало киевскую общину полноценной.

Наконец диктант закончился и я, с чувством хорошо выполненного долга, помахал пергаментным листом, просушивая чернила, под восхищенные возгласы киевлян. Грамота выглядела великолепно, разве что шрифт получился несколько осовремененным, но радовало то, что в средние века никто все равно не сможет обвинить меня в подделке. Подошел Авраам, подмигнул мне и шепнул на ухо:

— Интересно, Арье, что ты там написал в углу на самом деле?

И тут мне пришла в голову забавная мысль. А что если через тысячу лет археологи найдут мою грамоту, прочтут текст и начнут ломать голову над тем, что написано в нижнем левом углу? Какие заумные теории они изобретут и сколько диссертаций защитят? Но археологи были в тысяче лет от меня, а Анюта — всего в трех поприщах, поэтому я предпочел думать о ней.

Ночь я провел на лавке в натопленной и проветренной горнице и провел довольно неплохо, хотя напротив меня на все лады храпел Авраам.

— Вот еще что, Арье — сказал мне утром гостеприимный хозяин — Давай-ка мы будем с тобой говорить по-полянски. Может хоть научишься говорить по человечески. Путь до Заворичей неблизкий, а всюду люди. Неплохо бы чтобы тебя не принимали за чужака.

Я сильно сомневался насчет своей способности овладеть древнеславянским произношением, но помощь принял с благодарностью и нетерпением. Солнце лишь лениво поднималось за Днепром, а я уже рвался в дорогу.

— Хотел я отдохнуть день-другой — проворчал Авраам — Но видно придется вначале переправить тебя на тот берег. Чуть позже встретим Магуту с моим возом и пойдем на переправу.

— Кто тебе Магута? — спросил я.

— Он мой проводник через земли полян. Магута Полянин знает здесь каждый камень, каждый куст, поэтому помощь его бесценна. А еще, он мой друг. Но и ты теперь, после того письма, тоже мой друг и поэтому надо бы тебя приодеть.

— Рубль серебра — это много или мало? — спросил я и показал ему свои «рубли».

— Никому не показывай — испуганно вскинулся он — Здешний князь запрещает торговать на серебро, только на арабские дирхемы или на ромейские солиды. А твое серебро немалого стоит, особенно сейчас, когда в Цезарь-граде начали добавлять медь в монету, поэтому надо бы тебе помочь. Я, конечно, торговец, и любого другого ободрал бы как липку, но ты один из наших. Пожалуй, дам я тебе за серебро новую одежду и отсыплю еще немного дирхемов.

Когда мы шли вниз по Подолу на встречу с Магутой у переправы, я выглядел, хоть и не щегольски, но вполне достойно. Новые холщовые штаны были полосатыми, как у Магуты, на ногах у меня были кожаные постолы, подвязанные кожаными же шнурками, на голове заячья шапка, на плечах — шерстяной плащ, а под ним котомка. В котомке было много полезных и совершенно необходимых вещей: три пары лаптей, игла с ниткой, заплатки на штаны, огниво, трут, бечевка и запас сухарей. Из потусторонней одежды, я оставил себе только прочную льняную рубашку, соединив ее полы шнурками через петли и следы от пуговиц. Теперь она походила на верхнюю одежду гусара, называемую, вроде бы, ментиком. За кожаный пояс я заткнул короткий нож, а в руках держал подаренную Кормильцем рогатину. Хотелось бы более серьезное оружие, но хороший лук или, того паче — меч, стоили много больше моих «рублей». Там же, за поясом я спрятал потайной кисет с десятком серебряных дирхемов. Подбородок уже начал обрастать щетиной и почти никто в Киеве не косился на меня с подозрением.

Магута уже ждал нас с возом.

— А ты красавец, Арье — улыбнулся он.

Переправа представляла из себя хилые мостки, к которым было привязано несколько лодок. На одной, самой большой из них, было подобие палубы, на которой, без особых удобств, могли разместиться несколько лошадей или воз с волами. Но даже это судно казалось утлой лодчонкой на фоне широкого Днепра и я невольно залюбовался могучей рекой.

— Знаешь ли ты, Арье — повернулся ко мне Авраам — Что у этой реки много названий. Поляне зовут ее Славутич, ромеи — Борисфен, а мы — хазары — Самват или Израй.

— Почти как Израиль — сказал я.

— Да — подтвердил он, но пояснять не стал.

— «Редкая птица долетит до середины Днепра» — вспомнилось мне вдруг прочитанная много лет назад строчка из книги.

Магута встрепенулся.

— Красиво сказано, парень! А Днепром ее печенеги называют. Ты-то откуда знаешь?

— В книге прочел — честно ответил я.

— Грамоте учен? — восхитился он.

Нашу беседу прервало ржание лошадей, постук копыт по бревнам и крики: «Каган! Каган!». К переправе спускался конный, сопровождаемый двумя пешими копейщиками. Одеты все трое были примерно также как и я, но заметно богаче. На предводителе, например, был не бурый, как у меня, а кирпичного цвета плащ с парчовой оторочкой, а украшенная вышивкой косоворотка была лазоревого цвета. На поясе висел короткий меч в ножнах и кривой кинжал, как у Магуты, но тоже в богато украшенных ножнах. Сапоги у него были красной кожи, как у Авраама, усыпанные не то жемчугом, не то стекляшками.

— Князь Владимир! — шепнул мне Авраам.

За моей спиной женский голос прошептал:

— Хорошо хоть окрестился теперь наш каган, да и угомонился малость. А то всех девок по Киеву перепортил и уже к неждановой дочке подбирался.

Нежданова дочка! Это же она про мою Аню говорит!

— Тьфу на него! Лишь бы нас не окрестил — прошептал другой женский голос — Но Велес-батюшка не попустит того. Вон как сердито смотрит-то на кагана.

Только тут я обратил внимание на серый от времени покосившийся столб с вырезанным на нем мрачным деревянным ликом, нависший над переправой. Наверное, это и был Велес. Я заметил, как спешившись и проходя мимо столба, князь недобро покосился на него.

— А Неждан-то хитер — гнула свою линию первая дама — Как прознал про княжьи замыслы, так и запросился на дальнюю заставу.

Каган направился прямо к нам и я смог его рассмотреть. Довольно высокий мужчина, Владимир был еще не стар, но почти полностью сед. Ухоженное лицо, окаймленное темно-русой бородой, казалось не выражало никаких эмоций, а затуманенные серые глаза отрешенно смотрели куда-то сквозь всех нас. На груди у него висел крупный крест, украшенный красными камушками, может быть и драгоценными. Заметив нашу группу, он сменил шаг и направился к мосткам.

— Будь осторожен — не раскрывая губ, прошипел Авраам — Не давай волю словам.

— Шалом, Кормилец — прищурив один глаз, первым поздоровался князь — Какими судьбами в наших краях?

Теперь его глаза смотрели остро, они, казалось, буравили собеседника.

— Челом тебе, Великий Каган! — ответил радхонит — А судьбы у нас все те же — торговые.

— Не зови меня великим, Авраам. Рано еще!

— Не по размеру державы так тебя прозвали, а по величию замыслов.

Похоже было, что авраамова лесть сработала. По крайней мере, глаза Владимира из серых буравчиков превратились в два спокойных озера.

— Это твой воз? — спросил князь — Что-то невелика у тебя поклажа. А спутники твои кем будут? Магуту я знаю, а того молодца впервые вижу. Кто таков?

Я был далеко не юношей, пожалуй тех же лет, что и Магута, но в средние века мужчины, да и женщины тоже, старели быстро и княжью ошибку легко было понять. Я на всякий случай снял шапку, но кланяться благоразумно не стал. В другом мире, во время экскурсии по Токио, нам объяснили, что неправильно выполненный поклон может вызвать недоразумение и предпочтительнее держаться иностранцами. Поэтому я нагло, по израильски, посмотрел на того, кто по слухам подкатывался к моей Анюте.

— Это мой племянник, княже — соврал Авраам и, дав мне несильного пинка, продолжил — Но он не с нами идет, а в Заворичи.

— В Заворичи? — протянул Владимир — Зачем?

— По торговым делам — продолжал врать Авраам.

— Это хорошо…

Владимир явно не удовлетворился таким ответом, но настаивать не стал и обратился ко мне:

— Только негоже тебе одному идти. Дорога-то невелика, да места там неспокойные. С тобой пойдут трое моих верных людей, ухопослухаев и съзоротаев.

Этих слов на древнерусском я никогда не слышал, но смысл понял. Вероятно, он имел ввиду каких-то своих командос — шпионов и рейнджеров. Авраам недовольно нахмурился, услышав его слова.

— Имя-то у тебя есть, племянник? — буравчики снова заработали.

Отвечать следовало мне, а я никогда раньше не обращался к правителям и не представлял, как это делается. У нас, в Израиле, с этим не заморачиваются и порой именуют премьер-министров в лицо по их уменьшительным именам, более напоминающим собачьи клички. К счастью, я вспомнил фильм про древнюю Русь, пиратски скачанный мной из Сети и нахально заявил.

— Я Арье бен Барух, княже Владимир, свет Святославич.

И Владимир и Авраам одинаково обалдело посмотрели на меня.

— «Свет Святославич»? — протянул каган — Звучит неплохо. Надо бы запомнить.

Похоже что в настоящем Киеве, в отличии от кинематографического, так не говорили. Ничего, теперь будут, с моей легкой руки. И я снова, как и в истории с подписным листом для Яакова бен Хануки, почувствовал себя творцом истории. Чувство это было странным, легкая гордость соседствовала там с сильным беспокойством. А что если, когда я вернусь (если вернешься — подсказал внутренний голос), там все уже будут со щупальцами вместо рук? Представив себе толстяка Рои в виде розового осьминога, я почувствовал себя лучше.

— А вот и они! — воскликнул князь.

К пристани подходили трое. Они возникли внезапно, как будто из ничего и я сразу понял, что это и были упомянутые им «ухопослухаи». Первым, необыкновенно гибкой походкой, шел невысокий стройный мужчина. Было ему на вид лет сорок, но здесь, в средние века, он мог оказаться и моим ровесником. Ровное, ничего не выражающее лицо обрамляла аккуратно подстриженная русая борода. Он шел на слегка согнутых ногах, как будто в любой момент готов был рвануться с места и невольно напоминал сжатую пружину. Одет он был в короткую бурого цвета тунику поверх полосатых, как у меня, штанов, подпоясанную широким кожанным ремнем с медными бляхами. На ремне, в петлях висели три ножа. Другого оружия я у него не заметил. Почти следом за ним следовал более крепкий мужик того же роста, темно-русый, со светлыми глазами и одетый похоже. Этот ступал твердо, основательно, на половину стопы, да и вооружен он был основательней первого. За спиной у него висел длинный меч, за пояс был заткнут длинный же кинжал, а в руках он держал короткую сулицу. Третий был на голову выше первого, темно-рыж и сухощав. За спиной у него висел длинный лук, на бедре, разумеется, колчан со стрелами, а завершал вооружение длинный кинжал, копия того, что был у коренастого. В отличие от первых двух, его туника была какого-то неопределенного цвета, больше всего напоминающего сильно испачканную израильскую армейскую униформу. Все это, да еще и откинутый на плечи капюшон, делали бы его совсем похожим на Робина Гуда, если бы не обувь: все трое были в лаптях.

Они поклонились князю почтительно, но не слишком низко и я постарался запомнить этот поклон.

— Это Арье-Хазарин — начал князь — Он пойдет с вами до Заворичей. А ты, хазарин, слушайся моих людей, как своего бога. Если, конечно, хочешь целым добраться до места. Ну, с богом!

И он широко перекрестился по старинному, двоеперстно. Никто на берегу, не исключая и новоприбывшую троицу, не повторил его жест и я сообразил, что киевлян еще не успели загнать в Днепр для крещения.

— Арье, на пару слов — позвал меня Магута.

Мы отошли в сторону, причем я заметил подозрительный взгляд, брошенный на меня предводителем троицы.

— Вот что я тебе скажу, парень — Магута осторожно подбирал слова — Ты не один пойдешь в Заворичи и это славно. Только держи там ухо востро. Особенно опасайся старшого — недобрый он человек.

— Злой? Злодей? — уточнил я.

— Нет! Много хуже! Он своего зла не чинит, но и жизнь человеческую ни во что не ценит. Если ему для своих дел понадобиться, он сам тебя на кусочки разрежет, волкам скормит и глазом не моргнет.

Магута, сам того не зная, давал сейчас типичную характеристику на типичного командира спецназа. Это машина для выполнения задания, стремительная, справедливая и бесчеловечная. Я и сам, в стародавние времена и в другом мире, был почти таким-же и потом мне понадобились годы, чтобы снова стать человеком. Ну что же, будем держать ухо так, как умные люди советуют.

— Спасибо тебе, Магута Полянин.

— Погоди — он нахмурился — Слышал я и по какой причине Неждан-сотник в Заворичи вызвался, да вот думаю зря он это сделал. Ну, попортил бы его дочку наш каган, не велика беда…

Ни фига себе «не велика беда»! Но какова скорость распространения информации в отсутствие телефонов, радио и электронной почты! Было очевидно, что про нас с Анютой на киевщине не слышал только глухой.

–… А вот там, на краю, может худшее случиться.

— Ты о чем, Магута? — закричал я.

— Тише! Тише! Чего раскричался — прошипел он — Ты что, не знаешь, что такое дальняя застава?

По моему лицу он понял, что я не знаю.

— На заставе стоять, парень, это как в жертву Перуну себя самого принести, чтобы отвести беду от иных. Застава-то всегда принимает первый удар, что из Поля, что из Леса. Смерть это, парень, рано ли поздно ли.

— А как же подмога из Киева?

Магута лишь криво усмехнулся в ответ на такую вопиющую наивность.

— Та подмога всегда опаздывает, парень, да еще то-ли пошлют ее, то-ли нет. А если и пошлют, то придет она уже на пепелище. Так что ты там… Это… Будь осторожен. В случае чего, бери свою девку и беги куда глаза глядят, да и за срам то не считай. А я за тебя дам жертву нашим богам.

Подошел Авраам и молча положил мне руку на плечо.

— Наши пути расходятся — сказал я и запнулся, не зная, что сказать.

Но он меня понял. Радхонит шел дальше, на восток, в Дамаск или к китайцам, а я оставался на киевщине и мой путь был всего в три поприща, шестьдесят километров, час езды на машине, не более. Он искал место в этом мире для целого народа, а я искал только свою любовь. Но стыдно мне не было и он все понял, этот мудрый хазарин.

— Есть два пути в жизни, Арье, малый путь и большой путь. Оба они ценны и без одного нет другого. Порой случается, что малый путь это лишь начало большого, но бывает и наоборот. Иди своей дорогой, Арье, иди и ищи свою любовь. Да пребудет с тобой Всевышний!

Последние слова он прошептал он мне на ухо и выслушал мое «Аминь». Мне с лодки призывно махал рукой предводитель командос. Мы с Магутой молча обнялись, я еще раз махнул рукой Аврааму и бросился на пристань.

Левобережье: знакомлюсь с новыми персонажами

Меня посадили на весла, на вторую пару весел сел сам командир княжеского спецназа и наша лодка стала медленно подниматься вверх по Днепру. Свои кинжалы он так и не снял с пояса. Высокий боец, отложив свое вооружение, сидел на руле, представляющем из себя такое же весло и направлял нас в тихую воду, подальше от стремнин.

— Рассказывай — потребовал командир, не переставая грести и глядя на меня строгими серо-голубыми глазами, напомнившими мне буравчики князя.

Я рассказал ему свою легенду, не упомянув Аню. На северо-восток киевщины меня якобы послал «дядя» разведать торговые пути.

— Арье, сын Борисов, значит? — переспросил он — Ну, знакомься. Вон того облома — он показал на вооруженного — зовут Добрыня, Добрынин сын. Стрелок наш зовется Олешко сын Радонега. Ну а меня зови Элияху.

— Ваше, хазарское, имечко-то — захохотал Добрыня.

Элияху недовольно покосился на него. Вверх по великой реке мы шли недолго. Вскоре лодка ткнулась в берег, мы вышли и лодочник лениво погреб назад, вниз по течению к Киеву. Отсюда начиналась дорога. Но уже через час я слишком хорошо понял, что на левобережье называли дорогой.

От Киева до Заворичей около шестидесяти километров и это ровно столько, сколько надо преодолеть во время марш-броска по окончании «курса молодого бойца» в нашей армии. Мы тогда шли с полной выкладкой, по очереди таская взводный миномет, два пулемета и носилки, и прошли дистанцию за два дня и одну ночь. Но тогда мы шли по хорошим грунтовкам или через плантации цитрусовых. Здесь же дороги как таковой не было вовсе. Тропа карабкалась вверх по склонам, падала вниз в овраги, продиралась сквозь орешник, обходила болота и вилась сквозь дубравы. Здесь не прошли бы волы Магуты и мне, как торговому агенту радхонитов, следовало подумать о вьючных лошадях или верблюдах. Впрочем, как агентом, так и радхонитом я был липовым. В общем, если до Заворичей и было три поприща, то это лишь если по карте, напрямик, а тропа делала этот путь втрое длиннее.

Здесь, на левобережье, не было незащищенных сел, как на правобережной киевщине. Нам попалось лишь одно поселение, окруженное частоколом, с двумя сторожевыми вышками и проплешинами обработанных полей вокруг. Больше всего этот форпост напоминал израильский кибуц времен «стены и башни⁶». Такие стены были недостаточной защитой от армий, но могли помочь против набега небольшого племени. Поселок мы обошли стороной.

Котелка и крупы у нас не было и спецназовцы время от времени по очереди отправлялись на охоту. Добрыня и Олешко пользовались луком и добывали жирных, отъевшихся зайцев или куропаток. Олешко однажды приволок трупик лисы, полночи очищал шкурку и сложил ее в свой вещмешок. Элияху один раз тоже пошел на охоту. Лука он с собой не взял, но каким-то образом вернулся с добычей — небольшой косулей, которую он нес на плечах, как Кевин Костнер в фильме про того же Робина Гуда. По вечерам мы жарили мясо на костре и ели его с сухарями и ягодами: земляникой и морошкой. Незаметно подглядывая за бойцами, я научился пользоваться кресалом и зажигать костер. Но, в остальном, пользы от меня было мало и я недоумевал, зачем я нужен этой троице; в их альтруизм верилось с трудом.

Начиная с третьего дня мы стали двигаться иным аллюром. Вероятно, наш отряд уже вступил в опасные земли и стало необходимо идти осторожно и с оглядкой. Теперь один из бойцов уходил вперед, а мы ждали сзади условного сигнала. Этот сигнал всегда был разным: крик сойки, волчий вой или еще какой-нибудь приличествующий лесу звук. Лишь услышав этот сигнал, мы начинали движение, доходили до какой-то известной лишь им метки и все начиналось с начала. Это скаутская методика слишком медленно приближала меня к Ане и, поэтому, чрезвычайно раздражала, но выбора все равно не было. К тому же во мне начали пробуждаться давно и прочно забытые инстинкты. Может по этой, а может быть по какой иной причине, но однажды меня послали в дозор. Этому предшествовали некоторые странности. Во-первых, из дозора вернулся Добрыня и о чем-то некоторое время шептался с командиром, причем оба поглядывали на меня. Олешко при этом делал такой вид, как будто ему или неинтересно или и так все понятно. Во-вторых, когда Элияху предложил мне выдвинуться, он, по-видимому, забыл договориться со мной об условных сигналах. Кричать зверем или птицей я не умел, а раций на средневековой киевщине я не заметил, зато заметил осторожный взгляд из под бровей, брошенный на меня стрелком. И, наконец, то ли мне показалось, то ли наш стрелок действительно быстро метнулся в заросли слева от тропы. Но мысли мои были заняты Анютой, думать обо всех этих странностях мне не хотелось и, как вскоре выяснилось, зря.

Левобережная тропа в этих местах шла сквозь густой лес, в котором кустарник заполнял просветы между развесистыми дубами. Потом дубрава сменилась сосняком, разбавленном редкими березами и я с удовольствием втянул в себя запахи смолы и ягод. Тропа пошла в неглубокий овраг между двумя песчаными склонами и тут к запахам леса примешался еще один, посторонний, запах: явственно запахло человеческим потом. Вряд ли это был один из мушкетеров, остававшихся далеко позади меня. Навыки, вбитые утомительными тренировками, сработали раньше сознания и, когда с обеих сторон раздался пронзительный свист, я даже не вздрогнул, уже держа руку на деревянной рукоятке ножа. Свистели оглушительно, протяжно, на низкой, богатой обертонами ноте, и я даже успел позавидовать невидимым свистунам, потому что мне самому свист не давался. Но долго предаваться этому чувству мне не дали… С обеих сторон оврага, на тропу с песчаных склонов спрыгнули шестеро, по трое с каждой стороны. В темных туниках и таких же штанах, по уши заросшие густыми бородами, с длинными волосами, забранными разноцветными банданами, они смело могли бы сниматься в массовке про лесных разбойников. Рассматривать лица нежданных гостей мне было некогда, лишь показалось что меня приветствовали представители нескольких национальностей. Вооружены они были необычайно пестро. Трое держали в руках топоры на короткой, рабочей, а не боевой, рукояти. У двоих в руках были основательно суковатые дубины. И, наконец, последний целился в меня копьем с широким листообразным наконечником. Луков я не заметил, но еще пара-тройка запасных могли затаиться в чаще. Я бы, по крайней мере, именно так и сделал, но понадеялся, что нападавшие до этого не додумались. Самым опасным из них был копьеносец, который мог метнуть свою сулицу в самый неподходящий момент. На нем-то я и сосредоточил боковое зрение. Топорников я не слишком боялся, ведь замах топором, впрочем как и дубинкой, требует секунды, а эту секунду я им давать не собирался. Но что им от меня надо?

— Куда идешь? — не размениваясь на приветствия спросил один из них.

Наверное, это был их атаман, если судить по отороченной красной лентой тунике и огромному оберегу на шее. Держа топор в левой руке (левша?) он постукивал обухом по ладони правой. Говор у него был странный, но слова были древнеславянские и я понадеялся, что засаду устроили не печенеги, а простые бандиты. Против профессионалов у меня не было шансов.

— А твое какое дело? — угрожающе сказал я.

Наш разговор начинал напоминать разборку двух банд, когда роль играют не слова, а взгляды.

— Да что с ним говорить, старшой! — закричал другой бандит — Руби его!

И он полез на меня с топором, а зря, и столь же зря все они так столпились. Дальнейшее действо напоминало избиение младенцев. Троих я уложил тремя классическими ударами, в то время как они лишь ошалело хлопали глазами. Еще двоих я быстренько порезал своим ножом. Сделанный из плохо закаленной стали, он все же оказался проворнее и острее их неповоротливых дубин и теперь оба дуболома, выронив оружие, лелеяли свои правые руки. Копьеносец повел себя разумнее и резво отскочив от меня, метнул свое оружие. То ли его бросок был плох, то ли тряслись руки от страха, но я легко ушел от дротика. Это движение меня и спасло, потому что в песок прямо передо мной воткнулась стрела. Произошло то, чего я и опасался и теперь ситуация складывалась не в мою пользу. До спасительных зарослей было слишком далеко и невидимый стрелок мог расстреливать меня как мишень. Для этого ему необходимо было лишь сохранять хладнокровие на некоторое время. Но этого времени ему не дали…

В кустах над овражком послышался хрип и вниз скатилось тело того, кто собирался истыкать меня стрелами. Копьеносец попытался скрыться, но немедленно получил стрелу в хребет, упал и задергал ногами, как заводная игрушка. Зрелище было не из приятных и я отвернулся. В овражек уже спрыгивали спецназовцы.

— Молодец! — неестественно бодро провозгласил Элияху, подходя ко мне.

Он еще попытался покровительски потрепать меня по плечу, но у него не получилось, потому что я с размаху и от души заехал ему по морде. Командир охнул и шлепнулся на песок, отлетев на пару шагов. В ту же секунду на меня уставились два острия: сулица Добрыни и стрела Олешко на заведенной им за ухо туго натянутой тетиве. К счастью, дырявить меня они не торопились, потому что против этих двух профессионалов у меня не было шансов.

— Отставить! — прохрипел Элияху, сплевывая кровь.

Сказал он, разумеется, совсем иное слово — «отхабитися», но в моем сознание прозвучала именно эта спасительная команда. Тем временем, один из оглушенных мною разбойничков очухался и попытался подняться, но к нему подошел Добрыня и, не выказывая никаких эмоций, быстро и деловито зарезал его своим кинжалом. Разбойник схватился за горло, захрипел и упал на песок, обильно заливая его черной кровью. При виде этого зрелища меня вывернуло наизнанку и, сгибаясь в спазмах, я успел заметить, что копьеносец еще сучит ногами. Это зрелище не добавило мне душевного спокойствия.

— Странный ты какой-то, Арье — недоуменно сказал Элияху, вытирая ладонью кровь изо рта — Бьешся славно, а чужой крови не выносишь. Где ты так драться-то научился?

Откуда ему было знать, что эти приемы называются «крав мага» — контактный бой — и такой вид единоборств изобретут израильские коммандос через тысячу лет после его смерти? Этому и многому другому меня научили в армии. Перед призывом я записался было в морской спецназ, именуемый в народе «морские диверсанты». Благополучно пройдя непростые испытания в казематах старого замка крестоносцев около Хайфы, я прошел и выпускной экзамен, забравшись на склон горы Кармель с тяжелейшим мешком песка за плечами. Теперь мне предстояли изнурительные тренировки и почетная служба, но судьба распорядилась иначе. Последняя медкомиссия обнаружила у меня незначительную аномалию в среднем ухе. Совершенно безобидная в обычной жизни, она напрочь погубила мою диверсантскую карьеру. В спецназ я все же попал, но даже не в престижный отряд при генштабе, а всего лишь в особую группу нашей дивизии. Как и все бойцы, я щеголял в зеленом берете, но тренировали нас несколько иначе. Там меня и научили приемам «крав мага». Обстановка вокруг страны в период моей срочной службы была относительно тихой и поэтому участвовать в боевых операциях спецназа мне так и не пришлось, наверное и к лучшему. Зато пришлось патрулировать в Хевроне, а это не так уж безопасно. В меня пару раз стреляли и пару раз стрелял я сам, надеюсь только, что ни в кого не попал. А вот моему другу не так повезло; его подстрелили из засады в лабиринтах Старого Города.

Тем временем Добрыня милосердно зарезал еще двоих из поверженных мной — эти двое так и не пришли в сознание. Теперь в живых оставались только двое порезанных мной дуболомов, с ужасом наблюдавшие, как добивают их соратников.

— Ну? — со зловещим спокойствием произнес Элияху — Кто из вас двоих более болтлив?

Разбойники угрюмо молчали и командир посмотрел на Добрыню. Тот поднял свою сулицу и деловито проткнул ей одного из разбойников. Второй разбойник торопливо заговорил. Говорил он сбивчиво, тихо и на каком-то странном диалекте. Слов я почти не разбирал, лишь промелькнуло: «крестить» и «Муром».

— Понятно — согласился Элияху и кивнул Добрыне.

Еще один взмах копья и последнего разбойника постигла та же участь. Я начал подозревать, что крепыша назвали Добрыней в насмешку.

— Похоже, что Соловей добрался почти до Киева — задумчиво сказал Олешко, не принимавший участие ни в допросе, ни в экзекуции.

— Самого его здесь не было — возразил Элияху — Думаю, он по-прежнему сидит в своем муромском логове.

— Выманить бы его? — предложил Добрыня.

— Не сейчас! Сейчас наша забота — Заворичи.

На меня они намеренно не обращали внимания.

— Я вам еще нужен? — ехидно спросил я — Может еще какие засады будут? Снова будете на живца ловить?

— И будем, если понадобится — спокойно отозвался Элияху — Ты, Арье, не с теми людьми связался. Я, если понадобится, родного брата подставлю под печенежские стрелы. Хотя, по-правде говоря, братьев у меня нет.

— Что у тебя за надобность такая? — зло спросил я.

Вместо командира, мне ответили его бойцы.

— Наша надобность — приказ князя — спокойно сказал Добрыня.

— А если князь прикажет женщин и детишек резать?

— Значит будем резать — пожал плечами Олешко — Потому что тот приказ спасает других женщин и детишек. Наших женщин и наших детишек. Цель оправдывает средства.

Он именно так и сказал и я с удивлением понял, что иезуиты это не орден, а мировоззрение, а их лозунг был в ходу задолго до Игнатия Лойолы.

— Что значит «будем»? — удивился Добрыня — Нам случалось…

— Все, спор окончен — резко, слишком резко, на мой взгляд, прервал его Элияху.

Повторялась старая история о моральных ценностях. Наверное, этот диспут велся с испокон веку, пока не был озвучен Достоевским и сейчас с жаром ведется в Европе. Дилемма о слезинке ребенка — тема вечная, обоюдоострая и обсуждать ее на средневековой киевщине было, пожалуй, рановато. Ничего не поделаешь, придется мне с этими головорезами идти до Заворичей. Откровенно говоря, более подходящих спутников для этих неспокойных мест мне не найти. Я еще раз внимательно присмотрелся к княжим командос.

Троица чем-то напоминала трех мушкетеров, но напоминала отнюдь не с лучшей стороны. Элияху был циничным и безразличным ко всему постороннему Атосом, Добрыня походил на туповатого, не рассуждающего Портоса, а Олешко своей моральной гибкостью напоминал верного сына ордена иезуитов — Арамиса. Правда, имена у них были совсем другие. Если перевести их на современным мне лад, то Элияху будет израильским Эли или русским Ильей, а Олешко станет Алексеем. Один только Добрыня так и остается Добрыней. Илья, Добрыня и Алеша! Что-то щелкнуло у меня в усталых мозгах и я понял наконец, кем были эти три мушкетера.

— Илюша — спросил я старшого — Ответь-ка на один вопрос.

— Илюша? — изумился он — Это ты кого так?

— Да тебя же, былинный ты богатырь хренов!

— «Богатырь»? Не знаю такого слова. А имечко-то звучит совсем по-нашему, по-полянски — он с удовольствием помотал головой, как бы прислушиваясь, и повторил — Ильюша. Ну, спрашивай.

— Ты случайно не из Муромской ли области?

— Какой еще волости? Однако ты горазд на догадки. Да, наш род из-под Мурома…

— Село Карачарово? — подсказал я.

— Не Карачарово, а Карачары под самым городом. Сейчас это уже и не село, а посад муромский. Название-то у него еще с булгарских времен, но булгар давно прогнали и сейчас там сидят радимичи. Откуда ты только…?

— А ты, Олешко — я перебил Муромца и повернулся к стрелку — Почему тебя прозвали «поповичем»?

Тот неожиданно дернулся, нахмурился, злобно посмотрел на меня и отошел в сторону.

— Зря ты так, Арье — проворчал Добрыня — Очень уж он не любит свое прозвище. Отец-то у него — жрец Дажьбога в Ново-граде, но наш Олешко что-то с ним не поделил и не любит о нем вспоминать. «Поповичем» же его прозвали ромеи в шутку, правда та шутка вышла им боком, да и ты бы поостерегся. Больно уж наш друг обидчив, не то что я.

— Раз ты не обидчив — ехидно поддел его я — Тогда может скажешь, почему тебя зовут Никитич?

— Как ты знаешь? — удивился Добрыня и нахмурился — Отец мой, Добрыня, принял святое крещение и стал Аникитой. Но ты не подумай про меня плохого. Я-то остался верен старым богам.

— А ты, Арье, горазд разнюхивать — прищурился Илья — Нам бы такой пригодился.

Меня во второй раз в жизни вербовали в спецназ и, в отличии от первого раза, обуревали меня большие сомнения.

— Вы-то зачем идете в Заворичи? — спросил я, чтобы потянуть время.

Впрочем, мне это было небезынтересно. От трех богатырей можно было ожидать всего чего угодно, не исключая и ножа в печень. Поэтому меня весьма интересовало, что ими двигает, или, как будут говорить в послебогатырские времена — какова их мотивация.

— Или это тайна?

— Какие тут тайны. Наша задача — вести глубокую разведку для Неждана. Князь получил сведения, что печенеги вскоре ударят и, похоже, ударят они с двух сторон. Главное их войско пойдет на южный рубеж, там где Трубеж впадает в Славутич, а второй удар мы ожидаем со стороны булгар. Вот эти-то скорее всего и пойдут на Заворичи. Им в помощь подойдет ватага Соловья из-под Мурома.

— Далековато вроде — усомнился я, вспоминая географию.

— Сильно «соловьи» злы на полян. Отец нашего Добрыни, тоже Добрыня, расшевелил это болото, попытавшись силой крестить муромчан. Ну и…

— Ну и получил Соловья с его людьми — мрачно перебил его Добрыня — Я же ему говорил, постепенно надо, мягко. А он вломился с войском.

Похоже наш Добрыня-Портос был не так глуп. Но сейчас меня больше волновала опасность, подстерегающая гарнизон в Заворичах и, в особенности, одну девушку с зелеными глазами. Чтобы ее спасти, я был готов сотрудничать даже с исламскими террористами и темными силами ада, а не только что с былинным спецназом.

— Ну так как? — требовательно спросил Муромец — Пойдешь в княжьи ухопослухаи? Соглашайся, будешь получать полтора солида в луну.

Это же целых три четверти солида в месяц, наверное большие деньги. Похоже было, что трем мушкетерам не хватает д'Артаньяна. Я еще раз взглянул на былинных богатырей. Да, Васнецов им явно не польстил. На его знаменитой картине трое туповатых зажравшихся бегемотов сидят на трех таких же неповоротливых битюгах. Трудно представить этих грузных жлобов в реальном бою, где ловкость побеждает силу. В отличии от васнецовских образин, настоящие богатыри, при всей их кровожадности и моральной гибкости, смотрелись совсем неплохо и явно брали более ловкостью и хитростью, чем тупой силой. Пожалуй, их могли бы принять и в наши «морские диверсанты», если, конечно, у них нет проблем со средним ухом. Но надо было что-то решать.

— Звучит заманчиво — примирительно сказал я — Но давайте сначала доберемся до Заворичей.

Илья согласно кивнул и на этом опасная дискуссия пока что закончилась. В последующие два дня мы двигались на северо восток в полном согласии друг с другом. Меня посылали в дозор в свою очередь, но больше уже не пытались подставить и обучили парочке сигналов. Подражать сойке я так и не научился, а вот волчий вой получался у меня довольно сносно. Мы по прежнему кормились охотой и двигались только днем. Ночи стали заметно холодней, то ли потому что мы ушли севернее Киева, то ли потому что лето кончалось. Караулить ночью по-очереди было холодновато, но тлеющий костер и теплый шерстяной плащ спасали меня от холода. Муромские ватажники нас пока не беспокоили, а второй раз мы столкнулись с «соловьями» уже на подходе к нашей цели. Густой лес внезапно прервался, как будто кто-то срубил его весь огромным топором, и перед нами открылся лысый холм с невзрачными деревянными строениями на нем.

— Заворичи — лаконично произнес Илья.

Там была Аня и я рванулся было вперед, но Добрыня остановил меня, ухватив за полы плаща.

— Куда понесся? — прошипел он — Под печенежские стрелы? Я первым пойду, как обычно. Ну как, старшой?

Сказано это было вопросительным тоном и сопровождалось коротким кивком командира. Добрыня порылся в своей котомке и достал короткую кольчугу и круглый шлем с бармицей. Натянув все это на себя, он прикрыл кольчугу плащом, а на шлем натянул бесформенный колпак из валяной шерсти. Бармица при этом все равно торчала из-под колпака, что на мой взгляд, выдавало весь камуфляж. Муромец тоже с сомнением посмотрел на ряженого Добрыню и лишь махнул рукой:

— Против соловьев сойдет, пожалуй.

Добрыня кивнул ему, подмигнул мне и вышел из под прикрытия леса. Двигался он неторопливой, походной походкой, но мне все время казалось, что в нем спрятана невидимая пружина. Олешко куда-то исчез, а на мой вопросительный взгляд Муромец лишь прижал палец к губам и показал двумя растопыренными пальцами на глаза — молчи, мол, и смотри.

Добрыня успел пройти метров пятьдесят, когда раздался громкий свист. Но это был совсем не тот свист, которым свистели «соловьи» в засаде. Нет, это был посвист оперенной стрелы. Я не видел, попала ли она в Добрыню, но он упал и задергался на земле, а потом пополз по направлению к Заворичам, волоча за собой ногу. Теперь я видел, что из голени его ноги вроде бы торчала стрела.

— Сиди здесь! — приказал Илья и исчез в кустарнике.

Сказано это было резким, командным шепотом и я счел за лучшее повиноваться, тем более что события на опушке начали развиваться стремительно. Из перелеска вышли двое и направились к Добрыне. Один держал в руках готовую к броску сулицу, а второй — натянутый лук с наложенной стрелой. Но подойти к раненому им не дали. Раздался еще один свист, похожий на предыдущий и лучник упал с оперенной стрелой в горле. «Соловей» с сулицей резко повернулся и в панике стал быстро водить своим копьем из стороны в сторону, не видя противника. Раздался еще один посвист и стрела вошла ему в район бедра, выбив фонтан темно-вишневых брызг. Раненый истошно завопил, упал на одно колено и неуклюже пополз к лесу, волоча за собой пробитую насквозь стрелой ногу. Ему на помощь выбежали двое, затравленно оглядываясь вокруг. Не успели они пробежать и половину расстояния до раненого, как стрела вошла в хребет одного из них. Второй, бросив первого, рванулся было обратно в лес, но его остановила еще одна стрела. Похоже было, что Алеша Попович зря стрел не тратил.

В его тактике легко узнавалась методика современных мне снайперов: подстрелить одного и тем самым выманить его товарищей под пулю. Именно за это снайперов и недолюбливают в войсках. Я с этим уже сталкивался в Хевроне, когда наших ребят заманили в лабиринт улиц Старого Города и расстреливали по одному. Патруль за патрулем, джип за джипом, бросались они в эту ловушку, зная что это ловушка, но все равно лезли в нее, надеясь спасти друзей. Мы тогда потеряли одиннадцать бойцов и моего друга вместе с ними.

Оторвавшись от мрачным мыслех, я посмотрел на поле и увидел два неподвижных тела, раненого, все еще ползущего к лесу и поднимающегося с земли Добрыню. Последний выглядел совершенно невредимым. Вдруг в лесу, слева от меня раздался вопль боли и на опушку выскочил еще один человек, наверное — оставшийся в живых «соловей». Он помчался почему-то в сторону Заворичей, как будто надеялся, что его там спасут. Но убежать ему не удалось, потому что в спину ему воткнулось лезвие кинжала, а из кустов показался Муромец. Двигался он какой-то дерганной, подпрыгивающей походкой и на поясе у него оставался только один кинжал. Раненый лезвием в спину пробежал еще пару шагов, остановился, как бы задумавшись о чем-то, и упал. Только тогда Муромец расслабился и ушел обратно в лес уже своей обычной походкой, наверное, собирать кинжалы. Так вот каким оружием владеет наш командир, подумал я. Наверное образ детины, уныло размахивающего огромным мечом, был придуман пропагандистами более поздних времен.

Я не стал смотреть как Муромец и Добрыня добивают «соловьев». Вместо этого я рассматривал оружие Алеши, который появился справа из кустов так же неожиданно, как и исчез. Его лук не был похож на знаменитые «лонгбоу», которые прославят Англию через два столетия. Был он, надо полагать, покороче, хотя и не так мал и был он композитным, а не цельнодеревянным, как у стрелков из Шервуда. Трудно было сказать из чего он сделан, но в рукояти явно прослеживались следы рогов какого-то копытного.

— Что смотришь? — проворчал стрелок.

Я уже заметил, что он злопамятен и. наверное, все еще злится на меня из-за «поповича».

— Славное оружие — примирительно сказал я.

Его лицо разгладилось. Было похоже, что свой лук он любил нежною любовью. Интересно, дал ли он ему имя? Но спрашивать было неразумно.

— Я зову его Куркуте — неожиданно сказал Алеша.

Похоже, он реабилитировал меня за «поповича».

— Бабка моя по матери была из этого рода. Что смотришь, как вятич на Цезарь-град? Да, течет во мне и печенежская кровь. Вот и лук мой печенежской работы.

— Такой лук небось хорош и в конном строю? — предположил я, строя из себя знатока.

— Верно говоришь, хазарин — кивнул он — Приходилось нам и в конном бою биться.

— А почему сейчас вы пешие? — удивился я.

— Ты что, с березы свалился?

Он произнес «с брезы» как и Анюта с экрана моего ноутбука и у меня привычно перехватило дыхание. Было это тысячу лет тому вперед и уже казалось мне нереальным. Реальным же был Киев конца Х века, Лес и Заворичи на холме, где была моя любимая.

— Мы же сейчас в Лесу, а не в Поле — продолжил Алеша — Здесь конным быть — лишь мишенью служить.

— Вроде не похож ты на печенега — спросил я осторожно, отвлекшись от своих дум.

Как выглядят печенеги, я представлял себе смутно, лишь мое необузданное воображение рисовало что-то раскосое и злобно ухмыляющееся. Рыжего печенега я представлял себе с трудом, хотя каких только гримас не подносит нам генетика.

— Так дед же у меня был из русов. Его так и прозвали — Тур Рыжий. Он взял мою бабку, а она родила ему девочку вместо сына, так он ее чуть не покалечил за это. А та девочка стала моей матерью. Теперь тебе понятно?

Я кивнул. Про отца он предпочел не упоминать, а я предпочел не спрашивать. Тем временем подошли остальные, волоча кучу оружия.

— У этих снаряжение получше было — радостно сообщил Добрыня.

Он вовсе не выглядел раненым.

— Это была основная ватага, следили за заставой — хмуро сказал Илья — Поэтому и вооружены лучше. Посмотри хазарин, может подберешь себе что-нибудь.

Я нашел себе короткое копье и длинный кинжал, как у Добрыни. Когда-то, совсем в иной жизни, я пробовал свои силы в семиборье. Больших успехов в спорте я не добился, но копье смог бы метнуть, вот только не уверен, что в человека.

— Выдвигаемся — приказал командир и повернулся ко мне — Ну что, Арье, целую седмицу ты мечтал о Заворичах. На, бери их сейчас целиком.

Последние фразы он произнес на иврите, в очередной раз удивив меня. Собрав пожитки, мы двинулись через поле.

Заворичи: делаю карьеру в медицине

Мои спутники неторопливо поднимались на холм, а мне трудно было удержаться от бега. Я все время думал о том, как бы ухитриться и увидеть Анюту не разозлив Неждана-сотника и не получив мечом по шее. Странно, но меня совсем не интересовал вполне естественный вопрос, а обрадуется ли она неумелому и небогатому жениху из полувраждебной Хазарии? Помнит ли она меня, любит ли? Все это почему-то совсем меня не пугало, наверное, я просто верил изумрудным глазам за которыми пришел через тысячу лет и миров, сам не понимая как.

— Застава в Заворичах прикрывает трубежский брод — объяснял мне Муромец — А брод открывает прямую дорогу на Киев-град. Поэтому застава так важна. Трубеж-река, это вообще наш восточный рубеж от сих мест и до ее русла на Славутиче там на юге…

Он еще что-то говорил, но слушал я его невнимательно, все мое внимание было приковано к заставе. Она представляла из себя высокий частокол из огромных сосновых стволов, за которым виднелись верхушки крыш. Другие дома, скорее даже не дома, а небольшие избушки, лепились к стене снаружи, образуя посад. Вход в детинец шел через мост, явно не разводной, перекинутый через неглубокий ров. Мост упирался в ворота из тесаных бревен. С точки зрения фортификации укрепление явно оставляло желать лучшего: частокол не вызывал трепета, а ров несомненно был выкопан чисто символически. Ворота были распахнуты настежь, но охранялись. Нам навстречу лениво поднялись два воина в тигелеях, а не в кольчугах, что свидетельствовало либо об их низком статусе, либо о слабом финансировании заставы. Они были похожи друг на друга как братья, оба коренастые и усатые. Возможно они и были братьями.

— Мир вам — сказал Илья — Мы княжьи люди.

— Кто ж не знает Элияху-съзоротая? — добродушно улыбнулся один из стражников, надо полагать — старший — Что нового в Киеве?

— Добрыня-воевода с малым войском — начал Илья и покосился на нашего Добрыню — послан каганом в Ново-град.

— Это он зря — покрутил ус стражник — Мало ли, велико ли войско, а нужнее будет здесь, вдоль Трубеж-реки. Неспокойно тут у нас.

— Ну, кагану виднее — примирительно сказал Муромец — Неспокойно, говоришь? Кто пошаливает-то?

— Кто, кто? — нахмурился стражник — «Соловьи», конечно.

— А много ли?

— Да душ пять или шесть. Ватага не велика, да вреда от нее много. Недавно вот, выкрали у нас двух девок.

— Куда их продали? — с замиранием сердца спросил я.

— Какое еще продали? Попользовались ими «соловьи» да и бросили воронью. Мы их потом зарыли. С тех пор девки за ворота не ходят без охраны.

— Теперь могут снова ходить — рассмеялся Добрыня — Угомонили мы тех «соловьев». Больше им девок не портить.

— Это славно — обрадовался второй стражник — А то бабы уж хотели девок по домам запирать.

— И сотникову дочку тоже? — спросил я, боясь услышать ответ.

Ведь среди тех двух могла быть и она!

— Ты кто будешь, парень? — насупился старший.

— Это Арье, сын Борисов — ответил за меня Илья — Племянник Авраама Кормильца.

При этом он бросил на меня странный взгляд.

— Уж не знаю, с какой-такой стати племянник-то ваш сотниковой дочкой интересуется. А вот лучше ответьте-ка, не слышал ли кто из вас про человека по имени Лёв? — продолжал допытываться стражник.

Мне стоило большого труда не вздрогнуть.

— Нет — отозвался Алеша — Таких имен нам слышать не приходилось.

— А чем он вам не угодил, тот Лёв? — удивился Добрыня.

— Тем он нам не угодил, что видать сглазил он сотникову дочку. Слегла она, жар у нее, бредит она и никого не узнает. А в том бреду все повторяет: «Лёв! О, Лёв». Совсем она плоха уже, видать помрет скоро.

— А где сам сотник? — спросил Илья.

— Да там же, не отходит от дочки, верно хочет быть с ней в ее смертный час — стражник махнул рукой куда-то внутрь детинца.

Что он говорит? Это же моя Аня, моя Инга, моя Лада! Я должен был бежать, бежать туда как можно скорее! Но я не мог. Я просто не был в состоянии сдвинуться с места, потому что меня железной хваткой держал Добрыня. Со стороны, однако, это выглядело так, как будто он лишь дружески обнимает меня за плечи. С другого бока меня, как бы невзначай, подпер плечом Алеша, шепча в правое ухо:

— Не дергайся, дурак, себе же хуже сделаешь.

Зажатого таким образом с двух сторон, меня затащили в ворота, причем Муромец о чем-то весело трепался со стражниками, тщательно прикрывая нас спиной. В пустом проулке за частоколом, они прижали меня к бревнам какой-то избы.

— Лёв, значит? — зловеще спросил Муромец.

При этом Добрыня ухмылялся во весь рот, а Алеша хмуро молчал. Я рванулся раз, другой и обвис, поняв всю бесполезность этой затеи.

— Ты что, за юродивых дурачков нас держишь? — продолжал Илья — Да мы еще в Киеве все знали, хазарин ты хренов. Ну и что теперь собираешься делать?

Шок проходил и я потихонечку попробовал думать. Получалось у меня плохо, потому что думал я о ней. И все же мне удалось связать воедино пару мыслей.

— А вы что собираетесь делать? — зашипел я — Можно ведь было выдать меня стражникам как Лёва, но вы это не сделали? Почему?

— Потому что мы не сдаем своих — спокойно произнес Алеша.

— А ты теперь один из нас! — пояснил Илья.

— И поэтому мы не пустим тебя под сотников меч — закончил Добрыня.

— Но я должен быть с ней — заорал я и замолк, потому что широкая ладонь Добрыни заткнула мне рот.

— Не ори! — прошептал Илья — Весь детинец переполошишь. Интересно, а чем ты ей поможешь?

— Не знаю! Не знаю! Ее можно вылечить, я верю! Верю!

— Ты, что ли, вылечишь? Ты что, лекарь? Или, может быть, кудесник? Так ведь сотник все равно волшбы не признает.

Тут мне в голову пришла нахальная мысль. Я ведь должен был ее увидеть, верно? Должен был увидеть вопреки всем сотникам и всем болезням. А для этого все средства были хороши, в соответствии с иезуитским подходом того-же Алеши Поповича.

— Да — твердо заявил я — Я лекарь. Три года я учился медицине в Дамаске под руководством самого Ибн Сина⁷. Меня торжественно приняли в цех лекарей при Храме Гроба господня в Иерусалиме. Теперь нет такой болезни, с которой я не мог бы справится…

Вся троица смотрела на меня с нескрываемым подозрением.

— Если будет на то воля господня, разумеется — осторожно добавил я — Поэтому я всегда возношу молитву перед началом лечения.

Меня понесло. Я представления не имел о годах жизни Ибн Сина, не знал, жил ли он в Дамаске, да и иерусалимский лекарский цех выдумал от отчаяния. Хотелось лишь надеяться, что три бойца осведомлены не более моего.

— Ибн Сина? — задумчиво произнес Алеша — Что-то такое я слышал. Может он и не врет?

— Конечно — врёт — безапелляционно заявил Добрыня — Но врет красиво. Может и стоит попробовать?

— Быть по сему! — приговорил Муромец — Пойдем, лекарь.

Меня отпустили и я смог наконец вздохнуть полной грудью.

— Где дом сотника? — спросил Алеша пробегающую мимо босоногую девчонку.

— Ой, дяденьки, да я ж покажу! — и она засверкала пятками в переулок.

Жилище аниного отца в Заворичах не было похоже на его усадьбу на Подоле, но все же выглядело посолиднее «малой хаты» Авраама. За невысоким забором мы увидели дом с крыльцом и распахнутым по теплому времени входом в сени, из которых виднелись двери в две комнаты.

— Есть кто? — крикнул Добрыня.

На крыльцо выбежала женщина, похожая на Ведану, а может быть для меня все женщины, кроме Анюты, были на одно лицо. Анина мать умерла, так что это должна была быть служанка или наложница Неждана.

— Что орешь? — зашипела она — Беда в доме, а он орет.

— Сотник дома?

— Дома, где ему быть. Да только не выйдет он к вам.

— Не выйдет, так сами войдем. А лучше бы ты пошла к нему и сказала, что пришел самый ученый лекарь.

— Не привечает наш хозяин лекарей — огорчилась женщина — Вот и Уладу он прогнал, а зря. Не допущу, говорит, волшбы в своем доме.

— Кто эта Улада?

— Ведунья наша, все травы знает. Ну а если и нашепчет что, так что с того беды?

— Наш лекарь не такой. Он пришел из самой Святой Земли — вдохновенно врал Добрыня, пока остальные коммандос благоразумно помалкивали.

— Какой еще такой земли? — проворчала женщина — Ну ладно, спрошу.

С этими словами она исчезла в левой двери, но вскоре появилась на пороге и тихо прошептала: «Проходите». Мы, один за другим, переступили порог, причем меня они пропустили последним, как я ни рвался. В комнате было полутемно и душно. На лавке у дальней стены что-то было накрыто стеганым одеялом и я было дернулся туда, но был перехвачен бдительным Добрыней. Лишь после этого я заметил сотника. Неждан, сидевший на табурете и смотревший до сих пор только на дочь, повернул к нам грузное тело. Длинные волосы до плеч были то ли седыми, то ли русыми, большего не позволяло разглядеть тусклое освещение. Грубое крупное лицо было изборождено чрезвычайно глубокими морщинами. Впрочем, нет! То были не только морщины, но и два рваных шрама, идущих через его лицо крест-накрест, причем один из них проходил прямо через левый глаз. Этот глаз был затянут бельмом, в то время как правый смотрел на нас щелкой ружейного прицела из-под густых бровей.

— Ну? — требовательно рявкнул он.

— Не узнаешь, Неждан? — ласково сказал Илья — Мы княжьи люди.

— Узнаю… Не получит теперь каган мою дочку. Принадлежит она теперь только господу нашему, Иисусу Христу.

— Еще нет, сотник — голос Ильи затвердел — И мы не за дочкой твоей пришли, а чтоб помочь детинец твой сберечь.

— Что мне теперь тот детинец! — вскричал Неждан — Да гори он огнем!

— Негоже так говорить — теперь Муромец угрожал — Ты лучше свое дело делай, а лекарь пусть свое делает.

— Я отсюда ни на шаг — Неждана не смутил тон Ильи — С места не сдвинусь… А лекарь… Что лекарь? На все божья воля.

Мне уже удалось немного взять себя в руки и не смотреть на тело под одеялом. Пришло время действовать.

— Пути господни неисповедимы — заявил я — И не тебе, сотник, решать, в чем божья воля. Ибо сказал Апостол Павел: «Не зная воли господней, слушай свое сердце».

Несчастный апостол ничего такого не говорил, но я очень надеялся, что сотник этого не знает. Вообще-то на Павла у меня были большие надежды. Насколько мне было известно, он, в отличие от других апостолов, не вещал отвлеченные истины, а изрекал скорее нечто обыденное и гуманное.

— Апостол… Павел… — он с трудом выдавливал из себя слова — Не знаю… Ладно, лечи!

Добрыня перестал меня удерживать и я, едва сдерживаясь, чтобы не бежать, степенно прошел к дальней стене. Сдерживая дрожь в руках, я отогнул угол одеяла и замер. Наконец-то я видел лицо своей возлюбленной не через электронные пикселы. Но сейчас это прекрасное лицо заставило мое сердце болезненно сжаться. Аня осунулась так, что натянулись скулы и заострился носик, а глаза, ее прекрасные изумрудные глаза, были затянуты пеленой. Широко открытые, они не видели ничего и смотрели мимо меня, мимо всех и мимо всего. И лоб и тонкая шея и хрупкие руки, все было бледно как лед и лишь щеки горели нездоровым, неестественным румянцем. У меня за спиной предупреждающе кашлянул Муромец. Опомнившись, я коснулся губами ее лба и отшатнулся: Аня горела. Вдруг она пошевелилась, выгнулась спиной и тихо прошептала: «Лёв! Лёв!». Эти, такие некогда желанные слова, вызвали у меня только ужас, с таким хрипом она их произнесла, тут же зайдясь в сухом кашле. Она дышала тяжело, часто и прерывисто, как будто что-то мешало ей вдохнуть глубоко. Не надо было заканчивать медицинской факультет, чтобы понять — воспаление легких. Я наклонился ухом к ее груди: даже без стетоскопа были слышны хрипы.

— Ну, что скажешь, лекарь — угрожающе проворчал Неждан — Сколько ей еще осталось, моей кровинушке?

Это были неверные, неправильные слова, слова, которые я не хотел слышать, потому что Аню надо было спасать. Первым делом следовало поставить на место сотника чтобы не мешал и я решил в очередной раз сыграть на людских суевериях. На этот раз мне совсем не было стыдно,

— Гневишь бога, Неждан! — как можно более грозно сказал я — Это ему решать, а не мне и не тебе.

Хрен тебе и хрен Всевышнему, подумал я! Ни бог, ни черт не отнимет у меня мою Анюту!

— Ты почему Уладу прогнал? — я повысил уровень гнева на пол-децибела.

— То ж волшба!? — неуверенно пробормотал сотник.

Надо было развивать успех.

— Помнишь, что изрек Апостол Павел жителям Реховота?

Сотник, разумеется, не имел ни малейшего представления, также, как и сам апостол, а Реховот, которым в апостольские времена и не пахло, вылез у меня совершенно случайно.

— А сказал он следующее — я назидательно поднял палец вверх — «В маслах и травах дух Иисусов и тот, кто ими лечит — благословен».

Пожалуй, такой фразы не постыдился бы и сам Павел.

— У твоей дочки пневмония — храбро поставил я диагноз и, в ответ на недоуменные взгляды всех присутствующих, пояснил — Она застудила дыхание. Немедленно верни Уладу, она мне поможет.

Служанка-наложница выскочила в сени, не дожидаясь указаний растерявшегося сотника. Но как же лечат воспаление легких народными средствами? Компьютера под рукой не было, как не было и спасительной Сети. Я напряг память и вспомнил свою бабушку. Это была не одесская бабушка, а питерская. Работала она медсестрой в поликлинике и могла вылечить любую детскую болезнь не дожидаясь врача. Меня она лечила малиной и «банками». Банки! Я помнил с детских времен тот страшный факел из пропитанной спиртом ватки на палочке от мороженного и стекляшки, прилепленные к моей тощей спине. Потом бабушка тихо скончалась от болезни почек, а мы с мамой уехали в Израиль, но память сохранила мягкие и теплые шлепки вакуума по спине.

— Неждан! У тебя есть склянки ромейского стекла?

Сотник открыл было рот, но ответить не успел.

— У меня найдутся — произнес голос у меня за спиной.

Это была женщина средних лет, одетая также, как Ведана и служанка. Да что они тут все, в типовые модели от «Томми Хилфигер» одеты, промелькнула в голове и исчезла дурацкая мысль. Это, надо полагать, и была Улада. Серо-голубые глаза из под платка, на которые свешивалась светлая прядь волос, глядели насмешливо.

— Неси! — потребовал я.

— Сборы принести? — спросила она.

— Чем ты воспаленное дыхание лечишь?

— Малиновый отвар, чтобы жар снижать, да иван-чай-трава от заразы.

— Неси все.

Улада исчезла. Мне было неспокойно. В наше время тяжелое воспаление легких укладывало в больницу и лечилось антибиотиками, в киевской же Руси еще не было пенициллина для моей умирающей Ани. Или был?

— Неждан, слушай меня хорошо, как самого князя! — сказал я, по нахмуренному лицу сотника понял, что сказал глупость и поправился — Слушай, как попа в церкви… Твоя дочь тяжело больна и ее жизнь в опасности. Помочь ей может только освященный хлеб. Иконы в доме есть?

— Иконы? — тупо переспросил он.

— Образа, лики! — нетерпеливо перебирал я синонимы.

— Да, есть лики. Как не быть. В горнице висят.

— Тогда тащи сюда весь старый хлеб, что есть в доме. А вы что стоите? — я повернулся к спецназовцам — Ищите по соседям.

Через несколько минут на столе передо мной лежали куски черствого хлеба. Перебрав их, я отложил в сторону заплесневелые корки и указал на них Неждану.

— Вот эти куски положи за образа, за лики. Пусть полежат минут десять.

— Десять чего? — снова удивился сотник.

— Ну, пока не прочитаешь десять раз «Отче наш».

Он опять уставился на меня полными непонимания глазами. Да как же у них назывались молитвы?

— Патер ностер!

В глазах сотника появилось облегчение, он кивнул и стал загребать заплесневелые корки большими ладонями. В дверях он столкнулся с Уладой, тащившей два узелка, в одном из которых что-то звякало. Мы с ней расставили пустые разноцветные склянки мутного стекла на столе. Это было совсем не похоже на бабушкины «банки», но выхода не было. Как же она это делала? Вроде бы мазала спину вазелином?

— Гусиный жир есть? — спросил я Уладу.

— У меня всегда с собой — гордо ответила она.

Вместе с ней мы перевернули бесчувственную Анюту на живот и намазали ей спину гусиным жиром. Я велел Уладе вздуть огонь и зажечь лучину. Как же это делается? Бабуля, милая, помоги! Никогда не молился душам умерших, не положено это еврею, но сейчас я готов был это сделать. С замиранием сердца я взял одну склянку, пихнул в ее отверстие горящую лучину и быстро шлепнул «банку» на худенькую спину моей любимой, из которой выпирали острые лопатки. О чудо! «Банка» прилипла, вобрав в себя немного кожи. Теперь вторую, третью. Постой, Лёва, как там бабушка говорила: не ставить близко к сердцу. Через минуту десяток «банок» равномерно распределились по аниной спине, оставляя островок там, где билось сердце моей возлюбленной. «Банки» мы накрыли одеялом, но все равно они были заметны, и Неждан, войдя в комнату с «освященными» корками, воскликнул:

— Это еще что за бесовство?

— Не богохульствуй! — строго упрекнул я его — То банки Святого Фомы из Нетании. Ими Ибн Сина лечил самого иерусалимского патриарха.

Этот бред сработал и сотник примирительно спросил:

— С корочками-то что делать?

Я задумался. Вроде бы пеницилла, если это она, сильнее всего действует орально, но антибиотик это еще и яд, насколько я помнил из мудрых статей в Сети. «Не занимайтесь самолечением!» вспомнилось мне грозное предупреждение из листовок министерства здравоохранения. А что, если иного выхода нет?

— Вот что, Улада — я посмотрел на знахарку — Будешь давать ей по три корочки, растолченные в питье. Из остальных сделай кашицу и прикладывай компрессы на спину. И смотри, чтобы плесени было побольше.

— «Компрессы»?

— Ну, примочки.

— Сделаю. А как же отвары?

— Обязательно. И малину давай и иван-чай. Вот с отварами и давай ту плесень. Как поняла?

— Не беспокойся, лекарь, все сделаю как надо.

Неждана я заставил прочитать «Отче наш» еще десять раз для отсчета времени и, после этого, снял банки. На аниной спине остались красные круги, как и полагалось. Теперь следовало ждать и лечить, лечить и ждать. Неждана я отослал из дома заниматься обороной детинца, а Аню оставил на попечение Улады и вышел на крыльцо. Там сидел Добрыня с узелком хлебных корок, собранных по соседям.

— Так ты на самом деле лекарь? — с уважением спросил он.

— Если по правде, то нет — честно признался я, садясь рядом с ним — Но кое-что я умею.

— Лечить можешь, значит лекарь — твердо заявил он — А все эти цеха и важные имена, это ведь для Неждана, верно?

— Верно — устало согласился я.

Меня потихоньку отпускало напряжение, начинали дрожать руки и кружиться голова.

— Спит — сказала Улада, выходя на крыльцо — Жар не спал, но спит уже лучше и не так хрипит. Ты мне верь лекарь. Я хоть так как ты лечить не умею, но дело свое знаю. Думается мне, теперь дело на поправку пойдет. А со склянками это ты ловко! Они же жар вытягивают. Пожалуй, перейму я у тебя это дело, только молитвы возносить не буду.

И она весело подмигнула мне, наверное раскусив мой блеф. Так что же это получается? Выходит «банки» тоже я изобрел? Но наверху, на узкой лавке, металась в бреду моя ненаглядная и думать о парадоксах времени мне не хотелось. Что там еще говорила моя мудрая бабуля?

— Вот еще что — сказал я Уладе — Душно в той комнате. Надо все открыть и проветрить, только без сильного сквозняка. А больную накрой одеялом, но так, чтобы рот и нос дышали.

Она молча кивнула и исчезла в доме.

— Пойдем — сказал Добрыня, поднимаясь — Нам отвели избу за оградой. Там и переночуем.

Даже если бы Добрыня с Ильей не храпели бы с громкостью танковых моторов, заснуть бы мне все равно не удалось: перед глазами стояли острые лопатки на аниной спине и ее прекрасные глаза, подернутые страшной пленкой. Забылся я только под утро и вскоре меня снова разбудило солнце. На крыльце сотникова дома меня ждала Улада.

— Можешь зайти, лекарь — сказала она вместо приветствия — Сотника нет, ушел на стены.

— Как..?

— Заходи, заходи — она улыбалась.

Анюта тоже улыбалась мне…

— Лёв! Лёв! Неужели это ты? — шептала она и на глазах ее уже не было смертной паволоки.

Я бросился к ней и прижался губами к ее лбу. «Потный», отметило подсознание? Это хорошо! Но додумывать мудрую мысль я не стал, потому что вообще перестал думать, ощущая тепло (жар еще не спал, подсказало назойливое подсознание) моей любимой.

— Это я, родная — прошептал я ей в ухо.

— Лёв! О, Лёв! Ты разбил свое Зеркало ради меня?

— Не говори так много, Анечка, тебе нельзя. Тебе сейчас надо много спать.

— Анечка… Как хорошо-то… И как смешно ты говоришь по нашему.

Она закрыла глаза, но улыбка, улыбка счастья не исчезла с ее лица.

— Шел бы ты отсюда… Лёв, пока сотник не заявился — хмыкнула Улада.

Мне вспомнился еще один бабушкин совет.

— Накормить бы ее нежирным куриным буль… — я поправился — … куриным отваром?

— Сделаем — весело промурлыкала Улада — А ты пока иди-ка от греха.

Я вышел на улицу. На лавочке у соседнего забора сидели две бабы в платочках.

–… Никто не знает, где та страна — продолжала одна из них видно давно уже идущий разговор — И дороги в нее нет. А чудес в ней немеряно.

— Брешешь ты все, не бывает таких домов, чтобы до неба. Как же в спальню-то забираться?

— А у них есть такие короба, что сразу взлетают куда надо.

Ни хрена себе! Это же они про лифт в высотном доме. Неужели на древней киевщине есть еще пришельцы, кроме меня? Между тем, рассказчица продолжала гнуть свое:

— Еще в той стране огромные птицы летают, а в животе у них люди сидят. Самолет называется, потому что сами летают.

— И кто же тебе такие сказки рассказывал?

— Странники говорили, а странники врать не будут.

— Они что, сами те чудеса видели?

— Не, врать не буду, сами они не видели. Им то один хазарин с Подола рассказывал.

Вот блин, так это же Авраам! И нет тут никаких путешественников во времени, кроме меня. А я трепло! Надо было Авраама предупредить, чтобы не болтал. Сам он, может и не верит, но красивые сказочки рассказывать горазд.

— А еще там у каждого есть такое зеркальце малое, что если в него смотреть, то видно того, кто за сотню поприщ. И телеги там сами ездят по дорогам, а дороги те ровные как стекло ромейское.

— Ага, рассказывай. А печки там не ездят?

— Может и ездят. В такой державе все может быть.

Оп-ля, подумал я, так мы же сейчас наблюдаем рождение сказки про Емелю. Наверное, и ковер-самолет тоже моя работа, ну а серебряное блюдечко с наливным яблочком будет прообразом компа с мышкой. Вот так и возникают парадоксы времени и нездоровые сенсации. Постой, ведь это другой мир. Другой ли? Я посмотрел на молодую Луну, темную в свете яркого Месяца. Может быть раньше и у нас тоже были и Луна и Месяц. А теперь остался только один спутник, зато с двумя названиями. Все это следовало обдумать, но думал я лишь о хрипах в легких у моей любимой.

Анюта выздоравливала. Исчез нездоровый румянец, бледные щеки приобрели нормальную краску и округлились скулы. Она уже выходила на крыльцо и сидела там, в своем длинном бесформенном платье с широкими рукавами и оторочкой. Иногда она щурилась на солнце и тогда в уголках ее прекрасных глаз появлялись веселые морщинки. Под предлогом заботы о ее здоровье я приходил осматривать ее дважды в день. Мы держались за руки, смотрели друг другу в глаза и осмотр затягивался. Потом приходил ее отец, счастье закачивалось и нам было так мало этих минут. Казалось, все в Заворичах знали про нашу любовь: и три богатыря и Улада и служанка-наложница, имя которой от меня ускользало, и все соседи. Не догадывался лишь один сотник.

— Проси у меня все, что хочешь, лекарь — сказал он мне — Теперь я тебе обязан.

Я отнекивался, подчеркивал заслуги Улады, но он лишь отмахивался и настаивал. Мне хотелось попросить у него Аню, или хотя бы разрешение ее видеть, но это было бы неразумно. Тогда я попросил у него хорошее вооружение и сразу же получил меч на перевязи, копье, небольшой щит, шлем и тигелей. Кольчуг на складах детинца не было. Увидев меня с таким арсеналом, Илья усмехнулся, Добрыня одобрительно кивнул, а Алеша даже бровью не повел. На следующий день Добрыня занялся моей боевой подготовкой. Первым делом он проверил, как я обращаюсь с копьем и остался удовлетворен моими навыками семиборца. Потом он показал, как упирать копье в землю и под каким углом встречать наскок конницы. На этом обучения меня искусству копьеносца и закончилось; фехтование копьем, которое я видел в самурайских фильмах, не предполагалось, может быть и потому, что древко моего оружия было не легкое, бамбуковое, как у самураев, а более тяжелое, ясеневое. Теперь настал черед искусства владения мечом и я впервые увидел как он достает свой меч из ножен за спиной. С изумлением я узнал в его оружии двуручный самурайский меч, называемый не то «катана», не то «тати», насколько я запомнил из экскурсии по Японии.

— Откуда это у тебя? — удивился я.

— Взял в бою у печенега — с гордостью ответил он — Славный клинок. В наших местах таких не куют.

Интересно, какими путями самурайский меч попал в Степь? Но этого я так и не узнал. Искусство фехтования «по Добрыне» не отличалось изысканностью: мечом следовало либо рубить с плеча, либо колоть. Я смутно припоминал трюки с перебрасыванием клинка из руки в руку, но опозорить себя кинематографическими приемами не решился. Пришел Илья, посмотрел на наши упражнения, одобрительно кивнул и нахмурился.

— Завтра выступаем в поиск. Надо разведать, что там затевает Соловей и булгары.

В этот вечер я снова увидел Аню плачущей.

— Ты уходишь — шмыгнула она носиком — О мой Лёв! Ты был так далеко, а теперь ты так близко и вдруг уходишь!

Внезапно, она успокоилась и вытерла слезы.

— Я знаю, мне мама говорила — она робко улыбнулась мне — Вы должны уходить, а мы должны ждать. Но я знаю как сделать, чтобы ждать было легче. Пойдем, любимый мой…

Ее мягкая ладошка легла в мою и ее пальчики потянули меня куда-то. Луна и Месяц танцевали на небе, а может быть у меня кружилась голова от счастья. Мы шли за дом, но я не разбирал дороги, а потом мы вошли в полуоткрытую дверь сарая и упали на сено. И тут я заметил, что мы оба нагие. Когда мы сбросили одежду? Я этого не запомнил и теперь мы были наги и невинны, как Адам и Ева в раю. Да мы и были в раю. Вот, оказывается, что такое этот «рай»: вовсе не волшебный сад, нет! Это такое состояние души, когда все вокруг перестает существовать, размывается, исчезает и остаются только двое.

Я начал подозревать, чем на самом деле было «Случайное Соединение». По-прежнему было неизвестно как оно работает и кем создано, но его цель стала для меня очевидной. Этот таинственный сервис, этот магический сайт соединял вовсе не случайных людей. О, нет! Случайностью здесь и не пахло. Во множестве миров и времен он выбирал тебе единственную или единственного — твою вторую половину, «инь» твоего «янь» или наоборот. Нам с моей любимой не повезло: мы оказались в разных мирах и в разных временах. Но все это было уже позади. Теперь моя половинка, моя недостающая деталь, мой последний кусочек пазла, была рядом и до нее можно было дотронуться. И я дотронулся.

Предельно осторожно я касался ее, ее плеч, шеи, груди и ее тело тут-же отзывалось. Так длилось одну небольшую вечность и каждое мое движение приближало нас друг к другу. А потом меня не стало, мы слились в единое целое и все расстояния исчезли. Вы слышали когда-нибудь радостный крик боли? Наверное — нет! А я услышал, услышал в тот невообразимый миг, когда познал ее…

…Солнце робко выглядывало из-за леса и заглядывало в приоткрытую дверь сарая, спрашивая разрешения взойти. Я не возражал, лишь бы его низкие утренние лучи не разбудили Аню. Она тихо посапывала холодным носиком где-то у меня подмышкой и я подтянул повыше плащ, чтобы согреть этот носик. Прошли минуты или часы и это были лучшие минуты и часы в моей жизни. Периферийным зрением я заметил какое-то движение и осторожно, чтобы не разбудить ее, повернул голову. На меня, склонив голову набок как зяблик, задумчиво смотрел Неждан и шрамы, перекрещивающиеся его лицо медленно наливались красным. Ну вот, подумал я, сейчас он вытащит свой меч и проткнет им нас обоих. Надо было потянуться за ножом, но любимая так уютно пристроилась на моей груди, что было бы кощунством ее потревожить. Тем более, что против сотника у меня все равно не было шансов. Он в упор смотрел на меня и не двигался, лишь на его лице ходуном ходили желваки. Не двигался и я. Не знаю, сколько времени продолжалась эта игра в гляделки, только в какой-то момент я заметил, что смотрит он вовсе не на меня, а на спящую Аню. Потом его лицо приняло какое-то незнакомое мне выражение, он криво усмехнулся и исчез, как и не было его. Аня зашевелилась и открыла глаза.

— Я долго спала? — спросила она, зевая.

— Не знаю — честно сказал я — Твой отец приходил, пока ты спала.

— И он…? — вскинулась Анюта.

Она хотела воскликнуть: «оставил нас в живых», но в страхе закрыла рот ладошкой.

— Как видишь, Лада — улыбнулся я ей.

— По утрам всегда зови меня Ладой. Это мое утреннее имя — потребовала она — А пополудни — Анютой.

— А когда ты будешь Ингой?

— Может зимой, когда снег ляжет? Это мое зимнее имя. У вас зима бывает?

Я вспомнил лыжный курорт на Хермоне, Иерусалим под снегом, бурное море под моим окном, проливные дожди, сосновые леса Галилеи пахнущие грибами и цветущий Негев.

— Бывает. Только она другая.

— Как это зима может быть другой? Вот у ромеев нет снега, но и зимы у них нет.

— Ты совсем, совсем ничего не знаешь про мой мир!

— Что мне надо знать про твой мир? Мне хватит и того, что он твой. А что в нем главное?

Я задумался. Что самое главное в нашем мире, лежащем за тысячу лет и за тысячу миров от Заворичей? Ответ был очевиден. Я взял щепку и быстро набросал на песчаном полу семь цифр.

— Я видела похожие значки — захлопала Аня в ладошки — Ими пользуются арабские купцы. А что они означают?

— Это путь ко мне в моем мире — пояснил я — Покажи любому в Стране Израиля эти значки и он сразу даст мне знать. Ты можешь их запомнить?

— Я уже запомнила — она закрыла глаза — Стирай.

С непонятным мне самому трепетом я стер запись и стал ждать. Аня открыла глаза, взяла палочку и медленно воспроизвела на песке мой номер телефона. Мне понадобилось лишь поправить цифру 3, которую она написала наоборот.

— Теперь я знаю все про твой мир — гордо заявила она.

Потом она осторожно взглянула на меня и негромко выкрикнула:

— Я рожу тебе сына!

Теперь ее лицо стало напряженным, на него набежали морщинки и, казалось, она чего-то ждет. Сын! Меня устроила бы и дочка, но в этом жестоком мире мальчики ценились больше, а она хотела сделать мне приятно и я это понял. Наверное это отразилось на моем лице, потому что ее морщинки разгладились и она улыбнулась. В этот момент на улице раздался свист, послабее «соловьиного», но тоже достойный. Я выглянул и увидел Добрыню с моим снаряжением в руках, призывно машущего рукой. Аня выжидающе смотрела на меня и я сказал то, что она хотела услышать и то что было в моем сердце:

— Я вернусь, любимая, и мы всегда будем вместе!

Северские земли: знакомлюсь с таинственной ведуньей и Соловьем

Река Трубеж текла по другую сторону детинца там, где частокол крепости нависал над песчаным обрывом. Неширокая в сравнение с Днепром, она все же несла свои довольно быстрые воды легко и мощно. Я невольно задумался над тем, как Трубеж выглядит (или правильнее сказать — будет выглядеть?) в мое время. Наверное, истощенная мелиорацией и растекшаяся по лишенным леса полям, река обмелела и ослабела, но все еще тянется к Днепру.

До брода нас провожал Неждан, хмуро, исподлобья поглядывая на меня одним глазом и сверкая малиново-красными рубцами поперек лица. Наконец он не выдержал, подошел ко мне и прошипел в ухо:

— Яйца отрежу, поганец, если погибнешь!

Логики в его словах не было, но все же это были совершенно правильные слова и трудно было сказать мне что-либо более приятное. Наверное мое лицо разъехалось в идиотской улыбке, потому что он только махнул рукой и отвернулся. Потом они еще о чем-то шептались с Муромцем, прежде чем наш маленький отряд пересек реку.

В последующие дни мы начали наматывать поприща. Этот поход очень напоминал наш рейд по левобережью: такой-же промысел охотой и такие-же ночевки в распадках с посменным караулом. По вечерам у нас оставалось немного времени на беседы.

— Элияху — обратился я как-то раз к Муромцу — Почему Киев-град выступает против печенегов в одиночку?

Когда начались поездки из Израиля в Объединенные Эмираты, нам очень не рекомендовали говорить с местными о политике, мотивируя это тем, что такие разговоры не приветствуются. Напуганные такими предупреждениями, мы, первые израильтяне в Эмиратах, были с эмиратцами политкорректны до омерзения. Однако здесь, на средневековой киевщине, еще не придумали политкорректность, да к тому же сейчас речь шла о наших жизнях, о безопасности детинца и Анюты.

— С кем нам прикажешь объединиться? Наш каган, в попытках окрестить всех вокруг посорился с радимичами и с вятичами, а сейчас послал войско в Ново-град.

— Наверное, теперь он хочет поругаться с кривичами и ильменцами — мрачно добавил Добрыня

Кривичем я когда-то был, хотя и совсем недолго, пока меня не раскусил Авраам.

— А хазары? — спросил я — Хазары могут помочь?

Хазарином я тоже был и тоже не выдержал Авраамовой проверки.

— Ты о чем, Арье? — удивился мой собеседник.

— Ну, ведь это вроде бы мощная страна на востоке с большой армией — осторожно сказал я.

Вся троица уставилась на меня, как обитатели Плезантвиля на инопланетянина, и даже невозмутимый Попович поднял бровь.

— Ты что, спал под кустом с рюриковых времен? — засмеялся Добрыня — Давно прошли те времена, Арье.

— Как ты думаешь, откуда взялись печенеги? — добавил Илья — Раньше-то Хазария заслоняла нас от Поля. А теперь нет той Хазарии и Поле само пришло в Киев.

— Может и зря наш Святослав побил вашего кагана под Тьмутараканью — тихо добавил Алеша.

Это было уже совсем неполиткорректно, зато честно.

— Странный ты какой-то хазарин, Арье — Добрыня подмигнул мне — Говорят, разбросало вас, бедолаг, по семи морям.

— Так что, нет больше Хазарии? — допытывался я.

— Хазары еще держатся в Таврии, но нет в них прежней силы. Теперь они данники Цесарь-града и правит ими не каган, а архонт, князь, если по-нашему.

На этом разговор и закончился, а я понял, что мне надо подтянуться по древней истории. Иногда я вспоминал былины и начинал задавать Илье каверзные вопросы.

— Правда ли — спросил я его как-то раз — Что ты был разбит параличом до тридцати лет?

— Параличом? — удивился он незнакомому слову.

— Болен был — пояснил я — Вроде как в столбняке. На печи сидел.

Все трое расхохотались, Муромец ржал как конь, смешливый Добрыня упал на траву и задрыгал ногами, повторяя: «на печи, на печи», а Алеша лишь улыбался в кулак. Он-то мне и ответил:

— Люди, Арье, еще и не такое переврут, ты их больше слушай.

— А было дело так — продолжил Добрыня, отсмеявшись — Пришел старшой наниматься к кагану, ну и показал ему кое-что из своих умений. Наш князь восхитился, да и говорит: «Где ж ты раньше-то был, гавнюк? На печи тридцать лет просидел, что ли?» Ну вот, с тех пор так и пошло.

— Хорошо, а где же ты так ножички метать научился? — поинтересовался я.

— Далече — Илья помрачнел — Ты про Горного Старца слышал?

Я слышал, точнее — читал, также как и о братстве ассасинов. Он понял это по моему лицу и сказал уже без тени усмешки:

— То-то же. Это тебе не на печи сидеть.

Расспрашивать его о подробностях я счел излишним. В другой вечер я поинтересовался что мы собственно должны выведать. О том, кто такие булгары и как сильно их войско, я не имел ни малейшего представления.

— Булгары землепашцы и торговцы, сами они воевать не любят — пояснил Алеша — Нет, труса они не празднуют, но это если себя защищать. А если дело дойдет до дальнего похода, то они скорее кого-нибудь наймут. Вот мы и посмотрим, кто на нас пойдет в этот раз.

— Зачем булгарским наемникам идти на Киев?

— Не знаю. Может печенеги им что-то посулили. Например, закрыть торговый путь вдоль Серебряного моря, чтобы все товары на восход шли через них.

До меня не сразу дошло, что Серебряным морем они называют Каспийское. Действительно, «каспи» на иврите означает «серебряный».

Прошла неделя, пошла вторая, а мы все шли на восток. Теперь мы двигались с оглядкой, высылая вперед дозор. Немногочисленные деревни и городки мы обходили стороной, не зная, какой прием в них встретим. Маленькие или побольше, все они были огорожены частоколом, а порой и стеной из горизонтально уложенных бревен. И все они лепились по берегам рек, поэтому нам приходилось довольствоваться ручейками, которых, впрочем, было здесь множество. Порой мы встречали охотников или бортников, но они благоразумно делали вид, что не замечают вооруженных людей, а мы им не препятствовали. Мясная диета начала нам надоедать и Муромец разрешил ополовинить неприкосновенный запас ржаных сухарей.

К середине второй недели вдали, на холме над слиянием двух рек, показался город побольше.

— Карачев-град — махнул рукой Муромец — Название-то почти как у моего родного села, как домой вернулся, хоть и далеко еще до Мурома. Тоже наверное булгары воздвигли, если по прозвищу судить. Хотя нет, вряд ли они так далеко от Итиля заходили. Это скорее твои хазары, Арье, город-то назвали.

— Надо бы зайти, старшой — предложил Добрыня — Хоть людей поспрашиваем, а то идем как слепые.

— Дымы над избами тебя не смущают? — спросил Алеша, показывая на город — Не похоже, чтобы печки топили.

Действительно, над городом поднимались несколько клубов дыма, как будто в нем занялось сразу несколько пожаров. Огня, однако не было видно.

…Мы осторожно входили в Карачев через распахнутые и никем не охраняемые ворота в высоком частоколе и город нам не нравился. Был он тих и мертв, лишь низко стелились три или четыре черных дыма. Мертвыми казались избы, мертвыми были заборы, мертвыми казались деревья. Было похоже, что недавно прошел дождь и наша обувь промокла насквозь. Ходить в лаптях было удобно и бесшумно, как в легких теннисках фирмы «Найк», но то было в лесу. Теперь же они чавкали в вязкой глине и приходилось с силой выдирать ногу, рискуя оставить там и сам мокасин и обмотку. Наша четверка осторожно кралась вдоль по переулкам, не зная чего ожидать, Алеша держал наготове полунатянутый Куркуте, рука Ильи застыла на поясе, а Добрыни — на затылке. Я держал свое копье острием вниз, как держал когда-то винтовку с подствольным гранатометом в переулках Хеврона. В проулках валялось какое-то тряпье, битая глиняная посуда, а у одного из заборов мертвой тушкой лежала растопырившаяся безглазая тряпичная кукла, зловещая как клоун из старого ужастика. Первого человека мы встретили в одном из переулков. Это была пожилая женщина, стоящая на коленях спиной к нам и отбивающая странные, монотонные поклоны. Приблизившись, мы с ужасом увидели, что она склонилась над неестественно изломанным телом девочки, из-под которого мутной бурой лентой извивалась засохшая струйка крови. Муромец вышел вперед, загородив своей спиной мрачную картину и милосердно избавив меня от созерцания подробностей.

— Соловьиная работа — сказал голос у нас за спиной.

Мы повернулись и стрела на Алешином луке уперлась в грудь старика. Выцветшие глаза смотрели на нас строго и спокойно.

— Не грози мне, малец — бесстрастно сказал старик нашему стрелку — Нечем тебе мне грозить, кроме смерти. А мне та смерть в избавление будет. Ну, бей же!

Стрела дрогнула и опустилась.

— Что с градом, старик? — строго спросил Муромец — И где ваша стража?

— Стража? — он как будто задумался над трудным вопросом — Стражу наши Змеи порвали на Смородине-реке.

— Какие еще Змеи?

— Не знаю, сам я их не видел. А только вышли наши ратники из детинца, думали «соловьев» побить, да только обманули их те «соловьи», выманили под змеиные зубы.

— Да ты говори толком! Что за «змеи»?

Можно было подумать, что старик напуган и с испугу несет чушь про каких-то соловьиных змеев. Но нет! Он был спокоен, как раввин на похоронах. Впрочем, это и были похороны, похороны его города.

— Сам я тех Змеев не видел — он как будто отчитывался перед кем-то — А из наших ратников вернулся только один, весь израненный и сказал, что порвали их всех Змеи на Смородине. Стали мы его расспрашивать, а он уже неживой. Тут-то «соловьи» на город и навалились, а с ними еще какие-то незнамые люди.

— А дальше? — спросил я с замиранием сердца.

— Дальше? — переспросил он, как будто мой дурацкий вопрос заставил его задуматься — Дальше они добили всех мужиков, кто еще мог держать топор в руках и занялись девками и бабами. Нет у нас теперь девок в Карачеве, всех угнали, кто позор пережил. Да и града больше нет. Хорошо, был дождь недавно, а то все бы давно сгорело.

Он посмотрел слезящимися глазами на черные дымы.

— Но ничего — это прозвучало зловеще — Скоро тот пожар разгорится и будет тогда пепелище. Гасить-то некому.

— Сколько их было? — деловито спросил Алеша.

— Десятка три, а то и четыре. Все больше «соловьи», но и тех было немало.

— «Тех»?

— Не знаю, что за народ — пожал плечами старик — Эти сами не зверствовали, но и «соловьям» не мешали.

— Жалеешь небось, старик, что тем злодеям кров и хлеб давал?

Он посмотрел на Илью, задавшего этот вопрос и его спокойное лицо стало жалким и сморщенным.

— Когда ж то было? Да и кто тогда знал, что они озвереют и стыд потеряют? Эх, надо было нам под владимиров крест идти, все целее были бы.

Наш отряд вышел из мертвого города и двинулся на восток, туда, где по указанию старика, текла река Смородина. Там мы предполагали обнаружить основные силы Соловья и непонятных «тех» людей. Таинственных «змеев» мы сочли разумным не упоминать к ночи.

— Теперь ты понял, старшой, почему нам каган не велел трогать Соловья? — мрачно спросил Алеша.

Муромец ничего не ответил, лишь прибавил шагу, но внезапно остановился и тихо и невнятно прошипел:

— Каган, не каган…

Он мотнул головой, как бы отгоняя муху и мы продолжили движение. Мне вспомнилась давно читанная фраза про «дубину народной войны» и я понял, что и дубина, несмотря на отсутствие лезвия, может стать обоюдоострой. «Соловьи», начинавшие как народные мстители и пользовавшиеся всенародной поддержкой, выродились в откровенных бандитов, ненавидимых всеми.

Мы нашли неширокую и неглубокую реку Смородину, берега которой сплошь заросли орешником, и двинулись вверх по ее течению, туда, куда указывали многочисленные следы сапог и лаптей.

— Смотрите! — тихо вскрикнул Добрыня.

На мягкой, влажной от дождя и реки земле, рядом с человеческими следами виднелись две цепочки трехпалых отпечатков, напоминающих птичьи. Вот только была эта птичка, если речь шла о пернатых, побольше страуса размером: след был в две человеческие ладони.

— Змей! — прошептал Алеша с дрожью в голосе.

По этим, двойным, человеческим и «змеиным» следам, мы шли еще довольно долго.

— Тише! — прошипел Илья, резко остановился и потянул носом.

Нам, давно не евшим нормальной пищи, уже щекотал ноздри ароматный запах похлебки из многочисленных костров. Действительно, следовало вести себя потише. Тем временем, быстро, необычайно быстро для этой местности, навалился вечер. Мы перекусили сухарями и запили их водой из Смородины, облизываясь на далекие вкусные запахи. Тем временем ночь взяла свое и на небе появился Месяц, а потом и Луна. Следовало выходить в поиск.

— Со мной пойдет Арье — приказал командир.

Я снял свой тигелей, отдал его Добрыне и неслышно, как успел уже научиться у товарищей, пошел след-в-след за Муромцем. Копье я держал в правой руке, по бедру меня несильно бил хорошо подогнанный меч в пропитанных кабаньим салом ножнах. Свой щит я благоразумно оставил в Заворичах. Через некоторое время Илья махнул ладонью вниз и мы поползли. Делать это с копьем в руках было не слишком удобно, но я вспомнил как нас гоняли по полосе препятствий и навыки вернулись. Муромец одобрительно покосился на меня: было похоже, что и в Армии Обороны Израиля и у Горного Старца бойцов натаскивали по одной и той-же методике.

Ползущий впереди меня командир поднял руку ладонью вверх: стой. Я подполз к нему. Отсюда, в лунно-месячном свете была видна стоянка наших предполагаемых врагов. Горели костры, вокруг которых сидели люди и было расставлено разнообразное оружие: связки длинных копий и короткие, наверное кавалерийские луки. В подтверждение моих предположений, время от времени ржали невидимые в полумраке кони. Муромец снова предупреждающе поднял руку вверх: к нам шли двое. В свете лун можно было рассмотреть только длинные темные волосы на непокрытых головах. Они о чем-то негромко говорили между собой и их язык был странным и совершенно мне незнакомым, вот только его звучание напоминало что-то давным-давно забытое. Один из двоих подошел совсем близко к нам, задрал длинный кафтан и зажурчал мощной струей. Второй подошел к нему, ударил первого по плечу, что-то сказал и оба засмеялись.

— Элоре! — произнес подошедший — Элоре!

Я вспомнил. Это было в Будапеште, куда мы завалились провести выходные после сдачи очередного проекта, воспользовавшись дешевыми авиабилетами. «Элоре, элоре» кричал тогда в пивной подвыпивший венгр, пытаясь подвигнуть на какие-то подвиги своих таких же весело-пьяных друзей. Но тогда это были воспитанные европейцы и их, даже если бы они и стали агрессивны, можно было бы успокоить с помощью таких же воспитанных европейцев или политкорректной венгерской полиции. Сейчас же, в двух шагах от меня поливали своей венгерской мочой не то северскую, не то вятскую землю два чрезвычайно опасных древних прародителя тех корректно-веселых венгров. И я затаил дыхание, чтобы не выдать себя. Так вот кого наняли булгары!

Ветер подул на нас и звуки изменились, приобрели иные обертона. Теперь из лагеря явственно слышались женские и детские голоса, плач младенца или даже нескольких. Вот те на! Оказывается, это вовсе не войско, а очередное переселение народов. Интересно, почему они всегда движутся с востока на запад? Неужели на востоке выше рождаемость? Или все эти гунны и татаро-монголы просто следуют вращению земли, идут по каким-то неведомым им самим магнитным линиям?

Муромец ткнул меня пальцем в плечо и показал влево. Оттуда надвигалось нечто непонятное и страшное, с трудом, но все же различимое в ярком свете лун. Чудовище подковыляло поближе и я разглядел огромную ящерицу с морщинистой, обвисшей кожей на морде. Но размеры, размеры! Существо было невероятно большим, огромным, как самый большой из виденных мной крокодилов. И все же я едва сдержал нервный смех. Несмотря на гигантские размеры, «Змей» был именно ящерицей, а не сказочным драконом, не аллигатором или тому подобным чудовищем. Он и двигался как варан или игуана, смешно выбрасывая вбок когтистые лапы и двигая из стороны в сторону острой змеиной мордой. Да это и был варан типа тех, что можно было найти в мое время на островах Комодо и Ринча, но, пожалуй, покрупнее. Змей высунул длинный и тонкий раздвоенный язык и повернул морду в нашу сторону. Я вспомнил, что ящерицы и змеи имеют органы обоняния на кончике языка, анализаторы молекул воздуха. Только тут я заметил нечто вроде упряжи или ошейника, надетых на Змея, причем концы поводка держал человек в плаще с капюшоном. Двое венгров отпрянули и что-то испуганно прокричали на своем языке. Человек в капюшоне им ответил, наклонился к Змею и что-то ему сказал. Чудовище рвануло вперед так, что поводырь едва удержался на ногах от сильного толчка. Теперь варан несся к нам, а за ним бежали трое: поводырь и два давнишних венгра. В месячном свете сверкнули лезвия то ли длинных ножей, то ли коротких мечей. Решение пришло мгновенно…

— Тебе людей, мне Змея! — крикнул я и увидел кивок Муромца.

Он уже вскочил резко, как подкинутый пружиной и в его руке тускло сверкнул короткий клинок. Но что он делал дальше я не видел, сосредоточившись на Змее. Огромный варан несся на меня, размахивая лапами как иноходец, от чего его тело и голова болтались из стороны с сторону. Я подкинул копье и перехватил его снизу. Змей остановился, оперся двумя передними лапами о березу, открыл зубастую пасть совсем близко от меня и высунул язык, наверное не доверяя своему зрению и пытаясь убедиться, что жертва близко. Зря он это сделал. Я отскочил в сторону и воткнул копье ему в голову. В самый последний момент я сообразил, что наконечник может отскочить от черепа и снизил удар. Острие вошло под подбородок Змея, в складки кожи под мордой и пригвоздили его к смутно белеющему стволу березы. Он задергал всеми лапами, завертелся, размахивая во все стороны длинным хвостом, но вырваться не смог — копье держало крепко. Я выхватил меч и ударил туда, где острая голова переходила в худые плечи. Раз, другой… Я рубил и рубил… Вскоре голова чудовища отделилась от тела и висела теперь только на складках кожи, но лапы и хвост не переставали безумствовать. От лап мне удавалось увернуться, а вот шершавый хвост несколько раз ощутимо прошелся мне по лицу.

— Арье! Угомонись! — орал Илья — Уходим!

Я оставил в покое несчастного Змея и огляделся. Неподалеку лежали тела обоих венгров и змеиного поводыря, а к нам от костров уже бежали услышавшие шум вооруженные люди…

Мы уходили от погони по руслу Смородины, чтобы не оставлять следов. Впереди, полупрыжками несся Муромец, все время подпрыгивая и посматривая во все стороны. За ним тяжело бежал Добрыня, разбрызгивая воду и спотыкаясь на скользких камнях. За Добрыней следовал я, задыхаясь от непривычно долгого бега в тяжелом тигелее. Мое копье осталось в морде Змея, а обнаженный меч приходилось держать в руке, потому что вложенный в ножны, он мешал бежать. Замыкал наше бегство Алеша, со стрелой наложенной на Куркуте и постоянно оглядывающийся назад. И все же уйти нам не удалось…

Наперерез нам из леса выскочили несколько всадников. Некоторые в пластинчатых латах, некоторые в кольчугах, а один и в таком-же, как и у меня тигелее, они держали в руках кавалерийские пики, а их длинные, не прикрытые шлемами волосы развевались по ветру. Выглядели они именно так, как по моему книжно-киношному представлению и должны были выглядеть средневековые венгры: темноволосые, со свисающими вниз усами и густыми, надвинутыми на глаза бровями. За стремя каждого мадьяра держался пехотинец, в которых, по топорам и заросшим бородами лицам я признал соловьевцев. С одного из коней в воды Смородины соскочил человек, сидевший ранее за спиной всадника. Он подошел к нам, разминая ноги и было заметно, что твердая земля для него привычнее качающегося седла. Не торопясь он потянул из ножен кривую саблю.

— Ну, здравствуй, Илиас — сказал он.

— И тебе не хворать, Соловей — негромко отозвался Муромец и я заметил, как он отставил носок левой ноги, готовясь к прыжку.

Я с интересом взглянул на его противника. Соловей был не стар, но и не молод, лет пятидесяти, если судить по мерка 21-го века. Был он совершенно лыс или гладко выбрит, а его густая седая борода была, в отличии от остальных соловьевцев, аккуратно подстрижена. На груди его туники был намалевал белой краской сложный символ из множества соединенных крестов и ветвистых свастик.

— Хочешь биться, съзоротай князев? — насмешливо спросил разбойник, перебросив саблю из правой руки в левую так ловко, что мог бы заслужить похвалу голливудских режиссеров.

— Надеешься сразить меня? — продолжал Соловей — А каган не заругает ли? Что тебе наказывал Владимир?

— Не помню — спокойно ответил Муромец — С памятью у меня плохо стало. А ты что, теперь Киеву служишь? Сколько же тебе Владимир платит? Надеюсь, ты не продешевил?

Лицо Соловья потемнело, в этой словесной дуэли он явно проигрывал.

— Мне никто не платит, ты, христов прислужник! Я бьюсь за наших старых богов!

— Что-то твоими трудами народ от твоих богов к кресту потянулся — вставил Алеша.

— С девками и бабами сражаешься? — добавил Добрыня — А не боязно ли с малыми детьми воевать? Ну, Змей тебе в помошь, поборник старой веры. Так вот почему ты помощи у угринов запросил.

Угринами здесь, по видимому, называли протовенгров: оказывается моим товарищам это народ тоже был известен. Пока происходила эта перепалка, мы, вчетвером, встали плечом к плечу, а соловьевцы начали окружать нас полукругом. Было их человек десять и столько же венгров, но последние не вмешивались, так и оставшись верхом и держа свои пики вертикально. Соловей с соловьевцами угрожающе надвинулись и Добрыня положил руку на меч за спиной. Рука Муромца дрогнула на поясе и я понял, что еще мгновение и его кинжалы взлетят. Напряжение, и без того высокое, достигло своего предела. Мне показалось, что даже воздух над рекой звенит от невидимых, натянутых нитей. Сейчас! Я сжал обтянутую кожей рукоять…

Внезапно, что-то начало меняться. Нет, напряжение не ослабло и моя рука все так-же судорожно сжимала рукоять меча, а клинок Добрыни даже начал выползать из ножен, показывая верхнюю часть своего жала. И в то же время мы почувствовали, что куда-то исчезло то ощущения рубежа, после которого нет возврата и есть только вихрь схватки. Мы все еще были готовы биться, также как и наши противники, но уже понимали шестым чувством, что боя не будет. Но почему?

Она шла по воде между нами так, как прогуливаются по дорожкам бульвара Ротшильда в Тель-Авиве: легко и безмятежно. Женщина медленно пересекала реку как раз посередине между двумя отрядами. Высоко подняв голову, она, однако, не смотрела ни на кого из нас, устремив свой взгляд куда-то вперед и немного вверх, как будто она видела там что-то недоступное кому-либо из нас. Соловьевцы медленно опускали свои топоры и рогатины, и медленно, очень медленно опускалось острое лезвие сабли их атамана. Добрынин меч тоже скользнул обратно в ножны и рука ушла с рукоятки на затылок, как будто он собирался в недоумении почесать его. Алеша за моей спиной глубоко вздохнул, снимая напряжение и я увидел затылком, как расправляется туго натянутая тетива Куркуте.

— Веда — прошептал Муромец.

Это прозвучало как имя и я всмотрелся в лицо женщины, которая как раз остановилась и обвела нас всех внимательным, ничего не выражающим взглядом. Черноволосая, с удивительно бледным лицом, она, казалось, не имела возраста. Гладкая кожа лица говорила о молодости, а необычно светлые, глубокие глаза могли принадлежать и старухе. Темные волосы были заправлены под налобную повязку, а не скрыты платком, как у полянских женщин. Нет, на полянку она не была похоже, да и ни на кого иного. Казалось, что у нее отсутствует не только возраст, но и национальные черты. Вот только глаза, огромные белесые глаза… «Чудь белоглазая» вспомнилось мне. Да, было в ней, пожалуй, что-то финно-эстонское, этакое внутреннее спокойствие северного народа.

— Здравствуй, Илиас — произнесла Веда низким, насыщенным обертонами голосом — Зачем опять пожаловал в наши края?

— То не ваши земли, а северские да вятские — угрюмо возразил Илья.

— Здесь тоже земля наших богов, а не вашего Христа. Сам-то ты в княжего бога не веруешь. Зачем же чужому богу служишь?

— Не лукавь, ведунья — возразил Муромец — Ты же и сама ни в каких богов не веришь.

— Верно говоришь, съзоротай, лукавлю я. Не в богах тех суть, а в мудрости. Ваш князев Христос несет свою мудрость, да и пусть бы нес. Беда в том, что он иную мудрость отвергает. «Ведовство суть бесовство» кричат ваши попы и добро бы только кричали, а ведь того и гляди жечь начнут.

И начнут, с горечью подумал я, ничего ты не поделаешь. Прогресс, черт бы его побрал. Женщина, как мне показалось, тоже это понимала, а может она читала мои мысли. Теперь Веда смотрела только на меня, кидая другим свои слова не глядя на них, через плечо:

— Не велю вам более кровь проливать. Разойдитесь в разные стороны, не гневите меня, а то сами знаете, что будет.

Я-то как раз не знал, но и «соловьи», и венгры и киевляне были, по-видимому, осведомлены лучше меня. Медленно-медленно, опасливо поглядывая друг на друга, бойцы обоих отрядов начали расходиться по обе стороны реки, стараясь держаться подальше от Веды.

— Хазарин пусть останется — заметила она, по прежнему смотря только на меня — У меня к нему разговор.

Я успел заметить тревожный взгляд брошенный на меня Ильей. Веда повернулась к соловьевской ватаге:

— А ты, Соловей, охолонил бы своих людей, больно уж они охочи кровушку проливать да девок портить. Как бы северяне, вятичи да радимичи не побежали креститься, лишь бы от твоих молодцев подальше.

— Кровь к крови зовет, великая — сказал Соловей, глядя ей прямо в глаза — Не я ту кровь проливать начал и не в моих теперь силах то прекратить. Будь что будет, а я свою жизнь уже прожил и не изменишь теперь ничего. Но я за свое отвечу.

Он повернулся и исчез со своими людьми в лесу. За ним, повернув коней, медленным шагом проследовали мадьяры.

— Арье, мы будем ждать тебя здесь — с легким оттенком угрозы в голосе сказал Муромец.

Веда едва заметно усмехнулась:

— Не тревожься, Илиас, верну я твоего хазарина обратно на это место. Не вздумайте только здесь железом бряцать.

Она повелительно махнула мне рукой и, не оборачиваясь, углубилась в чащу. Я, поколебавшись лишь мгновение, поспешил за ней. Мы шли довольно долго, причем Веда двигалась совершенно бесшумно, как будто плыла в сантиметре над землей, а я грохотал за ней, ломая ветки и распугивая медведей. Почва становилась все мягче и мягче и вскоре под моими ногами начало хлюпать. Хорошо еще, что я догадался обуть кожаные постолы а не легко промокающие лапти. Наконец, перед нами открылась небольшая полянка и на ней… Не может быть! Но нет, это не была избушка на курьих ножках, наверное мне это лишь показалось со страху. Однако, маленький сруб об одну комнату действительно стоял на огромных выкорчеванных пнях, напоминающих могучие птичьи лапы. Наверное, в этой болотистой местности только такой дом на сваях и мог обеспечить крышу над головой. Веда открыла скрипучую незапертую дверь и пригласила меня войти.

— Садись — сказала она и указала мне на лавку под полкой.

Полка была заставлена пыльными склянками всевозможных размеров и форм с подозрительным, порой шевелящимся, содержимым. Женщина осталось стоять и я смог рассмотреть ее фигуру. Пожалуй и в мои будущие времена, она смотрелась бы адекватно где-нибудь в глухой русской провинции. Темная, черно-бурая ее одежда состояла из кофты на тесемках и длинной юбки из-под которой виднелись такие-же как у меня постолы, перевязанные тесьмой. На шее у нее висело два оберега на ожерельях из мелких косточек, с продетой в них ниткой. В одном из них я с удивление узнал кельтский крест, а в другом примитивный магендовид.

— Что смотришь, хазарин? — мне послышалась насмешка в слове «хазарин» — Ты не смотри на форму, ты смотри на то, что люди в тот оберег вкладывают.

Идеолог хренов, подумал я, но благоразумно промолчал. Впрочем, Веда нравилась мне своим спокойствием и уверенностью и я испытывал к ней какое-то необъяснимое доверие, возможно и наведенное ведуньей. Внезапно, что-то щелкнуло у меня в мозгах и я, сам толком не понимая, что говорю, спросил:

— Это ты дала ей Зеркало?

Она пристально посмотрела на меня и тихо сказала:

— Ты задаешь неправильные вопросы, Лёва.

В этом мире даже Аня не звала меня так, да и в том мире кроме мамы не осталось уже никого, кто звал бы меня Лёвой. Откуда же она знала? Но выяснять это было бы, пожалуй, неразумным и я спросил:

— А какой вопрос правильный?

— Ты должен спросить меня, зачем я его дала твоей Ингимюнде.

Веда действовала по древнему принципу секретных служб: огорошить допрашиваемого осведомленностью и потом, не давая ему опомниться, вытянуть нужную информацию. Но ей-то из меня ничего не надо было вытягивать, следовательно это была простая бравада, хвастовство.

— Ну и зачем ты дала ей Зеркало?

— Тебя привела сюда светлая сила, открыв ворота между мирами — это прозвучало как утверждение.

Я догадался, что «светлой силой» она называет непонятную Л-энергию, упомянутую Эйтаном.

— Но это не единственная сила, открывающая путь — она пристально посмотрела на меня — Я знаю и иную, не менее могучую силу, которая может открыть проход. Смотри мне в глаза!

Последние слова она выкрикнула тоном приказа и я не посмел ослушаться. Наши взгляды соединились и я исчез. Да, я утонул в ее светлых глазах, но было это совсем не похоже на блаженное погружение в анютин изумруд. Я никогда в жизни не вязнул в болоте и даже само болото видел в нашей сухой стране только пару раз в заповеднике Хула в Верхней Галилее. Но там над болотом проложена удобная тропа для туристов, а трясина спокойно лежит внизу и кажется экзотичной и совсем не страшной. А вот теперь я почувствовал то, что чувствуют тонущие в болоте: меня засасывала странная, нематериальная топь и я завяз в ней, не в силах выбраться и не в силах даже двинуть пальцем. Ощущение было, скажу я вам, не из приятных и длилось оно неизвестно сколько времени, потому что само время исчезло, перестало существовать, как перестал существовать и я сам и мои чувства. Я просто-напросто не ощущал ничего: ни времени, ни боли, ни тепла, ни холода, ни радости, ни страха. Но внезапно светлые глаза отпустили меня и, постепенно, не сразу, ощущения начали возвращаться. Первым появился страх, потом злость. Я постепенно обретал себя, а невидимая трясина отпускала и где-то на уровне подсознания мне даже послышалось разочарованное чмоканье болотной зыби.

— Какого хрена!? — заорал я по-русски.

— Не вопи — сказала она по-полянски — Все равно не поможет. Не хватит в тебе иной силы.

— Какой еще «иной»?

— Иной, не-светлой — мрачно повторила она — Такая встречается чаще и у всех, у тебя тоже. Только у тебя ее не хватит и на то, чтобы иголку сдвинуть. А вот у других…

Она замолкла и тень набежала на ее лицо. О чем она сейчас думала? О том, что может натворить «иная» сила? Или о том, что ее порождает? О нетерпимости и фанатизме, рождающем ответную нетерпимость и ответный фанатизм? Веда мотнула головой, отбрасывая мрачные мысли и снова заговорила.

— И еще — она задумчиво посмотрела на меня — Что ты знаешь про свою женщину?

Моя Аня была единственной, что еще мне надо было про нее знать? Ведунья прочла это в моих глазах.

— Сама не совсем понимаю — призналась она — Но мне кажется, что она не принадлежит этому миру, также как и ты. Как будто она родилась не там где надо и не тогда, когда ей полагалось родиться.

Что она говорит? Какая ерунда, но… А ведь и верно! Я представил Аню в легкой кофточке и обтягивающих джинсах в толпе на улице Шенкин и она вписалась туда так легко и органично, как последний кусочек пазла превращает какофонию красок в законченную картинку. Так что же это? Сбой неведомой программы? Компьютерный баг мироздания? Теперь у меня получалось, что «Случайное Соединение», которое, разумеется, никогда и не было сайтом знакомств, представляет собой нечто призванное чинить ошибки мироздания. У нас, программистов, это называется «патч», заплатка, исправление.

— Поэтому я дала ей Зеркало.

Этой фразой она как будто вбила последний гвоздь, закрывая скользкую тему. Но у меня оставался еще один вопрос.

— Что такое Зеркало?

Она задумчиво взглянула на меня и отвела взгляд.

— Этого я и сама не знаю — нехотя, как мне показалось, произнесла она — И больше ничего не спрашивай. У меня кончились ответы.

Обратный путь показался мне короче, почва перестала хлюпать под ногами и вскоре мы вышли на берег Смородины — арену несостоявшейся схватки. Из кустов показался Илья.

— Возвращайтесь — требовательно сказала ему Веда — Вы уже все видели. Пути дальше вам все равно нет.

Илья согласно наклонил голову и проследил за тем, как наш маленький отряд, подобрав котомки и вооружение, берет курс на запад. Я двинулся в путь следом за Алешей, а Муромец немного подотстал и мне послышались его слова, принесенные ветром:

— Прости меня, Веда!

Ведунья ничего не ответила.

Наш поход назад начинался невесело. Свою задачу мы выполнили, но радости не было и в помине. Угрины казались сильным противником, а их Змеи — мощным оружием. Отряд Соловья тоже нас не порадовал: его бойцы, несмотря на разбойничьи замашки, а может и благодаря им, рвались то ли в бой, то ли за добычей и женщинами. Что происходит в этом мире, спрашивал я себя? Венгры уходят на запад, теснимые печенегами и науськиваемые булгарами, ища страну для выпаса своих стад. Печенеги рвутся к Днепру, постепенно растворяясь среди других народов. Поляне плотоядно поглядывают на соседей и Владимир лелеет грандиозные замыслы объединения славян под знаком креста. Хазары пытаются отсидеться в Крыму ругаясь с караимами по вопросам религии. Византийцы тщатся сохранить свою империю, а молодые духом арабы наступают им на пятки. Происходят неоднократно описанные в умных книгах исторические процессы, объективные и закономерные. А я, родившийся в 20-м и живший в 21-м веке, инженер-программист и пехотный сержант в отставке, ищу свое место в этом средневековье и уже нашел его в жалких деревянных Заворичах, маленьком клочке жизни среди огромных лесных просторов приднепровья, который стремительно становился моей малой родиной. И что бы там не говорила Веда о не том месте и не том времени, мое место было там и мое время было сейчас, и я топтал лаптями мягкую землю и шел туда, чтобы никакие угрины, никакие «соловьи» и никакие Змеи не сожгли бы ту избу в которой я испытал счастье.

Когда мы проходили Карачев, город уже сгорел дотла. На окраине пепелища нас встретил давешний старик.

— Верно ли, люди, что вы самого Соловья положили на Смородине-реке? Или рано я обрадовался?

Илья только злобно сплюнул, Добрыня и Алеша молча прошли мимо, а я сказал:

— Не бойся, отец, добьем мы твоего Соловья.

Я сказал это настолько уверенно, насколько смог, вот только сам я этой уверенности не ощущал, лишь было тревожно за Заворичи и Аню. На первом же привале мы обсудили ситуацию.

— Опять угрины идут через киевские земли — проворчал Алеша.

— Опять? — удивился я.

— Давным-давно, еще в олеговы времена они уже шли через Славутич. Не знаю уж, кто их тогда гнал, но было их немеряно, еле наши деды отбились. Шли они, шли и прошли, осели потом где-то на закате, вдалеке от наших мест. А теперь вот опять идут. И все конные, как и при Олеге.

— Может их теперь меньше, чем тогда? — неуверенно предположил Добрыня.

— Меньше, не меньше, а оборонять Заворичи придется от них — подвел итог Муромец — От них и от их Змеев.

— Что за Змеи-то?

— Пусть вам Арье расскажет — усмехнулся Илья — Это он у нас змееборец, как тот Святой Георгий.

— Змей, как змей — пожал я плечами — Поймай ящерку в степи, да увеличь ее раз в сто, вот и будет тебе змей. Не те крокодилы беда, а конница. А вот умеют ли неждановы ратники в строю биться?

— Крокодилы? — удивился Добрыня — Это ты про что?

— Нет — перебил его Алеша — Не умеют. Они думают за стенами отсидеться. Да разве ж то стены, то смех один.

— Сколько их будет, тех угринов? — спросил Добрыня.

Пришлось пожать плечами: той ночью я слишком увлекся драконоборством, чтобы успеть сосчитать врагов. Но Илью не зря называли «съзоротаем». Он взял палочку и начал писать какие-то значки на песке, бормоча про себя: «три, нет, пожалуй, четыре десятка костров, да по десятку конных на каждое, да еще коневоды…". Это были не буквы, как можно было предположить, а римские цифры и я восхитился разносторонностью образования, которое получали ассасины Горного Старца.

— Помнится мне, что угрины те всегда были конными — задумчиво произнес он — Тогда у меня получилось пять сотен всадников, да еще «соловьи», да еще Змеи. Сколько у них Змеев, мы не знаем.

— У Неждана неполная сотня, да мы четверо — задумчиво протянул Алеша — И вооружены враги получше нашего.

— Верно — подтвердил Добрыня — Большей частью в броне или кольчугах, а у нас всего две куцых кольчужки: у меня и у Неждана.

— Нам не выстоять. Надо будет уводить людей — решил Муромец — Придется поспешить. Пойдем ночью, а дозор выдвигать не будем, некогда.

Путь, который на восток мы проделали за почти две недели, обратно, на запад, занял у нас пять дней. Мы очень спешили, спешили добраться до заставы раньше, чем на нее нападут венгерские всадники, «соловьи» и Змеи. Лес нам помогает, объяснил мне Добрыня на одном из коротких привалов. Это мы идем почти напрямки, насколько позволяет тропа, а конным придется объезжать по мелколесью и давать отдых коням на немногочисленных полянах, где есть трава. Это вам не степь, злорадно шипел Алеша, забывая что он и сам потомок степняков. Муромец вел нас обратно той-же тропой, но старался спрямить путь. Поэтому время от времени под нашими ногами начинало чавкать и в опасной близости показывалась неестественно яркая, зеленая ряска трясины.

На четвертый день, ближе к вечеру, когда мы совершенно валились с ног и я уже с неожиданно теплыми чувствами начал вспоминать изнурительный «курс молодого бойца» в армии, Илья, шедший впереди, остановил нас резким взмахом руки. Пот заливал глаза и я не видел, что там происходит, но заметил как Алеша наложил стрелу на лук, а Добрыня знакомым жестом положил правую руку на затылок. Я тоже сжал ребристую рукоять меча, выдвинул лезвие на два пальца, вытер подолом туники пот со лба и попытался рассмотреть то, что насторожило нашего командира. На небольшую прогалину перед нами выходили пешие ратники. Впереди отряда шел, ведя в поводу солового коня, их предводитель. На животное, заметно меньшее, чем крупные кони мадьяр, было навьючено разнообразное оружие: пара алебард разной длины, боевые топоры, круглый щит, притороченный рогатый шлем и даже арбалет. Ратники были вооружены неплохо, много лучше неждановских: в длинных кольчугах, круглых шлемах, с длинными копьями, короткими мечами или боевыми топорами и щитами за спиной.

Идущий первым внезапно остановился, насторожившись и потянул меч из ножен. Наш командир, прикрытый подлеском и густыми ветвями орешника, насмешливо выкрикнул:

— Эй ты, храбрец, ты бы определился, что-ли. Либо ярилов щит отбрось, либо крест сними!

Предводитель, действительно, уже выхватил из упряжи круглый щит и обнажил меч. На буро-красной коже щита был нанесен белый символ, напоминающий обратную свастику с закругленными концами, как бы вписанную в невидимый круг. Если верить Муромцу, то это и был знак Ярилы, вроде бы, как мне смутно припомнилось, одного из славянских богов. На шее у предводителя, на металлической цепочке, действительно висел внушительных размеров крест с равными перекладинами, так называемый «греческий».

— Элияху, ты, что ли? — крикнул воин, опуская меч.

— Кто же еще, воевода? — Муромец раздвинул кусты и вышел на тропу — И вознеси молитву одному из твоих двух богов, что встретил нас, а не угринов.

— У меня один бог, съзоротай — весело сказал явно обрадованный воевода — А щит уж ты мне оставь, сделай милость, он мне от деда достался.

Тут же его лицо потемнело и он нервно спросил:

— Каких угринов?

— Не сейчас — прошептал Муромец — Дал бы ты прежде людям отдых.

Мы тоже вышли из кустов. Повинуясь жесту воеводы, ратники подняли опущенные было копья, поприветствовали нас веселыми криками и начали устраиваться на привал, складывая копья и щиты и разувая постолы, сапоги и лапти, чтобы дать отдых усталым ногам. Похоже, что они просто радовались возможности отдохнуть от утомительного марш-броска. Я заметил еще несколько вьючных лошадей, нагруженных оружием и припасами: отряд был неплохо снаряжен. Наша четверка уединилась с воеводой в стороне от бойцов его отряда.

Человек. названный воеводой выглядел солидно и уверенно. Темно-русые волосы забраны под головную повязку и даже немного подстрижены, не «под горшок», как можно было ожидать, а в виде «каре». Светло-голубые глаза глядели спокойно. Кольчугу он уже снял, также как и пояс с мечом и кинжалом, и остался в выцветшей рубахе с косым воротником, которая когда-то была богатого лазоревого цвета. Мы сели на ствол поваленного дерева и вопросительно посмотрели на новоприбывшего воина.

— Осторожно идете, Зосима, не снимая брони и при оружии — похвалил его Алеша — Только это тебе бы не помогло, когда бы ты нарвался на Змеев.

Я вздрогнул, вспомнив анину «сватьбу». А ведь тот ее жених тоже был «малым воеводой». Так вот кого нам посчастливилось встретить. Я невольно посмотрел на него неприязненно и оценивающе: действительно молод и красив, да еще и карьеру сделал при местном главе правительства, кагане, черт бы его побрал.

— Что за Змеи? — насторожился Зосима.

— А это ты нашего удальца спроси — Добрыня кивнул на меня — Вот кто у нас змеиный знаток. Одного Змея он уже нашинковал.

— Арье-Хазарин — представил меня Илья — Теперь он в нашей ватаге.

Зосима приветливо поклонился и получил в ответ сухой полупоклон от меня, который он, надо полагать, добродушно отнес на счет хазарской надменности. Алеша вкратце рассказал ему о ваших противниках и весть о пяти сотнях всадников и боевых варанах заставила воеводу серьезно задуматься.

— Ты откуда взялся, сколько вас, куда ведешь войско и был ли в Заворичах? — нетерпеливо спросил его Илья.

— Не все сразу — рассмеялся мой соперник — Расскажу тебе все, как попу на исповеди. Князь повел войска на юг, к броду у слияния Трубежа и Славутича, а меня с малым войском послал под Заворичи. Я привел сотню своих ратников к неждановой сотне, а это уже сила. Но в Заворичи мы не пошли, а, по совету Неждана-сотника вышли вам на подмогу. Что-то сотник сильно о вас печется, как мне показалось. Я даже невесту повидать не успел, да то не беда, еще вся жизнь впереди.

— Ты хоть видел ли ее когда? — спросил Алеша, покосившись на меня — Или вас по-старинке, в темную повенчают?

— Видеть-то видел — усмехнулся Зосима — Да что толку: ни рожи, ни кожи, да к тому же и конопатая.

При этих словах Добрыня не выдержал и расхохотался, а Илья быстро отвернулся, наверное чтобы скрыть и от меня и от воеводы свою ухмыляющуюся рожу. Но каков наглец этот Зосима; это же он об моей Ане! Я едва сдержался, чтобы не заехать ему по недоуменной физиономии. Воевода действительно недоумевал:

— Чего смешного нашли? Ну да, не глянулась она мне. Так мне же не лик с нее писать, а жениться. Да не абы на ком жениться, а породниться с самим Нежданом из Бравлиновского рода.

Илья поднялся.

— Пойдем, я тебе объясню.

Они отошли в сторону и Муромец начал ему что-то рассказывать на ухо. Мне это не очень понравилось, и я попробовал было встать с бревна, чтобы самому разобраться с воеводой. Подумаешь, Бертран дю Геклен выискался, Арагорн хренов! Я вот дракона не испугался, что мне какой-то воевода. Но ввязаться в драку мне не позволил Добрыня, крепко прижав меня обратно к бревну. Тем временем Зосима дернулся, бросил в мою сторону злобный взгляд, положил руку на рукоять меча и рванулся было сюда, но его уже крепко обнимал обеими руками наш старшой, продолжая что-то тихо, но настойчиво ворковать в левое ухо.

Усилиями спецназовцев дуэли удалось избежать, но всю дорогу до Заворичей малый воевода смотрел на меня волком, а его взгляды напоминали мне выстрелы из бластера в «Звездных Войнах»: блеска и треска много, а толку никакого.

Заворичи: мы принимаем бой

— Нет! — твердо заявил Зосима, неприязненно поглядывая на меня — Заворичи мы не оставим. Таков наказ кагана! Будем биться.

— Вот и славно — в один голос сказали Муромец и Неждан, явно обрадованные тем, что с них снимают ответственность.

— Пойдем, Неждан, в церковь и помолимся — сказал Зосима, поднимаясь — Мы с тобой не нехристи какие. Попа твоего послушаем.

Сказано это было в мой огород и сопровождалось еще одним неприязненным взглядом.

— Пойти можно — мрачно, как всегда, проворчал сотник — А вот попа послушать не выйдет. Сбежал поп-то и небось уже на полпути к Киеву, если его волки не съели. Как узнал про тех угринов со Змеями, так только пятки засверкали.

«Совет в Филях» происходил не в Заворичах, а в лесной чаще, на левом берегу Трубежа. По рекомендации Муромца, отряд Зосимы не вошел в детинец, а затаился в глухом урочище, в паре километров от заставы. Бойцы у воеводы были опытные, да и сам он, несмотря на молодость, успел набраться опыта. Поэтому на подходе к урочищу он выставил секреты и два десятка бойцов все время были в броне и при оружии. Мы догадывались, что «соловьи» донесли венгерской армии о численности и вооружении заставы, а вот новый отряд мог оказаться сюрпризом, если удастся сохранить его в тайне. Для этого следовало опасаться соловьевских шпионов, которые могли рыскать в округе. Поэтому Добрыни и Алеши с нами не было: Илья отправил их в поиск. Но больше всего нас беспокоили не «соловьи», а Змеи. Мы так и не узнали их численность и, несмотря на мои подвиги, не были уверены, что знаем чего от них ожидать. Я и сам, хоть и произносил время от времени шапкозакидательские фразы (особенно в присутствии Зосимы), с содроганием вспоминал острую морду, раздвоенный язык, острые зубы и кривые когти.

Наконец мы все обговорили и, оставив отряд на заместителя воеводы, вернулись в Заворичи. Зосима увязался с нами, мотивирую это тем, что ему совершенно необходимо проинспектировать оборону детинца. На самом деле, как я подозревал, он собирался подкатиться к Анюте. До этого мы в Заворичи еще не входили, лишь Алеша сбегал в детинец под вечер и привел сотника. Я вызвался было вместо него, надеясь увидеть свою ненаглядную, но «съзоротай» так на меня посмотрел, что охота настаивать пропала. Муромец явно боялся конфликта между мной и воеводой и не знал, как его избежать. Обеспокоен был не он один. Неждан отловил меня, толкнул за сосну и зашипел:

— С Зосимой сам разбирайся как знаешь, но только чтоб без крови. Понял ли, нехристь хазарская?

Я молча кивнул, хотя никаких светлых идей у меня не было. В детинец мы с воеводой вошли шаг в шаг, ревниво поглядывая друг на друга, также дружно подошли к дому сотника и ввалились во двор через низкие ворота с навесом, оттирая друг-друга плечом. Аня, босоногая, растрепанная, простоволосая и безумно красивая, выбежала на крыльцо и остановилась, прикрыв ладонью глаза от солнца. Мы с Зосимой тоже остановились как вкопанные, как будто выжидая, к кому из нас она подойдет. Но для нее такой дилеммы не существовало: помедлив лишь мгновение, она бросилась вперед, на ходу закрывая глаза, и повисла у меня на губах. Воеводу она просто не заметила. Честно говоря, и я про него забыл, как забыл и про все остальное держа ее в объятиях.

Прошло еще несколько минут, часов или дней и мы заметили, что не одни во дворе. Зосима смотрел на нас с очень странным выражением лица. С него исчезла и злоба и суровость, а осталось недоумение и еще что-то, что я не мог понять.

— Я так понимаю — хмуро и спокойно сказал он — Что мне пора другую невесту искать.

— Не сердись, воевода — тихо произнесла Аня, глядя в землю — Сердцу ведь не прикажешь. А я свое отмолю перед матерью-богородицей.

Я тоже хотел сказать что-то примирительное, но она ткнула меня острым локотком в бок, молчи мол.

— Да вот только… — Зосима замялся — Придется сказать, что это я тебя бросил. Попортил и бросил. Ты уж прости меня, но так надо, чтобы ратники надо мной не смеялись.

— Говори на здоровье — засмеялась Аня — Мне все равно.

— Если тебе это поможет? — я пожал плечами — Говори.

Мое мужское самолюбие вело себя смирно, а скорее всего, мне просто было наплевать, что думают люди.

— Нет — по-прежнему хмуро сказал он — Пожалуй, не стоит. Никто все равно не поверит. Глянет на вас и не поверит. Пойду-ка я к своим в урочище. Нечего мне делать боле в детинце.

Внезапно Аня подбежала к нему, поднялась на цыпочки и чмокнула в щеку так, что меня остро пронзило чувство, подозрительно похожее на ревность. И не мудрено: ведь он был молод. красив и необычайно загадочен в своей тихой грусти, этакий юный Сергей Есенин. Зосима гордо поднял опущенную голову, но смотрел он не на нее, а на меня и в его светлых глазах появилось странное выражение. Злость ушла, ее там больше не было и теперь молодой воевода смотрел грустно, наверное завидовал. Потом он махнул рукой и пошел прочь не прощаясь.

Но далеко уйти ему не дали. Раздался громкий, переливчатый свист и крик «Соловьи! Соловьи!» Свист не прекращался и, казалось, доносился со всех сторон детинца. Мы с Зосимой, не сговариваясь понеслись к восточной, выходящей на Трубеж, стене. В свой первый визит в Заворичи я так был занят спасением Анюты, что не обратил внимания на некоторые особенности конструкции укреплений. Оказывается, с внутренней стороны частокола к нему был прибит примитивный помост из неровных досок. Где ниже, а где и выше, он всюду проходил так, что стоя на нем, можно было выглянуть из-за частокола и послать стрелу или дротик. На этом помосте мы с воеводой и встретили всех остальных: сотника и спецназ. Неждан командовал, рассылая своих людей вдоль периметра, наверное опасался нападения с нескольких сторон.

— Посмотри, Арье, на наших старых друзей — Илья мотнул головой наружу.

Я выглянул из-за стены. Уже на нашей стороне реки столпилась разномастная ватага соловьевцев. Было их немало, не меньше сотни, с самым разнообразным вооружением. Преобладали топоры, но виднелись и длинные копья. У некоторых я заметил луки.

— Луки охотничьи, не боевые — послышался за спиной голос вернувшегося из поиска Алеши.

— Что им надо? — спросил Неждан — Детинец им не взять.

— Их послали умереть — спокойно объяснил Зосима — Умереть и выяснить, какими силами мы располагаем. Посмотрите.

Он указал рукой. За рекой неподвижно застыли четыре всадника, темные, почти черные на фоне вечернего солнца. Казалось, что там стоят не люди, а статуи.

— Хорошо, что я сейчас здесь, а не в распадке — продолжил воевода — Иначе бы не выдержал, пришел бы вам на подмогу и весь наш замысел с засадой раскрылся бы.

— А твой помощник?

— Он без приказа и шагу не сделает. Порой это плохо, но сейчас то нам на руку.

— Соловей сам здесь — тихо подсказал Алеша.

Я не сразу его узнал. Соловей надел остроконечный шлем с бармицей и больше не сверкал лысиной, но я узнал его по соединенным ветвистым свастикам на тунике, которые не скрывал заброшенный за плечи темно-бурый плащ с малиновым подбоем.

— Зачем ему посылать своих людей на убой? — удивился я.

— Соловей хитер — Добрыня, до сих пор молчавший, вставил свое веское слово.

— Как бы он сам себя не перехитрил — проворчал Муромец — Ну что други? Ударим?

— Придется — ответил ему Неждан — Нас проверяют, ну так пусть увидят, как мы бьемся.

Мы медленно спускались от детинца к реке. Никто не отдавал команд, никто не выстраивал нас в боевой порядок. Просто две ватаги неторопливо двигались навстречу друг другу: семь десятков ратников заставы и сотня разбойников. Именно так распорядился Зосима и поддержавший его Неждан. Нас проверяют, так пусть увидят не войско, а толпу. Несколько десятков наших остались охранять стены и на те же стены вышли наши женщины. Аня тоже была там, я это знал. Но я не обернулся, не помахал ей рукой и не следил, махнет ли она мне платочком. Нет, меня учили не так. Было это в другой стране и в другом времени, другими были орудия убийства и другими были мои враги. Но правило не изменилось. Ты уходил в бой и думать должен был только о схватке, а все остальное следовало забыть. Я не обернулся и был уверен, что Аня меня поймет.

Наш спецназ с Нежданом и Зосимой по краям шел впереди. Я заметил, как Муромец медленно вытащил из-за спины два странных стержня с утолщением на конце одного из них. Чехол слетел и на свет появилось широкое лезвие, раздался щелчок и вот в руке у него оказалась небольшая секира. Так вот каково его основное оружие! Он перебросил секиру из руки в руку, пробуя баланс. Заросшие бородами лица и проблески солнца на их топорах приблизились. Я метнул копье, которое пробило чей-то плетеный щит и выхватил меч. Очень не хотелось убивать и я лишь отбил мечом несколько первых замахов «соловьиных» топоров, а потом обездвижил подставивших горло топорников левой рукой. Было это чистейшей воды ханжество, потому что их сразу же добивали идущие за мной. Еще одного я повалил подсечкой, чуть не потеряв при этом меч и тут рядом со мной раздался крик о помощи. Кричал нежданов ратник, на которого насели сразу три «соловья». Одного он повалил копьем, но вытащить свое оружие не сумел и теперь отбивался коротким мечом от топорника и копьеносца. Делать это ему было трудно, потому что он уже тяжело припадал на правую, вероятно поврежденную, ногу. Я вспомнил этого пожилого и полуседого воина, которого провожала замотанная в платок женщина, держащая за руку вихрастого мальчишку. Инстинкты, вбитые в меня долгими тренировками, сработали независимо от сознания и я, перебросив меч в левую руку движением достойным Кевина Костнера, выхватил правой рукой нож из-за пояса и подбросил его, чтобы ухватить за лезвие. Еще в мой первый визит в Заворичи, я забежал в местную кузню и, с помощью кузнеца Глеба, залил в ручку ножа немного свинца. Лезвие легко упало в руку и нож взлетел. Я никогда не видел как мечет ножи Муромец, но подозревал, что мне далеко до ученика Горного Старца и, все же, кое чему меня научили в свое время. Похоже, однако, что учили меня не слишком хорошо: нож, который должен был попасть в грудь «соловью» с копьем, вошел ему в левый глаз.

Наверное, мне уже приходилось убивать людей. Там, в Хевроне, я ловил на мушку неясные силуэты и нажимал на спусковой крючок, молясь и надеясь, что не попаду, но все же исправно задерживая дыхание перед выстрелом. Здесь, за тысячу лет до Хеврона, я уже слышал предсмертные крики людей, поверженных мною, но добитых другими, и не оборачивался. И все же это был не я, не совсем я. У меня были оправдания, миллион оправданий, ведь мне так и не довелось видеть глаза убитого мной человека. А сейчас умирающий копьеносец с лезвием моего ножа в мозгу смотрел мне в глаза, раздумывая, упасть или нет, и я понял, что этот взгляд останется со мной до конца моих дней. Наверное, я застыл в ступоре и несомненно пропустил бы удар топором или копьем, но тут в схватке наступил перелом.

— Соловей! Соловей! — раздались крики.

Сражение распалось, образовав коридор, а потом и круг. Десятка два тел лежали неподвижно, создавая своеобразный бордюр вокруг импровизированной арены. Почему не стонут раненые, подумал я? Но раненых не было, соловьевцев добили, а наших оттащили в детинец. На середину вышел Соловей, тяжело дыша и рассекая со свистом воздух своей саблей. Шлема на нем уже не было и лысина поблескивала потом на солнце.

— Ну — хрипло закричал он — Кто выйдет сразиться с самим Соловьем?

Зосима дернулся было вперед, рядом с ним образовался Неждан, но Илья остановил их обоих повелительным взмахом руки и вышел в круг. Свою секиру он почему-то держал в левой руке.

— Элияху! Илиас! — медленно тянул Соловей его имя — Муромский храбр на службе полянского кагана. Кто ты, безродный? Рус? Вятич? Радимич? Как твое настоящее имя?

— Меня зовут Илья из Мурома — спокойно сказал съзоротай и я вздрогнул, услышав то имя, которым называл его один лишь я — Под этим именем меня и запомнят.

— Не забудь, Илья — Соловей, казалось, попробовал новое имя на вкус — Не забудь, что велел тебе твой архонт.

— Я исполню повеление князя и не трону тебя.

По лицу Соловья начала расплываться довольная улыбка. Тайный план Владимира выплывал на свет и становился явным. Ни у самого кагана, ни у его воевод, не получалось загнать многочисленные племена славян под сень креста. Пожалуй напрасно отец нашего Добрыни, Добрыня-Аникита, вел войско на Новгород, не покорятся ему новгородцы. А вот такие «соловьи» помогали будущему Святому намного лучше попов и меча. И люди бежали из разоренных поселков под защиту православного князя. Интересно, сколько золота получил Соловей из Киева? Неужели Муромец его отпустит? Похоже, что это будет именно так.

— Уходи, Соловей — прозвучало в тишине — И поторопись!

Ухмыляющийся Соловей повернулся и, не опуская сабли, сделал шаг, потом другой. Рука Ильи резко взметнулась вверх. Раздался нарастающий резкий свист, совсем не соловьиный, и длинная оперенная стрела, выпущенная из Куркуте пробила разбойнику шею. Соловей захрипел, выронил саблю и схватился обеими руками за горло, ошеломленно глядя на бегущие у него между пальцев струйки крови.

— Какая жалость! — сказал Илья, приблизившись — Как все неудачно получилось! Что же я скажу князю-то?

Он сделал короткий, незаметный взмах своей секирой и голова Соловья отделилась от тела. Я снова вздрогнул, но позывов желудка не почувствовал. Наверное, все это выглядело несколько нереально и слишком уж напоминало сцену из голливудского боевика. Сейчас он возьмет голову Соловья за волосы и с торжествующим ревом будет демонстрировать ее деморализованным врагам, промелькнула неожиданная мысль. Но Муромец не последовал законам жанра, может быть и потому, что волос на лысой соловьиной голове не было, а просто пнул ее лаптем. Длинный нос Соловья уткнулся в быстро темнеющий песок и соловьевцы побежали, бросая оружие. Я посмотрел на другой берег Трубежа: черные всадники разворачивали коней…

Захваченные в плен «соловьи» показали, что основные силы мадьяр в трех переходах от нас дают отдых коням и людям после утомительного пути в обход болот. Итак, у нас было три дня и четыре ночи для организации обороны. Зосима ушел в распадок к своему отряду, Добрыня с Алешей снова вышли в поиск, а мы устроили новое совещание. На крыльце сотникова дома сидели Муромец с Нежданом, Улада щурилась на вечернее солнце и часто моргал подслеповатыми глазами кузнец. Глеб не походил на классического кузнеца: сухощавый и жилистый, неопределенного возраста, он был на голову ниже меня. Его мускулы не поражали кинематографической рельефностью, но я видел его в работе и знал, что несмотря на наличие могучего помощника, он мог и сам помахать молотом. В помощниках у него ходил раб-печенег, которого Глеб тоже потребовал пригласить и сейчас я с интересом рассматривал степняка. Звали его Куэрчи. Он чем-то напомнил мне венгров: с такими же вислыми усами и нависшими над глазами густыми бровями. Вот у этого была такая мускулатура, что я даже позавидовал и на всякий случай проверил, на кого смотрит Анюта, тихо пристроившаяся за углом избы и делающая вид, что ее здесь нет. Она смотрела на меня и у меня отлегло от сердца.

— Ну, други — начал заседание Муромец — Чем будем угощать гостей?

Все почему-то посмотрели в мою сторону. Я задумался. Наверное, я прочитал на порядок больше умных книжек, чем все в детинце. Может ли это мне помочь? Я оглядел импровизированное заседание Совета Обороны. Никто не пялился в телефон и никто не делал многозначительные, но ничего не значащие заметки в блокноте. Да и вряд ли многие из присутствующих умели писать. Однако мне с ними было почему-то спокойно и уютно, может быть и потому что из-за угла снова выглянула Аня. Средневековый я все-таки человек! Но от меня ждали ответа.

— Знает ли кто-нибудь, подкованы ли у угринов кони? — спросил я.

— У тех четверых, что стояли за рекой, кони были не подкованы — донесся голос печенега.

Я посмотрел на Куэрчи с благодарностью.

— Нужны гвозди, как можно больше гвоздей — я посмотрел на кузнеца — Сотня гвоздей найдется?

— Ну что ты, разве что с десяток, ведь в детинце почти нет коней. Можно наковать, но на это уйдет больше трех дней — он вопросительно взглянул на своего раба, который согласно кивнул.

Я оглянулся. Избы здесь клали без гвоздей, мебель, вроде аниного антикварного стула, собирали встык. Может сундуки сбивали гвоздями?

— Можно набрать по избам — задумчиво произнес сотник — А зачем тебе гвозди?

Я собирался изготовить ежи, оружие против конницы, известное также как «чеснок». Пришлось объяснить конструкцию на макете из щепок. Ёж очень понравился печенегу, который понимал в коннице больше нас и, сразу загоревшись идеей, понесся в кузницу изготавливать образец.

— Ну, ладно — задумчиво произнес Илья — Конных мы остановили. А как насчет Змеев? Помогут ли против них твои ежи?

Я вспомнил разлапистую походку варана, его когтистые лапы и отрицательно покачал головой.

— Что же может остановить такого зверя? — спросил Неждан.

— Огонь! — пискнула из-за угла Аня.

Мы уставились на нее, как евреи в Базеле на Теодора Герцля.

— Ну, разве если Арье сможет изготовить «греческий огонь» — с сомнением сказал Илья.

Теперь все снова смотрели на меня. Я судорожно пытался вспомнить рецепт напалма. Как-то в школе мы скачали такой рецепт из Сети, сделали небольшую напалмовую бомбу и взорвали ее во дворе. Попало нам тогда по самое некогда и я не любил вспоминать тот эпизод. Но в давний рецепт входил пенопласт и бензин и было сомнительно обнаружить что-либо из этого в Х веке. Были вроде бы еще какие-то рецепты, а может быть хватило бы и одного бензина, да где же его взять? Нефть, вот что мне надо. Я вспомнил читанную давным давно книгу по истории…

— Можно было бы попробовать, но мне понадобится «кровь земли», селитра и масло.

— Где ж ее взять? — возмутился Неждан — «Кровь земли» течет на берегах Серебряного моря.

Улада негромко кашлянула, потом еще раз, другой.

— Говори! — грозно приказал Неждан.

— Есть у меня немного той «крови» — она потупила взор — Купила у радхонитов, что вели обоз с восхода. Сама не знаю зачем купила, да уж больно дешево сторговала, за пол-бочонка меда получила два бочонка той гадости. А потом сама себя кляла за жадность, да выбросить не решилась.

— Селитра у меня есть — степенно сказал Глеб — А масла найдем по домам.

Нам повезло, бочки у Улады имели хорошо подогнанные крышки, а нефть оказалась летучей. Я подумал было о перегонке ее до керосина, но двух бочонков показалось мне мало для такого процесса. Однако идея перегонки висела в воздухе и я спросил, не найдется ли в детинце браги. Оказалось, что брага в товарных количествах была загодя припасена для празднования Осенины — праздника урожая. А что если к напалму добавить спирт? Изобретать перегонный аппарат было некогда и я вспомнил нашего соседа по дому в Хайфе — старого польского еврея. Он получал благотворительные продуктовые наборы, обменивал муку и галеты на сахар, ставил бражку и гнал польский самогон — бимбер — прямо в кострюльке, поставленной на малый огонь. Живительная маслянистая влага осаждалась в блюдечке, поставленном на стакан, перевернутый в середину кастрюли. Эту примитивную конструкцию я и взял за основу, а вместо кастрюли воспользовался большим глиняным горшком. Для моей цели надо было перегнать брагу по крайней мере дважды и мы с Анютой занялись этой алхимией прямо на сотниковой печи, периодически заходя за нее и целуясь. После второй перегонки продукт получился неплох на вкус, а самое главное — он горел. Пришел сотник, одобрительно посмотрел на синий огонек, лизнул самогонку и недовольно поморщился — как видно евреи еще не успели споить русский народ.

На третий день у нас все было готово. Печенег Куэрчи все это время не вылезал из кузьни, приваривая пятивершковые стержни по трое. Глеб ему помогал, вздрагивая при требовательных окриках своего раба. Мне было не совсем понятно, кто из них на самом деле раб, а кто хозяин, тем более что Куэрчи был по-видимому женат на дочери кузнеца. Как бы то ни было, но «ежи» получились на славу, особенно после того как наши мастера заточили их концы. А вот настоящего напалма у меня не получилось, но все же смесь вспыхивала моментально и горела достаточно долго. Первач я держал в отдельных бочонках, чтобы он не выдохся. Ему была предназначена роль запала.

Вернулись наши разведчики и сообщили, что видели венгерское войско в одном переходе от заставы. Тогда Неждан собрал население Заворичей на вече на поле перед воротами. Впервые я видел их всех: тут собралось сотни четыре народу. Сотню из них составляли ратники заставы и еще набралось полсотни ополченцев из ремесленников и окрестных землепашцев. На последних, плохо вооруженных и необученных, надежда была слабая и сотник определил их в караулы. Остальные были женщины и дети. Мы с Нежданом и коммандос смотрели на людей с невысокой стены детинца и Анюта прислонилась к моему плечу.

— Мы принимаем бой — как всегда мрачно и безэмоционально начал сотник — Всем посадским следует бросить дома и засесть в детинце. Пусть каждая семья в детинце примет по две семьи посадских или землепашцев. Я сам прослежу и горе тому, кто увильнет.

Он обвел толпу взглядом из-под бровей: никто не возражал.

— Всем запастись водой и песком на случай огненных стрел. Понятно ли?

Толпа одобрительно зашумела.

— Кто еще что спросить хочет? — Неждан сказал это так грозно, что стало ясно — спрашивать не стоит.

Однако люди, судя по всему, не слишком его боялись. Одна бойкая бабенка с младенцем на руках сделала шаг вперед, подмигнула мне и ехидно спросила:

— Ты нам лучше скажи, Неждан-сотник, что это за чудо заморское к твоей дочке ластится?

Неждан явно растерялся, сделал торопливый шаг назад и гневно прошептал мне в ухо:

— Ославил девку и что теперь? А если завтра тебя угрины зароют?

— Значит будет вдовой — весело сказал я и вышел вперед.

На меня смотрели десятки глаз и чего-то ждали. Я знал, чего они ждут и выкрикнул:

— Люди! Слушайте! Меня зовут Арье-Хазарин, сын Борисов, княжеский съзоротай под началом Элияху из Мурома. А еще меня называют Лёв. Мы уже бились вместе и завтра я снова буду биться вместе с вами против наших общих врагов. А сегодня я, Арье-Лёв, объявляю эту женщину, Анну, дочь Неждана-сотника, своей женой перед людьми, перед своим богом, перед ее Христом и перед всеми вашими богами!

Народ безмолвствовал, предвосхищая Пушкина, но это было хорошее, правильное и одобрительное безмолвствие, много лучшее, чем восторженные крики. Я судил по глазам, а не по воплям, так было вернее.

— Аминь! — тихо сказал за моей спиной Илья Муромец — По какому обычаю свадьбу сыграем? Попа у нас теперь нет, жрецов нет, раввина тоже нет.

Я усмехнулся в изрядно отросшую бороду…

Хупу держали трое княжих спецназовцев и гарнизонный ратник, а роль фаты на лице невесты играла бармица надетого набок добрыниного шлема. Аню привел под хупу Неждан, так и не изменив хмурого выражения на своем изуродованном лице. Раввина у нас действительно не было и я сам прочитал те отрывки, которые помнил, а потом поднял кольчужную завесу с лица моей любимой и раздавил оловянный кубок — хрустального бокала тоже не нашлось.

Теперь у меня была семья и следовало задуматься о будущем. Но ведь будущее уже свершилось, не правда ли? Славянские земли и Заворичи вместе с ними уже попали под власть монголов и московские рати уже выстояли на Куликовом поле. Лжедмитрии один за другим влезали на трон и слетали с него, а Петр Первый уже сбрил бороды боярам. Отгремели войны и революции, изошли мерзким пеплом печи крематориев в Майданеке, взлетел красный флаг над Берлином и бело-голубой над Тель-Авивом. Сиреневый гриб давно осел над Хиросимой, а титановые колеса марсохода коснулись красной планеты. И все это было важно, очень важно, но все это уже произошло, а наше с Аней будущее должно было свершиться здесь и сейчас, его еще не было и мне предстояло его построить. Вот это-то и было по настоящему важно и я опять вспомнил слова Авраама Кормильца о большом и малом пути. Интересно, случались ли путешествия во времени до меня? Впрочем, что такое «до», когда речь идет о времени? Тут уже необходимы новые смысловые конструкции, в которых прошедшее и будущее меняются местами. Можно ли сказать, например: «Я послезавтра неплохо пообедал»? Наверное можно при наличии машины времени. Вдруг я вспомнил об особой грамматической конструкции в иврите, называемой «прошедшее в будущем». Встречается она только в Танахе и теперь, находясь за тысячу лет до своего рождения, я задумался о том, что стоит за, казалось бы, невинной гримасой грамматики. Может быть такое «прошедшее в будущем» отражает иное, неизвестное нам взаимоотношение со временем? Но это был «большой путь», а я еще не прошел свой малый и мне следовало вначале подумать о делах насущных…

Аня осторожно проводит пальчиками мне по груди и лениво ищет мои губы. Месяц стыдливо спрятался за облака, зато Луна бесстыдно высвечивает в полумраке топленое молоко ее тела. Мы утомлены любовью и лежим в горнице сотникова дома, которую он отвел для молодых.

— Плодитесь и размножайтесь! — шепчет она мне в ухо — Ты понимаешь, что это означает? Ты читал Книгу? Ты ее понял?

Я читал Тору, готовясь к урокам Танаха в школе, читал не задумываясь, как моя мама наспех читала «Войну и Мир» перед уроком литературы. Но я помню эти слова, которые сказал Всевышний первым людям.

— Ее неправильно читают — продолжает шептать Аня — Это совсем не об Адаме и Еве, это обо всех нас. Мы с тобой первые люди и мы в раю.

Да, все правильно, сейчас мы не в тесной горнице с низким закопченным потолком. На самом деле это сад блаженства, это парадиз, «ган эден» и он здесь и сейчас.

— Но нельзя всю жизнь прожить в раю — продолжают шептать губы — Придется спуститься.

Да, завтра нам придется спуститься на землю и биться со Змеями и всадниками. Но Аню волнует иное.

— Плодитесь и размножайтесь! — повторяет она — Такое следует говорить только тем, кто в раю. Потому что детей надо зачинать в любви.

И снова она права, моя мудрая жена, моя маленькая девочка, моя любовь и мое счастье. Я осторожно беру ее ладошку и провожу по ней языком. Она тихо стонет и напрягает пальчики, выгибая ладонь наружу и выгибаясь вся. Мой язык следует изгибам ее тела и все повторяется. Мы обязательно спустимся на землю, но это будет не сейчас. Пока что мы в раю и продолжаем плодиться и размножаться.

Утреннее солнце сурово, оно будит меня и пытается разлучить нас. Но у нас еще есть время, милосердно предоставленное нам мадьярскими всадниками. Мы ломаем хлеб и пьем холодную простоквашу из погреба. Жена провожает мужа на войну.

— Мне следует плакать — говорит Аня — Но я не буду.

Андромаха плачем провожала Гектора за десятки веков до нас. А через двести лет после нас, Ярославна будет плакать по своему Игорю. Моя храбрая жена не плачет, ведь она знает, что женский плач убивает силы мужчин. Скоро я уйду на битву и она тихонько поплачет в уголке, замирая от холодного страха, а потом вытрет слезы и выйдет на люди с улыбкой.

— Я видела со стены, как ты бился с «соловьями» — шепчет она — Ты великий воин и ты очень смел. Но ты ненавидишь убивать и ненавидишь войну. Я знаю, ты не захочешь водить рати в бой, ты останешься со мной и нашими детьми. Ты будешь пахать землю, писать умные книги или строить города. Но сегодня особый день, сегодня ты защищаешь меня. Поэтому сегодня ты будешь убивать и лица убитых сегодня забудутся тобой.

Наверное, прошедшая ночь была ночью великих таинств и я открыл перед ней не только сердце, но и самые сокровенные мысли. Теперь она знает то же, что и я и говорит мои слова.

— Тогда ты не обернулся, не посмотрел на меня, и мне сразу стало за тебя спокойней. Не оборачивайся и сегодня, и мне будет легче на сердце.

Меня переполняет гордость. Ты, Гектор Троянский, и ты, Игорь Новгород-Северский! Завидуйте мне, вы, жалкие неудачники! Ни у кого еще не было и ни у кого не будет такой женщины!

Провожать меня Аня вышла уже не в девичьем, а в бабьем наряде: платок скрыл ее длинные прекрасные волосы, как и полагалось замужней женщине. Она шла степенно и плавно, опираясь на мою руку, а я с затаенной гордостью смотрел на такие же пары вооруженных воинов и провожающих их на стену женщин. Моя молодая жена была самой красивой и она это знала.

Мадьярское войско уже стояло на противоположном берегу реки. Пять сотен всадников. Казалось бы это не так уж много, но все пространство от вод Трубежа до синеющего вдали леса заполнили гнедые и вороные кони. Коней другой масти не наблюдалось, лишь впереди у самой воды жевал травку ослепительно-белый жеребец. Всадники стояли спешившись и не двигаясь, подняв вверх свои длинные пики и опираясь на них. Наконец один из них вскочил на белого коня и неспешно направил его к броду. За ним, по обеим сторонам последовали еще двое на иссиня-вороных скакунах.

— Пойдем — вздохнул Неждан.

Когда мы выходили из восточных ворот, трое всадников уже неспешно пересекали Трубеж, разбрызгивая воду на броде. По негласной традиции нас тоже было трое: сотник, Муромец и я, и свое оружие мы оставили на стене, сделав исключение лишь для кинжалов. Всадник на белом коне спешился и направился к нам, двое остальных остались верхом, наклонившись к гривам своих коней. Они были без знакомых нам длинных пик, лишь с кинжалами на поясе, как и мы.

— Шалом — приветствовал нас мадьяр.

Похоже, иврит, с легкой руки хазар, стал интернациональным языком общения между Степью и Лесом.

— С миром ли ты пришел? — спросил его Илья — И кто ты?

Я присмотрелся к венгру. Он стоял перед нами без шлема и без доспехов, в длинном кавалерийском кафтане, знакомом нам по встрече с венграми на Смородине. Длинные, когда-то черные, а сейчас полуседые волосы были заплетены в косу. На ногах воин носил изящные полусапожки с немного загнутыми носками, удобные в стременах, но не подходящие для длительных прогулок.

— Меня зовут Тархош из рода Акаши — спокойно произнес мадьяр — И я пришел не с миром.

Мой тесть, похоже, иврита не знал, но успешно делал невозмутимое лицо. Я тоже пока помалкивал. Разговор продолжил Илья:

— Откуда и куда вы идете и что вам надо у нас?

— Мы идем на заход солнца, в Паннонию, где нашли себе новую родину наши братья.

— Ну так идите, мы вас не держим и не будем препятствовать.

— Путь до Паннонии долог, а с нами наши семьи и кони. Их надо кормить и поэтому мы взяли золото в Булгаре, что на Итиль-реке. За это мы обещали ударить на Самватас, а Акаши не нарушают обещаний.

— Самватас? — не удержался я от вопроса.

— Так в Степи называют Киев-град — бросил Муромец через плечо по-полянски.

— Тебе не взять Киев — сказал я — У кагана Владимира большое войско.

— Владимира там нет — улыбнулся Тархош — Он повел войско на юг искать печенегов.

— Так ты союзник печенегов?

— Печенеги наши враги — он нахмурился — Они лишили нас наших степей. И поэтому, если я встречу печенега, то проткну его копьем. Но сегодня я буду делать то, за что взял золото. А ближайший брод через вашу реку здесь и сразу за ним хорошая дорога на Самватас.

Ну я бы не назвал эту дорогу хорошей, подумал я, вспоминая овраги и заросли орешника, но мадьяр вероятно имел ввиду какой-то другой путь.

— Пропустите нас и останетесь живы!

Почему-то он пристально посмотрел именно на меня. Неужели я — слабое звено? Но ему ответил съзоротай.

— Нас здесь для того и поставили, чтобы такие как ты не прошли на Киев-град. Мы будем биться и многие с обеих сторон не доживут до завтра — сказал Илья — Пожалей своих людей, отступись.

— Вы храбрецы, но вам не выстоять против наших шарканей — в его голосе мне послышалась грусть.

«Шарканями» он, по видимому, называл Змеев. Хороший он, по-видимому, человек, этот Тархош, совестливый. Жаль, что придется его огорчить, подумал я.

— Ну что ж, до встречи в Верхнем Мире. И да смилостивится над вами Иштен — сказал мадьяр и, повернувшись, пошел к своему коню.

Мы тоже повернулись и не стали смотреть, как всадники снова вздыбили воды Трубежа. Но в детинец вернулся один сотник, а наш с Муромцем путь лежал к двум малозаметным кустам, за которыми были спрятаны факелы, приготовлены трут и кресало и по бочонку первача нашей с Аней работы.

Тем временем за рекой запели трубы и мадьяры стали садиться в седла. Всадники выстраивались в несколько линий, готовясь к атаке. У нас в детинце тоже проскрипел рожок, это сотник подавал какой-то сигнал своим людям. Все мадьяры были уже в седле, когда за рекой пропели другой сигнал и ряды всадников раздвинулись пропуская кого-то. Это, выбрасывая когтистые лапы, и размахивая острыми головами, шли Змеи. Они шли один за другим, понукаемые поводырями в знакомых мне капюшонах. Брод их не остановил и гигантские вараны поплыли, руля длинными, извивающимися хвостами. Теперь, при свете дня, я мог их рассмотреть. Размеры обманчивы, особенно если сравнивать то что видел на экране телевизора с тем, что видишь воочию. Мне показалось, что мадьярский боевой дракон был раза в полтора длиннее самого большого из виденных мной в «Национал Географик» гигантских ящеров. Тем временем Змеи начали выходить на наш берег и мне удалось их сосчитать. Восемь голов! Не так уж плохо, а то я боялся, что их будет больше.

Теперь и всадники начали переходить брод. По пять за раз, они выезжали из шеренги и двигались по склону вниз, образуя колонну из пятерых стремя-в-стремя. Длинные пики, поднятые вертикально вверх, сливались в одного длинного гигантского ежа. Первые пятерки уже замутили воды Трубежа, когда Змеи начали подниматься по склону и я махнул рукой Муромцу. Теперь мне стало некогда смотреть ни на него, ни на Змеев, ни на всадников и я лишь надеялся что никто из них меня не подведет. Я вышиб пробку из своего бочонка и ароматная жидкость полилась в заранее заготовленный и присыпанный землей деревянный короб с плетеным из пеньки канатом внутри. В воздухе явственно запахло сивушными маслами, напомнив мне запах дешевого кукурузного виски. Опорожнив бочонок я поднял факел и кресало. Не зря же я неделями тренировался высекать огонь; кресало сработало, факел загорелся сразу и я поднес его к коробу. Самогон вспыхнул и от меня к Муромцу побежал скрытый присыпкой синий огонек. Теперь я видел, что и он не оплошал и такой-же синий огонек бежит мне навстречу. Змеи тоже не подвели, они злобно рвались с поводка и уже подползали к линии зажигательных мин. Лишь бы они, эти мины, сработали. И они сработали…

Адская смесь летучей нефти, селитры, серы и очищенного льняного масла, приправленная горящим самогоном, выбросила полосу черного дыма, сменившуюся рыжими языками пламени. Мины вспыхивали одна за другой и вот уже перед Змеями поднялась стена огня. Хорошо замаскированный хворост добавил жару и теперь между детинцем и бродом бушевал огненный вал. Я поднялся с колен и с фанатизмом огнепоклонника смотрел на это безумство: мне хотелось прыгать от радости и танцевать вокруг гигантского костра. Сквозь метущийся в огненном пекле воздух были видны, как сквозь матовое стекло, извивающиеся от боли гигантские ящеры, которые сбивали с ног и топтали своих поводырей. Огромный Змей прорвался сквозь пламя в мою сторону, заметался в панике, подобный огненной саламандре, размахивая обугленными обрывками сбруи, упал, дернулся два раза и затих. Четыре Змея, то ли оставшиеся невредимыми, то ли лишь слегка обожженные нашим псевдо-напалмом, рванулись в панике к спасительной воде, сметая на своем пути пятерки переправившихся и переправляющихся всадников. Истошно заржали кони, роняя всадников, лес пик смешался, развалился. Аккуратные пятерки на том берегу дрогнули и перемешались с не менее аккуратными линиями, боевые кони вставали на дыбы, ржали, бросались из стороны в сторону и лишь искусство наездников позволяло им удерживаться в седле. Атака захлебнулась, не начавшись.

Когда мы с Муромцем приблизились к детинцу нам навстречу выбежали Неждан, Добрыня и моя Аня. Неждан одобрительно кивнул, Аня смотрела только на меня, а Добрыня проворчал, глядя на трупы Змеев:

— Славные зверушки, стоило бы и нам завести боевых медведей.

Неждан неодобрительно покачал головой на такие легкомысленные слова:

— Рано радоваться, нам теперь надо готовиться к новой атаке.

Они повернулись и пошли обратно, медленно и тяжело, как люди сделавшие неприятную, трудную, но совершенно необходимую работу. Мы остались вдвоем на виду у всего детинца, Аня потянулась ко мне и положила руки мне на плечи, а головку на грудь. Ее прекрасные волосы давно выбились из-под женской повязки и свободно развевались по ветру. Наверное, это было неприлично для замужней дамы, но нам было все равно. Потом она подняла голову и снова посмотрела на меня: ее глаза лучились знакомым изумрудом.

— Ты мой муж! — сказала она.

Она хотела сказать, что я храбрец, умелец-алхимик, самый лучший в мире минер и победитель Змеев. А еще я был красавцем мужчиной и неутомимым любовником. И все это прозвучало в одном ее слове. Но вдруг глаза ее, и без того большие, расширились и в них появился испуг. Теперь она смотрела на что-то за моей спиной.

— Зме-е-ей! — прошептала она, заикаясь.

Я обернулся, заранее ощутив холодок в сердце от ее испуганного шепота. Это был один из тех монстров, что разметали атаку через брод и рассеяли первых всадников. Видно напрасно и рановато мы расслабились, понял я. Змей не атаковал, он бежал один, без проводника, волоча за собой упряжь, бежал в панике, но бежал прямо на нас с Аней. Ползать по земле, разливая самогонку и поджигая мины не слишком удобно в тигелее и при длинном мече или копье, поэтому все мое оружие оставалось в детинце. При мне был только метательный нож за поясом, от которого было маловато проку.

— Беги! — закричал я жене и толкнул ее в сторону детинца.

Она побежала, но бежала медленно, путаясь в своей длинной одежде и все время оглядываясь на меня. Из распахнутых ворот детинца к нам бежали вооруженные люди во главе с Добрыней, по-кинематографически медленно вытягивающим меч из-за спины. В тело варана воткнулась оперенная стрела, рядом взрыхлила землю вторая — оказывается Олешко тоже иногда промахивался. Но короткого железного наконечника было недостаточно чтобы остановить монстра, он только громко зашипел и понесся еще быстрее. Чудовище приближалось и бежало прямо на меня, но в последний момент решило меня обогнуть, заработав лапами быстрее прежнего и его, казалось, занесло на повороте так, что комья земли полетели из-под лап. Мимо меня промелькнуло крокодилоподобное тело и я машинально отметил бурые полосы на более светлой шкуре и обвисшие складки. Если он обойдет меня, то нагонит Аню, подумал я, следя за тем, как со мной поравнялся извивающийся хвост. За этот хвост я и ухватился, упав на него и больно уколов руки о гребень. Змей протащил меня еще несколько шагов и, повернув морду, из-всех сил хлестнул хвостом, вырвав его у меня из рук и ободрав мне ладони. Теперь гадина смотрела на меня маленькими безумными глазами, показавшимися мне кроваво-красными. Аня уже пробежала больше полдороги до ворот и мимо нее, мне на помощь, пронеслись ратники. Тогда она остановилась, взглянула на меня и в ее глазах, несмотря на расстояние, я увидел ужас. Прыжка Змея я не заметил, настолько быстро он мотнул головой, лишь почувствовал страшную боль в голени. Бестия вцепилась мне в ногу, сжав зубы мертвой хваткой, и так держала секунду или две, пока я выхватывал нож из-за пояса, а потом мотнула головой. Перед глазами вертелись красные круги, было нестерпимо больно и сквозь кровавый туман я увидел окровавленную морду с куском плоти, моей плоти, в зубах. И в эту морду, в злобный кроваво-красный глаз, я всадил свой нож, уже наполовину потеряв сознание от шока и боли. Змей распахнул пасть дыхнув на меня отвратительной гнилью и показав желтые зубы, но ни укусить, но закрыть ее не успел, рухнув на землю, истошно вереща и вращая всеми четырьмя лапами, как заводная игрушка на холостом ходу. Похоже было, что лезвие моего ножа проникло в мозг, или что там было в этой отвратительной морде? Ко мне уже подбегали люди и Добрыня отсек Змею голову одним ударом своего двуручника. Меня подняли на руки, хотя я и не просил, прижали к ноге, или тому, что от нее оставалось, какую-то тряпку и понесли в детинец. Потом Аня взяла меня за руку своей теплой ладошкой и боль стала покидать меня, но земля почему-то начала кружиться и сразу кто-то погасил свет.

Очнулся я в детинце, когда Улада бинтовала мне голень чистой тряпкой. Я повернул голову и успел увидеть, как в безумные глаза моей любимой возвращается разум. Мой взгляд отметил, как на серии моментальных фотографий: струйку крови из закушенной губы, побелевшие костяшки пальцев на судорожно сжатых руках, мертвенную бледность лица.

— Ну что ты, родная — шепнул я — Что мне, твоему мужу, какая-то жаба.

И с радостью увидел, как румянец возвращается на ее прекрасное лицо. Улада закончила бинтовать мне ногу и я увидел, что из-под серой тряпки торчат какие-то листья. Я попытался встать и заорал от боли и радости: оказывается, у меня все еще оставалась левая нога и я даже мог стоять, хотя боль была адской.

Я попытался добраться до стены, опираясь на Аню и Уладу и мне это удалось. За рекой снова прозвучал сигнал, потом другой. Там носились всадники, снова выстраиваясь в линию и я увидел белого коня и всадника на нем, проносящегося вдоль строя. Мадьяры готовились к новой атаке. За воротами Неждан строил своих ратников, выталкивая вперед тех, у кого были хорошие копья на ясеневых древках. Он увидел меня на стене, оставил своих людей на Муромца и подошел.

— Жить буду — сказал я на его немой вопрос — Где мое оружие?

— Куда ты с такой ногой? — проворчал Неждан — Ты уже сделал свое дело, Арье-Лёв. Теперь мы будем делать свое. Жаль, что давно не было дождей.

Я вопросительно посмотрел на него.

— Если попробуем отсидеться в детинце, то они сожгут Заворичи. Придется биться в поле. Ну ничего, не впервой!

И он невольно дотронулся до шрама поперек лица. Я никогда еще не слышал, чтобы немногословный сотник произносил так много фраз подряд. А теперь он явно хотел сказать еще что-то и не решался. Потом он сделал шаг вперед и положил мне тяжелую руку на плечо.

— Ты еще не знаешь, как хорошо быть отцом дочери… — голос его звучал необыкновенно мягко и даже шрамы на лице, казалось, разгладились и побелели.

Пристально взглянув мне в глаза, он закончил:

–… А теперь у меня есть еще и сын!

Повернувшись, сотник пошел к воротам тяжелой походкой, более не оборачиваясь. А ведь у меня никогда раньше не было отца… Ходить я мог с большим трудом и приходилось наблюдать за битвой со стены, вместе с женщинами и детьми. Мне оставалось только смотреть и я смотрел.

Неждан привел свою неполную сотню на пригорок над бродом, туда, куда неизбежно ударят колонны всадников. Венгры уже начали снова переходить реку, все теми-же пятерками, как и во время первой, змеиной, атаки. Сейчас они выстроятся внизу и, по команде Тархоша, начнут разгонять коней. Вот и он сам, на своем белом скакуне, снова проносится перед строем и снова выстраивает их, как и на том берегу. Здесь у них меньше места для маневра, но ему удается поставить всадников по два десятка в ряд. Как плотно они стоят, задевая друг-друга стременами и как нам это на руку. Нежданово построение наверху, казалось бы, дает ему преимущества, но это преимущество обманчиво, ведь копья ратников, при отражении конной атаки будут смотреть вниз и их не удастся упереть в землю. Тархош это наверняка понимает, но понимает и Неждан. Мы ждем совсем другого.

Вот всадники начали движение, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Их еще не так много на нашем берегу, рядов пять по двадцать в ряд — сотня. Остальные продолжают рвать копытами воду Трубежа. Быстрее, быстрее… Длинные пики опущены, головы в островерхих шлемах пригнулись к шеям коней, над головами некоторых развеваются конские хвосты как у роханских всадников из «Властелина Колец». Это красиво и жаль разрушать такую красоту, но придется. Цепочка «ежей» выползает незаметно, я ее не вижу, лишь знаю, чувствую ее невидимое движение, направляемое рукой Куэрчи.

Ряды всадников ломаются так резко, как будто по ним ударили огромной невидимой дубиной. Снова ржут кони, падая и подминая под себя мадьяр и падает белый жеребец Тархоша. Передний ряд венгерской кавалерии повержен, а остальные рассеяны и всадники с трудом удерживают коней. И вот уже на них с холма медленно, чтобы не потерять строй, движутся ратники Неждана, ощетинившись копьями. Быстрее, быстрее, пока мадьяры не опомнились. Дождя давно не было и пыль окутывает поле битвы, мне ничего не видно. Зато хорошо видно то, что происходит за рекой. Венгры в смятении, их ряды снова смешались, всадники беспорядочно носятся вдоль реки. Сейчас бы по ним ударить!

Я заметил, что в последнее время слишком многие из моих желаний исполняются. Надо бы быть поосторожней, но сейчас нам необходима эта моя, вряд ли существующая магия. И она срабатывает. Едва слышно надрывно зудят дудки и из леса выходят ратники Зосимы. Малый воевода молод, но опытен и хладнокровен, в нем явно проснулся полководец, каким-то шестым чувством слышащий и понимающий симфонию битвы. Он знает — надо ударить в правильный момент, не минутой раньше и не минутой позже. Сейчас именно тот момент и зосимовцы строятся на опушке.

Но и мадьяры опытные воины и Тархош тоже слышит музыку боя. Он вырывается из схватки у брода и, на чужом гнедом коне, перебирается на левый берег Трубежа. Вот он уже на том берегу и снова скачет вдоль строя, выравнивая всадников. Сейчас он построит новую линию атаки, фронтом к лесу. Через несколько минут венгры выстроились на прибрежном лугу и вновь стали медленно разгонять своих коней. Рядом со мной дружно ахнули женщины. Я обернулся и встретил ждущий взгляд Анюты.

— Безумцы — с уверенностью, которой не ощущал, сказал я — Им не пробить «стену щитов».

Наверное, я обладаю магией слова, подумалось мне, потому что события начали развиваться именно так, как я сказал. У Зосимы было слишком мало людей, чтобы выстроить каре, о котором он, скорее всего, не имел представления. Не доставало их и для того, чтобы выставить полноценную македонскую фалангу в восемь рядов, потому что ему нужно было охватить большой фронт и защититься от атак с флангов. Поэтому он поставил своих ратников в два ряда, причем только первый был плотным, второй отстоял от него на несколько шагов и был вооружен не копьями, а неизвестно откуда взявшимися гизармами и бердышами. Еще два десятка бойцов остались в резерве. Сам Зосима наблюдал за боем с правого фланга, встав за второй линией: несостоявшийся анин жених был хладнокровным полководцем, несмотря на свою молодость. Тархош смог бросить на них две сотни всадников, все остальные были заняты в атаке на детинец.

Я видел, как конная лава постепенно разогналась, длинные пики опустились и ударились о щиты первого ряда ратников с выставленными вперед и упертыми в землю копьями. Полетели наземь кони и всадники, взлетели в воздух разбитые щиты зосимовцев. Полностью разбить «стену щитов» мадьярам не удалось: ратники Зосимы выстояли, но несколько всадников провались сквозь строй, тут же сомкнувшийся за ними. На них навалились бойцы второй линии, подрезая коням сухожилия своим оружием и стаскивая всадников с коней. Вскоре стена пыли заволокла заречье и я уже ничего не мог разглядеть, но почему-то мне было спокойно за зосимовский отряд. Тархош явно допустил ошибку пустив в дело кавалерию — его воины имели бы больше шансов спешившись.

Повторялась история наполеоновской конницы под Ватерлоо, брошенной маршалом Неем в бессмысленную атаку на британскую пехоту и разбившуюся о бело-красные каре англичан. Трагедия, подобная так красочно показанной в старом фильме Сергея Бондарчука, свершалась сейчас прямо перед моими глазами, хоть и в меньшем масштабе, но зато воочию. Но до сражения при Ватерлоо было еще восемь с половиной веков, а мои братья сражались здесь и сейчас и я ничем не мог им помочь.

На нашем берегу кипел бой и в пыли лишь проскакивали люди, кони и оружие; разобрать что-либо было невозможно. Немного поодаль был еще один пригорок и на нем стояли трое. Олешко, сын Радонега, по прозвищу Попович стоял неподвижно, держа рукоять своего лука в левой руке и эта рука была почти так же неподвижна, как и вся его фигура. А вот правая рука ходила взад и вперед непрерывными монотонными движениями: выхватить стрелу из колчана на левом боку, зацепить тетиву, оттянуть за ухо, выстрелить. Это было похоже на непрерывно работающую мельницу. Стрела за стрелой летели вниз и вот колчан опустел. Но у ног стрелка лежали еще два колчана и мельница Куркуте снова заработала. В Олешко, казалось, исчезли человеческие черты: теперь это был механический автомат-андроид, машина убийства. По обе стороны от него стояли Добрыня и Куэрчи с обнаженными кривыми мечами, двуручным самурайским у Добрыни и более коротким, одноручным, у печенега.

Среди мадьяр оказался еще кто-то кроме Тархоша, понимающий музыку боя. Наверное, урон, понесенный ими от стрел был велик и к холму, на котором стоял стрелок уже бежали спешившиеся враги. Похоже, что-то случилось с луком, так как плечи Куркуте безвольно повисли, распрямившись. Это лопнула тетива, не выдержавшая непрерывной стрельбы и Олешко гнул свой лук, натягивая запасную. Венгры уже были близко и двое с кривыми мечами бросились им навстречу. Брошенный венгром дротик сразу пробил грудь печенега, но он продолжал бежать вперед, пока не пронзил своим кривым мечом убившего его врага. Оба они, уже мертвые, еще некоторое время стояли неподвижно, подобно некоей скульптурной композиции неизвестного автора.

Я видел Добрыню, окруженного со всех сторон мадьярами. Его кожаный пояс слетел или был разрублен, и обрывки порванной длинной рубахи развевались из-под короткой кольчуги, как экзотическая древняя одежда. Он размахивал своим кривым самурайским мечом, рубя и коля во все стороны и был сейчас удивительно похож на Сайго Такамори с картины в токийском музее: «Сражение на холме Уэно». На какое-то время он исчез из виду, полностью окруженный врагами, а потом я увидел как его поднимают на копья. Кажется я заскрипел зубами, нечаянно наступил на раненую ногу и застонал от боли. Снова красные круги поплыли перед глазами, а когда я снова смог видеть, то увидел как в кучу оставшихся в живых врагов врезался Муромец…

«Куда махнет — там улица, отмахнется — переулочек» — вспомнилось мне из детства. Оказывается, это было не совсем преувеличением. Нет, он не размахивал огромным, неподъемным мечом, как в старых советских фильмах, да и враги его были умелее кинематографических злодеев. Муромец вовсе не шел степенно и мощно, напротив, он скользил сквозь мадьяр быстро и легко, как горячий нож проходит через кусок масла. Тускло поблескивали два коротких клинка в его руках и очередной венгр лишь удивленно рассматривал кровь, льющуюся из разрезанного горла, груди или бедра. Да, у Горного Старца учили хорошо, в том числе и анатомии.

Олешко торопливо натянул тетиву и мельница снова заработала. Теперь я тоже начал понимать музыку боя. Все также бились неждановцы перед бродом, Илья приканчивал последних мадьяр, убивших Добрыню и Куэрчи, за рекой тоже продолжался бой. Но что-то уже необратимо изменилось в сражении. Прошла еще минута или две и венгры по нашу сторону реки побежали. Они не бросали оружия, но все же отступали, огрызаясь на неждановцев. Им вдогонку летели стрелы, даря тела водам Трубежа и лишь немногие выбрались на тот берег. Пыль там, где бились зосимовцы рассеялась и я увидел два войска, стоящие друг напротив друга. Ратники малого воеводы так и не разомкнули «стену щитов», которая стояла теперь намного ближе к нам и была короче вдвое: от отряда Зосимы осталось меньше половины. Венгров все еще было больше, но они уже не рвались в бой и молча стояли, пешие и конные, напротив наших ратников.

Заворичи: узнаю, что такое Л-энергия

Странный это был разговор, напоминающий, наверное, беседу Сигэмицу и Макартура на борту линкора «Миссури»… Мы встретились на броде через Трубеж. Остатки зосимовой сотни уже перебрались на наш берег, унося своего раненого командира: то ли Зосиме изменило хладнокровие, то ли схватка дошла до последней линии, но и он получил удар копья в бок. С нашей стороны пришли трое: Алеша, Муромец и я, причем опирался я на копье, которое с помощью наспех прибитой перекладины превратили в подобие костыля. С копьем мне было спокойнее: Тархош был опасен, а теперь еще наверное и зол. Его конь стоял по брюхо в воде брода: на западный берег ему теперь ходу не было. Нет, он не был зол, лишь мрачен и подавлен: Тархош признавал свою вину, хотя таких слов и не прозвучало.

— Мои мадьяры храбрые и умелые воины, у нас лучше броня и нас было больше — недоумевал он — Почему же мы разбиты?

— Тебе, унгарин, стоило бы биться в поле с войском ищущим добычи, а ты пошел на защищающих свой дом — пояснил Муромец — Разве тебе неизвестна разница?

— У нас давно уже нет дома — мадьяр опустил глаза — Теперь я понял.

— Откуда у вас Змеи? — поинтересовался я — И кем были их поводыри — эти люди в капюшонах?

— Это жрецы Хадура, бога войны — ответил он — Они из далекой страны на восходе, как и их чудища. Я рад, что ни тех ни других больше нет. Хадур получил свою жертву.

— Уходи, унгарин — сказал Муромец — Уводи своих людей как можно быстрее, пока мне удается удерживать своих от мести. Уведи своих женщин и детей.

— Вдов и детей — мрачно уточнил Тархош — Мы уйдем сейчас же, уйдем на север.

— Почему не на запад? — спросил я — Мы вас пропускали до битвы, пропустим и сейчас.

— Нам больше нет пути в Паннонию. Кому мы там нужны без наших шарканей? Теперь мы будем искать пустые земли на студеном море. Прощайте!

Он развернул коня, с трудом действуя левой рукой; правая висела плетью вдоль тела и на ней запеклась кровь.

— Что за рана у тебя на ноге, хазарин? — спросил он, повернув голову через плечо.

— Буду жить — усмехнулся я — Это твой шаркань постарался.

По лицу Тархоша пробежала тень.

— Мне очень жаль — непонятно сказал он — Да пребудут с тобой твои боги!

Теперь у него был под седлом вороной жеребец. Всадник и конь взобрались на невысокий левый берег, Тархош взмахнул рукой и оставшиеся в живых всадники двинулись рысью к синеющему неподалеку лесу. За ними потянулись крытые фургоны с сидящими на козлах женщинами, выглядывающими детьми и привязанными запасными лошадьми. Они шли еще долго в полной тишине: ни посвиста, ни крика, ни детского смеха, ни конского ржания. Потом Лес поглотил их навсегда…

Заворичи хоронили своих и чужих. Оставшиеся в живых: немногие невредимые и более многочисленные легкораненые копали большой ров, в котором нужно будет, без каких-либо почестей, захоронить тела мадьяр, «соловьев» и змеев. Потом придет время для братской могилы наших бойцов, а пока женщины обряжали их и творили молитвы: кто Перуну и Маре, а кто Иисусу. У нас больше не было ни жрецов, ни священников и людям приходилось говорить с богами без посредников.

Я смотрел на это сидя на холмике, там где Добрыня и Куэрчи приняли свой последний бой. Заворичи стали мне домом и я уже узнавал некоторых из вдов. Вот подошла жена Куэрчи с младенцем на руках. Нет, поправил я себя, это вдова печенега смотрит сейчас в его мертвые глаза. Рядом с ней встал кузнец Глеб с перевязанной рукой — ополченцы не выдержали и пришли на помощь ратникам Неждана. Кого они провожают? Печенега? Раба? Или степняка, нашедшего себе дом в Лесу, как нашел его я, израильтянин, за тысячу лет до своего рождения? Что оставил после себя Куэрчи? Сына? А ведь это не так мало. Пусть его генотип разбавится, растворится в миллионах других, но не исчезнет и будет время от времени рождать темноволосых смуглых русичей с нависшими бровями степняка. Подошел Алеша, молча сел рядом со мной. Он так и просидел не произнеся ни слова и я был ему за это благодарен. Потом пришла Анюта и сказала, что отец зовет меня.

Мы с Аней стояли около умирающего сотника. Неждан не смотрел на дочь. Он смотрел только на меня, только я был ему нужен в его последние минуты и я знал почему. Дротик пробил легкое и на губах умирающего пузырилась розовая пена. С трудом приподнявшись на локтях он попытался что-то сказать, но я разобрал лишь хриплое и вопросительное: «Ты!? Ты!?». Он пошевелил рукой, поймал мою ладонь и крепко, так что я вздрогнул от боли, сжал ее.

Понять сотника было нетрудно и я ответил так же невнятно:

— Клянусь! Навсегда! До конца моих дней!

Он меня расслышал и тоже все понял, шрамы на его лице побледнели, морщины разгладились. Теперь он мог позволить себе посмотреть на дочь перед смертью… А потом он уронил голову на траву и закрыл глаза. Спасибо тебе, отец, ведь с некоторых пор я невзлюбил закрывать глаза умершим.

Погибших при защите детинца мы похоронили в братской могиле и лишь для Неждана и Добрыни сделали исключение. Над телом будущего былинного богатыря мы насыпали, нет, не курган, а лишь небольшой холмик на высоком берегу Трубежа. Подошел Илья и воткнул в свежую землю самурайский меч. Рядом с Добрыней мы зарыли и Неждана. Улада нашла где-то большую гранитную плиту, неизвестно как очутившуюся в левобережных лесах, и я провел много часов, выбивая на ней имя и годы жизни. Раненая нога болела до потемнения в глазах, все сильнее и сильнее, порой я промахивался по зубилу и надпись получалась неровной. Так и остались на берегу два холмика: один с гранитным монументом и корявой надписью на нем и другой — с торчащей из земли длинной рукоятью японского двуручника. Там, перед этими могилами я снова упал, потеряв сознание…

Очнулся я в горнице сотникова дома, моего дома. Я лежал на лавке, голый и укрытый одеялом, и на меня, с осунувшимся и побледневшим лицом, смотрела моя Анюта. Некогда изумрудные глаза смотрели сейчас на меня мутной болотной зеленью, замутненные многочасовыми слезами. Я уже давно вернулся из боя и теперь она могла плакать вволю, но я не хотел ее слез.

— Ну что ты, родная — сказал я ей — Я просто очень устал и переволновался. Ведь в моем мире мне не доводилось сражаться.

Это была ложь и, кроме того, безумно болела раненая нога, ясно давая мне понять, в чем причина моего недомогания. Я попытался улыбнуться, но получилось у меня наверное плохо, потому что она закрыла лицо руками и отвернулась. Наверное, чтобы опять поплакать — у меня сжалось сердце.

— Посмотрим-ка твою рану — это была Улада, которую я до сих пор не замечал.

Она откинула одеяло, размотала тряпичную повязку и стала мять мне голень, а может и то, что раньше было голенью, потому что боли от ее нажатий я не ощущал, хотя нога болела непрерывно. Я с трудом приподнялся на лавке и взглянул на то, что должно было бытьа моей ногой. Большая ее часть была цела, но вокруг раны на голени расползалось большое пятно подозрительных желто-зеленых оттенков, которое очень мне не понравилось. Пахло от моей раны тоже далеко не розами. В горницу вошел Илья.

— Шалом, Арье — сказал он на иврите — Я привел ту, которая может тебе помочь.

Следом за ним вошла Веда, совсем не удивив меня своим приходом. Не здороваясь и не обращая ни на кого внимания, она деловито прошла ко мне, села рядом и начала мять мне рану такими же, как у Улады профессиональными движениями. Ее приход, казалось, разрядил атмосферу, привнес ощущение надежды и Аня перестала плакать.

— Это чемерь, отрава — сказала Веда.

Анюта тихо вскрикнула, а Улада вздохнула так глубоко, как будто долго не дышала прежде. Неужели вараны ядовиты? Никогда не слышал о таком, но и ящеров такого чудовищного размера я тоже не видел ранее.

— Нет, Лёва — прошептала Веда, в очередной раз прочитав мои мысли — Змеи не ядовиты. Это жрецы Хадура мазали им зубы отравой. Хорошо, что их больше нет, ни Змеев, ни жрецов.

Она посмотрела на меня и в ее светлых глазах я увидел грусть и еще что-то, что невозможно было идентифицировать. Ведунья стала водить рукой, делая пальцами круги у меня над раной и время от времени стряхивая с них что-то невидимое, как будто на ее пальцы налипало нечто неприятное и скользкое. При этом она шептала что-то неслышное и время от временя сплевывала в сторону. Постепенно боль начала ослабевать, а красные круги перед глаза побледнели и пропали. Сама Веда выглядела бесконечно усталой и на ее лице прибавилось морщин.

— Ну вот, я сделала, что смогла — сказала она и добавила виновато — Вот только могу я слишком мало. Боюсь я, Лёва, что отрава сильнее, чем я.

— Научи меня, великая! — храбро попросила Улада, но я видел, что она смертельно боится Веду.

— Ты не сможешь, знахарка — мягко ответила ведунья — Это не твое, ведь тебе придется отдавать слишком много жизни. Лечи лучше травами.

— Я отдам жизнь! — упрямо воскликнула Улада.

— Я отдам жизнь! — эхом повторила Аня.

— А я не приму! — не менее упрямо заявил я тоном, закрывающим дискуссию — Да и незачем. Мне уже много лучше.

Мне действительно было лучше, я попытался встать и у меня получилось. Вот только Веда продолжала смотреть на меня с жалостью.

— Я пойду — сказала она — Илиас меня проводит.

Ковыляя, я дошел до двери и слышал, как она прошептала Муромцу:

— Прости меня, Илюша!

Веда не переставала меня удивлять. Вот и сейчас она назвала Элияху из Мурома тем именем, которое дал ему я. А еще я смутно догадывался, за что она просила прощения…

На следующее утро жители Заворичей снова собрались на вече, только на этот раз в толпе преобладали женщины. Нам предстояло выбрать командира гарнизона, нового сотника и все лица почему-то были обращены в мою сторону, может быть и потому, что мы с Муромцем и Зосимой стояли на стене. Зосима уже поправлялся, благодаря Уладе, но был еще слаб и незаметно, чтобы не потерять авторитет, держался за частокол, чтобы не упасть. Честно говоря, я тоже последовал его примеру, не надеясь на раненую ногу. Моя Анюта стояла внизу, рядом с Алешей и Глебом и ее глаза сверкали изумрудом в лучах утреннего солнца.

— Ну что ж, вече? — спросил Муромец — Кого вы хотите сотником?

Народ по привычке безмолвствовал.

— Кагана здесь нету — продолжил Илья — Так что вам решать.

— А что тут решать? — раздался звонкий голос Улады — Арье-Хазарина хотим! Заодно и лекарь будет у нас, как сам-то он поправится.

Толпа одобрительно зашумела. Особенно усердствовали женщины, а мужчины лишь одобрительно покашливали.

— Ерунда! — сказал я растерянно — Зосима лучше подходит. Или Элияху!

— Я княжий человек — отмахнулся Зосима — Мне войско водить, а не вдовам слезу утирать. Да и нет у меня корней в Заворичах.

При этом он невольно посмотрел на Анюту. Да, у меня теперь были корни в Заворичах, ведь здесь был мой дом, здесь была моя жена и здесь я похоронил отца. Значит мне теперь и утирать вдовьи слезы? Примерно так я подумал, но, разумеется, ничего этого не сказал и посмотрел на Илью.

— Не смотри на меня так — сказал он — Мы теперь с Олешко вдвоем остались и наше место — Лес и Поле. Мы с ним оба съзоротаи и съзоротаями умрем, а ты хоть и был неплохим съзоротаем, но уже перестал им быть. Теперь ты сотник.

— Но я не хочу! — вырвалось у меня.

Я действительно не хотел. Мне хотелось просто жить в этом мире, где у меня была моя любимая и где должны были родиться наши дети. Я мог бы пахать землю или пойти в помощники к Глебу. Я бы напряг память и вспомнил бы, как варят легированную сталь и мы бы с ним прославились на всю Евразию. Впрочем, нет: нам бы тогда в основном заказывали оружие. И что бы я не придумал, какие бы технологии не принес в этот мир, их все равно будут в первую очередь использовать для убийства. Можно было бы предвосхитить Гутенберга, начать печатать книги и обучать грамоте деревенских ребятишек. Но ведь тогда на меня ополчатся все попы, раввины и жрецы всевозможных богов, на привилегии которых мы посягнем и нас с Аней весело сожгут на костре, а Веда будет грустно смотреть на это своими светлыми глазами. Еще можно было бы пойти ниже днепровских порогов и построить там большие, прочные парусники, шхуны с косым парусным вооружением, которым так легко управлять вдвоем. И мы с Анютой обошли бы полмира под парусом, увидели бы девственные тропические острова, не отягощенные пятизвездочными отелями. Мы бы…

— Ты что, думаешь это ты так хорош — шипел мне Муромец в ухо — Да просто никого другого больше нет. Скорей, не заставляй людей ждать.

Он все врал, княжий лазутчик и шпион и будущий первый былинный богатырь. Внизу стояли и другие мужчины, раненые, как я, и немногие уцелевшие. Но смотрели все почему-то на меня и их действительно не следовало заставлять ждать. Я не хотел быть сотником и не хотел воевать. Но у меня была жена и был дом в Заворичах, доставшийся по наследству от поздно обретенного и рано ушедшего отца. И этот дом надо было защищать. Люди смотрели на меня и ждали, ждали одного, вполне определенного ответа и я знал, что иного они не примут. Аня тоже смотрела на меня и в ее глазах была грусть: она не хотела, как и я, но и она ждала того же, что и все. Тогда я сделал шаг вперед, чтобы дать им этот ответ, но тут заклятие Веды перестало действовать и на меня снова накатила красная муть…

— Зеркало, во имя Мары! — донесся до меня далекий голос Ани.

Крепкие руки взяли меня с двух сторон и бережно повели куда-то. Через ядовитую пелену я разглядел ворота детинца, неподвижного Змея с отрубленной Добрыней головой и Зеркало перед воротами. Толпа образовала полукруг, меня вывели вперед и я увидел в стекле мутную картину лаборатории: шкафы и Эйтана. Зачем это? Почему? Что происходит? Я пытался что-то сказать, но то ли так и не смог ничего произнести, то ли меня не слушали.

— Арье! — кричал в Зеркале Эйтан — Тебе надо вернуться, немедленно вернуться! Ты погибнешь, умрешь там, а здесь тебя вылечат!

— Нет — прохрипел я — Я остаюсь.

— Идиот! — заорал он — Кому нужна твоя смерть? Давай скорей, пока Рои держит канал. Нам только нужна Л-энергия на твоей стороне. Ну же! Давай!

Вселенная вертелась перед моим взором, голова соображала плохо и я никак не мог понять, что ему от меня надо. Мое место было здесь, рядом с ней, живым или мертвым, тушкой или чучелом. Эйтан в зеркале повернул голову и нервно спросил:

— Ну как?

— По нулям — отозвался едва слышный голос Рои.

Тогда Эйтан проорал еще громче только одно слово:

— Ханна!

Она вышла вперед, споткнулась о труп Змея и переступила через него, как переступают через бревно.

— Мара! Мара! — закричала она звонким голосом — Ты не возьмешь его! Я не позволю! Пусть он не достанется мне, пусть! Но и ты его не возьмешь! Я не дам! Отпускаю тебя, любимый мой! Лёв! О, Лёв!

Она замолкла. Прошла минута или две или больше. У меня кружилась голова и все расплывалось перед глазами, но что-то начало происходить в полной тишине. Молчали воины, молчали женщины и дети детинца, не понимая, что творится, но не решающие сдвинуться с места. Перед нами пересекались времена и вселенные, рушились и снова возникали миры и все это крутилось перед моим помутневшим взором, а в центре мироздания на меня яростно и страстно ярким изумрудом глядели единственные в мире глаза. Неожиданно стены детинца начали скрываться в серой пелене «Случайного Соединения» и эта пелена размывала реальность и забирала от меня мою Анну, мою Ладиславу, мою Ингимюнду.

— Нет! — закричал я — Не смей! Не надо!

— Иди, мой ненаглядный, иди. И живи, только живи! — донесся до меня ее охрипший голос и мир стал таять вокруг меня.

В этот миг я понял, что такое Л-энергия…

Часть III. Тысячу лет тому вперед

Нарушив безвременья сон

Прийти туда, где ты одна

Где в единении сторон

Перемешались времена

И там, в таинственном «нигде»

Ты обнаружишь, наконец

На перекрестии судеб

Пересечение сердец

Пересечение людей

Пересечение имен

Пересечение идей

Пересечение времён

…Дымились сожженные приборы, что-то горело в шкафу из которого меня вытаскивали, горели другие шкафы, горели кабеля, горело все. Двое парней в синих халатах пытались поднять Рои и все время роняли его, а он повторял как мантру:

— Какой выброс! Боже мой, какой выброс! Кто нибудь успел замерить?

В этом всеобщем хаосе неповрежденными оставались лишь мой ноутбук и уже подключенный к нему экран во всю стену. Мне вкололи адреналин, попытались перевязать рану и кто-то уже втыкал иглу капельницы в запястье, но адреналин прояснил мое сознание и я, разбросав их всех, на одной ноге бросился к своему ноутбуку и остановился на полпути, заметив огромный монитор. Моя Аня все еще была там. Ее глаза глядели на меня зеленым бархатом через тысячу лет, стремительно темнея.

— Лёв, Лёв — шептала она — Ты жив! Как хорошо-то! А ведь я не буду жить без тебя. Прости меня! Прости!

Я знал, чувствовал, что это не форма речи. Она ничего не сделает с собой. О, нет! Она просто перестанет есть, пить, перестанет дышать, если меня не будет рядом. Я беспомощно посмотрел на Эйтана, которой столь же беспомощно смотрел на останки аппаратуры.

— Анюта, любимая — шептал я в микрофон бессмысленные слова — Не отчаивайся, все будет хорошо. Мы тут что-нибудь придумаем.

Я обернулся к Эйтану и завопил:

— Ведь должен же быть выход! Должен!

Но мне ответил не он, а Аня.

— Я знаю, что делать — ее голос был неестественно спокоен — Я ничего не боюсь, Лёв, ничего… Зеркало!

Теперь она обращалась не ко мне, а к магическому артефакту, созданному неизвестно кем и неизвестно где.

— Во имя Мары! Святые Михаил и Горги! Сварог-творитель! Один-отец! Матерь Божья!

Вы видели когда-нибудь женщину в страхе потерять самое дорогое, что у нее есть: ребенка или единственного мужчину? Вы не видели! А я видел. Это самое устрашающее зрелище в нашем и в не нашем мире. Это — безумная, всесокрушающая сила и нет ей преград. Сейчас этот самум, этот могучий торнадо бушевал на огромном экране. Аня выкрикивала имена, смешивая воедино христианских святых, славянских, скандинавских и еще каких-то неизвестных мне богов. Она взывала!

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Славься, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя (лат)

2

Доброе утро, приятель, как дела, утро доброе, слава Аллаху (араб.)

3

Начало любого благословения, здесь — на пищу (иврит)

4

Июнь (слав.)

5

Здесь и далее — выдержки из подлинного текста «Киевского письма» в вольном переводе.

6

Так назывался период до и сразу после Войны за Независимость, когда каждое поселение было самостоятельной боевой единицей.

7

Также известен как Авиценна.