Невидимая книга. Сто лет вечности

Марк Лерам

Наши далекие-далекие беззаботные потомки страдают только от сострадания к нам, своим предкам, что жутко жили и умирали тысячи поколений до них. Но и от сострадания есть лекарство, ведь всемогущие существа будущего могут сделать вечными всех людей прошлого… К главному герою приходит его далекий потомок и предлагает вечную жизнь в смертном теле…Все люди вечные, просто забыли об этом. Да, вечность странная, но дареной вечности в сингулярность не смотрят… Или смотрят?..

6. Старый схрон

Просветление, как водится, пришло внезапно, но не на пустом месте. Это только подростки, читая биографии великих людей, могут думать, что открытия вроде периодической таблицы, «эврики» Архимеда или пенициллина произошли по «счастливой случайности» или по «случайному озарению». Не бывает так.

У любого осознания, даже не очень большого, была предварительная работа, которая иногда незаметна.

Вот и мое понимание пришло неожиданно, но совершенно не на пустом месте. Я размышлял о вопросе, который от меня требовал Анатолий Потапович, почти две недели. Не все время, но постоянно.

И вот, я сидел в туалете и листал календарь на смартфоне, пытаясь вспомнить привлекательные точки-события из прошлого, что случились до появления у меня прибора вечности. Каким волнительным был первый поход с друзьями без взрослых в четырнадцать лет. С палатками, гитарами, консервами. И, самое главное, с девочками. Пусть всего лишь в ближайший лес, но с ночевкой!

Хотел бы я снова там оказаться? Да. И дату помню. На майские праздники это было. Число даже помню, и время выхода из дома, потому что собирались рано, на первую электричку в пять утра.

Как сейчас помню нашу толпу подростков на перроне, с огромными рюкзаками.

То есть знаю временную точку до минуты!

Я пролистал календарь в тот давний год, нашел дату и время подъезжающей электрички. Именно такой кадр остался у меня в памяти особенно ярко. Если уж такая точная точка не сработает, то значит никакие точки в прошлом не работают. Точнее просто невозможно. Я поставил отметку, написал «первый поход с друзьями из школы без взрослых с палатками». И так мне захотелось прямо сейчас там оказаться!

И тут словно «бум» какой-то в голове произошел, увязавший все предпосылки, так долго собиравшиеся из намеков Анатолия Потаповича, из собственных вопросов, из размышлений, не доведенных до конца.

А ведь я могу! Да, я могу оказаться там прямо сейчас! Не обязательно дожидаться смерти. Мой Сострадатель из будущего сказал, что я могу в любое время переместиться в любую отмеченную точку. Но вряд ли это отменит потерю памяти, необходимую для перехода. Да, я окажусь там, на перроне с друзьями, на мгновение пожму плечами, удивившись, почему мне кажется все вокруг таким знакомым и уже пережитым, а дальше пойдет моя обычная жизнь… без машинки времени и без памяти о ней. И возникает вопрос: кто будет доживать ту оставшуюся жизнь, которая должна была идти после моего первого перехода?..

У меня были большие планы на сегодняшний выходной, но я выскочил из туалета, из квартиры и понесся к двери соседа снизу.

Анатолия Потаповича как на зло не было дома, но это меня не остановило. Я побежал дальше, вниз.

Он сидел на привычном месте у подъезда. Да, у стариков нет особой разницы между буднями и выходными. Привычки в старости заменяют рабочий график.

— Я нашел вопрос!

— Давай, слушаю.

— Если первоживущие могут в любой момент начать скользить по точкам, то кто живет после первого скачка? — спросил я и, неожиданно для самого себя добавил: — Неужели, это не наши потомки приходят, а инопланетные формы жизни, которые воруют у нас время жизни. О, и еще может быть…

— Стоп-стоп! — Старик даже взмахнул палкой для большей убедительности. — Первый вопрос действительно правильный, а дальше уже конспирологическая чушь пошла. Остановись.

— Стою. — Я перевел дыхание, сел рядом и уже спокойно стал размышлять вслух. — В общем, это же ерунда получается. Вот, проживу я с прибором лет пять. А потом нажму любую точку, то память же теряется, так? И я оказываюсь, к примеру, на пару лет назад, где поставил приятную во всех отношениях точку возврата. И что, прожив теперь эти пару лет заново, я потом перескачу назад на ту же точку, потому что в первую жизнь не прожил дальше нее? А кто будет доживать за меня неистраченные годы? Или решение перейти не сохраняется в ткани времени, и во второй раз я буду жить дальше? Но тогда я не буду помнить о машине времени и не буду ставить точки возврата. Ничего не понимаю…

— Правильные размышления, правильные вопросы. Я почему-то уверен, что до них не многие первоживущие доходят. Ты чем занят сегодня? — неожиданно закончил старик. — Свободен?

— Выходные. Хотел поехать в центр, обновить гардероб в кои веки, а то, как подруга уехала, даже носков новых не покупал… Но в принципе, свободен.

— Тогда походишь еще недельку в старых носках. Я обещал тебе кое-что показать. Пошли.

Он встал, и мы медленно направились к остановке автобуса, словно сегодня было обычное рабочее утро.

Вы бродили когда-нибудь с очень старыми людьми? Не с родственниками, а вот как я сейчас. Все очень медленно и… неловко что ли. Как будто сопровождающий у больного. А это всего лишь старость. И постоянно ловишь себя на мысли, какой же я классный. Вот, могу выпрыгнуть с подножки автобуса, не кряхтя и не хватаясь за поручни. Вот легко повернулся, чтобы взглянуть на красивую девушку, проскользнувшую рядом, а вот она уже вылетела из памяти, и ты вдруг замечаешь, что за это мгновение успел передумать с десяток мыслей, зачастую совершенно несвязанных ни между собой, ни с мелькнувшей девушкой. Я быстр, я ловок, я молод! И это тем сильнее ощущается, чем старее твой спутник. А моему было девяносто. И в какой-то момент ловишь себя на жалости, словно этот старик не такой же человек, как и ты, а другой совершенно вид живого существа, которому не так повезло, как мне, человеку молодому… А потом спохватываешься. И вспоминаешь, что рядом идет не инопланетянин и не несчастное животное, а ты сам через энное количество лет. Да и то, если повезет…

Мы добирались до центрального автовокзала целую вечность. Так мне показалось. Говорить мы не говорили, видимо, для старика путешествовать с молодым тоже не в радость и приходилось излишне напрягаться, чтобы соответствовать. Постепенно я начал подстраиваться под темп попутчика, и стало легче. Причем, обоим.

На вокзале было много народу. Выходные… Весна… Дачи?..

— Мы не на дачу, случайно, едем? — пошутил я. — Грядки копать?

— На дачу. Но эксплуатировать труд малолетних не буду, не бойся.

Мы сели в запыленный междугородний автобус и поехали.

Я так давно не выезжал за город, что некоторое время словно загипнотизированный смотрел в окно, наблюдая за волшебным превращением каменных джунглей в самый обычный лес.

Анатолий Потапович наконец отдышался, устроился поудобнее и заговорил:

— Там сейчас все заросло, конечно. Несколько лет не был. Пока супруга была жива, то каждую весну ездили, чего-то возились. Ей нравилось… Да, нравилось, так сказать. А я — за компанию. Потом по привычке еще ездил, все реже и реже. Сначала год пропустил, потом два, а потом забросил. Уже лет пять.

— Был там домик какой-то? Или просто участок?

— Был, конечно. Вполне жилой. Даже с электричеством подведенным. Хотя, что значит «был»? Надеюсь, и сейчас стоит. Вот ведь странная штука. Пять лет как забыл про «нашу дачу», а сейчас даже волнуюсь немного. Как там все? Не сгорел ли дом?

— Зачем нам туда?

— А сам еще не догадался?

Манера старика загадывать загадки начала немного напрягать. Но я послушно задумался. Вариант про использование молодой рабочей силы на распашку грядок отпадал (я надеюсь!), поэтому оставался только один вариант: дача как-то связана со Спутником, с прибором вечности то есть. О, например! Именно в этом месте дед воевал, встретил своего Сострадателя, а затем в мирное время нашел место и построил там дачу. Озвучивать этот бред я не стал, поэтому просто сказал:

— У вас там спрятана машинка времени?

— Х-м, как ты быстро в этот раз сообразил. — Старик отвернулся к окну. — Ты замечал, что бегущие деревья словно забирают своими ветвями и листвой все беспокойства из ума? Вот так сядешь в автобус, уставишься в окно, а елки и сосны фить-фить, несутся и словно гребнем вычесывают мысле-вшей, что не дают покоя ни днем, ни ночью.

— Не замечал, — вставил я, но меня явно не слышали.

— Может, зря я перестал ездить на дачу? Не ради грядок, а ради вот этого окна, за которым бредут и несутся деревья…

* * *

Дача Анатолия Потаповича оказалась не одиноким домиком в глуши, как я почему-то ожидал, а маленьким участком в кооперативе. Совсем недалеко от города. Мы вышли из автобуса с большой группой людей разного возраста, зашли на огороженную территорию, порезанную на участки разного размера. На каких-то вообще не было построек, а только грядки, но в большинстве случаев некий домик присутствовал. И только на нескольких — вполне себе солидный дом, в котором запросто можно было жить все лето.

Дом старика был как раз из таких. Большой, вроде как, двухэтажный даже, занимавший едва не половину участка. Сам участок, конечно, был заброшен и полностью зарос сорняками. Но дом выглядел сносно. Никаких выбитых окон, провалившейся крыши или осевших стен. Очень добротная постройка. На крыше труба, сбоку остатки поленницы. То есть даже и отопление было.

— Мы в нем иногда до первого снега жили, — заявил старик, видя, как я рассматриваю трубу на крыше. — Эх, сколько точек возврата тут было поставлено в разное время! Так что жалеть нечего, еще целую вечность на этой даче буду…

Настроение у старика неожиданно улучшилось. И я не понимал почему. Если честно, возвращение в когда-то любимые, но забытые места обычно навевает тоску или, как минимум, меланхолию. На меня, во всяком случае. А тут я был просто уверен, что дед впадет в депресняк. Заброшенная дача, дом, в котором они были с женой, прошлое, которое всегда кажется светлее настоящего. Ну и все такое. А он сияет, даже улыбается во всю. Что за нонсенс?

— Эх, зря в городе торчу летом, эх зря! Пойдем, молодежь, я тебя чаем из зверобоя угощу, если воду на мой участок не перекрыли и если запасы трав мыши не съели. А потом даже сорняки немного повырываю.

— Похоже, все-таки меня привезли батрачить на ферме!

— Не бойся, заставлять не буду.

А заставлять и не понадобилось. Мы напились обещанного чаю, а потом Анатолий Потапович и в самом деле пошел вырывать сорняки. Смотреть на это было совершенно невозможно, так что пришлось присоединиться. За час мы… я управился, и теперь на грядках вместо зарослей-по-пояс аккуратными кучками лежали поверженные враги.

В доме после работы было уютно, несмотря на заброшенность. Кроме того, похоже, Анатолий Потапович немного прибрался, пока я корячился на грядках.

Большой деревянный стол, стулья, у стенки диван, застеленный грубоватым покрывалом. На стене большая картина в рамке. Репродукция какой-то известной картины, знакомой со школы, но, разумеется, я не помнил ни автора, ни времени создания оригинальной картины. Помнил только, что когда-то писали по ней сочинение…

Старик сидел за столом, разглядывая большой сверток, с которого уже снял верхнюю тряпку. Тряпка была ужасно ветхая и запыленная, даже как будто-то в паутине. По сравнению с ней сверток казался новым.

— Садись, будем с тобой на важные темы размышлять вслух, — сказал Анатолий Потапович, подковыривая ножом бечевку вокруг свертка. — Это я уже слазил наверх, пока ты порядок снаружи наводил. Принес мою прелесть.

— Тоже Толкина любите?

— Кого?

— Да нет, просто моя девушка… а, не важно. Там ваши наградные часы, которые стали Спутником?..

— Да, они самые…

Старик снимал слой за слоем. Ткань сменялась полиэтиленовой пленкой, пленка снова тканью, пока наконец на столе не осталась стоять довольно маленькая, если сравнивать с первоначальным свертком, деревянная шкатулка.

Дед смел одним движением снятые «шкурки» на пол и торжественно поставил шкатулку посреди стола. Нажал кнопку и напружиненная крышка откинулась назад.

Мы некоторое время смотрели на часы.

— Нет, не мерцает, — подытожил Анатолий Потапович, и я понял, что мы ждали одного и того же.

— По идее, Спутник должен был замерцать, так как долго не был в контакте с носителем, чтобы передать накопленные данные, — сказал я.

— Не обязательно. Только если мы правы на счет того, что это передача данных. Кроме того, прибор мог успеть отмигать уже давно, пока мы его распаковывали. Ты заметил, что я паковал хорошо, но ни одного металлического слоя. Хотя фольгой мог перехватить, например.

— Чтобы не экранировать возможный сигнал связи между часами и вами?

— Что-то вроде того. Каждое поколение мыслит в рамках своего опыта. Смешно, наверное, для них, наших потомков.

— Тогда я не понимаю, зачем было их тут оставлять?

— Вот тут мы и будем говорить о важном. — Старик достал часы и протянул мне. Это были тяжелые, старинные часы на руку. Они выглядели очень достойно даже по современным меркам.

Массивный стальной корпус, большие стрелки, роскошный циферблат с двойным окошечком — число и день недели. Плюс дополнительный встроенный циферблатик с двухбуквенными названиями месяцев. Сбоку корпуса солидная ребристая ручка завода и пара «пимпочек» поменьше, видимо, для настройки дат.

— Крутые, — искренне сказал я, возвращая часы. — Но все же, зачем? Если хотелось прервать связь, то надо было наоборот, запаять в свинцовый контейнер и зарыть поглубже. Если целью было не отключение себя от машинки времени, тогда зачем было вообще от нее избавляться на годы? И, если можно, не заставляйте гадать, я устал, просто расскажите.

Он крякнул. Еще повертел часы, завел их, потом с явным удовольствием надел на руку.

— Скучал я по ним, что ни говори. Столько лет ни днем ни ночью не расставались… Не мучать вопросами, говоришь? Ладно, так и быть. Помнишь важный вопрос, из-за которого мы сюда приехали?

— Куда деваются недожитые годы после первого скачка с помощью Спутника?

— Спутника, да… — Старик помолчал, настраивая на часах время и дату. — Красивое название, но мне не нравится. Машинка времени — она и есть машинка… времени… Никуда годы не деваются, все идет, как и должно было идти. Ты никогда не замечал, что люди после определенного возраста перестают развиваться? Кто-то в тридцать лет, а кто-то в сорок, редко встретишь даже пятидесятилетнего, который, например, изучает что-то новое или меняет жизнь коренным образом. А бывает, смотришь на двадцатилетнего, а он уже словно пустой, и отчетливо понимаешь, что несмотря на молодость, можно расписать всю его оставшуюся жизнь с ужасающей тебя самого точностью…

Хотя вопросы в монологе старика были явно риторические, я не выдержал.

— Не знаю, я подробно никогда не думал над этим. Хотя иногда ловлю себя на довольно-таки очевидной мысли, что люди после определенного возраста действительно не меняются. Вы хотите сказать, что этот возраст и есть точка первого перехода?

— Да, я так думаю. В какой-то момент каждый первоживущий делает первый скачок по времени. Память обнуляется, иначе бы такая вечность стала самым изощренным адом, а не благословением. Наш гипотетический путешественник оказывается в моменте, который ему по тем или иным причинам запомнился. Обычно, это что-то хорошее, яркое. И вот он живет снова тот фрагмент жизни, который выбрал. Вот только все будущие переходы уже неосознанные. И он не задерживается надолго, вряд ли он живет даже месяц одним отрезком. Уж не годы, точно.

— Почему?!

— Да потому что мало у кого бывают беззаботные годы. Годы без страданий, которых человек не хочет. Наши сострадательные потомки придумали машинки, которые по большей части работают автоматически. Мы же для них даже не обезьяны, а крысы какие-то. Я имею ввиду интеллектуальный уровень или, как минимум, уровень технического развития.

— Я понял. Это как если я цепляю на любимого кота GPS датчик, то мне и в голову не приходит учить кота его настраивать.

— Точно. Поэтому я подозреваю, что даже единственная доступная нам функция — установка временных точек возврата — это фикция…

— Как фикция?! А что тогда…

— Подожди, по-порядку. Машинки работают автоматически, а настроены они на уменьшение страданий. Ведь это основная цель Сострадателей, которую они не скрывают. Им тяжело думать о миллиардах существ, которые мучались в прошлом. Так вот, в автоматическом режиме, я думаю, Машинки срабатывают как только человек начинает испытывать страдания выше некоего уровня.

— Жесть! — Я немного начал понимать, что мне хочет объяснить старик. — С одной стороны это, конечно, здорово. Сидишь, к примеру, в зубном кресле, страдаешь, а тут — чпок, и ты, десятилетний, плескаешься с родителями в Черном море.

— Да… Или когда возвращаешься в родную деревню, полностью вырезанную фашистами, стоишь над могилами родителей, а потом — чпок, и уже с ними же гуляешь в лесу, играешь в прятки с младшей сестренкой… И ничего, ничего не помнишь…

Мы молчали.

— Ладно не бери в голову. Разные бывают страдания, разные. Вопрос, на какую силу этого страдания настроены Машинки? Ведь такой тонкий параметр нам самим настраивать не разрешили, прямо как твоему коту.

— Да я не про своего, у меня нет, просто для примера…

— Могу только предположить, что уровень этот не очень высокий. Даже ваше поколение по сравнению с нашим — неслыханные неженки, что уж говорить о далеком будущем. Если так, то едва ты включишь Машинку, начнет она тебя метать по точкам так, что и пары лет подряд не проживешь. А то, боюсь, как бы и не о неделях речь.

— Если не о днях, — поддержал я. — Но я все равно не понял, кто доживает те годы после перехода?

— Человек и доживает, но уже автоматически, без полного присутствия.

— Вот этого я не понимаю.

— Я сам не до конца. Но ты пообщайся с людьми, почитай книжки умные, философские. Люди очень мало живут осознанно. Спроси любого, да хоть у коллег поспрашивай. Каждый тебе пожалуется, что жизнь — рутина, где все повторяется день за днем без всякого просвета.

— Я так не считаю.

— Так ты первоживущий. А они все уже сотни раз прожили одно и то же, а то и тысячи раз.

— Не понимаю, можно объяснить, как люди живут то время после первого скачка в прошлое?

— Вот, смотри. Жил был Иван Иванович. Добрался он своим ходом до сорока, к примеру, лет. И тут пошли неприятности. Жена ушла к другому, бизнес разорился или что там у вас сейчас считается трагедией, которую не пережить?

— Я понял. Он не выдерживает и нажимает на своей Машинке точку перехода.

— Да, и возвращается в дни первого свидания, на двадцать лет назад, и живет себе дальше, на секунду подивившись, что все вокруг как будто бы уже было.

— Потом он доживает опять до сорокалетия и так оказывается во временной петле, а все годы после сорока лет — где?

— А вот и не оказывается. Потому что перемещается сознание, а физическое тело продолжает себе жить, как и жило. После сорока, после пятидесяти и так далее, до самой смерти.

— Охренеть. Так вокруг нас что, пустышки ходят? В автоматическом режиме?

— И да, и нет. Потому что сознание, зацикленное Машинкой, перемещается по всему отрезку жизни. Да, тело прожило примерно автоматически, при этом формируя какие-то интересные моменты жизни, в которые сознание с помощью Машинки начинает иногда попадать. Жизнь человеческая — коротка, а вечность — бесконечна, так что за вечность наше сознание успеет посетить каждое мгновение всей жизни. Просто какие-то мгновения чаще, а какие-то — на раз заглянуть…

— Это все Сострадатель рассказал?

— Нет, конечно. Что-то из его слов взято, но больше — наблюдение за людьми, жизненный опыт. И много-много размышлений.

— То есть, все это только предположения?

— Предположения. Можешь даже считать измышлениями старого дурака, если тебе так легче.

— И все равно я не понял, почему вы свой Спутник… Машинку то есть, сняли и сюда отвезли?

— Молодой человек, мне девяносто. У меня артрит, у меня каждый божий день — это борьба. Встать с кровати, выйти из дома… Найти хоть какой-то смысл жить дальше и, не найдя его, продолжать жить просто из упрямства. Черт побери, да неужели непонятно, чего мне стоит сдерживаться и не запустить эту дьявольскую Машинку?! Чтобы забыть про это едва живое тело, чтобы забыть о всех горестях и бедах, чтобы оказаться снова в лесу, где аукает сестренка, а родители смеются, найдя целую поляну белых грибов…

— И в самом деле, я как-то не думал… Почему вы не активируете… эээ… сострадатель?

— Я хочу сам, — сам! — прожить все отпущенные мне годы, какие бы они ни были. Я не знаю уже зачем. Когда принимал это решение, то знал, сейчас уже не помню. И не хочу вспоминать.

— Вы боитесь стать пустышкой?

— Да нет, я не могу объяснить. Будем считать, что я просто упрямый старик.

— И все равно, я не понимаю, как можно было в таком возрасте решиться спрятать прибор подальше. Простите, но в таком возрасте смерть может… ну… может случиться, так? А прибора не будет рядом…

— Я думаю, он сработает автоматически. Как бы они его там, в будущем, ни откалибровали, а уж страдание смерти он точно отследит и сработает, в этом я не сомневаюсь.

— Пожалуй. — Я вспомнил те немногие слова, что сказал мне мой Сострадатель. Он напирал на то, что их в будущем больше всего напрягает наша смертность, так что от чего-чего, а от смерти Спутник должен был спасать точно. И, скорее всего, Анатолий Потапович прав, и в момент смерти Спутник срабатывал автоматически, перебрасывая нас в какой-то произвольный момент жизни. — Тогда зачем вы за ним приехали? Просто мне показать? Ведь все, о чем мы говорили, можно было рассказать и в городе. Или вы решились наконец пуститься в путешествие по вечности?

— Наоборот. — Старик усмехнулся. — Я встретил первоживущего, и мне вновь, впервые за многие годы, стало интересно. Я буду снова его носить, и даже, подозреваю, поставлю несколько новых точек.

— Кстати, про точки. — Меня немного смутили слова старика, поэтому я сделал вид, что не обратил на них внимания. — Вы упомянули, что они — фикция.

— Может и не совсем, но я почти уверен, что в основном Машинка работает автоматически и запоминает точки сама, а наши или учитывает наравне со своими, или дает им небольшой приоритет. А может, не учитывает вовсе.

— Хм, звучит логично. Это как мой смартфон. Большую часть всего он делает сам по себе. Интересно, по каким критериям автоматика отбирает точки возврата? Эмоциональному фону? И можно это как-то настроить?

— Вопросы без ответов. Думаю, специалисты из будущего гораздо лучше знают природу людей, чем мы. Конечно, настройки усредненные, но, уверен, они работают неплохо. Вряд ли мы бы сами смогли настроить лучше.

Конец ознакомительного фрагмента.