Черная графиня

Марк Казарновский, 2021

В романе «Черная графиня» Марк Казарновский описывает события конца XIX – начала XX века – времени мощного всплеска терроризма, разгула насилия, прокатившихся девятым валом по Российской империи. Молодежь из разных слоев населения, пытавшаяся найти свое место в жизни, жаждавшая романтики, принимала участие в убийстве высокопоставленных чиновников, членов царской семьи. Главная героиня книги – юная выпускница Смольного института благородных девиц, полюбившая человека из народа, члена боевой группы, и разделившая его судьбу, познавшая горечь потерь, тяготы царской каторги и чудом избежавшая ареста в государстве Советов. Несмотря на это, девушка не была сломлена: ибо режимы сменяются, а жизнь человека по-прежнему остается самоценной и полной неожиданностей.

Глава II. Графиня Миттрах Елизавета Николаевна

Туман заволакивает и переносит меня в Смольный институт. Так его называли. Но следовало добавлять: благородных девиц.

Мне, как и остальным в группе, — по семь-восемь лет. Я, помню, много плакала, но — по ночам. Днем мы должны иметь вид бодрый и довольный. А мы все скучали по мамам. По теплу, которое мы запомнили надолго. Может — на всю жизнь.

А пока я, как и другие, «кофейница», или кофулька^[12]. И мы с уважением и радостью смотрели на старших, с их синими, затем серыми, и самых старших — белыми платьями.

Да, посмотрели бы сейчас на меня мои смолянки. Вся в кровоподтеках, да и на левой руке уж точно будет протез в виде перчатки.

Я закончила Смольный как лучшая. Получила шифр^[13] — золотой вензель с инициалами императрицы.

Подошел срок выпускных экзаменов. Император, императрица и их дети — присутствовали.

На меня — посматривали. Я уже знала, что я — тоже Романова. Только как-то без брака я родилась. Поэтому и воспитывало меня до 7 лет семейство Миттрахов. Из Финляндии они были, аристократы финно-шведские. Знаю, мне дали титул графини. Все бы ничего, но сама не пойму — у меня появилась обида на императорское семейство. Я все видела, чувствовала и думала — как же так. Почему меня обездолили. Почему я не получила ни материнской ласки в детстве, ни теплоты семьи в юности.

Не одна я плакала по ночам да тосковала в храме на дежурной молитве. Все мы, дети, хотели вернуться домой. Но вот что однажды произошло.

Я этот день вспоминаю постоянно. Меня послали в сад при институте, подрезать розы. У ограды они особенно разрослись. Я уже была в выпускном классе, шла на шифр. Свое белое повседневное платье прикрыла фартуком. Взяла садовые ножницы и перчатки и так тихонько работаю у ограды. Знаю, что глазеть по сторонам не принято, но… А за оградой, недалеко от въезда, по которому к нам император или наследник приезжали, болтался, в смысле, ходил офеня^[14]. Такой высокий, крепкий. Курит, запах махорки легко меня достигает. Поглядывает. И все улыбается. Чего ему весело.

День пасмурный, тучи низко так несутся, словно предупреждают — эй, девушка, поберегись.

Меня все зовут Миттрашка, у нас у всех были прозвища фамильные. По именам не называли. Поэтому, когда уже сейчас, через много лет, встречаешь кого, то и слышишь:

— Ох, голубушка Нарышкина, как ты хороша, ах-ах.

Я эти «ахи» и вздохи ненавидела. Да и многое другое. В общем, вместо радости у меня все больше развивалась горечь. Видно, нельзя ребеночка лишать мамы и детства. Но мы привыкли всё скрывать. Поэтому и выглядели всегда довольными, радушными, веселыми и счастливыми. Хотя у многих это было не так. В частности, у меня.

Так вот, подрезаю розы. Офеня у ограды крутится. Уже полицейский, что дежурит у ворот, негромко так сказал:

— Чё здесь толчешься, неумытый. Вали отсюда, государю не вздумай на пути попадаться. Гляди, в околоток живо у меня загремишь.

Офеня соглашается, но объясняет охраннику, что ждет, когда малышек на прогулку выведут. Уж они у него всегда конфетки да ландринки берут. И пакетик конфет полисмену дает.

Я мысленно речь офени подправляю, но и разглядываю.

А он, мимо проходя, неожиданно подошел к ограде и тихонько говорит:

— Чё, барышня, интересно тебе на жизнь городскую смотреть?

Я улыбаюсь улыбкой номер пять, то есть приветливой.

— Конечно, сударь, очень даже интересно.

— И что, ты, может, и государя видела?

— И неоднократно, — отвечаю.

Тут он неожиданно быстро подошел вплотную к загородке, свой столик с груди передвинул и спрашивает:

— А что, барышня, ты целовалась с парнями?

У меня все онемело. Мы об этом почти никогда даже между собой не говорили. И на исповеди, и у мадам Ливен даже в мыслях не было — говорить о поцелуях. А уж целоваться! Не с истопником же.

Да, не говорили. Но — думали. И мечтали, что государь или великий князь когда-нибудь… когда-нибудь…

Поэтому я онемела и даже не нашлась что ответить.

Он же вдруг сказал:

— Подойди поближе.

Взял мои руки, потянул тихонько к решетке и — поцеловал!!! Пахло табаком, незнакомыми совершенно запахами. Потом, в другой жизни, оказалось, что так пахнут мужчины.

Я так изумилась, что и не подумала — меня же может видеть весь Смольный. Но Смольный, на мое счастье или беду, заснул.

А офеня показал ряд белых зубов и, крикнув:

— Приходи еще, меня Иваном зовут, — быстро пошагал от ограды.

К въезду приближался конный конвой.

Верхом въехал император. Я присела. А что делать, не нарочно же, я работала, а не караулила его величество. Как некоторые психопатические мовешки^[15].

Государь подошел.

— Ну, как ты здесь, графиня Миттрах? Тебя хвалят. Молодец, — и тихонько щипнул меня за щеку.

А Смольный наш вдруг очнулся от спячки. И все видел. И как я красиво, не растерявшись, сделала книксен, и как ласково император улыбался, нежно касаясь моей щеки.

Ох, эти подружки. Девицы. Мы уж были в полной, можно сказать, зрелости, а вот надо же. За щечку ущипнул! Четыре дня все мне только и говорили: ах, какая ты! Ох, какое же счастье у тебя получилось! А что ты чувствовала? Правда, что рука императора пахнет волшебным ладаном?

И еще, и еще.

Но завтра я взяла ножницы и с утра была снова у решетки.

И… покатилось, помчалось. Я считала дни. Нет, часы. Нет же, даже минуты. Когда выпускать нас, смолянок, будут. Правда, офеня больше не появлялся.

Выпустили. Я получила шифр. Еще бы, все годы была парфетка.

Дома приняли тепло. Правда, сказали, что папенька получил назначение в Москву, куда мы и переезжаем.

Я больше Ивана не видела. Но каждую ночь снилось — он меня целует. Вот наваждение. Эй, Фрейд, где ты!

В Москве я почувствовала себя как дома. Кстати, и особнячок на Старой Басманной был хорош, уютен, да с садом заросшим. Который мама с дворником (он же — садовник) яростно вычищали.

Дворник Родион нас и просветил по части жизни в Первопрестольной вообще, на Старой Басманной — в частности. Ознакомил с соседями.

О них немного подробнее. Как же печально начинать — судьба многих после 1917 года была очень трудной. Что в эмиграции, что на родине. На родине, кажется, гораздо хуже. Ну, все по порядку. Итак, о соседях. Конечно, не о всех. О всех — это идти и идти по Старой и Новой Басманным, да и по разным переулкам, как водится. Я — только о тех, с кем пришлось тесно общаться. Кстати, с огромным удовольствием.

В моей несчастной голове все давно путается. «Революция, свобода, равенство и братство» — все на крови, убийствах и грабежах. Или — эксплуатация. Но эти «эксплуататоры» огромные суммы, как я увидела, тратили на сбор рукописей, печатных книг, древних икон. Организацию богаделен, больниц, стипендий в Александровском коммерческом училище. Устраивали и бесплатные обеды — на 500 человек, да каждый день!

Вот тут и двоилось-троилось в моей голове: зачем этот террор. О котором еще поговорим.

А пока, как обещала, о соседях.

Мы, вернее, папенька сторговал дом во дворах Старой Басманной, рядом с храмом Никиты Мученика на Басманной. У известной миллионщицы Анны Васильевны Мараевой. Конечно, не обходилось без традиционного московского еженедельного чаепития. Анна Васильевна «владела» большим собранием старины русской. Как, впрочем, и многие другие купцы-старообрядцы, проживавшие в Басманных улочках.

Мы сразу с Анной Васильевной сошлись. Благодаря в основном моим познаниям истории древнего мира, французской и итальянской живописи и иконописи.

Ах, спасибо моим петербургским церковным наставникам, что нам, старшеклассницам, рассказывали о расколе, Никоне и старообрядчестве.

— Ишь ты, молода, а уж хорошо образованна. Нет, видать, зря в нынешнее время графьев да князьев не особо уважать стали. А вон какие графинечки умные, — прихлебывая чай с малиной, часто говаривала Анна Васильевна моей маме. Я краснела. Знали бы они мои ночные чтения.

Далее нашими соседями, с которыми мы дружили, была семья Прове. Или, как их называли по-простому, Провы. Немцы. Они, конечно, обрусели и все стали или Иваны Ивановичи (Иоганн) или Федоры Петровичи (Фриц).

С ними я совершенствовала немецкий и занималась с детьми Прове выездкой. Они владели хорошими лошадьми и часто выезжали к Яузе, где тянулась вдоль речки парковая зона графа Разумовского.

* * *

Но время шло, и я решила начать самостоятельную жизнь. К началу ХХ века мы, молодежь, ринулись в испытания. Все нужно познать, проведать, испробовать на себе, а не читать в романах про бедную Лизу.

Сняла мансардную квартиру недалеко от нашего особнячка. Да, кстати, познакомилась с Маркелом, аптекарем, с которым так неожиданно пересеклись линии наших жизней.

А пока я забегала в его особняк гонять вечерние чаи. С бубликами. Вкуснее — нет ничего.

Я дала объявление: «Девица, с отличием окончившая Смольный институт благородных девиц, предлагает обучение или репетирование гимназистов старших классов или студентов по естественной истории, немецкому или французскому языку и основам физики. Не более трех раз в неделю. Оплата по договоренности. Писать: Аптекарский переулок, дом Сальникова, девице Миттрах Елизавете».

Дала объявление и заснула с чувством выполненного долга. За окном ворчали голуби и трещали воробьи. Какая счастливая жизнь — я завернулась в теплое одеяло и сладко-сладко заснула.

Счастье обволакивало меня. Приходил сон. С красивым кирасиром, который, конечно, вы понимаете, что делал. Да-да, целовал, щекоча своими душистыми табачными усами.

«Ах, какие эти мужчины все-таки противные», — думала я и засыпала.

* * *

Неожиданно быстро пришло предложение. Аж из самого Санкт-Петербурга. Что немного показалось мне странным. В том смысле, неужели в Питере не могут найти девицу-смолянку, чтобы бестолковых студентов натаскивала.

Но нужно понимать, мы девушки доверчивые и в меру легкомысленные. Особенно когда тебе 18–19 лет от роду, а вокруг — одно счастье. Можно даже на каток ходить. Вон граф Разумовский в двух шагах от нас устроил каток для публики. Я решила, только у меня появится молодой юнкер, например, тут же на каток. В Смольном мы всю зиму в обязательном порядке лед утюжили.

Мне было отвечено, что одно семейство хочет меня нанять для занятий физикой, немецким языком и биологическими науками. Ученики проживают в Москве, их трое. По знакомству с ними вы, мадемуазель Лиза, разработаете программу занятий до весеннего, каникулярного периода.

Оплата будет происходить наличными, по ведомости, которую учащиеся ежеквартально направляют для отчета в фонд фон Дервизов.

На днях ученики наши навестят вас, любезная Лиза, для проведения переговоров о вашем согласии, сумме вознаграждения и программе занятий.

И какая-то замысловатая подпись управляющего. Чем — непонятно. Да мне и не интересно.

Я села за составление проекта программы, и так быстро помчалось время.

* * *

Дзинь-дзинь, и через три дня колокольчик известил, что к мадемуазель Елизавете Миттрах — посетители.

А я — была готова. И одета — строго, никаких там декольте и прочего, и стол для занятий, и разные карандаши-ручки, чернила, тетрадки.

На всякий случай и учебник по Закону Божьему. Чем черт не шутит, а вдруг.

Вот и гости.

У меня выпал из рук платок. Первым, кого я увидела, был офеня Иван, с которым я целовалась! Вот это вот! Даже онемела.

С ним еще три юрких, живых, смеющихся молодых человека, некоторые, кажется, иудейского исповедания.

Да Бог с ними. Вот Ваня. Стоит рядом, улыбается. Без удивления говорит:

— Вот, девушка, и встретились. Я и не сомневался. Это — судьба. — И снова начал смеяться. — Кстати, как зовут-то тебя?

Я, конечно, растерялась. А молодые люди, не обращая на меня внимания, принялись внимательно изучать квартиру, обмениваясь непонятными мне фразами:

— Вытяжку легко установить. Нужник на улице, обойдется. Даже неплохо при ликвидации. И два выхода — очень подходит. До Кремля по Старой Басманной да по Покровке — пулей, — быстренько так говорил кудрявый парень лет двадцати.

С изумлением я поняла, что у всех моих учеников есть псевдонимы. И зовут они друг друга странно: Офеня, Блондин, Поэт, Волгин.

Молодые претенденты на науку дружно направились к выходу.

— Господа, а как же программа занятий? И что по поводу оплаты? — пискнула я вежливо.

— Да ты не переживай, — сказал Иван, «мой Офеня», — завтра к тебе придет наш руководитель учебы (все ребята почему-то стали весело смеяться) и все тебе расскажет.

И пошли ребята на выход. «Неужели не поцелует?» — метался вопрос. И почему-то холодели коленки.

Но, слава Богу, поцеловал. Так, что дух захватило. Я стала ждать завтрашний день.

* * *

Пришел представительный, молодой еще мужчина. Очень хорошо, с большим вкусом одетый.

Привез его Иван (Офеня), и я слышала, как этот человек говорил кучеру:

— Я задержусь, думаю, на несколько часов. Ты пока давай на Красную^[16], посмотри, может, успеешь к выезду. Близко не подъезжай, в карету не глазей. Увидел и в сторонку, только время отметь. За мной не заезжай, не знаю, сколько мы будем беседовать. — Он как-то странно хмыкнул и хлопнул по спине Ваню.

Я уже несколько дней чувствовала, нет, занятиями здесь и не пахнет. А чем — непонятно. Ведь на разбойников они не походили, да и мир «улиц и площадей» мне был не особенно знаком. Просто — неизвестен. Хотя «ученицей» я была хорошей. Недаром с шифром.

Незнакомец представился как Семен Семенович Летунов. Передал карточку. Мне понравилось, что вел он себя совершенно естественно. Так и нас учили — в любом обществе будь самим собой, уж общество поймет, что ты такое.

Семен Семенович объяснил мне наконец суть дела. Это объяснение и понесло мою жизнь в «тьмутаракань».

Но какой же он обладал силой воздействия на людей. Я убедилась на себе: мы провели в разговорах два дня — и я стала «правоверной террористкой».

Семен Семенович — чуть старше меня — подробно объяснил ситуацию в Российской империи, где уж точно на деревьях не растут булки с маком. На мои возмущенные гримасы говорил вежливо:

— Шучу, шучу, госпожа графиня, — и просил налить еще чаю.

И тем временем не торопясь рассказывал мне о государстве Российском, жизни которого я, оказывается, совершенно не знала. А ежели и знала, то совершенно «с изнанки». Настоящая же жизнь — это совершенно другое.

Оказалось, что живу я и мои родители-графья, и соседка милая Мараева, и аптекарь Маркел, и еще миллионы — в рабской стране. Просто мы этого не замечаем, так как все живущие суть одно рабское сословие.

Тут я возразила, заявив, что полностью свободная девушка и даже хочу сама себя содержать. Посредством уроков. Но Семен Семенович на раз доказал, что это такое — моя «свобода». Не буду рассказывать, это еще на одну книжку.

Я узнала, что уже давно, сотню и более лет, Россия полыхает. Вернее, сказал Семен Семенович, тлеет. Но все сильнее и сильнее. Времена так и мчатся: то Пугачев, то декабристы, народовольцы, социал-демократы, социал-революционеры, анархисты, максималисты.

— Вот и мы, ты думаешь, мы кто? Мы единственные, кто для себя ничего не хочет. Мы — только для народа. Но понятно — счастье тоже, как и булки, на деревьях не растет. Все дается только в борьбе. А борьба наша произрастает от любви к России, ее народу, боли за бесправие, нищету. Да, нас мало. Но мы бьемся, и поверь, придет время — исчезнет Романов со своими опричниками.

Вот так я и мои товарищи — Офеня, Блондин, Поэт, Волгин и еще несколько — боремся, нанося вред государству посредством террора. Да, понимаю, надо убивать. Но — кого? Сатрапов, которые, не моргнув глазом, посылают юных девушек на виселицу.

Вот так мы бьемся, дорогая графиня. И хотим помощи от тебя. Даже больше, чем помощи. Хотим, чтобы ты была рядом с нами. И вместе — построим государство разума, света, равенства.

Я вам много рассказал, Лиза, но уверен, чувствую — вы — не предадите. И на подлость не способны. Так что — соглашайтесь. Вы ведь видите — какие хорошие, светлые, чистые ребята. А ведь каждый из них практически обречен. Завтра, например, метнет снаряд в генерал-губернатора, и — все. Нет ни генерала, ни нашего товарища и друга. А что мы видим в жизни. Ровным счетом — ничего. Ребята еще и не любили никого. Как и я, — произнес Семен Семенович с какой-то горечью.

Я не могу рассказать, какие чувства меня охватили.

— Я согласна быть с вами, — прошептала я. А говорить не могла — из глаз лилось что-то соленое.

Через какое-то время, после того как я умылась, я получила полную информацию о моей дальнейшей жизни. Которая показалась мне короткой и не очень уж счастливой. А прошло-то всего ничего — несколько часов.

— Так вот, боевой отряд социал-революционеров хочет поставить в Москве лабораторию по изготовлению боевых снарядов, — рассказывает мне Летунов. — Дело это очень сложное и опасное. Но мы все давно под смертью ходим. Вы думаете, наш Офеня, наш Ваня просто так ландринки барышням благородным в Питере торговал? Как бы. Он точно составлял график посещения высоких особ в ваш, извините, графиня, малинник. И что — работу свою проделал, Питер мы встряхнули. Не так, как хотелось, но все-таки. Теперь Москва. Ведем работу. Но проблема — кончились снаряды. А их изготовление — очень и очень опасная работа.

Мы снимаем у вас, Лиза, помещение на первом этаже. Хозяину говорим — для физических опытов. Оплата домовладельцу — хорошая и без задержки. Ему скажете — вы репетитор по физике и химии. Да, еще одно. Теперь, когда вы дали согласие, только серьезная, четкая дисциплина. У нас в боевке так принято: вход — рупь, выход — смерть.

В вашей квартире теперь поселится наш товарищ Офеня. Скажете хозяину — родственник. Или жених, — и он чуть заметно улыбнулся.

Я чуть не вскрикнула — согласна! Бог мой, Ваня будет жить со мной. Хоть немного, но будет. Это ли не счастье.

И как прилежная ученица, внесла поправку — сдает мне квартиру с мансардой вдова одного купца. Очень хорошая женщина.

Альбом № 2. Графиня Миттрах Елизавета Николаевна

Преподаватели Смольного

Выпускной класс

Смолянки

Бальный класс

Подруги Лизы

Примечания

12

Цвет платья — кофейный.

13

Шифр — золотые знаки. Вручались лучшим выпускницам Смольного института.

14

Офеня — торговец с лотка, который у него приспособлен на лямках. Имеет жетон — разрешение на торговлю.

15

Мовешки — дурные, непослушные. От movaise — дурная (фр.).

16

Красная — Красная площадь.