Великая Октябрьская. Послесловие к трагедии

Марк Золотаревский

Тема книги – революция в России 1917 г. и ее место в русской истории. Или, более осторожно, – события, именуемые революцией, приведшие в результате к установлению невиданного ранее режима советской власти. А в конечном счете – и к исчезновению по следам всего этого с лица Земли целой цивилизации, кропотливо создававшейся /выстраивавшейся буквально по кирпичику/ на протяжении всего предшествующего тысячелетия. Хотя до последнего момента, казалось, ничто не предвещало такого развития событий…

ВВЕДЕНИЕ

1. Начну /начнем/ с цитаты, удачно, по-моему, формулирующей эту самую предпосылку, как она в данной работе понимается, которой, как было сказано, обязана своими особенностями состоявшаяся уже русская история. А с нею — и интересующие нас события, корни которых уходят глубоко в русское прошлое.

«На Западе природа — мать, на Востоке — мачеха… Уже поэтому обе половины Европы должны были иметь различную историю». /С. М. Соловьев/

Другими словами, упомянутое прошлое, в котором, по Милюкову /и не только/, следует искать корни русской революции, в свою очередь имеет корни — в природе пространства, на котором расположено Русское государство. Логично, если принять во внимание, что природе обязаны мы уже самой возможностью на Земле какой бы то ни было истории. Тем более следует ожидать, что ее регионы, заметно отличающиеся природными условиями, подобно упомянутым половинам Европы, будут иметь и различающуюся историю. Они ее и имели — насколько и пока та и другая Европы, скажем так, могли иметь /позволено им было иметь/ эти различия.

Однако уже в Новое время успехи рыночной экономики и последовавшие за ними изменения в проводимой там и там политике внутренней и внешней /вынужденные ими изменения/ поставили решение этих вопросов в иную плоскость. Европе Западной стало тесно на одной территории с Восточной, которой в этой связи предстояло попросту исчезнуть. Начиная с действовавшего тут режима самодержавия, в котором аккумулировались по тому времени интересующие нас отличия. Или скажем так: Европе предстояло стать сплошным Западом, каким она, если посмотреть из сегодняшнего дня, с теми или другими оговорками, можно сказать, стала. /Хотя, что тут на самом деле «стало», разговор отдельный/.

Таковы факты /назовем это так/, на фоне которых события 1917 года — всего лишь один из эпизодов растянувшейся в этой части Европы на три последних столетия трагедии противостояния культур и народов.

Естественно напрашиваются вопросы. И прежде всего: почему все-таки империя рухнула? Ибо «тесно» так или иначе обеим Европам было на протяжении всей истории их здесь существования, можно ли считать это аргументом для такого именно развития событий? Но и в самом деле, Российская империя находилась, казалось, в расцвете сил, занимала почетное место в ряду великих держав, переживала экономический и культурный подъем. Положение на фронтах — шел четвертый год войны, напомним — выглядело тоже более-менее благополучным, не хуже, по крайней мере, чем у союзников по коалиции. Скажем больше: победа коалиции, в которую входила Россия, над Германией была лишь делом времени. Уже и США активно готовились вступить в бой. И на этом фоне — отречение Николая II, а следом — отречение Михаила. «В апреле и мае 1917 года — напишет уже после войны генерал Людендорф — несмотря на наши победы на Эн и в Шампани, нас спасла только русская революция». Михаил, опять же напомним, отрекся от престола в пользу Временного правительства, созданного Думой. На чем Монархия прекращает свое существование.

Но и это не все. Вслед, опять же, в считанные месяцы буквально рушится и вся сложившаяся тут на протяжении предшествующего полутысячелетия государственность.

Известное высказывание В. В. Розанова в данной связи хорошо передает впечатление /ошеломляющее, прямо скажем/, произведенное всеми этими обрушениями на образованную публику того времени, пытающуюся определиться со своим местом в происходящих событиях. Характерно, к слову уже, и название произведения, из которого я привожу это его высказывание: «Апокалипсис нашего времени». Одно стоит другого. Итак.

«Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три. Даже «Новое Время» нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. И собственно подобного потрясения никогда не бывало, не исключая «Великого переселения народов». Там была — эпоха, «два или три века». Здесь — три дня, кажется даже два. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска, и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом — буквально ничего.

Остался подлый народ…»

Какой-то народ при всем том остался. Имеется в виду, можно предположить, заполнившая в это время города европейской части России масса потерявших так или иначе связь с землей недавних крестьян. Вопрос, с которым нам также предстоит еще разбираться.

И уже на развалинах начинается борьба за власть — право представлять государство и определять проводимую им политику, в которой неожиданно, опять же, для энтузиастов-разрушителей всех мастей, принявших участие в образовавшейся свалке, большевики оказались победителями. Неожиданно, стоит подчеркнуть, в том числе и для самих большевиков. Как неожиданными для них не менее стали и февральские события, знаменующие в известном смысле начало всей этой истории /катавасии/.

Часто цитируемый курьез в этой связи. Обращаясь к собранию молодых социалистов в Цюрихе 9/22/ января 1917 года, Ленин говорил, что хотя революция в Европе и неизбежна, «мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции». До отречения Николая II оставалось 50 дней /если я правильно подсчитал/. Не поверил Ленин в революцию и когда она произошла, увидев поначалу из того же Цюриха в событиях в Петрограде результат «заговора англо-французских империалистов».

И опять вопрос: как, в силу каких обстоятельств /стечения обстоятельств/ стало возможным установление здесь власти немногочисленной и малоизвестной в дореволюционный период партии революционного социализма? Почему кучке отморозков, как бы мы сейчас их назвали, поработивших в буквальном смысле Россию, не было оказано тут по-настоящему серьезного сопротивления?

Наконец, во что превратилась в результате всех последовавших затем событий некогда уникальная, ни на что более не похожая во всей прежней человеческой истории цивилизация?

Другая сторона той же проблемы, также нередко дискутируемая в литературе /поднимаемая по крайней мере/: какое направление мог бы принять ход всей этой истории, начиная с революции, поскольку она уже состоялась, если бы этот выдающийся без малейших кавычек ее деятель /я сейчас говорю о Ленине, конечно/ действительно до нее не дожил. Вопрос не праздный, имея в виду уникальность его вклада в развитие событий. Или если бы до нее не дожил Николай II, или, хотя бы, вовремя отрекся от престола в пользу более дееспособного в вопросах проводимой политики из возможных его преемников. Или если бы до нее не дожил хотя бы Троцкий. Но это уже тема для какого-нибудь другого исследования. Мы здесь будем говорить только о том, что действительно имело место, что действительно состоялось. В этом мы как раз и попробуем разобраться. /Одно исключение для Ленина все же сделано, о нем — в конце книги./

Собственно полемика не прекращается на протяжении всего прошедшего с тех пор столетия, усиливаясь обычно в связи с теми или иными очередными относящимися ко всем этим событиям круглыми датами. Особый интерес в этой связи представляет полемика, развернувшаяся в свое время среди эмиграции, т. е. в той самой среде, с которой связывалась тогда /во многом по сей день/ ответственность за происшедшее и в которой впервые вопрос: что же это было? со всей остротой был поставлен. /Как не менее остро до этого в ней же дискутировался вопрос: что же это будет?, см., в частности, Вехи и развернувшуюся вокруг них полемику./ Речь, конечно, об оказавшихся в этой эмиграции представителях русской интеллигенции в первую очередь /традиционно левой в той русской истории/, все главные устои мировоззрения которых были до основания потрясены принявшим тут направление ходом событий. Воспитанные на преклонении перед революционными традициями /Великой Французской революции прежде всего/, они в массе своей, как известно, с энтузиазмом приняли революцию 1917 г. в ее февральской модификации /ипостаси/. Логика крушения старого политического строя до этого момента представлялась им понятной, при всех сохраняющихся разногласиях по частным вопросам происходящего и происшедшего.

Конец ознакомительного фрагмента.