Последний снаряд

Марк Ефетов, 1972

Подросток Володя и его маленькая сестра Наташа проводили на фронт папу, а сами остались с мамой в Москве. Они очень ждут от него письма, но почтовый ящик пуст. Володя занял место отца у станка на оборонном заводе и теперь работает для фронта. Позже именно Володин снаряд поставит последнюю точку в войне. Семья воссоединится только после Победы. К 75-летию Победы в Великой Отечественной войне. Для среднего школьного возраста.

Что же будет?

Мама взяла Наташку на руки, и они пошли домой. Светало. Володя ежился. Холод проползал за ворот, а может быть, это казалось Володе оттого, что он не выспался. Кто знает… Теперь, когда ничто не вспыхивало, не взрывалось, не стреляло вокруг, а только розовые облака плыли по белесому небу, стало как-то спокойно. Мама отперла дверь, уложила сонную Наташку, и Володя лег в свою разобранную постель. А как только лег, сразу же уснул.

Проснулся: солнце шпарит вовсю, и мама сидит за столом — кормит Наташку.

— Проснулся, сынок?

— Ага.

— Помнишь, какой сегодня день?

— А как же! Мы не опоздаем?

— Что ты, Вова! Нам в училище к часу. Время есть. Сейчас и десяти нет. Вот накормлю Наташку, а ты пока сбегай купи чего есть. Мы с тобой потом поедем в училище. А на работу я в ночь пойду…

Позже, во время войны, вместо «куплю продукты» часто говорили «отоварю карточки». Хлеб и все продукты продавали только по карточкам: отре́зал от карточки маленький талон, отдал его вместе с деньгами или чеком из кассы и получай сколько положено. А положено было по-разному: детям что получше, попитательнее, тем, кто легко работает, — поменьше, кто на тяжелой работе — побольше. Рабочую карточку получила и Галина Фёдоровна. Она работала на ткацкой фабрике. Иногда днем, а иногда и в ночную смену. После первой бомбежки Галине Фёдоровне страшновато было оставлять детей одних на ночь. Но что поделать — выхода не было.

Об этой ночной бомбежке ни Володя, ни мама не говорили. Что панику разводить? Мама только сказала:

— По радио передавали: ночью наши зенитчики отбили налет фашистских самолетов.

— А я и знал, что отобьют, — сказал Володя. — Зенитки бухали будь здоров…

В заводское училище поехали все втроем. Утром прошуршал стремительный, короткий дождь. А день был ясный, безоблачный, сверкающий в не просохших еще лужах. Натка обязательно хотела выкупаться в каждой. Во всяком случае, она топала по лужам, разбрызгивая воду далеко вокруг.

— Прекрати! — покрикивала мама.

При этом она казалась очень строгой. Галина Фёдоровна любила говорить о себе: «Я — солдат». Походка у нее действительно была твердая и голос громкий. Была она высокой, но в круглом лице и пухлых губах были мягкость и доброта, а глаза всегда, казалось, говорили: «Чем помочь?», «Не нужно ли вам чего?»

И она действительно любила помогать. Ну, дома, ясное дело, мама первая помощница и детям, и мужу. Но Галина Фёдоровна была первой помощницей и подругам на работе. Ничего, что крупная, большая, а быстро и ловко ходила между ткацких станков, чуть только прикасаясь к ниткам. И пряжа шла у нее гладкая-гладкая, без узелков или про́пусков. Галина Фёдоровна успевала не только за своими станками смотреть. Если обрывалась нитка у подруги, что рядом работает, вмиг нитку эту связывала и в свой проход возвращалась: ласковым движением гладила полотно, чуть только прикладывая руку, на ощупь проверяла, правильно ли идет ткань, нет ли где перебоев или обрыва.

Наташа была один раз у мамы на фабрике. Володя приносил маме еду и взял с собой сестренку. С тех пор она играла дома с куклами в ткачиху.

А вот теперь она шлепала и шлепала по лужам, и мать покрикивала на нее: «Прекрати шлепать — отшлепаю!» Но девочка только смеялась, подпрыгивая и пританцовывая. А Володя подумал: «Совсем как в тот раз, когда мы все ехали за город с корзиной, в которой была вода, котлеты, молоко и всякие сладости. Это же было совсем-совсем недавно… Корзину нес папа, а теперь где он? Сколько времени как уехал, а письма нет и нет…»

Раньше Володя не задумывался: какой у него отец? Папа как все папы. А теперь все время думал о том, что его папа особенный. И вспоминал при этом его присказку: «Цену узна́ешь, как потеряешь».

В то утро, когда Ратиковы шли в заводское училище, должно быть, только Наташа не думала о войне. Но вот когда подошли к метро, она сказала:

— Зенитьки…

С каждым днем Наташа узнавала новые слова, но произносила их на свой лад. С тех пор как грянула война, много появилось новых слов; уберечь Нату от них нельзя было, хотя Галина Фёдоровна и Володя старались при ней о войне не говорить.

За городом война не чувствовалась: щебетали птицы и зеленели поля. Только железные ежи, сваренные из рельсов, ростом повыше Наташи, напоминали о том, что в эту поездку было совсем не так, как тогда с папой.

Запомнила ведь Натка, что в прошлый раз на дороге не было этих больших железных заборов, разбросанных по всему полю. Она протянула руку к железным ежам:

— Зачем?

— Противотанковые, — сказал Володя. — Пошли давай. Не отставай.

— А мама сказала, что у нас время есть. Утром сказала, помнишь?

Володя помолчал и подумал: «Все-то она уже понимает, ко всему прислушивается. Большая стала Натка».

Он многое объяснял ей, отвечая на ее «зачем?». Но сейчас говорить не хотелось. Мама молчала; наклонила голову и так внимательно смотрела на дорогу, что Володя чувствовал и понимал: лучше не говорить о войне. Вот ведь и сегодня, когда уходила из дому, мама открыла их почтовый ящик внизу и долго шарила там рукой, хотя ясно было, что письма нет. Володя обнял ее: «Пойдем, мамочка».

В прохладе тенистого леса растворялся запах первых белых фиалок.

Наташа часто останавливалась и спрашивала брата:

— Цветок?

— Цветок!

— А как зовут?

— Кукушкины слезки.

Ната решительно отвернулась от красно-лиловых цветов, которые напоминали о слезах:

— Пошли давай!

А Володя и не хотел останавливаться. С первого дня войны всегда было некогда, все время надо было куда-то спешить, что-то делать срочно — новое, непривычное. И теперь это была не прогулка по лесу, а срочное дело: первая встреча с заводским училищем. И прийти надо было без опозданий и поскорей вернуться, чтобы мама не опоздала на работу. Но все же у одного дерева Володя остановился и воскликнул:

— Мама, смотри, белочка!

В самом деле, на дереве промелькнул рыжий пушистый хвост, и вот уже черные бусинки беличьих глаз выглядывали из дупла. И белка при этом смешно вертела мордочкой.

— Смотри, доченька, смотри! — закричала мама и подняла Нату на руки.

Наташка молчала, обхватив маму за шею. Беличьи глазки словно зачаровали ее. Ведь это была первая белка, которую она увидела в жизни.

А белка между тем выскочила из своего дупла и, быстро перебирая лапками, распушив большой хвост, проскакала на верхушку сосны. При этом она оглядывалась, и не зря. Следом, смешно цепляясь за кору дерева, карабкался вверх маленький серо-коричневый бельчонок.

— Видишь, Наточка, белка деток гулять вывела… — сказала мама.

Теперь и Володя с любопытством смотрел на сосну. Что с того, что он был почти в семь раз старше своей сестры: белку на воле он видел в первый раз. До этого смотрел, как белка крутилась в колесе за витриной зоомагазина на Арбате. Но это было в городе, за стеклом, да еще в клетке. А тут прямо так — на дереве, да еще с детенышем.

В лесу было тихо и спокойно. Все трое Ратиковых стояли, стараясь не только не двигаться, но даже громко не дышать. И вдруг Володя вскрикнул:

— Ой, она его бросила и упрыгнула!

Теперь на верхушке сосны остался один маленький бельчонок, а белка, вытянув свой роскошный хвост, перелетела по воздуху к самому дуплу. Володя при этом подумал: «Хвост у нее заменяет крылья. Интересно».

— Пищит, — тихо сказал он, показывая на бельчонка.

— Что ж она его так бросила? — удивилась мама.

— Злая, — сказала Наташа. — Бедный бе́лик!

— Не белик, а белочка. Разница, — поправил Володя. — Мама-белка бросила свою белочку.

— Плохой? Да? — спросила Ната. — Вова, ну?!

Она совсем недавно научилась говорить, но зато теперь болтала без умолку, заменяя букву «р» буквой «л», коверкая слова. Но это ее не смущало: Ната повторяла всё, что ей говорили, пусть неправильно, но требуя — обязательно! — ответа на все свои вопросы.

А Вове было сейчас не до сестренки. Он думал о маленьком бельчонке и о том еще, почему его бросила мать. Бельчонок теперь как бы прирос к ветке, прижавшись к ней животом, свесив лапки вниз.

Ната сказала:

— Мама белика наказала.

— Скажешь тоже! — резко ответил Володя. — Таких маленьких не наказывают.

— Наказывают! — уверенно подтвердила Наташа, видимо вспомнив что-то, что происходило с ней.

Теперь бельчонок дрожал так, что под ним подрагивала ветка. Володя и Галина Фёдоровна посмотрели и сказали друг другу глазами, что мама-белка действительно поступила жестоко: бельчонок свалится и разобьется.

Ната вдруг хихикнула.

— Тебя бы так! — сердито буркнул брат. — Тебя бы так оставить на голой ветке.

И в это время бельчонок, почувствовав, видимо, что помощи ждать не от кого, поднялся, снова уцепился лапками и стал очень смешно прыгать по ветке.

— Пыг-скок, пыг-скок, — весело покрикивала Ната.

А бельчонок, окончательно расхрабрившись, перемахнул с ветки на нижнюю ветку и — шасть к самому дуплу, из которого выглядывала черноглазая мама.

— Научился, научился! — захлопал в ладоши Володя. — Видишь, Натка, это мама-белка так его учила. Поняла?

— Угу, — сказала Ната.

Галина Фёдоровна взяла дочку за руку:

— Пошли, дети.

Ната выдернула свою руку из маминой:

— Сама.

— Ну, сама так сама. Беги вперед, только не споткнись…

Скоро сосны остались позади. Ратиковы пересекли асфальтовую дорогу, прошли переулком и остановились.

— Ната, назад! — крикнула мама.

А Володя при этом бросился вперед, схватил сестренку и подбежал к матери.

Пахло горьким дымом и чем-то до тошноты сладковатым. В конце переулка торчал кусок стены с черными провалами вместо окон, груда камней, кривые, как змеи, рельсы стояли торчком, и все это было подернуто как бы туманом. Сквозь пыльно-дымную завесу видны были, будто серые тени, фигуры людей с ломами, лопатами, тачками.

«Мираж», — промелькнуло в голове Володи.

А мама сказала:

— Разбомбили. Что же будет?..