Это Тебе. С любовью от Марии Фомкиной

Мария Фомкина

Издание представляет собой сборник сценических монологов авторства югорской «художницы слова» (так себя называет автор), Марии Фомкиной.Мария, несмотря на юный для писателя возраст (ей 24 года), пишет экспрессивно, честно, как и положено молодым людям.

С чего начать? — Начни с начала!

Какой монолог должен быть первым?

Какой оставить для финала? Как систематизировать? По темам? Или расположить названия в алфавитном порядке? Или по жанру? По хронологии написания? — не имею представления. Есть однозначный ответ лишь на первый из обозначенных вопросов. Что же, в остальном буду руководствоваться интуицией.

Все началось именно с этой истории. Именно с такой не простой темы. Не иначе, как под руку с этой бойкой и трогательной Зоей Киселевой.

Зоя Киселёва

История Зои Киселёвой

Ну, что вам рассказать — то, ребят?…

Вот я в студенчестве — всё снимки для стенгазеты делала! А потом, в сороковом году, так и пошла в фотоателье работать. И, знаете, сразу поняла — мое это дело! Так уж мне нравилось!

А люди приходят такие разные, а все же общее у них есть:

Советского человека, его ведь взгляд выдает. Вот, он у нас какой-то совершенно особенный! Добрый… человечный, что ли? И вся душа русская в этом взгляде.

Помню, я тогда все мечтала нарисовать на стене ателье березовую рощу и розоватый закат. Я же тогда и краски купила… а тут, сорок первый год…

Тут уж, конечно, не до красок. Тут только одно у народа в голове и звенело: на фронт, на фронт, на фронт! Только бы выжить, только бы выстоять, только бы победить!

Ну, я тогда отправилась на медицинские курсы, а через три месяца сестрой под Смоленск и отправили. Знаете, первого своего раненого ни за что не позабуду… привезли бойца — открытый перелом. Кровь хлещет, а я стою… В теории-то я знаю что нужно сделать, но с места сдвинуться не могу. Страшно. И вот я стою, смотрю на него, а сама себя благим матом крою:

«Что же ты, дура, три месяца-то учебники тискала, а как до дела дошло — сделать не можешь ничего?»…

…он тогда погиб, слишком поздно его доставили… а я? Я привыкла. Знаете, со временем, оно, ведь, ко всему привыкаешь: и к крови, и к смерти даже.

Но вот мириться с поломанными судьбами — нельзя! Мириться с искорёженными человеческими судьбами — никак нельзя! Вот, ежели, привыкнешь к людскому горю, то всё! Считай — пропал! Считай, что такой же гнилой сердцем, как и эти… фашисты!

Сколько горя они нам причинили!

Я вот, иной раз, на детишек смотрю, а сама думаю: «не приведи, Господь, им, хоть долю, того увидеть, чего мы на войне перевидали»…

Ой, вы уж, ребят, меня простите, я, наверное, такие глупости рассказываю… Вот, я вам сейчас главное скажу:

Знаете, домой с фронта шли уставшие, горькие люди. Война, она ведь, каждого обидела, ни один дом не обошла стороной! И уж как я боялась, что у нас народ озлобится от нее, очерствеет… И долго меня этот страх терзал. До тех пор, пока я в свое фотоателье не вернулась. И там… я увидела тот самый взгляд… Советский.

И тут, у меня все на свои места встало! И тут, я поняла!

— Не танками мы победили, не оружием! — Нет!

Победили мы… Душой!!!

Вот той «широкой русской» Душой!

Алёшка

Алешка, ты совсем уж большой стал. О, как вымахал…

Я ведь знаю, что ты сегодня-завтра про мамкину смерть спросишь… возраст у тебя такой, любознательный подошел… я ведь и слова какие-то готовила, чтоб тебе сказать. А, вишь, оно как: ты спросил, да я и растерялась…

Тяжело мне про Пелагию Андреевну вспоминать, жалко голубушку! Мы ведь с ней, почитай, с самого рождения вместе, как сестрички. И всегда во всем она подсобит, все подскажет: уж, такого ума девка была — ооо! А душа-то ейная… Дивная, каких поискать.

Вот кажется — живи свой век — не тужи. За мужем держись, да детей воспитывай. А война, она, сынок, иначе распорядилась…

Ну, коли уж ты спросил — я тебе должна рассказать все, как было:

…В декабре 42 года, мы c твоей матерью были в партизанском отряде.

Я за больными ухаживала, за тобой-крохой, приглядывала, а Пелагия — в разведку ходила. И, ведь, в самое пекло всегда лезла — страху-то в ней не было отродясь.

Бои шли такие ожесточенные, что каждый день — жди беды! И я вот, будто, за обеих за нас тряслась, когда она из лагеря уходила.

Помню, вернулась она как-то с очередного задания, а ты, крохотный еще совсем, к ней подбегаешь. Обнимаешь. Лепечешь чего-то «на своем» (на ребяческом)… вроде как, рассказываешь остальным, что мамка, мол, вернулась!

А мы с бабами на это все глядим, как слезами зашлись! Представляешь, Алешк: война кругом, под ручку со смертью ходит, а тебе все нипочем! Ты и не видишь этого, из-за своей радости.

Надо же, война, а тут такой ангелочек мамке радуется!

А Пелагия видит, что мы себя жалеть начали, тебя в охапку, к нам подсаживается, строго на всех поглядела, и говорит:

Конец ознакомительного фрагмента.