Росток Имболка

Мария Фомальгаут

И осень седая проклюнулась, И солнышку быть не судьба, И по вечерам в полнолуние В три бара заходит трибар. В сияющем зале показывается Среди подуставших зевак, Он виски и бренди заказывает И старый французский коньяк.

Невозможность времени

Здесь нужно сказать — идет снег.

И это будет неправдой.

Или нужно сказать — идет дождь.

И это тоже будет неправдой.

Морось какая-то.

Да, вот так и надо сказать — какая-то морось.

Хотя нет, на морось это тоже не похоже. Вы у Ингерда спросите, он скажет, что это такое, только он так скажет, что вы не поймете, я сам эти икс-квадраты не понимаю, а по уставу понимать должен.

Вы только не говорите никому, что я в этом деле ничего не кумекаю, а то быстро отсюда домой отправлюсь… хотя нет, сейчас уже, наверное, не отправлюсь, не погонят же они меня через… через это…

Хочется сказать — через километры и километры, но это будет неправильно.

Через килопарсеки.

И это тоже неправильно.

Через единицы, сотни, тысячи…

…чего?

Ничего.

Просто. Единицы, сотни, тысячи.

И это, кажется, тоже будет неправдой.

Сознание отчаянно цепляется за слова, ищет хоть какое-то знакомое определение, не находит.

А вот.

Привал.

Вот если я скажу — привал — это будет правдой.

Сознание цепляется за знакомое слово, держится за него мертвой хваткой.

Привал.

Ужин.

Тоже правильное слово. У-жин. Хотя нет, не совсем правильное, ужин бывает вечером, а здесь нет утра, вечера, дня…

А нет. Ужин бывает перед тем, как лечь спать.

Значит, все-таки у-жин.

Едим. Еда здесь горчит, ну, к этому я уже привык, что еда горчит, такая скотина человек, ко всему привыкает. Ингерд втолковывает мне что-то, ловлю незнакомые слова — сумма обратных величин, замкнутая кривая Жордана… хочу спросить — обратные величины это отрицательные числа, что ли — не спрашиваю. Понимаю, что после такого Ингерд точно отправит меня куда подальше, не посмотрит, что сюда еле добрались, а отсюда в одиночку идти так и вовсе нереально…

Засыпаю.

Если здесь можно сказать — засыпаю, если эту тяжелую дремоту, наполненную воспоминаниями, можно назвать сном.

— Э-э-э… здрассьте.

Смуглый парень смотрит на меня настороженно:

— Привет и ты, коли не шутишь.

— А я… по объявлению.

— Физмат кончал?

— Ну…

— Диплом давай.

Меня передергивает, это что-то новенькое. Хотя что новенькое, сказано же было в объявлении — с собой паспорт, диплом, снилс, и-эн-эн, и всё такое…

Смуглый парень недоверчиво крутит мой диплом, зачем-то пробует на зуб.

— Где купил?

— Да ну тебя, сам бы посидел, поучил ночами…

Сжимается сердце, только бы не просек, где я купил диплом…

— И сидел, и учил… — парень вскидывает голову — третий закон Ньютона?

Земля уходит из-под ног, сознание хватается за отдельные слова, не удерживается, падает.

— Э-э-э… сила действия… противодействия…

— Ага, чего-то помним, слышим звон, да не знаем, где он… сформулировать-то сможем?

— Не…

— Ладно, что с тобой поделаешь…

Оглядываю неприметную комнатенку:

— А… начальник скоро будет?

Парень фыркает:

— А я, по-твоему, кто?

…вздрагиваю.

Хочется сказать — просыпаюсь.

Только это будет неправильно. Это выныривание из тяжкой дремоты нельзя назвать пробуждением.

Ингерд приподнимается на постели, смотрит на меня с ненавистью:

— Спи, давай, завтра опять не встанешь…

— А сам чего не спишь?

— А ты чего?

— А ты?

Ингерд хочет ответить, не отвечает, смотрит в темноту…

Здесь хочется сказать — ночи.

И не говорится.

Нет никакой ночи.

И темноты нет.

Вертится на языке — туман.

И это тоже будет неправдой.

Тумана здесь тоже нет.

Ингерд встаёт, уходит по холмам…

(…и холмов здесь тоже нет…)

…в сторону проблесков на горизонте.

(…хотя горизонта здесь тоже нет…)

Кричу ему вслед:

— Мне с тобой, или…

–…здесь оставайся.

Здесь есть хотя бы здесь. Пока есть. Хотя здесь всё меняется очень быстро, вы у Ингерда спросите, он вам скажет про равенство двух элементов кольца периодов, и про проблему континуума, и много ещё про что.

Хочется сказать — сны.

…нет, это не сны, это другое. Здесь не бывает снов.

Воспоминания…

…тоже как-то не то.

…Смотрю на страницу газеты, спрашиваю сам себя — что я только что видел.

А ведь видел.

А ведь секунду назад страница была другой, совершенно другой, это я точно помню. Какой другой — не помню, но — другой.

Вспомнить бы еще — какой именно.

Нет, не вспоминается, память отказывает мне, да и была ли она вообще, эта память, не было, не было ничего, быть такого не может, чтобы на странице газеты было то, чего там не было.

Встаю со скамейки…

…стоп, с какой скамейки, нет здесь никакой скамейки, пустой тротуар, откуда здесь скамейке взяться. Да отродясь здесь скамеек не было. А ведь секунду назад сидел я на чем-то, сидел ведь, читал газету…

В который раз думаю, что пора уже отмечать такие моменты, когда мне кажется, что вот только что было что-то, а уже нет.

В который раз думаю, что в который раз забуду.

Иду в сторону отеля Парадиз…

…стоп-стоп-стоп, какой, к чёрту, отель Парадиз, нет здесь никакого отеля Парадиз, и не было никогда. Во всю стену фотография Регдина, какие-то набившие оскомину громкие слова, мы любим Регдина, и всё такое.

…с размаху налетаю на кого-то, ай, ах, девчонка, сбитая мной, чуть не валится на троутар, сейчас начнется, а-а-а-а, куда прёшь…

Не начинается.

Смотрю на неё, понимаю — она тоже видела. Что-то…

Она шепчет мне в ухо чуть слышно:

— Отель Парадиз.

Киваю. Шепчу одними губами:

— Отель Парадиз.

Переглядываемся, понимаем друг друга. Кто-то косится на нас, не нравится мне этот кто-то, — обнимаемся с незнакомкой, хочу чмокнуть её в губы, она шепчет еле слышно, ой, не надо, у меня парень есть…

Больше я её не видел.

Вот это я хорошо помню — больше я её не видел…

Воспоминания.

Если это можно назвать воспоминаниями.

Нельзя.

Нельзя.

Здесь приходит что-то другое…

…что-то…

— Вставай.

— А?

— Вставай, говорю.

Это Ингерд.

Хочется сказать — встаю, только это будет неправильно. Здесь нельзя вставать, здесь можно только выбраться из переплетения координат, прямых, кривых, синусов, косинусов, арктангенсов, что такое, не знаю, вы у Ингерда спросите, он скажет, он знает, и про риманово пространство знает, и про неримановы пространства, видно, важный человек был этот Риман, если ему целое пространство отвели…

Итак, выбираюсь из хитросплетения линий, иду за Ингердом.

(Хочется сказать — иду, и это будет неправильно)

Тут надо быть осторожным, чтобы не провалиться куда-нибудь в никуда, в непериодические десятичные дроби. Но и не слишком осторожничать, а то просечет Ингерд, что помощник его в математике дальше дважды двух — четыре не сечёт…

Ингерд оборачивается ко мне, глаза стеклянные. Это я уже знаю, когда у Ингерда глаза стеклянные, значит, смотрит куда-то в глубину мира тонких чисел, выискивает интегралы, высматривает обходные пути до каких-то неведомых асимптот.

Здесь хочется сказать — вспоминаю, только это будет неправильно.

Это не воспоминания.

Это другое.

Требуются специалисты со знанием высшей математики. Обращаться — Новослободская, 19, отель Парадиз, офис 23.

Читаю — хочу заорать, что нет на Новослободской никакого отеля Парадиз, и не было никогда.

Не ору.

Начинаю понимать.

Набираю номер.

Гудки.

— Слушаю.

— Э-э-э… я по объявлению…

— А там что сверкает?

Здесь хочется сказать — сверкает, только это будет неправильно. Здесь не сверкает, здесь другое что-то…

Тем не менее, говорю:

— А там что сверкает?

Тут же мысленно даю себе подзатыльника, на кой черт сказал, вот теперь всё понятно со мной будет, что по математике выше тройки не было, сидит училка, руками разводит, Саламахин, я тебя как оценивать должна, у тебя в полугодии двойка выйдет, я что делать должна… помню, домой идти боялся, думал, батя меня убьет, я еще не знал, что батю самого убили…

А ведь ляпнул же я:

— А там что сверкает?

Ингерд оборачивается:

— Где?

— Да вот же…

Ингерд прищуривается, глаза стеклянные:

— Не вижу…

— Да вы нормально смотрите, а не в бесконечность.

— Точно, я и забыл… где, говоришь? Слушай… ну, башка у тебя работает…

Начинаю догадываться:

— Это… оно и есть?

Ну а то… слушай, ну ты вообще молодчина… необратимость хода времени… Ну, конечно же!

Ничего не понимаю. Спешу за Ингердом, черт, даже не спросил, что мне делать, за ним идти или стоять здесь…

Начинаю понимать, что что-то не так…

…да, вот это слово здесь подходит — что-то не так.

Присматриваюсь, еще бы понять, что именно не так, да здесь все не так с точки зрения нормального человека, но теперь как-то особенно — не так.

А вот оно что…

— А ты заметил, мы идем, а оно ближе не становится?

Ингерд подскакивает:

— Ты… ты здесь?

— А что…

— Блин, я ком-му сказал, на месте стоять? Оборудование на хрен не надо, пусть пропадает, так?

Отступаю назад, всё-таки говорю:

— Там… мы к нему идем, а оно не приближается.

— Так и должно быть, что… от чёр-р-р-т…

Ингерд бормочет что-то, узнаю полузнакомое слово — асимптота.

Вспоминаю:

— Это… это значит, её нельзя пересечь.

— Верно, не доберемся мы до него ни хрена… Не выйдет номер… ладно, давай к лагерю…

Поворачиваюсь к лагерю, понимаю, что возвращаться некуда, лагеря нет. Что-то тёмное доедает ноутбук, давится моим свитером.

Жду нагоняя от Ингерда, не дожидаюсь, Ингерд идет куда-то по краю воронки, закрученной на саму себя немыслимой петлей Мёбиуса. Хоть это я помню — петля Мёбиуса, рисунок ещё был, там муравьи по ленте бегали…

Воспоминания…

(…нет, не воспоминания, тут что-то другое…)

— Ну что… — парень смотрит на меня, постукивает по столу пальцами, — что Регдин сделал, догадываешься?

— М-м-м-м… ну… была сначала одна реальность, а он другую сделал…

— А если подумать?

— Ну… — хочу сказать, что не знаю, тут же спохватываюсь — а-а-а-а, так это… как будто он в нашем прошлом изменил что-то… и теперь всё вот так…

— А молодец, соображаешь… ну а как ты думаешь, как он в прошлое попадает?

— М-м-мм… ну уж, не знаю, как он во времени путешествует…

–…но путешествует, — мой будущий начальник смотрит на меня, прищурясь.

Вспоминаю умную фразу, услышанную где-то когда-то не помню где и когда:

— Ну… современная математика не исключает такую возможность… путешествий во времени…

— Вот именно. Современная. Сегодняшняя. Та, которую мы знаем.

Пытаюсь сострить, острота не получается:

— А что… бывает завтрашняя?

— Бывает… математика-то, она большая… может, где-то там и есть доказательство, что машину времени создать невозможно… вот так найдем доказательство это, Регдин и не проникнет никуда…

Начинаю сомневаться:

— Так это когда ещё до этого математики доберутся…

— А мы математиков ждать не будем.

— А как?

— Сами пойдем, как….

Меня передергивает:

— Это к-кто… сами?

— Ну… мы с тобой, кто. Ты же в математике кумекаешь, разберемся…

Киваю.

Не говорю, что ни в какой математике я ничего не кумекаю.

— Тише ты…

Здесь хочется сказать — замираю.

Только это будет неправдой.

Здесь не замираешь, здесь как будто перестаёшь быть.

Тишина.

Текут секунды…

(…нет, это будет неправдой, нет здесь никаких секунд…)

Ничего не происходит…

(…и это тоже будет неправдой, здесь всегда что-нибудь происходит, только мы не видим, что…)

Осторожно спрашиваю:

— Этот нас ищет? Рег…

— Да лучше бы этот…

— А кто?

— Чш-ш-ш-ш….

Оно появляется из ниоткуда, прямо у меня над головой — что-то сетчатое, клетчатое, извивается, пересекается само через себя, ищет жертву…

— Пригнись…

Пригибаюсь, проваливаюсь в какие-то координатные хитросплетения, зачем-то задерживаю дыхание, хотя знаю, что не задохнусь.

Сетка касается моих плеч, сжимаю зубы, чтобы не заорать от боли, чувствую запах жженого мяса.

Секунды растягиваются в вечность.

— Вставай!

— А?

— Вставай, давай!

— Так эта же хрень…

— Нету уже никакой хрени, вставай…

Встаю, оглядываюсь, и правда, нет никакой хрени.

— Тпру, стой, куд-да попёрся… — шипит Ингерд, — дай спину тебе смажу…

— А-ч-ч-ч-ер-р-р-т!

— Терпи уже, я что могу сделать… щас полегчает…

Боль утихает, уходит куда-то, перестаю чувствовать плечи.

Вспоминаю:

— А это игра такая была на компьютере… там сеточка такая была, её ловить надо было… или она ловила…

Ингерд взрывается:

— Да задолбал ты! Сеточки ему, игрушечки! Думает, мы здесь в игрушки играем, да? Вон пошел отсюда, видеть тебя не хочу!

Меня передергивает. Думаю, что ослышался. Нет, не ослышался, и правда — убирайся.

Убираюсь. Кусаю кулаки, крепко, до крови, ненавижу себя. Упустил своё счастье, сам упустил, и где упустил — в двух шагах от цели, сам же Ингерд говорил, почти нашли… хотя это самое почти может растянуться еще лет на двадцать, уж это я в математике понимаю…

Прячусь за холмами…

(…неправильно, здесь нет никаких холмов…)

…выслеживаю Ингерда, чёрта с два я от него куда-то уйду…

Ингерд замирает на обрыве…

(…нет здесь никакого обрыва…)

…оборачивается:

— Сюда иди! Живо! Нашёл! Нашёл!

Бегу сюда. Живо. Проваливаюсь в какие-то неправильные бесконечные дроби, Ингерд подхватывает меня, бормочет слова, от которых у квадратных корней уши сворачиваются в трубочку.

— Вот… смотри…

Смотрю. Как всегда ничего не понимаю.

— Вот оно… — Ингерд показывает на непонятные формулы, — вот…

— Это… что машина времени невозможна, да?

— А то сам не видишь?

Не вижу. Но говорю другое:

— М-м-м… похоже… оно и есть.

— Да не похоже, а есть! Вот оно… значит…

Толкаю Ингерда в спину, резко, сильно, сам чуть не падаю в сияющую бездну.

Отворачиваюсь — всё равно кровавые брызги впечатываются мне в лицо.

Подхватываю формулу — длинную, извилистую, заляпанную свежей кровью, прячу в сейф.

Иду назад. По вехам. По знакам. По зарубкам на квадратных корнях. По кривым интегралам и замкнутым кривым.

Путь обрывается.

Падаю.

Кто-то подхватывает меня, кто-то выволакивает, бьется в висках — Ингерд, Ингерд — нет, не Ингерд, это другой математик, имени не помню, вот так, совсем хорошо, не помню, что за люди у меня работают.

Отфыркиваюсь, отплевываюсь.

— С-спасибо.

Он неумело отдаёт честь:

— Служу императору.

Дальше можно расслабиться, дальше меня проведут свои, зря, что ли, их расставил…

Мелькают впереди огни мегаполиса.

Останавливаюсь, перевожу дух — здесь, вроде, можно остановиться.

Математик спрашивает:

— Вы… нашли?

Отрицательно мотаю головой:

— Нет… нет опровержений, что путешествия во времени возможны.

Он смотрит на меня. Нет, не на меня, а куда-то сквозь меня, на какие-то…

(…хочется сказать — холмы, и это будет неправильно, нет здесь никаких холмов…)

…я еще не знаю, что он там видит, да и не узнаю никогда, ничего я в этом деле не понимаю. Но догадываюсь, по взгляду его — догадываюсь, не умеешь ты врать, парень, всё у тебя на лице написано…

Спускаю крючок.

Математик сгибается пополам, падает. Добиваю выстрелами, раз, другой, третий, не умею я убивать, не умею, у других как-то получается с одного выстрела уложить, а мне и одной обоймы мало будет…

Иду к городу, вижу темные силуэты солдат, бегущих навстречу.

— Мой император! Вы…

— Всё, всё в порядке… хорошо всё…

— Стреляли…

–…я стрелял… нормально, нормально всё…

…возвращаюсь домой, бросаю пойманную формулу в сейф.

Закрываю.

Смотрю на хитросплетения времен, нет ли какой опасности там, впереди — нет, ничего нет, путь свободен.