Подстреленный телефон

Мария Фомальгаут

Добро пожаловать в увлекательное путешествие на чашках по чайной реке. Может быть, у вас получится разобраться, почему сгорел город… Или познакомиться с одиноким камином, который бродит по улицам… Нет-нет, в пожаре он не виноват.Осторожнее с напольными часами за вашей спиной, они… Хотя, быть может, они тоже не виноваты.Кстати, откуда родом вы сами – ваш город уже исчез давным-давно или еще не появился? А вы уверены, что живете в настоящем? А почему?

Что-то из дома

…его казнили за ересь — ну, нужно же было найти какой-то повод, какую-то причину, ну не за кражу же казнить, ведь он ничего не крал, вот так бывает, да, жил человек, ничего не крал. И не за убийство же его казнить, ведь убивать ему тоже не доводилось — так вот как-то обошлась у него жизнь без дуэлей — так что за убийство его тоже судить не получилось бы. И жены он чужой не желал, и долги отдавал в День Долгов, и брал в День Займов…

Так что казнили за ересь.

Ну а если не ересь, то что же это еще?

Она и есть.

Это ж надо же было такое ляпнуть, надо же было такое сказануть про дома.

Ни за что не догадаетесь, что он про дома сказал.

…что в них можно жить.

Вот так — не в зарослях вдоль дороги, не на деревьях, не в чистом поле, — в домах.

Кто-то еще пытался за него заступиться, обратить в шутку, вот как сострил человек, в доме решил жить — но уже все понимали, что шуткой здесь не отделаться, будут казнить.

Казнили в полночь, как положено, труп сожгли на костре, тоже как положено, пели псалмы.

Первый раз такое.

Нет, так-то всякое было, одного казнили за то, что повозку на колесах выдумал, чтобы легче было ехать по дороге — его казнили. Другой выловил в лесу что-то копытное, фыркающее, обвязал веревкой, подложил плед — чтобы было удобнее — другого тоже казнили, а то мало ли, ишь, чего выдумал.

Шли дальше по дороге, останавливались на ночлег, жгли костры, слушали песни Странствий, смотрели на звезды.

Сегодня мне показали картину.

Луиза показала.

Осторожно.

Из-под полы.

Странная картина, на которой не было неба, совсем не было, и стены домов со всех сторон, я первый раз такое видел, чтобы стены были со всех сторон, — ну два дома рядом, ну три дома, ну не четыре же.

Потом казнили Луизу.

Я так и не понял, за что, и вообще, это было неправильно, нет, ну я понимаю, других казнят, за ересь там, еще за что, но не Луизу же, потому что то другие, а то Луиза…

Кто-то где-то когда-то мимолетом шепнул мне, что там, на картинке, было не четыре дома, а один. Этого я уже никак не мог понять, как четыре стены, прижатые друг к другу, могут быть одним домом.

Не могут.

Просто.

Не могут.

Шли по дороге.

Боялись остановиться, боялись замешкаться, боялись того, что подкрадывается сзади, хотя никто никогда не видел, чтобы что-то было там, сзади, но раз шли от чего-то, значит, что-то было, как же иначе.

А завтра казнят этих.

У которых нашли два подсвечника.

Это один из советников сказал, что если подсвечники у них — значит, этих двоих казниь надо.

Тут уже мы не выдержали, вмешались, почему за подсвечники казнить, что за дела такие.

Ну как же, говорит советник, видели вы, чтобы такие штуки где-нибудь снаружи валялись? Не видели, то-то же. Значит, где они их взяли? В доме. То-то же. Значит, в доме были, а где это видано, чтобы в доме бывать?

Тут-то у советника и спросили, а ты-то сам откуда знаешь, что в доме такие штуки есть? Советник еще отпирался, ну, знать не знаю, а откуда им еще быть, на улице же нигде такого нет…

На эшафот отправили всех троих, и этих, которые с подсвечниками, и советника тоже.

И правильно.

Потому что нечего тут.

Потом спохватывались, тихонько думали про себя, а откуда вообще это слово взялось, подсвечники, а ведь взялось откуда-то, как будто…

…нет, нет, не думать…

Вечером судили да рядили, можно ли собирать что-то на крыльце дома, фонари, например, чтобы удобнее освещать путь, или там коврик какой взять — наконец, решили, что можно, но только по большим праздникам, и вообще не очень-то увлекаться, а то мало ли.

Потом пропали четверо.

Нам сказали — ушли в дома.

По вечерам осторожно перешептывались, а что там дальше с ними случилось в домах, а живы они вообще или нет, да нет, конечно, вы сами подумайте, как в доме можно остаться в живых, это же дом… Смотрели на огни, которые зажигались в домах по вечерам, волей-неволей искали движение силуэтов, не находили.

Потом была Кора.

Это было странно, тем более странно, что Кора ничего не знала про дома, и не говорила про дома, и вообще немыслимо было сопоставить, чтобы Кора — и дома. Это же не Луиза, которая осторожно показывала картину с не то с четырьмя домами, не то с одним домом, и не Аглая, у которой был подсвечник неведомо где найденный. Это была Кора, у которой даже и мысли не было, что есть где-то какие-то дома.

Потом была свадьба, со свадьбой тоже нельзя было говорить про какие-то дома, у свадьбы тоже и мысли не было, что есть какие-то дома.

Потом Коры не стало…

…нет, не так, вернее, сначала я понял, что её скоро не станет, её унесёт зима, её унесёт хворь, зима всегда кого-нибудь уносит.

Иди в дом, сказали мне.

И нет, даже не сказали. Это были обрывки слов, обрывки фраз на пожелтевшей бумаге, даже не наяву, а во сне, и даже не во сне, а в какие-то мимолетные секунды перед пробуждением, когда уже не сон, но еще не явь, и обрывок фразы на клочке пожелтевшей бумаги — иди в дом, и еще какое-то воспоминание о том, чего со мной никогда не было, что-то нужно было сделать в доме, что-то — у меня даже не было слов, чтобы сказать, что именно.

Я только знал, что нужно идти в дом.

Ночью — пока никто не видит.

Идти к дому, подсвеченному огнями фонарей, подниматься на скрипучее крыльцо, осторожно повернуть ручку двери…

…замереть…

…выжидать, не знаю, чего, поом стремительно — в коридор, налево, под лестницу, где дверь в кухню, к холодильнику — откуда только взялись эти слова, которых не было, и быть не могло — взять то, что подсказал не то сон, не то память, которой не могло быть, — и бежать, бежать на улицу, в холод зимы, раньше и не замечал, что у зимы есть холод, раньше и не чувствовал этого контраста с теплотой дома…

…раньше…

Потом была Кора.

Все-таки была.

Кора, которой я готовил настойку с этим, неведомым, взятым в доме.

Потом был дом.

Вернее, не так, все не так — потом были сны, в которых приходил дом, то усаживал у пылающего камина, то устраивал на мягкой постели, то укрывал пледом, то готовил на кухне что-то манящее…

Потом стали допрашивать, кто какие видел сны, потом стали что-то врать, потом кто-то из старейшин орал, что вы все врете, все-все врете, всех вас казнить, велено же — не обмани, а вы обманываете, да быть не может, чтобы никто не видел дом, кто-нибудь же да видел во сне дом, ну как же иначе, что значит, откуда знаю, я видел…

…тут-то он и попался, когда крикнул — я же видел…

…казнили на рассвете…

Потом была Кора. То есть, она и раньше была, но теперь нашла то, что я принес из дома, то, что спасло её зимой.

И я уже понимал, что она сделает дальше. Слишком хорошо понимал, чтобы оставаться здесь хотя бы минуту, и надо было бежать — в никуда, прочь от дороги, в заросли чего-то там, пока никто не заметил, не спохватился, не…

Дом ждет меня в стороне — почему-то одинокий дом, хотя обычно они кучкуются стаями.

…поднимаюсь на мраморное крыльцо, поворачиваю дверную ручку, еще почему-то надеюсь, что не повернется, не поддастся, что дом меня не пустит — нет, пускает, пробираюсь в прихожую, оглядываю просторный зал, лестницы, ведущие наверх, комнаты по обе стороны от меня, анфиладу впереди…

Дверь захлопывается.

Я уже чувствую, что можно не толкать дверь, не пытаться выйти — она не откроется.

Дом меня не выпустит.

Поднимаюсь по лестнице, оглядываю комнаты, думаю, что меня ждет…

…сейчас узнаю…