Низушка айсберга

Мария Фомальгаут

С драконами придется сражаться, с призраками… дракона-то видели?– Видели, – шепчет бледнолицая худышка, Гришинский про себя прозвал ее Сосулей, – в кино.– Ну, в кино… а в жизни не доводилось?– Да… как-то нет…– Что ж вы так… хоть бы в зоопарке, что ли, глянули, я вот прошлой осенью лицензию получил, и с ружьишком в лес… на дракона…Девчонки смеются, это хорошо, есть контакт… шикарная блондинка ржет как лошадь, видно, душа компании…

Хранить вечно

Знать бы, кто тебя убил…

Знать бы, кто это сделал — я бы не пощадил его.

Я бы нашел его на дне океана. И на вершине самой высокой горы я бы нашел его. И там, на самом краю земли, куда уходит солнце — я бы нашел его, я бы пронзил его грудь мечом, как он пронзил твою грудь, и он лежал бы бездыханный у моих ног, как ты лежишь сейчас в холодной гробнице…

Элл моя.

Все, что было у меня — моя Элл.

Все еще не верю, что ты умерла, все еще не понимаю, как так может быть, что тебя нет. Ты лежишь передо мной в прозрачной усыпальнице — не могу сказать, гробу — и не верится, что ты не живая, я так и жду, что ты сейчас встанешь, сладко потянешься с твоей неповторимой грацией, посмотришь на меня сонными глазами, а что, уже утро?

Утро, Элл… вставай, дорогая, вставай…

Не встанешь, не проснешься — никогда, никогда, никогда, рваная рана на твоей груди зияет черной бездной. Почему ты не смотришь на меня, я пришел к тебе, Элл, я прихожу каждый день, я приношу тебе цветы — видишь, какие, тронутые ночной росой, белые, как звезды над твоей гробницей, Элл.

Вру — последние годы прихожу не каждый день, все время что-то мешает, какие-то повседневные дела — не имеющие без тебя никакого смысла. Смысл для меня остался только в двух вещах — найти, как вернуть тебя, Элл, хоть я и знаю, что это невозможно, и найти того, кто убил тебя, Элл, чтобы он страдал так же, как страдаю я сейчас.

Элл моя.

Все, что было у меня — Элл.

Кланяюсь, выхожу из гробницы — спускаюсь в город, один из тысячи моих городов. Я называю их своими, потому что кроме меня в них никого нет — все эти дворцы, проспекты, улицы, бульвары, храмы и высотки построены для одного меня, интересно, кем. Не помню, не знаю, кто и кому молился раньше в этих храмах — я молюсь в них своей Элл.

Память… вообще, странная штука — память, всякий раз, когда я пытаюсь что-то вспомнить, память разворачивается передо мной до каких-то пределов — а потом замирает, будто натыкается на какую-то препону. Моя память как будто убегает от меня, прячется по пустым залам больших домов, по темным комнатам, по переулкам, изредка показывается — не вся, чуть-чуть, только самый краешек, — и снова исчезает.

И не поймать ее, не схватить, не вспомнить, кто пронзил сердце твое, Элл. Если бы я знал, где лежит моя память — я бы пошел за ней на край света, если бы я знал, в какой бутыли хранится моя память, я бы выпил ее залпом, если бы память моя лежала в центре земли, я бы рыл землю — все глубже и глубже, пока не докопался бы до памяти своей. Но память не хранят в бутылях, и память не лежит глубоко под землей — и я не знаю, какой злодей пронзил грудь твою, Элл…

Многого не помню. Не помню, кто построил эти дворцы и храмы, не помню, кто жил в них раньше, вон у берега моря стоит парусник, я не помню, кто и когда выходил на нем в море…

Кто-то здесь был, что-то было здесь — но кто и что, я не знаю, память моя играет со мной, прячется по закоулкам, смеется чему-то, помахивает длинным хвостом…

Прощай, Элл…

Скоро мы снова встретимся, скоро я приду к тебе.

Так я думаю — а сам налегаю на весла, Элл, я знаю, тебе горько будет узнать, что я погиб, погиб в океане, где мы так любили ходить под парусом — еще когда были вместе, Элл. Я уже и не помню, как это было, память кидает мне какие-то огрызки, обрывки, помню, было что-то светлое, сладкое, безмятежное, с тобой, Элл, здесь мы забрасывали сети, здесь ловили серебристых рыб, и ты закричала, когда морская звезда ужалила тебя за ногу, и я разрубил звезду пополам, а ты почему-то рассердилась, за что, бросил бы ее так в море…

Парусник снова накренился — нет, не доплыть, не добраться до берега, буря приближается — лилово-черная, стремительная, тяжеленые тучи нависают надо мной, готовые раздавить меня. Да, плохое я выбрал время для рыбалки… и не добраться до берега — а надо добраться, грести, грести, ради тебя, моя Элл.

Элл моя…

Все, что было у меня — моя Элл…

Элл… на дне лодки лежат коралловые бусы — еще один обрывок памяти о тебе, Элл, еще один кусок нашего прошлого — прошлого, которого у нас больше нет. Кто-то разбросал его, разорвал на фрагменты — ищи-свищи теперь их по всему миру…

Новый порыв ветра чуть не опрокидывает парусник — держись, держись, ради тебя, Элл, я должен держаться. Рано еще темнеть — а черные сумерки уже навалились на землю, сковали все непроглядной темнотой.

Берег…

Нет, не берег, маленький островок — слишком маленький, чтобы укрыться на нем от непогоды. Чего ради он подвернулся мне… вообще, кажется, я не видел его раньше — может, вообще плыву не к берегу, а от берега, навстречу погибели…

Скорее…

Ради тебя, Элл…

Миную островок, что-то привлекает мое внимание — даже сначала не понимаю, что. Маленький островок, маленькая башня, почему-то не разрушенная ветрами, три красных круга на двери башни…

Три красных круга…

Знак, который ставят на архивах.

Знак памяти…

Буря приближается — как-то быстро, слишком быстро, но все-таки замираю возле башни. Много таких архивов я повидал — в каждом городе видел башню с тремя кругами, а в башне лежало прошлое. Даже не само прошлое — его отпечаток, оттиск, память о прошлом. На дверях башен висели надписи — сколько лет хранить эту память, прежде чем можно будет открыть эту память. Я не знал, зачем это делают — это похоже на игру, когда можно сделать что-то только с восходом солнца, или на праздник — когда редкое вино можно достать только в новый год. В архивах бывало много всяких чудесных вещей — старинные легенды о войнах, про которые сейчас уже никто не помнит, упоминания о победах, про которые все забыли, и о поражениях, про которые почти никто не знал. Я любил открывать архивы — моя история, моя жизнь, только что зажатая в какие-то триста лет, разворачивалась на тысячелетия…

Так в одном архиве я прочитал, что когда-то на большой земле не было городов — а потом их построили.

А в другом архиве я прочитал, что когда-то на земле жили десять человек — не два, не пять, именно десять — и они делили землю, и перебили друг друга, и осталось только двое…

Я и Элл…

Моя Элл…

Все, что у меня было…

Новый порыв ветра чуть не переворачивает лодку. Надо спешить, некогда смотреть на архив, что бы там ни было — некогда. На всякий случай смотрю на дверь архива — там должно быть написано, сколько лет хранить этот архив, прежде чем можно его открыть, посмотреть, прикоснуться к прошлому… Разные есть архивы, какие-то хранятся год, какие-то двадцать лет, видел даже башню, которую нельзя открывать тысячу лет — и срок этот еще не вышел.

В сумерках бури я ничего не увидел — хотел уже отвернуться, вспышка молнии озарила башню, я прочитал что-то…

Нет, этого не могло быть.

И все-таки…

Ждать новой молнии было некогда — лодка подпрыгивала, покачивалась, готовая вот-вот перевернуться. Я снова ударил в весла, я плыл и плыл к берегу, которого не видел в темноте — может, его там и не было…

Лодка перевернулась с новой вспышкой молнии — я сам не понял, как оказался в воде, холодной, приторно-соленой, есть у моря в непогоду какой-то странный привкус — привкус бури… не помню, как ноги ударились в каменистое дно, как я выбрался на берег — он оказался совсем рядом.

Волны бешено бились в прибрежные скалы, о том, чтобы вытаскивать лодку, не могло быть и речи. Карабкаясь по камням, в который раз представил возле себя Элл — мы шли вместе, хватаясь за руки, и дождь хлестал по ее темной спине, и она смеялась, а здорово мы в бурб попали, а? а здорово нас к берегу прибило, а?

Элл моя…

Все, что было у меня — моя Элл…

И все-таки образ Элл на этот раз был какой-то смутный, расплывчатый — она и вроде бы не она, со мной и вроде бы не со мной. А может, я думал о ней недостаточно сильно, мысли мои были заняты другим…

Не мог забыть, не мог стереть из памяти то, прочитанное на двери…

Кто это мог написать…

Что за чушь — кому такое вообще могло прийти в голову…

Всего два слова… но какие два слова, я их не понимаю…

ХРАНИТЬ ВЕЧНО

Элл…

Где ты, Элл…

Просыпаюсь, по привычке оглядываю комнату, ищу Элл, где она, обычно лежит во тут, рядом, разметав руки и ноги по одеялу, или сидит на кресле, темная точеная фигурка, пьет кофе. Элл нет, и я не понимаю, как такое может быть, что Элл нет — тут же спохватываюсь, что Элл давно уже нет.

Двести пятьдесят лет без Элл.

Эта цифра кажется немыслимой.

И все-таки… каждое утро просыпаюсь, ищу Элл, долго лежу в постели, долго не могу вспомнить, что ее уже нет.

Пью кофе — в кабинете, за столом, закусываю каким-то подвернувшимся под руку хлебом, и нет сил пойти за стол на кухне — где мы когда-то завтракали вместе, и Элл смеялась, когда капли кофе падали мне на рубашку. Теперь этот стол был как будто не для меня — как и весь большой дом, и все города, сколько их было по планете…

Допил кофе.

Вспомнил, что не обнимал никого уже двести пятьдесят лет — кажется, это слишком много.

Кажется, ночью видел Элл — конечно, во сне, наяву она не приходила никогда, помню, во сне мы вышли с ней на поле, вытаскивали что-то из земли, еще говорили друг другу, какой урожай хороший в этом году, на всю зиму хватит. Я говорил ей — как хорошо, что мы снова вместе, она посмеивалась чему-то, я все спрашивал, где она была, она отвечала мне что-то, что вот, умерла, а теперь снова к тебе вернулась…

Потом проснулся, долго искал ее глазами…

Ладно, хватит сидеть, расселся, будто дел совсем нет — надо вставать, надо идти на поля, собирать зерно, кому и зачем это нужно — когда ее нет. Проще не задумываться, зачем я живу — теперь, после нее, так можно додуматься и до того, что поднимешься на гору и бросишься в пропасть.

Не думать…

Не вспоминать — тем более, что и вспоминать нечего, кто-то растерзал мою память, оставил мне жалкие обрывки, годные лишь на то, чтобы раззадорить мое любопытство…

Память…

Черт возьми, было же что-то… кто-то строил эти города, кто-то жил здесь, кто-то правил всеми этими городами — в архивах до сих пор читаю упоминания про светлейшего императора. Два раза находил на ровных горных плато отметины от чего-то, как мне казалось — от каких-то машин, может, кто-то спускался сюда с неба, со звезд, но кто и когда — я не помнил.

И, черт возьми — я не помнил, кто убил тебя, моя Элл.

Все чаще кажется — убийца тоже спустился со звезд, а когда убил мою Элл — снова поднялся к звездам. Может, он и стер мою память — потому что если бы я помнил его, я бы построил межзвездные корабли, выковал бы их в кузнице, я бы перелопалил все галактики — я бы нашел его, чтобы вонзить ему в грудь свой меч, как он вонзил меч в твою нежную грудь, моя Элл. Если бы я только помнил его…

Если бы я только помнил…

Память… снова встала перед глазами надпись — хранить вечно, я снова задумался, что может быть там, за семью печатями, за тяжелой дверью в высокой башне. Что-то… я вспомнил истории о злых джиннах, которые томились в заточении — века и века, потом кто-то выпускал их на волю — и они творили бесчисленные злодеяния…

Хранить вечно…

Чего ради вообще хранить память, если никто и никогда к ней не прикоснется…

Сам не знаю, как меня осенило — это была догадка, не более, но я додумался до нее — и уже не сомневался, что так оно и есть. Может, в этом самом архиве убийца и спрятал свою тайну — ото всех, от меня, и скрылся, оставив меня безутешным на пустой земле. Может, спустился со звезд и поднялся к звездам, может, убийцей и был тот император, о котором так много писали в старинных книгах.

Не знаю…

Я вышел в море на маленькой лодке — снова представлял рядом с собой тебя, моя Элл. Ты показывала мне на юг, говорила про тропические острова, а давай махнем туда, а давай лучше сразу на край земли, а давай в кругосветное путешествие… Ты любила меня так подзадоривать, моя Элл, давай, поплыли, что боишься-то? ну и что, что с собой ничего нет, наловим рыбы где-нибудь… проживем…

И снова вспоминал, что Элл нет — и снова сжималось сердце…

Я искал островок, я плыл, как мне казалось, к нему — но горизонт был пуст. Напрасно я вглядывался в шумящие волны — вокруг не было ничего, насколько хватало глаз…

Я вышел в море на второй день — я искал этот проклятый остров, я смотрел в мощнейший бинокль, — но он показывал мне только водную гладь. Элл подбадривала меня — Элл, которой не было, которую я представлял себе — но даже ее утешения казались жалкими.

И на третий день я вышел в море, и на третий день искал остров — но не видел ничего, кроме моря. Как будто какая-то сила специально прятала от меня этот остров — и все больше казалось, что он померещился мне тогда в темноте бури.

Элл…

Как отомстить за тебя, моя Элл…

К вечеру небо потемнело — снова приближалась буря, снова небо заволокло темными тучами. Я повернул лодку назад — лодка не поворачивалась, не хотела плыть, волны швыряли ее туда-сюда…

Назад…

До берега…

Если вообще доберусь…

Чего ради я ищу этот остров… раз написано — ХРАНИТЬ ВЕЧНО, значит, есть в этом какой-то смысл, с чего я взял, что там разгадка твоей смерти, Элл, ведь ты умерла без малого триста лет назад, а башня выглядит так, будто стояла лет тысячу… Мало ли что там — какие тайны могут быть за семью печатями, что такое — чего лучше не знать никогда….

Буря…

Черная буря…

Черная смерть…

Добраться до берега… для тебя, Элл… тебя уже нет, — все равно для тебя, Элл…

Я увидел его мельком, когда лодка завертелась на месте — даже подумал, что мне мерещится. Нет, правда — новая вспышка молнии озарила башню, высокую, кое-как притулившуюся на маленьком островке. Я еще не видел три красных круга — но я знал, что они есть, и не видя надпись — ХРАНИТЬ ВЕЧНО, я уже представлял ее…

Хранить вечно…

Открыть тяжелую дверь оказалось сложнее, чем я думал — хитроумные замки не поддавались, кто-то надежно хранил тайну, и если бы дверь не поистлела от времени, я бы не разбил ее топором. Там, за дверью, пахло прошлым — есть у прошлого особый дух, который остается в старых домах, куда долго никто не заглядывал.

Я испугался, что внутри ничего нет, что кто-то извел всю память — но нет, память была на месте, на полочках лежали маленькие хлебцы, в которые запекают память, чтобы от нее избавиться, и чтобы она не потерялась. Кто-то и правда оставил здесь свою память — сберег для каких-то поколений, для каких-то времен…

Ах да, хранить вечно…

Я осторожно взял с полки хлебец — ничего не случилось, никто не одернул меня, не схватил за руку, хватать было некому. Надкусил хлеб — еще, еще, ждал чего-то, ждал памяти, память не приходила, кажется, хлеб лежал здесь слишком долго, а может, его испекли неправильно.

Попробовал еще — второй хлебец тоже не дал мне памяти, третий даже не стал доедать. Это было странно, обычно хватало одного куска, чтобы вспомнить прошлое. Я посмотрел на хлебцы, лежащие на полках — да, кто-то пытался сохранить память, но не сохранил…

…вечно…

Сел в лодку, отчалил от берега — тут-то меня и проняло, сильно, больно, память взорвалась в голове, больно опалила сознание. Я уже не вспоминал — я видел все как наяву, видел Элл — тебя, моя Элл, видел его…

Его…

Он опустился на нашу землю со звезд — помню, как упало что-то с неба, большое, блестящее, рухнуло за холмы, и я сказал, что упала звезда, а ты, Элл, только покачала головой. Помню, как он вышел к нам — жуткий, белый, и шерсть у него была только на голове, густая и темная… Как он боялся нас, и кланялся нам, и клал перед нами блестящие предметы — чтобы задобрить меня, императора всей земли, и тебя, моя Элл.

Да, тогда я был императором — и я своими руками строил величественные города, которыми правил…

Помню, как впустил его в дом — жуткого странника, помню, как ты, Элл, показывала ему на кувшин с водой и говорила — кувшин, кувшин, и он называл этот кувшин как-то по-своему, это было смешно. Помню, как мы говорили с ним, и он все сетовал на какой-то двигатель, его бы подлатать, у вас металл есть, мне много не надо, пару деталей… да, я покажу каких… что, сможете в кузнице выковать? Вот это здорово… Да откуда… издалека… вон, видите светлое пятнышко в небе? Во-он, над холмами… а, это и есть Млечный Путь… а Солнце вы не увидите издалека, а Землю и подавно не увидите… А хорошо у вас тут. Воздух какой-то… цветами пахнет. А можно снимочек на память? Да это не больно… хоть своим покажу, какие вы здесь… темные, шерстяные, ушки на макушке…

Я помню это, Элл.

И другое я помню. Как пришел в дом, волоча за собой с мельницы мешок муки, чтобы ты замесила тесто, чтобы испекла лепешки на ужин. Как вошел в наши покои, и увидел тебя, моя Элл, и его в твоих объятиях. Это я помню… и как обнажил свой меч, и как пронзил им твою грудь, Элл — я тоже помню…

Я хотел убить и его — он оказался проворнее, он как будто ждал нападения. Понмю, как он выпрыгнул в окно, как только не разбился, как я гнался за ним по лесу — его светлые одежды мелькали в зарослях, когда я добрался до плато, его машина уже взмыла в небо и вспыхнула ярким пламенем.

Кажется, он сгорел там, в небе.

Хочется верить, что он сгорел…

Все это я вспомнил только сейчас — вернее не вспомнил, память накатила на меня, как магма раскаленного вулкана — и я не мог отбиться…

Память…

А я еще думал, что такого страшного может храниться там — вечно…

…третий месяц хожу по городам сам не свой, ищу что-то — сам не знаю, что. Нужно что-то делать — пахать и сеять, ловить рыбу и запастись хворостом на долгую зиму — и я не делаю ничего, я не знаю — зачем.

Снова вспоминаю, как в тот же вечер строил гробницу для тебя, моя Элл. Снова вспоминаю, как из муки испек хлебцы, и запек в них свою память — чтобы не вспоминать, не страдать от боли. Я хотел запечь в хлебец и память о тебе, моя элл — но не мог, без тебя я перестал бы быть собой…

Тогда я бросил власть, я ушел из нашего города — не как император, а как простой человек. Я спрятал свою память в башне на островке, и выстроил на зеленом холме твою усыпальницу, Элл…

Боль… боль… боль….

Уже не боль утраты — боль чего-то большего, чем может вынести душа.

Хожу по городам, ищу архив — еще один архив с надписью ХРАНИТЬ ВЕЧНО.

Потому что — я спрятал память о том вечере, и, побоявшись чего-то, спрятал память о том, как можно спрятать память: вот так же запек рецепт в хлебец и положил его в какой-то башне в каком-то городе.

И не помню — в каком…

Ищу рецепт — чтобы снова запечь память о тебе, Элл, и о том, как занес свой меч над тобой, Элл. Запечь — и хранить вечно ту боль, которая никуда не уйдет, которая навсегда останется со мной, как бы я ее не прятал.