Мотылетки на мельнице

Мария Фомальгаут

Книга расскажет, как надо крутить мельницу, чтобы не наступил конец света. Или наоборот, чтобы наступил. И как бить мотылеток. Или не бить. И как подслушать разговор, чтобы он состоялся. Или не состоялся…

Моя земля

— И сколько их у вас?

— Было или сейчас есть?

— Ну… было.

— Ой, не помню я. Честное слово, не помню.

— Ну а сейчас сколько?

— Ой… миллиардов девять будет.

— Чего девять?

— Миллиардов, чего.

— М-м-м… и хотите сказать, вы их всех любите?

— Всех. Люблю.

— Вам не кажется, что это… м-м-м… странно?

— А что тут странного?

— Ну… даже не знаю. Но странно. А они вас любят?

— Я даже не знаю.

— Не знаете?

— Честно… нет. Хотела бы проверить…

— И как вы это собираетесь проверить?

— А вот…

Воздух разрывает легкие.

Сердце взорвалось — уже который раз, разлетелось на мелкие осколки.

Бегу — когда уже нет сил бежать, сам себе удивляюсь, что бегу. И кажется — так медленно, ужасно медленно, как во сне, когда впереди что-то важное, нужное, и хочешь бежать к нему, а беспомощно перебираешь ногами на месте, а оно удаляется… все больше.

Бегу — больно пинаю ногами землю, прости, земля, прости нас всех, мы всю жизнь пинали тебя ногами…

Бегу — уже не дышу, хватаю воздух, которого как будто и нет…

Моисей все еще там, на горизонте…

Я верю — он ждет меня…

Бегу — по планете, которой больше нет. Бегу — по тому, что было землей, что еще есть — и в то же время нет, бегу — от берегов Португалии, от солнечных портов, дальше, по знойным улицам Мадрида, по сверкающим огням Елисейских полей, через альпийские леса, через рождественские улочки какого-нибудь Дрездена, пропахшие омелой, через новогоднюю Прагу, и дальше, мимо заснеженной Москвы, по бескрайним снежным полям, через глухую тайгу — туда, где Моисей ждет меня.

По Земле…

По Земле, которой больше нет. Прости, Земля, я слишком долго обещал себе — потом, потом, и я знаю — теперь уже поздно, я тебя не увижу.

Мы так и не встретились, Земля.

Прости…

А как я любил тебя, Земля… Наверное, ни один человек на тебе не любил тебя — так, как я. Никто не жаждал тебя так сильно, никто не обожал тебя так — страстно, неукротимо, никто не желал тебя так — хищно, жадно, никто…

Земля…

Что я знал о тебе…

Я знал одно — ты должна быть моей.

Я знал одно — я должен был увидеть тебя, всю, всю, от и до, со всеми твоими столицами, сфинксами, пирамидами, парфенонами, джунглями, амазонками, эверестами, триумфальными арками, мадридами и мадакаскарами. Я желал тебя — как желают самую страстную любовницу, я готов был потратить на тебя все — но у меня не было ничего.

Я рвался к тебе, Земля… Еще тогда, в каком-то там классе, когда бежал — от дома, от школы, от икс-квадрат-минус-два-икс-плюс-один, от мультиков по воскресеньям, от самого себя — к тебе, Земля. Все казалось так просто, на велике добраться до Москвы, до Питера, там через границу — в Таллин, в Варшаву, в Прагу, дальше…

В десять лет расстояния кажутся такими ничтожными…

Прости, Земля… что не смог, что арестовали, допрашивали, будто увидеть землю — это какое-то преступление. Родители для тебя столько делают, вон, своя комната есть, и комп, и вон, ролики, велик, счастья ты своего, пацан, не понимаешь…

Бегу…

Чувствую — легких уже нет, остались кровавые лохмотья, от сердца тоже, бегу, спотыкаюсь, падаю, лицом в землю, земля не хочет отпускать меня, земля держит — как самая страстная любовница.

Поднимаюсь, земля качается под ногами, бегу — не бегу, ковыляю, через бесконечное поле, которое с каждым шагом становится все больше.

Моисей на горизонте…

Есть ли он… или это только мерещится…

Бегу — огибая обломки, осколки, обрывки, спотыкаюсь о кого-то убитого, по-привычке протягиваю руку за автоматом, одергиваю себя, на хрена, на хрена…

Моисей…

Я верю, что он ждет меня…

–…так сколько, вы говорите, осталось нашей планете?

— Лет десять, не больше.

— Игнат Ильич, вы не пугайте так наших зрителей… Мы привыкли слышать прогнозы — через тысячу лет, через двести лет, а вы…

— А я и не пугаю, я говорю то, что есть… к сожалению, это правда, и оставшиеся десять лет нам придется посвятить решению…

…аномальные вспышки солнечной активности…

…разрушение магнитного поля…

..всплески радиации, выжженные пустыни на месте…

О чем я… ну да. Прости, Земля, я знаю, ты слишком долго ждала меня, ты слишком долго жила — прекрасная, цветущая, величественная. Я знаю — у тебя лопнуло терпение, ты рассердилась на меня, земля. Да что на меня — на нас, на всех, сидящих по своим квартирам, по офисам, по кабинетам директоров, мы слишком долго не виделись с тобой, мы разорвали тебя — на фотографии, на виды, на пейзажи, заковали в заставки мониторов и календари, мы обещали самим себе — вот, через годик, через два, вот только с кредитом разберусь, вот только ремонт доделаю, вот только…

Ты обиделась, Земля? Ты думаешь, я делал это специально? Ты думаешь, я не рвался к тебе — когда откладывал тысячу, две, три, когда обещал себе — на следующий год, когда вешал на экран какой-нибудь карибский пляж, как стимул, а на следующий год что-нибудь случалось, и за тебя требовали больше, и больше, и…

Прости, Земля…

Я знаю… ты обиделась…

Бегу…

Уже не по земле, уж не понимаю — по чему, трава хватает за ноги, пытается удержать, земля тянет к себе…

Кричу — сам не слышу своего крика, бегу — не чувствую своего тела, будто бы и нет меня…

Моисей все еще маячит на горизонте бесконечного поля — как насмешка, как издевка. Как будто посмеивается надо мной — ну-ну, голубчик, добежишь — не добежишь? Добегу. Сдохну, а добегу, у меня уже нет другого выхода.

У всех у нас уже не было другого выхода. Сдохнуть или добежать… через кредиты, через проданные квартиры, машины, дачи, почки, через билеты, купленные по каким-то каналам, остерегайтесь подделок, господин директор, как вы объясните, что посадочных мест на кораблях не более полутора миллиардов, а по миру гуляет в общей сложности миллиардов десять?

Земля…

Я предал тебя, земля.

Я пожертвовал тобой — когда отдавал за билет миллионы, которые хотел отдать за тебя, Земля, чтобы выкупить тебя из плена. Я предал тебя… да, я предал тебя, земля, тебя, со всеми твоими лондонами, парижами, пагодами, минаретами, джунглями и тундрами.

Ты пойми, Земля…

Я хотел жить…

Ты пойми, Земля, я не забыл про тебя… Про тебя невозможно забыть. Я помнил о тебе — когда предавал тебя, я помнил — когда ты умирала, заодно убивая и нас, и когда утром в новостях говорили, что очередное побережье слизнул тайфун — у меня больно сжималось сердце. И потом — когда уже не было никаких новостей и никаких телевизоров, и телефоны выплевывали — ПОИСК СЕТИ, я представлял себе, что там Лондон, что Париж, что дальние берега, что…

И я не понимал — почему мы не можем быть вместе… Почему — если мы созданы друг для друга…

Бегу…

Через бесконечность — в неведомое… Сердце уже не бьется — взрывается, по всему телу, на куски, на осколки, как больно…

Пинаю землю ногами…

Моисей стоит на горизонте — дразнит меня.

Когда я убил первый раз…

Не помню. Сейчас уже ничего не помню. Сейчас уже ничего не имеет значения — когда из всех этих ковчегов, пилигримов, одиссеев, гермесов, остался один Моисей, полтора миллиона мест на шесть миллиардов человек, а кто-то уже летит, в каком-нибудь Пилигриме, а кто не успел, тот опоздал, а меня обязаны взять, у меня целых десять посадочных билетов, а тьфу на ваши билеты, кому они нужны теперь…

Неравный бой…

Каждый сам за себя…

Сейчас и вспоминать странно — да и нечего вспоминать, набросились друг на друга, как дикие звери, вон, трупы лежат, о, поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями… поле… русское поле.

Да, стрелял. Да, убивал… Мстил им — всем, за все, за тебя, земля, которую я так и не увидел… Да, я ненавидел людей в эти минуты — за все их идиотские границы, визы, зоны, турагентства, правила, за эту тюрьму, которую они создали для самих себя, сами же в нее и попали…

Бегу…

Разрываю легкие…

Пинаю, пинаю землю, прости, земля…

Пуля свистит у виска — еще одна, еще… Сколько их… нет, один, чумазый, ободранный, похожий на кусок грязи, да и сам я сейчас не лучше… Мчится к Моисею, и кажется — в миллион раз быстрее меня…

Стреляю — не целясь, промазал, ясно — промазал, еще бы… Бежим — уже вижу блестящий корпус Моисея, трап тычется тупой мордой в траву…

Боль разрывает колено… Земля подпрыгивает, хватает меня — со всех сторон…

Пусти…

Пусти, дрянь такая… пусти, сука… пусти…

Вырываюсь из объятий земли, уже не иду — ползу к кораблю…

Он, стрелявший в меня, молнией взвивается по трапу…

Моисей с бешеным ревом отрывается от земли…

Мир проваливается в пустоту…

Все еще болит…

Осматриваю повязку — вроде держится… И все равно как-то…

Ничего…

Жму на газ — машина чихает, фыркает, нехотя катится по убитой дороге.

Еду — через глухую тайгу, по бескрайним снежным полям, мимо заснеженной Москвы, через новогоднюю Прагу, через рождественские улочки какого-нибудь Дрездена, пропахшие омелой, через альпийские леса, по сверкающим огням Елисейских полей, по знойным улицам Мадрида, к солнечным берегам Португалии…

К тебе, Земля…

Сколько нам осталось с тобой… год, два… может, месяцы… не знаю…

Не знаю.

Неважно.

Еду к тебе…

Колючий воздух рвет легкие…

Земля

Еще раз смотрю им вслед.

Им. Всем. Которые наконец-то убрались, наконец-то оставили меня, предоставили меня мне самой себе.

Перевожу дух.

Потягиваюсь всеми материками и океанами, первый раз за столько лет дышу полной грудью.

Оглядываю себя. Оглядываю тех, кто остался, со мной, спрашиваю себя, почему они остались.

Растерянно смотрю на человека, который жмет на газ, гонит по дороге, дальше, дальше, в никуда, у него кончается бензин, он останавливается, выходит из машины, ложится мне на грудь, обнимает меня.

Обнимает.

Еще не верю себе, еще сомневаюсь, да точно ли тот самый — нет, не остается сомнений, — я нашла его.

Нашла…

Чувствую, как меня обнимает тепло земли, чувствую, как мою спину ласкают лучи солнца. Еще не знаю, что случилось, чувствую одно — беда ушла, и больше не вернется.

2012 г.