Ключи от ландышей

Мария Фомальгаут

Хотите ненадолго стать городом?Или чьим-то воспоминанием?Или половинкой сна?Или улицей?Или фонарем?Или аптекой?Добро пожаловать!Мы только убедимся, что это не вы убили автора.У вас есть алиби?

Снять задачу

Еще можно повернуть назад, говорю я себе.

Еще можно.

Еще не поздно повернуть назад.

Отказаться.

Здесь.

Сейчас.

Сию минуту.

Снять задачу.

Еще можно повернуть назад.

Оборачиваюсь — в ту сторону, где далеко-далеко война. Она еще не добралась сюда, не докатилась, она еще только идет по моим следам, она еще только подкрадывается.

Я не хочу умирать.

Говорю это осторожно, чтобы не слышали другие, чтобы не слышал даже я сам —

Я не хочу умирать.

Тут же стираю эту мысль, тут же стираю само воспоминание о том, что стираю эту мысль.

Снова тихонько думаю —

Я не хочу умирать.

Снова стираю мысль.

Еще можно повернуть назад.

Еще можно снять задачу.

Ставлю на паузу.

Замираю на вершине холма, откуда видно белесую пустошь, на горизонте которой темнеет приземистая громадина… чего?

У меня нет данных.

Я все еще стараюсь не думать о том, куда иду.

Не думать.

Как будто, если не думать, там ничего и не будет.

Включаю память.

Это шанс, говорит Зет.

Последний шанс, говорит Зет.

Почему вы так считаете, спрашиваю я.

Так уже было, говорит Зет.

Показывает мне память — не мою и не его, чужую, чью-то, а может, и вовсе ничью. Так тоже бывает — ничья память.

Так уже было, говорит Зет, показывает в чужой памяти бесконечно далекие войны, про которые уже никто и не помнит, что они были, причудливые, давно забытые орудия, крепости, которые только кажутся неприступными. Враг окружает, враг наступает, спасения нет…

…а потом что-то происходит. Я не могу понять — что, все слишком быстро, слишком беспощадно, слишком стремительно, — я вижу то, что минуту назад было вражеской армией, а теперь лежит на песке, растерзанное в клочья, в ошметки, в обломки, в обрывки.

Я не понимаю, говорю я.

Я тоже не понимаю, говорит Зет.

Когда это было, спрашиваю я.

Зет называет даты. Мой разум не может принимать такие даты — бесконечно древние — мне приходится расширить свое сознание, куда-то в незримые дали — сознание давится само собой, не может развернуться так далеко. Пытаюсь уцепиться хоть за что-то, спрашиваю чужую память, под какими звездами, под каким солнцем была война — память отвечает, называет звезды, галактики, миры, я не слышу ни одного знакомого имени.

Так было, говорит Зет.

Тогда.

Тогда.

И тогда.

Так будет сейчас, говорит Зет, когда враг будет у ворот, когда нет спасения — что-то придет, что-то растерзает вражеские орды…

Что, спрашиваю я.

Что — что-то, спрашиваю я.

Пойдешь туда, говорит Зет, приведешь оттуда что-то, говорит Зет.

Показывает на северо-восток.

Заставляю себя идти.

Два километра до цели.

Еще можно повернуть назад, говорю я себе.

Еще можно отступить.

Выворачиваю память, вытряхиваю оттуда войны, в которых было вот так же, враг у ворот, неминуемая гибель цитадели — и победа, победа отчаянно ценой, и цитадель стоит еще тысячи лет, переживая поколения и поколения. Победа — без вот этого непонятного, неведомого, немыслимого, что таится там, там…

Так нельзя, говорит Бета.

Так нельзя, запоминаю я.

Почему, спрашиваю я.

Потому что, говорит Бета.

Мы не знаем, что это, говорит Бета.

То, что уничтожит наших врагов, то же уничтожит нас самих, говорит Бета.

Пыль под ногами.

Солнце в зените.

Бета показывает мне память — не его память, ничью память — где немыслимое нечто рвет на куски врагов цитадели, потом замирает, словно задумывается — и терзает саму цитадель, оставляя от неприступной крепости горстки пепла.

Я смотрю на память — ничью память, я пытаюсь понять, правду я вижу или нет, я не понимаю. Память штука коварная, память играет с нами, подбрасывая то, чего не было, пряча от нас то, что было.

Так было, говорит Бета.

Память не врет, говорит Бета.

Память правду говорит — говорит Бета.

Скорость к нулю.

Замираю возле гробницы, которая кажется древнее самого мира.

Снова говорю себе — еще можно повернуть назад.

Говорю себе — да.

Да.

Набираю цифры на кодовом замке.

Легкий щелчок.

Дверь открывается сама, мне даже не приходится её дергать — затхлая пустота вырывается из сумрака, я тщетно пытаюсь разглядеть, что там, впереди — даже луч фонаря не помогает.

Гробница.

Здесь.

Совсем рядом.

Гробница, которую еще можно не открывать.

Пытаюсь рассмотреть то, что внутри — непрозрачная крышка не позволяет мне этого сделать.

Там холод.

Просто.

Холод.

Еще можно ничего не открывать, говорю я себе.

Еще можно уйти.

Просто.

Уйти.

Спрашиваю себя, да или нет.

Вспоминаю гибнущую Цитадель.

Говорю — да.

Да.

Вытаскиваю из памяти ритуал, который якобы должен вернуть к жизни это… это…

Это безумие, говорю я себе.

Просто.

Безумие.

Обреченно делаю то, что говорит мне память — шаг за шагом, шаг за шагом.

Хорошо, что никто не видит это безумие — говорю сам себе.

Выжидаю.

Время, говорю я себе.

Время.

Ждать.

Время.

Жду.

…и все-таки пропускаю этот момент, когда из гробницы выбирается нечто, о чем тогу сказать только одно —

Нет данных.

Нет.

Данных.

Информация раскрывается, подсказывает мне, что этим можно управлять — первый раз я по-настоящему не верю информации.

Отступать поздно.

Слишком поздно.

Я посылаю ему сигнал.

Жду.

Так и есть, — не воспринимает.

Посылаю новый сигнал, еще надеюсь на что-то.

Нет ответа.

Командую сам себе:

Бежать.

Бежать.

Прочь — от того кошмара, который я вернул к жизни.

Разворачиваюсь, ускоряю шаг, больше, больше, больше. Тут же выстреливает задача — вернуться, немедленно, вернуться, остановить это, непонятное, неведомое, что выпустил своим безумием…

Снять задачу, говорю я себе.

Снять задачу.

Снять задачу, снять задачу, снять, снять, снять…

— Велл!

Сначала даже не понимаю, откуда этот звук, потом спохватываюсь…

— Велл!

Сомнений не остается.

Это он.

Он.

Оборачиваюсь.

Уже хочу ответить — велл, что-то подсказывает снять задачу, запросить дополнительную информацию…

Велл.

Скважина.

Колодец.

Добро.

Отчаянно пытаюсь понять, что он хочет.

Наконец, память подбрасывает еще одно значение:

Ну.

Ну…

Оборачиваюсь:

— Велл!

Он пытается двигаться ко мне, падает. Начинаю сомневаться, сможет ли он защитить Цитадель, да что значит — ли, конечно же, нет…

— Экскьюз ми…

Память снова подбрасывает мне что-то, — пытаюсь понять, за что он просит прощения, тут же понимаю, что нет, не прощения просит, хочет обратить на себя внимание…

Наклоняюсь к нему:

— Велл?

— Хелп… хелп ми…

— Это сложно, — говорит он.

Хочу поставить в память усложнение задачи, что-то останавливает меня.

Что-то…

Он снова смотрит на карту цитадели, на расположение войск, показывает недовольство — не звуками, движениями гибких покровов.

Сложно.

Я хочу намекнуть ему, что не могу навечно остановить время в Цитадели и вокруг неё, рано или поздно время сорвется с цепи, снова завертится сумасшедшая битва, падет Цитадель…

Он обреченно смотрит на меня, откашливается:

— Я… понимаете… я один не справлюсь.

— Мы вам поможем.

Тихий смешок.

— Да что вы… понимаете… я же только математик, я вам чем помогу… тут физики нужны, механики, тактики, стратеги, историки…

Не выдерживаю:

— Где их…

–…я знаю.

— Вы…

–…я знаю, где их взять.

— И…

Он называет координаты.

Понимаю, что это далеко.

Слишком далеко.

Века.

Века.

Века.

Думаю, насколько я смогу остановить время, прежде чем оно оборвет уздечку…

— Как долго добираться туда? — спрашивает он.

Я говорю, сколько веков.

Он становится белым.

— Вы снова положите меня в гробницу.

Информация подсказывает мне, что его и правда нужно положить в гробницу, иначе не доберется, истлеет, рассыплется в прах…

Он смотрит на меня недоверчиво. Настороженно.

— Вы… вы разбудите меня потом?

Киваю:

— Конечно же.

— Вы… вы мне это, давайте… без глупостей… А то смотрите, даже не представляете, что я с вами сделаю…

Спрашиваю память.

Память говорит — даже не вздумай не сдержать обещание, даже не вздумай не открыть гробницу через века и века пути…

— Что вы везете?

Понимаю, что мне не отвертеться, что сейчас придется отвечать, отвечать как есть, и…

Я называю, что я везу.

Страх.

Я вижу его страх.

Я делаю то, чему научил меня этот… этот…

Часовой замирает.

Я прохожу мимо, я могу сделать что-то, чтобы часовой обратно размёр, — но я этого не делаю, я снимаю задачу — размереть часового, я, черт возьми, снимаю эту задачу, я снимаю эту задачу который раз, она не снимается, Я. Снимаю. Задачу. Переключаюсь.

Так нельзя, говорит Бета.

Так нельзя, говорит Зет.

Так нельзя, говорят все.

Так нельзя, говорю я.

Я уже сам понимаю — так нельзя.

Вот так.

Я смотрю на гробницу, которая закрыта, черт возьми, закрыта, на гробницу, которую не надо открывать, я смотрю на остальные двенадцать гробниц, которые можно не открывать, вернее, не так — нужно не открывать, я снимаю задачу.

ОТКРЫТЬ.

СНЯТЬ ЗАДАЧУ.

ОТКРЫТЬ.

СНЯТЬ ЗАДАЧУ.

ОТКРЫТЬ.

Мне страшно — первый раз в жизни понимаю, что такое — страшно, это когда снимаешь задачу, задача не снимается, и точно знаешь, что это задача не сверху, что…

Я открываю гробницы.

Я жду.

Кто-то там, там, неведомо, где приказывает мне ждать.

Не кто-то.

Он.

Он обо всем позаботился, он приказывает мне, даже мертвый, еще не оживший — он приказывает мне.

Я жду.

Они просыпаются.

Их тринадцать.

Один, два, три…

…и так далее.

Тринадцать. Еще беспомощных, еще плохо понимающих, кто они, и что они, — лихорадочные мутные взгляды, неловкие движения…

…не сразу понимаю, что я уже свободен, что я могу действовать, что я могу стрелять.

Стреляю.

Тринадцать раз.

Если не движутся — конец задачи.

Если движутся — повторить.

Что-то вздрагивает в одной из гробниц, — приходится сделать четырнадцатый выстрел.

Конец ознакомительного фрагмента.