Волбешная нчоь

Мария Фомальгаут

– А вот за этой тенью кто стоит? – Вон та тень. Видите, в углу? – Ага, вижу. А за той тенью в углу кто стоит? – Вот эта тень. – Которая? – Да вот эта же, в конце коридора. – У, огромная какая… А вот у нас директор в офисе, за ним какая тень стоит? – Да за ним много теней. Всех не перечислишь. – Ну, хотя бы первые две. – Вы бы лучше последние две попросили… – мне стало смешно, – ладно, смотрите. Первая вон та, возле вагона, а вторая в дальнем коридоре. – Это вон та? – Нет, нет… дальше…

Даже странно…

Даже странно. Только что готовы были убить друг друга — испепелить, уничтожить — уже сидим, тихо, мирно, жуем что-то, припасенное на ужин, каждый — свое, пьем воду, вот на чем сошлись — оба не можем жить без воды.

Хорошо хоть воды предостаточно — не придется убивать друг друга за последний глоток.

Сидим — наедине с пустыней, со звездами, сложенными в непривычные узоры. Шевелится сонная пустыня, укладывается на ночлег, зализывает раны, наколотые хитромудрыми что-то-там-добывающими установками.

Даже странно.

А что в этом мире вообще не странно.

Смотрим друг на друга — не слишком холодно, не слишком пристально, как раз так, чтобы не обидеть.

Показываю на чашу в руке.

— Вода. Во-да.

Тычет в чашу, называет как-то по своему. Спохватываюсь…

— Нет… это чаша. Ча-ша…

Неуклюже повторяет за мной. Называет по-своему — неловко, смешно, что за язык у них…

Что вообще за тварь, сотворит же такое вселенная — будто посмеялась над нами над всеми. Нет, всякое, конечно, я видел, и разумный туман на мертвых болотах, и снежные души, и говорящую рыбу, которая горела в огне, но не сгорала… но такое… то и дело косо смотрю на него — да правда ли, да может ли такое быть…

А ведь чуть не убили друг друга…

Я умирал.

Умирал — когда падал на мертвую землю под мертвыми звездами. Еще пытался удержаться, еще хватался — за пустоту, еще переключал какие-то регистры и датчики, еще барахтался, чуть не захлебываясь собственной кровью. Чужая земля приняла меня — как принимала всех, холодно, равнодушно, дрогнула пустыня, разбежались прочь перепуганные песчинки.

Там-то я и увидел его.

Нет, сначала не его — сначала город на горизонте, вернее, то, что показалось мне городом, и даже не городом — злой насмешкой над городом, пародией, будто кто-то, никогда не видевший города, выстроил это…

Это… стальные башни, скелеты, остовы, снующие вверх-вниз… маленькие домики, — скользящие туда-сюда. Приземистые укрытия, оскаленные огнями…

Зачем я шел туда… не знаю, сработал какой-то вековой зов предков, что бы ни случилось, идти к жилью, к огню, к очагу — через дебри, через пустыни, через холод космоса…

Там-то я…

Нет, сначала он… он увидел меня первым, он, непонятный, чужой, жуткий…

Несколько минут мы смотрели друг на друга.

А потом случилось страшное — когда он отбросил часть себя. Ту часть, которая убивала издалека.

Не мое дело…

Сам знаю — не мое дело, нечего мне на это смотреть, а все-таки — смотрю. А что еще делать, на что еще смотреть, старый мой мир рассыпался в прах, не выдержал тяжести самого себя, новый мир еще не получился, рано ему еще быть, новому миру. Скитаюсь по галактикам, спотыкаюсь о звезды, ищу — может, сгодится что-нибудь для моего мира, какая-нибудь вселенская шестереночка, космический винтик…

Так что, что мне еще делать… смотреть… и видеть…

Смотрю — как он сидит перед электрической машиной, ритуал у него такой — сидеть перед электрической машиной, день-деньской, смотреть в сияющий экран, ласкать машину — тоненько, бережно, кончиками пальцев, и при этом вижу — не любит он ее, не любит… Будто сам не знает, зачем сидит, протирает усталые глаза, и снова ласкает кончиками пальцев — тч-тч-тч, щелк-щелк-щелк…

Встает. Уходит… Ну зачем ты встал, зачем ты ушел, зачем бросил свою машину — вот так, передо мной. Плохо ты знаешь народ аюми, нам только оставь что-нибудь, просочимся, проникнем — до последнего атома…

Приближаюсь.

Заглядываю.

Смотрю — еще не понимаю, еще только-только неумело складываю знаки в слова, в мысли, в… нет, не дано мне слышать языки, еще пращур бил по ауре — буквами, буквами, кричал, да проще жар солнца заморозить, чем тебя выучить…

Вздрагиваю.

Начинаю понимать — как-то неожиданно для самого себя…

Ласточка моя ненаглядная!

Веришь, нет, хоть сейчас бы все бросил, полетел бы к тебе, вот так, через миры, через звезды, да безо всяких кораблей, кто их выдумал, корабли эти, а так бы, замахал руками и полетел. Да какое там…

Начальник меня в три шкуры гнет… Черт, что написал… в три погибели гнет, три шкуры дерет, пока нормуль ему не сделаю, не отпустит.

Ничего, заживем… ты меня только дождись… дом куплю, как хотел, да что дом, я теперь себе виллу на лазурном берегу могу позволить. Чтобы дети наши там играли… я им каждому по яхте куплю…

Ты, главное, дождись, ты на других не смотри, оно понятно, другие-то вот они, руку протянула, и вот они все к тебе слетаются, а я далеко. А ты все-таки жди… какие-то полтора года в масштабах космоса — вообще, тьфу, и какие-то два световых года — тоже…

Твой Миталька.

Сокол ты мой ясный!

Хорош летать, все перья уже себе поистер, вернешься лысый. Что ты там не видел в своих звездах, каких еще гуманоидов не переловил… золотые горы мне обещаешь, реки, полные вина — не нужно мне ни хрена, мне ты нужен. Ты меня уже десять лет сказками кормишь, вернусь, вернусь, то есть, не ты меня, начальник тебя… пошли его куда подальше… Сам где-нибудь в Швейцарии прохлаждается, тебя на небо забросил… Плюнь ты на него, как на нечистую силу, и домой иди… А не то сама пойду вот так, за тобой, по звездам.

Твоя Шурочка

Вселенная вспыхивает ненавистью. Такой сильной, жгучей — даже не сразу понимаю, откуда, перебираю в уме всех врагов, начиная с первозданного хаоса. И смотрю — и не верю, что вот этот, непонятный, хрупкий, может источать столько злобы…

Не бойся, не бойся, я не обижу твои слова на экране, я не сделаю больно этим буквам. Нет, злится, прямо вижу, как шевелится в нем злоба, и хочет сказать мне что-то — и не может, боится обидеть меня.

Садится за электрическую машину.

Растекаюсь по полу — слезной лужей, он кладет на меня озябшие ноги, чтобы согреться…

Слышно, как в черном космосе ворочаются галактики.

Молчим.

До этого — дней десять, не меньше — молчали порознь, теперь, наконец, молчим вместе. Я даже и не верил, что с этим — чужим, непонятным, далеким — можно молчать вместе.

Чувствую — он устал не меньше меня, выгребая из мертвой пустыни крупицы чего-то там, высасывая астероид — хитромудрыми своими приборами. Я тоже вымотался, собирал по пустыне ничейные мечты, чтобы укрепить свою волю, искал относившиеся сны, чтобы приладить их к своим крыльям, хотел еще поискать воспоминаний, подкормиться перед долгими скитаниями, но из воспоминаний тут только его память, какая-то уж сильно… непонятная.

— Давно здесь? — спрашиваю.

— Здесь-то? Да полгода.

— А до этого?

— Да… это черт пойми уже какой по счету астероид… Тридцать лет туда-сюда мотаюсь. Задолбало уже…

— Почему не вернешься?

— Тебе какое дело?

Новый приступ ярости — какой-то странной, неуместной здесь.

— Она же ждет тебя… почему не вернешься?

— А не охренел, чужие письма читать?

Чувствую — сделал ему больно, нестерпимо больно. Вот и пойми его… как живой туман с синих земель, который чуть не так тронешь — и умирает…

— Прости.

— Прощаю.

Слышу, как в его голове бегают мысли, догоняют друг друга, хватаются за длинные хвосты.

Снова осторожно придвигаюсь к нему.

— А все-таки — почему не вернешься?

— Тебя не спросили.

— Шеф не пускает?

— Вот-вот… с-садюга.

— А сам в Швейцарии.

— Может, в Швейцарии, может, еще где.

— А плюнь на него, чтобы он исчез.

— Слушай, я на тебя сейчас плюну, чтобы ты исчез! Его не спросили… принес черт на мою голову… это вообще моя земля, тебе здесь какого надо?

Проваливаюсь в подпространства, тут же выхожу — в дальних комнатах, где электрическая машина. Что-то притягивает меня к ней — может, запрет, что нельзя смотреть, нельзя видеть… Плохо ты народ Аюми знаешь, нам только скажи — нельзя, и все, считай, мы это уже сделали…

Ласточка моя!

Мне без тебя плохо — смотрю на небо, ищу солнце, и верить не хочу, что вот эта крохотная блендочка на небе — это и есть солнце. А когда солнце заходит, ищу его на небе, не нахожу, чувствую себя так, будто у меня что-то отобрали.

Веришь, нет, бросил бы все, ушел бы к тебе — вот так, по пустоте, это если скорость моя шесть километров в час, а от меня до тебя сейчас — три световых года, это через сколько же встретимся, посчитай…

Поезжай в Париж, там сейчас шеф мой, убей его к чертям собачьим, а труп в Сену сбрось.:))))

Он меня уже достал… Честное слово, здесь уже забывать начинаю, что такое Земля, как выглядит солнце — не блендочка в небе, а настоящее, лицо твое забываю, ты мне что фотки-то новые не скидываешь, только этим и живу, что на них смотрю…

Твой Миталька

Гагарин ты мой разнесчастный!

Я поеду в Париж, и шефа твоего прибью, а потом доберусь до астероидов твоих, и тебя заодно туда же… в Сену. Хорош уже по звездам своим мотаться, все звезды не пересчитаешь, всех денег не заработаешь. И вообще, выбирай давай, ты на ком женишься, на мне, или на миллионах своих. А то смотри, вернешься, а я выйду замуж за какой-нибудь счет в банке… согласны ли вы взять в мужья процент с прибыли, быть с ним и в стагнацию, и в кризис…

Твоя Пенелопа, окаянный ты мой Одиссей.

Я пересчитал письма — их оказалось восемьсот с лишним тысяч, похоже, переговаривались они каждый день, и не по разу. Какой-то странный ритуал — которого я не понимал, как и все остальные его ритуалы…

Тревога…

Еле успел — метнулся под столы, замер, затих, наполовину вывалился в соседнее измерение, чтобы уместиться. Он вошел — усталый, замотанный, устроился перед электрической машиной.

Странный…

Душа его там, а сам он здесь, и хочет воссоединиться с душой, с сердцем, со своим миром — и не хочет.

Как можно — одновременно хотеть и не хотеть…

А что в этом мире не странно…

— Вроде бы все… — он оборачивается, подмигивает мне, — ничего не забыл?

Не понимаю его. Не понимаю — как можно что-то забыть.

— А то я всегда так… сначала стартую, потом вспоминаю, там вышку не убрал, сям приборы из шахты не вытащил…

— Приборы.

— Что приборы?

— Приборы… в шахте… в восьмой.

— Черт, точно. Ну, ты голова… спасибо, родина тебя не забудет…

Жду его. Сам не знаю, зачем — жду. Смотрю, как он устраивается в своем стальном коконе, как кокон вспыхивает огнем.

— Мы тоже так раньше… с Шурочкой… куда-нибудь поедем, уж что-нибудь да и оставим… в гости пойдем, там телефоны оставим, на озеро куда поедем, или палатку оставим, или еще что… два раза сумочку ее в такси оставляли… как в анекдоте… выходит еврей из такси, черт, я забыл в такси кошелек… Эй, ты меня понимаешь?

— Понимаю, — говорю, хоть и ничего не понимаю. Он видит, что я не понимаю… только это уже и неважно…

— Черт… а что у нас приборы-то с ума сходят? Эт-то что… никогда так не было…

Молчу. Стальной кокон несется через миры, изрыгая пламя, этот, живой, вертит головой, сплевывает что-то — бурое вперемешку с красным…

— Слушай… ты мне корабль выровнять можешь, чтобы не дергался так?

— Попытаюсь…

— Да уж попытайся, пожалуйста… а то я тут и загнусь…

Стальной кокон замирает. Он неуклюже выкарабкивается из стальной скорлупы, трясет головой. Будто хочет вытряхнуть самый мозг. Не идет — ползет по песку, прочь от раскаленного кокона, долго выверяет какие-то параметры, давление, процент кислорода, температуру, бережно-бережно отделяет шлем…

— О-ох, ч-чер-рт… с курса сбились к свиньям собачьим… Это мы где вообще?

Оглядывается. Еще не понимает, не верит…

— Так… ты, друг сердечный, подсуетился?

— Я для тебя… чтобы тебе хорошо было…

— Ага, мне от шефа теперь так хорошо будет, что лучше некуда… я у него сам в Сене буду плавать… он еще крокодилов туда напустит… Назад давай.

— Ты даже… не увидишься с ней?

— О-ох, идиотище… Ладно, что поделаешь… Ты где меня вышвырнул-то вообще, в чистом поле, давай, вези теперь… в город какой-нибудь… как на тебя забраться-то вообще… черт… ты как бесплотный какой-то… слушай, что-то от тебя щелочью попахивает… ты меня не сожжешь на хрен?

— Здесь?

Он даже не отвечает мне. И так понятно, что не здесь. Взмываю над городом, летим дальше — над руинами, над выжженной землей, над оплавленными стенами, над…

Стой, куда понесся-то, ты меня голодом уморить решил, или как? Цыц, тут не вздумай даже приземляться, там уж, где-нибудь… на травушке, на муравушке…

Как всегда — с трудом понимаю его, на всякий случай опускаюсь на холмы — далеко за городом. Он спускается на землю, снимает с меня одеяло, пропитанное слизью. Вынимает из котомки нехитрую снедь.

Едим — каждый свое.

Вместе пьем воду.

На том и сошлись — что оба не можем без воды.

Он зачеркивает в своих буквах еще горсточку букв — П, А, Р, И, Ж, приговаривает что-то — вот тебе и Сена.

— Может, она в Лондоне? — спрашиваю я, очень гордый, что помню, есть такой город.

— Были уже в Лондоне, ничего там… камня на камне не осталось.

— Или в Нью-Йорке.

— Да нет… это если искать, то по маленьким городкам, от больших-то ничего не осталось… Да и маленькие все как вымерли…

— А… что случилось?

— И ты у меня спрашиваешь? Меня тридцать лет на Земле не было, у меня спрашиваешь. Логично…

— А мы найдем ее?

— Найдем… яс-сное дело… без нее отсюда не уйду… еще вместе поживем, сколько нам отмерено… а что, мне шестьдесят, скажи ведь, для человека не возраст? Ну скажи, не возраст же?

Не возраст, — говорю, хоть ничего не понимаю.

Первый раз слышу всплеск радости — от него. Я даже испугался, не думал, что он может… радоваться…

Едим — каждый свое.

Пьем воду.

Он вычеркивает в буквах еще что-то, намечает какие-то маршруты.

— Ну… давай еще Швейцарию ту же прочешем… хотя стой, замотал я тебя совсем… Ну хорош, гоняю тебя, сани не наши, хомут не свой, погоняй, не стой… устал?

— Не понимаю.

Вот молодец какой, не устает… мне бы так…

В тишине слышно, как звезды летят по своим трассам.

Он не спит. Даже странно — почему не спит, говорит же, что устает… нет, сидит перед электрической машиной, ласкает клавиши, играет с буквами… подхожу… Знаю — нельзя, так он сам виноват, чего ради сказал — нельзя, мне только скажи — нельзя, все, считай, я уже это сделал…

Вижу — как буквы выпрыгивают, ведомые его рукой…

Слышь, бродяга, хорош летать-то…

Я тут уже себе богатенького присмотрела, конкретный такой мужик, прочто на ногах стоит, звезды с неба не хватает.

— Т-тебе чего?

— Не понимаю. Ничего… не понимаю. Ты знал… что здесь ничего нет… ее нет… ты пишешь…

Вон пшел, ком-му сказал! — хватает электрическую машину, бьет меня, машина проходит — насквозь, вдребезги разбивается об стол. Уворачиваюсь от него, хватает меня, обжигается, больно, сильно…

Перебрасываю его — через миры, через галактики, туда, где взял… Голос пращура — откуда-то ниоткуда, из самого детства, я кому сказал, поиграл, на место положи… всякой вещи свое место…

Лечу — рассекаю облака тумана, огибаю звезды.

Старый мой мир рассыпался в прах, новый мой мир еще не появился. Но это не значило, что можно расслабиться — надо еще добраться до дальних миров, поискать мечты, из которых склею новый мир, пошарить по космосу, выискать энергию, и заковать время в материю, а я даже не решил, сколько будет измерений, совсем хорош, измерений-то у меня не хватает, вот третье и четвертое в котомке за крыльями, со вторым проблем не будет, вытяну из первого, а вот за первым и нулевым еще лететь до соседних галактик, да неизвестно, найду или нет.

Напоследок — на крутом вираже над черной дырой — смотрю на него, встреченного мной так ненадолго. Как он расхаживает по мертвой пустыне, — бессмысленно, бесцельно, как возвращается — в свой дом, жуткую пародию на дом, как снова берет к себе часть себя, которая убивает издалека.

Направляет на себя.

Даже отсюда вижу — и хочет и не хочет делать так…

Замираю — окруженный туманностями, просачиваюсь в волны, бегущие через вселенную от электрической машины.

ПАРОЛЬ

КОД ДОСТУПА

Просачиваюсь — без паролей и кодов, какая-то электромагнитная дрянь пытается перехватить меня, уничтожить… не на того напали…

ВОЙТИ В ЯНДЕКС ПОЧТУ…

СОЗДАТЬ СООБЩЕНИЕ…

Создаю — неумело, неловко, складываю — из непривычных слов…

СООБЩЕНИЕ УСПЕШНО ОТПРАВЛЕНО…

Неужели не увидит…

Нет… видит, снова бросает часть себя, несущую смерть. Прижимается к электрической машине, будто сливается с ней, бьет по клавишам….

СООБЩЕНИЯ

НЕПРОЧИТАННЫЕ — 1

ОТВЕТИТЬ…

ОТПРАВИТЬ…

Новые всплески — тихой трепетной радости. Пью их, хватаю — издалека…

Ах да, совсем забыл, поставить подпись, как на сообщениях…

Твоя Шурочка…