Дихотомия «Свой/Чужой» и ее репрезентация в политической культуре Американской революции

Мария Филимонова

Свой/чужой – одна из древнейших оппозиций человеческого сознания. В эпоху Американской революции она актуализировалась не только в связи с сломом традиционных структур и стереотипов, но и с активно начавшимся нациестроительством. Радикально меняя образ своей «родины-матери» – Англии, американцы конструировали для себя новую идентичность. Менялись представления о традиционных друзьях и врагах, далекие экзотические страны, такие как Россия, внезапно приобретали новое значение для общественного мнения США. Особым и трагическим ментальным феноменом Американской революции стал раскол общества на лоялистов и патриотов, сопровождавшийся тяжелым конфликтом. В монографии предпринята попытка проследить изменение внешнеполитических образов в Америке второй половины XVIII в. и его влияние на становление американской нации.

Глава 2. Отчуждение Другого: Англия

Одним из ключевых событий, изменявших восприятие Британской империи и ее противников в Америке, стала Семилетняя война (1756–1763). Она стала центральным эпизодом «второй столетней войны». Она имела два театра боевых действий — в Европе, где основными участниками конфликта были Австрия и Пруссия (Россия также выступала на стороне Австрии), и в Америке, где Англия вела боевые действия против Франции. Военные действия здесь начались еще до официального объявления войны, с вооруженных столкновений в Канаде в 1754–1755 гг.

До 1758 г. перевес оставался на стороне французов. Но осенью 1758 г. британский премьер-министр Уильям Питт-старший перебросил в Америку значительные подкрепления, которые и решили исход противостояния. Для Британской империи переломным стал 1759 год. Ее войска одержали победы при Миндене и Кибероне, и писатель Г. Уолпол иронизировал: «Мы должны каждое утро спрашивать, что за победа одержана, — из опасения пропустить какую-нибудь»¹⁰⁸. Для судеб Америки особенно важным событием стало взятие Квебека. В мае 1759 г. англичане высадились в долине р. Св. Лаврентия. 13 сентября они под командованием генерала Вольфе одержали решающую победу на Полях Авраама (ныне пригород Квебека). Еще через год был взят Монреаль. Французская Канада была покорена. По итогам войны Великобритания получила внушительное приращение своих владений; она вытеснила французов из Индии, получила опорные пункты на западном побережье Африки, не говоря уже о Канаде. Согласно Парижскому миру 1763 г., Франция потеряла почти все свои владения на североамериканском континенте. Все это во многом предопределяло то восторженное отношение к метрополии, которое ярко проявлялось у колонистов в 1760‐х гг. Историк Т. Брин отмечал, что для части колонистов Семилетняя война приобретала характер крестового похода, а победа Вольфе на Полях Авраама была равнозначна триумфу протестантизма над католицизмом¹⁰⁹.

Но Семилетняя война имела и гораздо менее благоприятные последствия для Британской империи. Британский историк П.М. Кеннеди приходит к выводу, что даже самые процветающие и самые модернизированные государства XVIII в. не могли финансировать войны, не создавая при этом государственный долг. В частности, расходы Великобритании во время Семилетней войны составили более 160,5 млн ф. ст.; более 37% расходов при этом были покрыты за счет займов¹¹⁰. Современники вполне осознавали масштаб проблемы. «Войной в Америке министерство ввело нас в тягчайшие расходы», — констатировал Сэмюэль Джонсон¹¹¹.

Было и еще одно обстоятельство, связанное с завоеванием Канады. Еще в XIX в. британский историк Дж.Р. Грин считал возможным вести начало Соединенных Штатов именно отсюда; военные победы в Новом свете уничтожили угрозу, страх перед которой привязывал колонистов к метрополии, а заодно и открыли им путь на Запад вплоть до Миссисипи¹¹². После окончания Семилетней войны североамериканские колонии Англии находились в состоянии перманентной нестабильности.

Премьер-министр Р. Уолпол в свое время говорил, что вводить налоги в Америке не рискнет: «Этой мерой я вооружил против себя Старую Англию; неужели вы думаете, я захочу повторить это с Новой?»¹¹³ Но по итогам Семилетней войны у метрополии, собственно, не было выбора. Столкнувшись с сопротивлением в Англии, британское правительство, начиная с 1763 г., искало выход из положения в использовании ресурсов империи. В 1764 г. были повышены пошлины на ввоз в Америку ряда товаров, в частности, сахара и испанских вин. Ужесточались ограничения на торговлю американских колоний между собой, с Великобританией и с третьими странами. Были предусмотрены новые репрессивные меры против контрабандной торговли.

В первые годы после Семилетней войны были приняты и другие меры, призванные упрочить контроль метрополии за колониями и их экономикой. За ними стоял не только кабинет министров, но и король Англии Георг III, вступивший на престол в 1760 г. и являвшийся сторонником жесткой колониальной политики. Денежный акт 1764 г. окончательно запрещал выпуск колониальной бумажной валюты. Не случайно В.В. Согрин выделял 1764 год в качестве отправной точки развития революционной идеологии¹¹⁴. В октябре 1763 г. был принят Аллеганский акт, запрещавший жителям колоний селиться западнее Аллеганских гор.

22 марта 1765 г. английский парламент принял печально известный Акт о гербовом сборе. Предполагалось, что он даст казне метрополии до 60 тыс. ф.ст. в год. Налогом облагались все печатные издания, официальные документы, брачные контракты, торговые соглашения и прочие документы, писавшиеся на гербовой бумаге. Во многих случаях гербовый сбор в несколько раз увеличивал стоимость сделки или покупки. За нарушение закона предусматривались суровые наказания.

Гербовый сбор вызвал массовый протест в колониях. В октябре 1765 г. по инициативе Массачусетса был созван межколониальный конгресс в Нью-Йорке. В его работе приняли участие девять колоний. Нью-Гэмпшир, Северная Каролина, Джорджия, Виргиния не были представлены, хотя и прислали сообщения о своей солидарности. Конгресс принял Декларацию прав и жалоб британских колоний в Америке, а также петицию к королю и парламенту с просьбой отменить гербовый сбор. 1 ноября 1765 г., день вступления Акта о гербовом сборе в силу, было объявлено днем траура. Кампания против гербового сбора сопровождалась бойкотом английских товаров, что, по мысли американцев, должно было заставить английских купцов потребовать от короля и парламента выполнить пожелания колоний.

В ходе конфликта в колониях сложились два основных политических лагеря. Защитники прав американских колоний называли себя патриотами или вигами; сторонники подчинения метрополии — лоялистами или тори.

Но с самого начала дело не ограничивалось просто появлением в колониях новых политических партий. Современный исследователь К. Грассо с полным основанием подчеркивает, что протесты против гербового сбора создавали в Америке альтернативный политический дискурс, причем такой, который тори отказывались признавать¹¹⁵. Тори и виги становились друг для друга «враждебными Другими». Их структура ценностей, картина мира, ментальность были различны и с течением времени отличались все больше.

Ментальность американских вигов эволюционировала от традиционной парадигмы с ее признанием естественности иерархии в человеческом обществе, статической картиной мира и ценностями закона, порядка и традиции, к просвещенческой парадигме, с ее культом разума и прогресса, с ее стремлением к уничтожению разнообразных форм неравенства.

Структура ценностей вигов и тори на ранних стадиях конфликта и сходна, и различна. Например, обе партии равно провозглашали высшую ценность свободы. Но для тори М. Говарда свобода — это свобода британских подданных, и заключается она прежде всего в личных правах. Она — необходимый элемент знаменитой локковской триады: жизнь — свобода — собственность — и в этом качестве имеет отношение лишь к индивидам. Колонии в своем корпоративном качестве обладают лишь теми правами, которые метрополия пожелала им даровать и которые явно выражены в хартиях. Формула «No Taxation without Representation» для Говарда не входит в понятие свободы.

С самого начала конфликта вигские памфлетисты подчеркивали иной аспект свободы: она возможна лишь там, где существует народный суверенитет. Уже в 1764 г. Т. Фитч писал: «Согласно конституции, системе управления и законам Великобритании, англичане являются свободным народом. Их свобода состоит главным образом, если не целиком, в следующей общей привилегии: “Никакой закон не может быть создан или аннулирован без их согласия, данного через их представителей в парламенте”»¹¹⁶. Такое подчеркивание народного суверенитета, в целом, не характерно для английской конституционной мысли¹¹⁷, но нельзя сказать, что оно вовсе не было известно английскому Просвещению. Впечатляет совпадение аргументации американских патриотов со сходными по тематике «Письмами Суконщика» и другими памфлетами Дж. Свифта, посвященными положению Ирландии. «Шестая [причина благосостояния всякой страны заключается] в том, чтобы народ управлялся только теми законами, кои учреждены с собственного его согласия, ибо в противном случае он не будет свободным. А потому все мольбы о справедливости и просьбы о благосклонности и привилегиях, обращенные к чужому государству, свидетельствуют лишь о бессилии страны», — писал Свифт¹¹⁸.

Обе партии в равной мере делали основанием своей этики гражданскую добродетель, т.е. активное служение родине и предпочтение ее блага личным интересам. Но и добродетель они понимали по-разному. Для вигов она заключалась прежде всего в борьбе за свободу, для тори — в умении жертвовать частными колониальными интересами во имя блага империи. Виги считали, что даже в относительно спокойные периоды постоянная готовность к борьбе за свободу является нормой поведения. «Постоянная ревностная забота о свободе совершенно необходима во всяком свободном государстве», — подчеркивал Дж. Дикинсон¹¹⁹. Отказ от борьбы за свободу, по их мнению, ни при каких обстоятельствах не мог быть оправдан и заслуживал самого сурового осуждения. Говард же описывал идеальную модель поведения в терминах безусловного подчинения, но также и в терминах отказа от группового и личного эгоизма. Он ставил в пример беспокойным американским вигам поведение английских копигольдеров, также лишенных права участвовать в выборах парламента: «Они не выражают свое частное недовольство против конституции своей страны, но с радостью подчиняются тем формам правления, под власть которых их в своей благости поместило Провидение»¹²⁰.

Не удивительно, что обе партии с трудом понимали друг друга. Для вигов тори были единственным Другим, чей образ не включал никаких положительных коннотаций. Так же воспринимали своих идеологических противников тори.

Размах протестного движения в колониях был таков, что 18 марта 1766 г. правительство метрополии было вынуждено аннулировать Акт о гербовом сборе. Одновременно был принят Декларативный акт, или, как его еще называли, Акт о верховенстве, подтвердивший власть парламента над колониями во всех вопросах. Но правительство не отказалось от мысли о налогообложении колоний. В июне-июле 1767 г. были одобрены парламентом Акты Тауншенда, названные по имени предложившего их английского министра финансов. Первый из них предполагал пустить сборы от таможенных пошлин на продукцию английских мануфактур, ввозимую в Америку, на выплату жалованья королевским чиновникам и судьям в колониях. Таким образом, колониальная администрация приобретала источник дохода, не зависящий от колониальных Ассамблей. Этот акт лишал Ассамблеи традиционных средств давления на исполнительную власть. Второй акт предписывал создание Американского таможенного управления, которое должно было обеспечить точное соблюдение всех законов о торговле. Наконец, третий приостанавливал деятельность нью-йоркской Ассамблеи, которая не согласилась с условиями Акта о постое 1765 г. Акты Тауншенда предсказуемо привели к новому обострению отношений метрополии с ее колониями.

В апреле 1771 г. злополучные акты были отменены. Сохранялась лишь пошлина на чай как подтверждение права парламента вводить налоги в колониях. Эти меры оказались недостаточными и запоздалыми. Протесты против Чайного акта были не менее масштабны, чем во времена Гербового сбора. Кульминацией их стало Бостонское чаепитие 16 декабря 1773 г.

В ответ на это событие в 1774 г. Англия приняла ряд репрессивных законов, известных как «нестерпимые акты». Первый из них устанавливал блокаду бостонского порта, куда впредь допускались лишь корабли, снабжавшие английский гарнизон в городе или осуществлявшие каботажный подвоз продовольствия. Второй изменял хартию Массачусетса, заменял выборный Совет назначаемым и давал губернатору право назначения судей. Третий обеспечивал защиту королевских чиновников: согласно ему лица, преступившие закон в ходе подавления мятежей или обеспечения сбора налогов, направлялись для суда в Англию или любую английскую колонию по выбору губернатора. Четвертый предусматривал расквартирование британских войск в любых нежилых помещениях по выбору офицеров. К «нестерпимым актам» примыкал Квебекский акт. Он устанавливал в Квебеке французское гражданское законодательство и поземельные отношения феодального типа, гарантировал свободу католического вероисповедания и в то же время расширял территорию колонии Квебек до р. Огайо на юге и до р. Миссисипи на западе. Жителям других британских колоний было запрещено там селиться. Квебекский акт задевал религиозную идентичность американцев, а поскольку в Квебеке не предусматривалось представительных учреждений, то он казался воплощением традиционного кошмара протестантов: сочетания католицизма, феодализма и абсолютизма. Американцы расценили новое законодательство как попытку установления деспотизма в Америке.

Особое значение для сплочения всех патриотических сил имел созыв осенью 1774 г. Первого континентального конгресса, на котором были представлены двенадцать колоний (помимо Канады и Флориды, от участия в его работе воздержалась Джорджия). Конгресс осудил Квебекский акт и «нестерпимые акты». Были одобрены резолюции графства Суффолк (Массачусетс), призывавшие жителей колонии не платить налоги, создавать и обучать отряды милиции, полностью разорвать экономические отношения с метрополией. На Конгрессе была принята «Декларация прав и жалоб» колонистов, требовавшая от метрополии отмены актов, «направленных на порабощение Америки». Но наиболее важным документом, принятым на Конгрессе, была «Ассоциация» — соглашение о запрете импорта и потребления любых товаров из Великобритании и Ирландии, а также о прекращении экспорта колониальной продукции в Англию и английские колонии. Решения Конгресса получили широкую поддержку.

Непосредственным развитием этого противостояния и стала революция.

В феврале 1775 г. английская Палата общин объявила Массачусетс в состоянии мятежа. В апреле король приказал губернатору колонии направить против мятежников регулярные части, конфисковать у них оружие и боеприпасы и арестовать лидеров революционного Провинциального конгресса Массачусетса. В ночь на 19 апреля 700 королевских гренадеров, высадившихся с кораблей, двинулись к городку Конкорд, где располагались склады с боеприпасами массачусетской милиции. Война за независимость США началась.

Историк Б. Ирвин приходит к выводу, что Американская революция была также культурной войной, направленной на пересмотр традиционных социальных привилегий, гендерных ролей, сложившихся представлений об эстетике роскоши и общественной морали¹²¹. Изменения касались также национальной идентичности.

В данном вопросе между вигами и тори в 1760‐х гг. еще не было различия. И те, и другие осознавали себя прежде всего британскими подданными, частью английского народа, переселившейся в Америку. Виргинские резолюции по поводу гербового сбора настаивали на том, что основатели колонии принесли с собой в Новый свет «все привилегии и иммунитеты, которыми в разное время обладал и пользовался народ Великобритании»¹²². И это довольно естественно, так как лица английского происхождения составляли около 60% белого населения колоний¹²³. Для дискурса лоялистов в высшей степени характерно обозначение Великобритании словом «home» («родина», «метрополия», «дом»), обладающим в английском языке устойчивыми положительными коннотациями и ассоциирующимся с образами семьи, домашнего очага, уюта. Но подобное «home» нередко можно встретить и в патриотических памфлетах 1760‐х гг. Однако к началу 1770-х годов положение меняется. Американские виги все в меньшей степени сознают себя англичанами.

Прежде чем перейти к разбору образов Англии, сложившихся в Америке, будет не лишним отметить, что в XVIII в. Англия была предметом восхищения во всем ареале европейской метацивилизации. Виднейшие мыслители эпохи превозносили ее экономическую и военную мощь, совершенство ее неписаной конституции. Представители всех английских политических партий — от тори до радикалов — сходились в убеждении, что живут в самой свободной стране мира. В этом смысле Англия традиционно противопоставлялась своей сопернице — абсолютистской Франции.

Б. Франклин выражал пожелание: «Я молю Бога надолго сохранить для Великобритании английские законы, нравы, свободы и религию»¹²⁴. Массачусетский виг Дж. Отис писал: «Самые тонкие писатели самых политичных наций европейского континента очарованы красотами гражданской конституции Великобритании и не в меньшей мере завидуют свободе ее сынов, чем ее огромному богатству и военной славе»¹²⁵. Восторженное преклонение перед Англией в высшей степени характерно для ранней стадии англоамериканского конфликта. Для лоялиста Говарда англичане — это народ, «достигший вершины славы и могущества, предмет зависти и восхищения для окружающих его рабов, народ, который держит в руках равновесие Европы и затмевает искусствами и военной силой любой период древней или новой истории»¹²⁶. Для патриота О. Тэтчера Англия — «страна свободы, гроза тиранов всего мира», она «достигла таких высот славы и богатства, каких не знала ни одна европейская нация с тех пор, как пала Римская империя»¹²⁷. Эта восторженность, возможно, отчасти объясняется эйфорией от победы Англии в Семилетней войне. Не случайно Отис высказывал мечту о всемирной империи под владычеством короля Великобритании¹²⁸.

Неудивительно, что на этой стадии конфликта даже самые радикальные виги не помышляли об отделении от империи. Даже «регуляторы», восставшие в Северной Каролине, клялись в своей «твердой привязанности к благам британской конституции»¹²⁹. В Декларации Конгресса Гербового сбора говорилось о «неизменном долге наших колоний перед лучшим из суверенов, нашей метрополией»¹³⁰. Мерси Отис Уоррен позднее комментировала «страстную привязанность членов [Конгресса Гербового сбора] к стране-родительнице и их страх перед окончательным разрывом»¹³¹. В таком случае, был ли обостряющийся конфликт «внешним» для колоний? Нет. Британская империя вовсе не была для американцев внешним врагом: они сознавали себя и были на самом деле частью Британской империи. Конфликт зародился внутри империи, а не вне ее.

В первой половине 1770‐х гг. дискурс британской идентичности, равно как и восприятие метрополии как части «своего» мира стали маркером тори. Очень показательны в этом смысле памфлеты нью-йоркского лоялиста С. Сибери, написанные в 1774 г.

Сибери гордился тем, что происходит от первых английских поселенцев в Америке; здесь его корни. И в то же время он считал себя англичанином. В этом смысле показательно, что колонию Нью-Йорк он обычно называл «эта колония», «эта провинция» (this colony), в то время как Англия в его дискурсе обозначалась как «home». Правительство Великобритании для него — «наше правительство» (our government). Может быть, ничто не показывает разницу мироощущения Сибери и его оппонента-вига А. Гамильтона так ярко, как следующий маленький диалог. Сибери писал об имперском правительстве: «Наше собственное правительство является смесью всех видов, и верховная власть принадлежит королю, аристократии и народу, т.е. королю, палате лордов и палате общин, избираемой народом»¹³². Гамильтон просто не понимал подобного словоупотребления. Он отвечал на приведенную фразу: «Человек, который прочтет лишь этот пассаж вашего памфлета, заключит, пожалуй, что вы говорите о нашем губернаторе, Совете и Ассамблее, которых вы “в высоком штиле” именуете королем, аристократией и народом. Ибо как можно вообразить, что вы могли назвать нашим собственным какое-либо правительство… в котором наш собственный народ не имеет ни малейшей доли? Если наше собственное правительство состоит из короля, аристократии и народа, то как случилось, что наш собственный народ в нем вовсе не участвует?»¹³³

Основная антитеза, определяющая весь строй мысли Сибери, — это противопоставление «порядка» и «хаоса». Британская империя в целом для него являлась торжеством разумно организованного, иерархического, идеально гармоничного порядка. В целом, это — очередное воплощение статического мира М. Говарда и других лоялистов 1760‐х гг.¹³⁴ Америка — воплощение «хаоса» — вносила в этот застывший в своем законченном совершенстве мир элемент динамичности, ассоциирующийся у лоялистов с дестабилизацией, дисгармонией.

С этой антитезой связана еще одна, не менее важная — противопоставление «закона» и «беззакония». И снова в глазах Сибери Британия являлась воплощением и гарантом незыблемости закона. Любопытно, что «закон» в его представлении обладал теми же характеристиками, что и «порядок»: он совершенен, неизменен, статичен. «Закон» Англии, высшим носителем которого являлся английский парламент, противопоставлялся «беззаконию» Америки, воплощением и источником которого был Континентальный конгресс.

Все это определяло роли, которые Сибери отводил Америке и Англии в своем видении Британской империи.

Основные характеристики Англии — представление о ее естественном верховенстве над Америкой, о военном и экономическом могуществе, а также о политической свободе. Сибери был убежден, что английская конституция обеспечивает права и свободы подданных лучше, нежели любая другая¹³⁵. Экономическое положение Великобритании вызывало у него подлинную экзальтацию: «Флот Великобритании внушает почтение всему земному шару. Ее влияние простирается на все концы света, ее мануфактуры сравнятся с кем угодно и превосходят мануфактуры большей части мира. Ее богатства огромны. Ее народ предприимчив и упорен в своих стараниях расширить, увеличить и защитить ее торговлю»¹³⁶. «Ассоциация», таким образом, не могла нанести британской экономике сколько-нибудь заметного ущерба. Потеряв американский рынок, Англия была в состоянии найти новые рынки сбыта в Португалии, России, Турции. Льняное семя, доставляемое в Ирландию из Америки, могло быть замещено его импортом из балтийских государств и Голландии. Вест-Индия теряла зерно, которое поставляют Пенсильвания и Нью-Йорк, но поставки зерна могла обеспечить Канада; или же острова Вест-Индии будут снабжать себя сами. Древесину туда можно было ввозить из Квебека и Флориды. Словом, американские колонии отнюдь не являлись необходимой частью Британской империи¹³⁷. Военная мощь Англии была такова, что обрекала на неудачу все попытки к сопротивлению¹³⁸. Подводя итог, Сибери писал: «Вы, сэр, считаете Великобританию старой, морщинистой, одряхлевшей ведьмой, которую может безнаказанно оскорблять всякий выскочка, слоняющийся по улице? Вы обнаружите, что это крепкая матрона, приближающаяся к цветущему пожилому возрасту, и у нее хватит духа и сил, чтобы наказать своих непослушных и буйных детей»¹³⁹.

Наконец, он был убежден в доброжелательности Англии по отношению к колониям: «Какое бы мнение о правительстве метрополии ни внушили вам интриганы, я уверен, что оно примет нас в дружеские объятия, что оно прижмет нас к своей груди, к своему сердцу, если только мы дадим ему такую возможность»¹⁴⁰.

Америка во многих отношениях представляла собой инвертированный образ Англии. Англия богата и могущественна; Америка экономически неразвита и зависима. Англия свободна; Америка находится под властью деспотического Конгресса. В Англии царит стабильность, нарушить которую не может даже «Ассоциация»; Америка находится в состоянии хаоса. Образ Англии привлекателен и вызывает симпатию; образ Америки рисуется отталкивающим.

Что касается вигов, то по мере развития их движения они все больше обособлялись от Англии, вначале лишь ментально. Американские виги все в меньшей степени сознавали себя англичанами. Ключевыми были годы 1770–1775. Именно в это время происходил резкий психологический перелом, начавшийся с Бостонской резни и связанной с ней пропагандистской кампании.

Речь род-айлендского вига С. Доунера, произнесенная в 1768 г. по случаю посадки «древа свободы», отражала переходное сознание. Он еще говорил о правах «англичан», которые колонисты унаследовали еще от основателей Новой Англии, но тут же отвергал эмоциональную связь с прародиной¹⁴¹. Определение колонистов как «англичан», «британцев» можно найти и в более поздних вигских текстах, но большинство их имеют любопытную особенность: они рассчитаны «на экспорт» и адресованы метрополии. Так, Дж. Адамс напоминал о том, что новоанглийцы все еще сохраняют дух англичан времен республики. Он же писал с убежденностью и страстью: «Тщетно, безумно надеяться силой отнять (dragooning) свободу у трех миллионов англичан»¹⁴². При этом в обоих случаях письма Адамса были адресованы в Лондон. Аналогично Первый континентальный конгресс риторически вопрошал, «почему английские подданные, живущие в трех тысячах миль от королевского дворца, должны пользоваться меньшей свободой, чем те, что живут в трех сотнях миль от него?»¹⁴³ И вновь показательно, что цитата взята из обращения Конгресса к подданным Великобритании.

При этом следует оговорить, что еще и в 1775 г. у многих вигов сохранялись остатки самоидентификации с англичанами в восприятии английской истории как «своей» и Англии как части той особой территории, на которой все события и явления имеют дополнительный мифологический смысл¹⁴⁴. Характерны также карикатуры П. Ривира. В то время как Георг III и его министры изображены карикатуристом в роли злодеев, плетущих заговор против свободы Америки, Британия четко им противопоставлена. Как правило, она представлена в виде женской фигуры, оплакивающей безумие своих политиков¹⁴⁵. Только с началом Войны за независимость процесс разрушения британской идентичности завершается. Лишь тори по-прежнему считали себя англичанами, но не американцами¹⁴⁶.

Можно проследить, как виги все менее осознавали англичан как часть «своего» народа. Характерен здесь пример молодого Гамильтона. Для него в 1774–1775 гг. Англия — отнюдь не «home», а английский парламент не только не является «нашим» правительством, но кажется столь же чуждым, как Великий Могол, который имеет ровно столько же прав издавать законы для Америки. Чаще всего он употребляет нейтральные обозначения «Великобритания», «Британия», иногда «parent state». Как ни парадоксально, недавний иммигрант Гамильтон ощущает себя американцем в значительно большей мере, чем потомок первых поселенцев Сибери, и уже не испытывает никакого чувства лояльности в отношении империи. В текстах других вигов образ метрополии также обрастал негативными коннотациями.

2.1. Родина-мать

Семья как метафора общества, а также как зародыш будущего государства — традиционная часть просвещенческого дискурса. «Сын родился подле отца и подле него остался: вот вам и общество и причина его возникновения», — так видел начало социума Ш.Л. Монтескье¹⁴⁷.

Для колониальной политической метафорики характерны патерналистские образы, в которых Британия предстает в роли родительской фигуры, Америка — в роли ребенка. Для тори этот ребенок рисуется непослушным и неблагодарным¹⁴⁸. Для вигов, как для С. Адамса, — это сильный юноша, много сделавший для укрепления государства-родителя, но оскорбленный несправедливостью последнего¹⁴⁹. Сходный образ рисовал и Гамильтон. Будущий автор «гамильтоновской системы» был убежден, что через 50 — 60 лет Америка уже не будет нуждаться в защите со стороны Великобритании. Тогда Америку будет связывать с метрополией только «долг благодарности»¹⁵⁰.

В ролях старой матроны и юной девушки-бунтарки предстают Британия и Америка в популярной песне «Революционный чай»:

У старухи у леди ломилась от злата казна,

Но за жадность, должно быть, лишил ее разума Бог,

И, призвав свою дочь, объявила однажды она,

С каждым мигом все больше серчая:

«Ты отныне платить дополнительный будешь налог

По три пенса вдобавок за фунт золотистого чая,

По три пенса вдобавок за фунт!»¹⁵¹

Довольно рано в вигском дискурсе появляется и отторжение метафоры семьи в данном контексте. Уже в 1765 г., отвечая на фразу Тауншенда, сравнивавшего американских колонистов с неблагодарными детьми, взращенными «снисходительностью» империи, английский радикал И. Барре возмущался: «Дети, взращенные вашей заботой? Нет! В Америку их привели ваши репрессии!»¹⁵² Дикинсон завершал одно из своих «Писем Фермера» изящной овидиевской цитатой: «Mens ubi materna est?»¹⁵³ С. Адамс развивал метафору, предположив, что, по-видимому, американцев считают не законными детьми, а бастардами¹⁵⁴.

После провозглашения независимости эта метафора исчезла из образности англо-американских отношений. О. Уолкотт и Г. Моррис упоминали ее лишь в прошедшем времени¹⁵⁵, а Дж. Адамс — с откровенным сарказмом: «Нам нечего ждать от нашей любящей родины-матери, кроме жестокости»¹⁵⁶.

Об изменениях в ментальности можно судить по частоте упоминания словосочетаний «mother country» и «parent state» в письмах делегатов Конгресса (табл.)

Однако тот же образ возник вновь в применении к американскому Западу; здесь уже в роли «родителя» выступали восточные штаты. Запад, с их точки зрения, не достиг «зрелости» и не мог непосредственно перейти к самоуправлению. Таковое должно быть ему предоставлено по мере «взросления». Первый губернатор Северо-западной территории А. Сент-Клер озвучил этот концепт в своей речи, заявив, что система «колониального» управления — временная, приспособленная к «младенческому состоянию» территории¹⁵⁷.

Таблица. Частота упоминаний «родины-матери» в письмах делегатов Континентального конгресса¹⁵⁸

2.2. Тирания

Традиционные характеристики Англии как страны свободной, процветающей и благожелательной к колониям активно пересматривались. Все чаще американцы обращали внимание на недостатки английской неписаной конституции, например, на непропорциональное представительство в парламенте. Лексикограф Н. Уэбстер уверял, что привилегии англичанина, конечно, велики, если сравнить их с положением польского крепостного, но превращаются в ничто, если сравнить их с «вечными и неизменными правами человека»¹⁵⁹.

Гамильтон пытался переосмыслить традиционные представления об английской свободе. Не «смешанное правление» и не приверженность традиционной конституции делали Англию свободной. Свободу этой страны Гамильтон видел прежде всего в принципе народного суверенитета, заложенном в английской конституции. Это позволяло ему заключить, что свобода Англии вовсе не гарантирует свободу ее колоний. «Сама по себе Великобритания — свободная страна, но это так лишь потому, что ее обитатели имеют свою долю в законодательном органе. Если однажды они ее лишатся, они перестанут быть свободными. Так что если ее юрисдикция распространяется на другие страны, которые не участвуют в ее законодательной власти, эта власть становится по отношению к ним деспотической», — пишет он¹⁶⁰. В примечании к этому месту Гамильтон цитировал своего любимого философа Д. Юма, который, в частности, утверждал, что свободные страны в наибольшей мере угнетают свои колонии¹⁶¹. В этом смысле он сопоставлял Британскую империю с Древним Римом; плачевное положение его провинций было общеизвестно¹⁶².

Одна из газет во время Войны за независимость опубликовала характерный образчик патриотической поэзии:

Прекрасная Вольность воздвигла в Британии трон,

Но продажны ее сыновья и не ценят ее,

И богиня покинула низкий народ,

Чтобы честь обрести в наших горах¹⁶³.

Глубоко укоренившееся представление об английской свободе не исчезло. Даже в 1788 г. П. Генри, которого трудно заподозрить в англомании, с гордостью напоминал о «наших славных предках из Великобритании, которые сделали свободу основанием всего»¹⁶⁴. И в то же время виги критиковали английскую конституцию; осознавали, что свобода англичан не может гарантировать свободу американцев; фантазировали в духе translatio imperii на тему о том, что английская свобода каким-то образом переместилась в США.

Вопрос об источнике угнетения мог решаться по-разному. Очень долго таковым предполагалась относительно небольшая клика противников Америки в британском министерстве и парламенте¹⁶⁵.

Мерси Уоррен это оспаривала. В своей пьесе «Поражение» она вкладывала в уста злодея-британца реплику:

Слабые усилия нашей маленькой клики

Никогда бы не привели к успеху, будь Британия мудрой,

Не склоняй она слуха к алчности, задрапированной

В плащ, какой носят друзья добродетели¹⁶⁶.

Здесь уже ответственность за антиамериканские меры возлагалась на Британию в целом.

Стоит отметить, что далеко не сразу объектом критики стал король. Наивный монархизм в Америке сохранялся еще и в первый год Войны за независимость.

2.3. Экономика. Роскошь и коррупция

Экономическое могущество Великобритании также оказывалось под вопросом. Континентальный конгресс несколько презрительно отзывался о «славе» бывшей метрополии, как о «всецело искусственной», исходящей «только от торговли»¹⁶⁷.

Развернутую характеристику английской экономики перед Войной за независимость давал Гамильтон. Он видел отнюдь не блестящее экономическое положение Англии: «Что до ее богатства, то хорошо известно, что над ней тяготеет огромный национальный долг. Чтобы выплатить его когда-либо, потребуются чудеса политики и экономии. Роскошь достигла предела, а универсальная максима гласит, что роскошь указывает на упадок государства. Ее подданные обложены чудовищными налогами. Все обстоятельства согласно свидетельствуют о ее кризисе»¹⁶⁸. Так что он попросту высмеивал декламацию тори по поводу «всемогущества и самодостаточности Великобритании»¹⁶⁹. Он свободно цитировал английских экономистов меркантилистского толка: М. Постлетуэйта, У. Бьюса и др. Опираясь на их авторитет, Гамильтон утверждал, что низшие слои Англии разорены и едва сводят концы с концами; фермерам трудно платить ежегодные налоги. Размеры эмиграции свидетельствуют о невыносимых условиях жизни в Шотландии и Ирландии. При этом Великобритании угрожает торговое соперничество других стран. Франция вытесняет ее с испанского, португальского и турецкого рынков. Россия столь активно развивает собственные мануфактуры, что вскоре сможет отказаться от импорта британских товаров. Поэтому невозможно вообразить, чтобы потеря прибыльной и обширной торговли с колониями не была ощутимым ударом, тем более для страны, которая, как считалось в XVIII в., живет главным образом за счет торговли¹⁷⁰. В этом он был прав: в американские колонии шло около трети экспортируемого Англией сахара-рафинада; около половины изделий из меди, железа, стекла и керамики, шелка, фланели, набивных хлопчатобумажных и льняных тканей; от двух третей до трех четвертей английского такелажа, гвоздей, бобровых шапок¹⁷¹.

Б. Франклин пытался основать представление о слабости Британии на надежном статистическом фундаменте. Об этом он писал своему лондонскому другу, химику Дж. Пристли. По подсчетам Франклина, к моменту сражения при Банкер-хилл Британия потратила три миллиона и убила 180 американцев, причем в Америке за это время родилось 60 тыс. детей. «Из этих данных математический ум может легко вычислить время и расходы, потребные, чтобы убить нас всех и завоевать всю нашу территорию», — заключал философ¹⁷².

Не все разделяли его оптимизм. С. Уорд, делегат от Род-Айленда, вспоминал, что Нидерланды сражались с Испанией в течение шестидесяти лет, и прикидывал, не продлится ли Война за независимость США хотя бы четверть этого срока¹⁷³. Дж. Адамс также предполагал, что война может затянуться на двадцать лет¹⁷⁴. А вот коннектикутец О. Уолкотт был уверен, что американцы смогут постоять за себя — со временем даже на море, где Англия считает себя владычицей¹⁷⁵.

Симптомами кризиса метрополии считались роскошь и коррупция, господствовавшие в Великобритании¹⁷⁶.

Даже сравнительно доброжелательные портреты англичан включали представление об испорченности. Генерал Чарльз Ли оставлял выразительное описание английского командующего У. Хоу: «Я нашел его дружелюбным, искренним, добродушным, смелым и скорее разумным, чем наоборот. Я все еще верю, что он таков от природы. Но порочное образование или, скорее, отсутствие такового, мода и господствующее среди англичан (особенно военных) идолопоклонство перед любым коронованным теленком, волком, боровом или ослом совершенно испортили его ум и сердце»¹⁷⁷. Массачусетец Э. Джерри приходил к безапелляционному заключению: не только правительство, но и весь народ Великобритании «совершенно развращен и лишен добродетели»¹⁷⁸.

Предполагалось, что монархизм наряду с роскошью ведут Британию к гибели. Северокаролинский делегат У. Хупер патетически обращался к бывшей метрополии: «Твое величие разрушено; роскошь и богатство со свитой из всех пороков влекут тебя в бездну»¹⁷⁹.

Так же прочно Великобритания ассоциировалась с коррупцией. П. Генри восклицал, имея в виду английскую конституцию: «Взгляните, как подкуп и коррупция уничтожают прекраснейшее творение человеческой природы!»¹⁸⁰ Коррупция господствовала как внутри самой Англии, так и в ее международной политике. Комитет по индейским делам в 1779 г. пытался объяснить делаварам различие между англичанами и американцами. Различие предположительно состояло в том, что англичане действовали «обманом и подкупом»¹⁸¹. Побаивались и коррупции в собственных рядах вигов. Не случайно в патриотической пропаганде постоянно мелькали «пенсионеры» английского двора, «наемники» министерства.

Подводя своеобразный итог, мэрилендец С. Чейз заключал: «Когда я размышляю об огромном влиянии короны, о коррупции, превращенной в искусство управления, о продажности избирателей (источнике всех зол) и неоднократном нарушении конституции парламентом внутри страны, о деспотической системе колониальной администрации… у меня не остается ни малейшей надежды на справедливость, гуманность, мудрость или добродетель британской нации»¹⁸².

2.4. Нестабильность

По мнению нью-йоркского антифедералиста Меланхтона Смита, хваленая конституция Великобритании никак не обеспечивала стабильности: страна постоянно становилась ареной революций и гражданских войн; парламенты бывали распущены; королей изгоняли, а то даже и казнили¹⁸³. Эта не слишком лестная картина очевидным образом контрастировала с традиционной идеализацией британской свободы. Пенсильванский просветитель Б. Раш был уверен, что мятежи и восстания происходили в Великобритании даже чаще, чем в любой стране континентальной Европы¹⁸⁴. Речь не названного по имени делегата Конгресса, перепечатанная в 1775 г. в английских газетах, включала то же представление: «Проследите историю нашей родной страны. Увидите ли вы борьбу англов против данов, данов против саксов, саксов против норманнов, баронов против государей-узурпаторов, или гражданские войны алой и белой розы, или сражения народа с тираном Стюартом, — вы увидите ее в состоянии непрерывной войны». Правда, в дальнейшем оратор все же делал оговорку, что посреди всех потрясений Британия «процветала и становилась сильнее»¹⁸⁵.

2.5. Жестокость

Рассказы о жестокости англичан появились в Америке еще до Войны за независимость и даже до «бостонской резни». Видимо, начало их следует искать в событиях 1768 г., когда для усмирения мятежного Бостона из Англии прибыли регулярные войска.

В ответ Сэмюэль Адамс начал, пожалуй, самую успешную из своих пропагандистских кампаний — кампанию по демонизации английских войск, расквартированных в Бостоне. Солдаты подверглись полному бойкоту. Само их присутствие до предела накаляло атмосферу. И Сэмюэль Адамс, вне сомнений, нес немалую долю ответственности за этот процесс. Кампания началась еще в 1768 г., сразу после прибытия войск в Бостон. В газетах регулярно появлялись статьи Сэмюэля, подписанные изысканными латинскими девизами — «Principiis obsta»¹⁸⁶ в «Boston Gazette» и «Cedant arma togae»¹⁸⁷ в «Boston Post». Затем он начал серии «Кандид» в «Boston Post», «Vindex»¹⁸⁸ в «Boston Gazette». В это же время под десятком псевдонимов выходили его статьи в «Boston News-Letter». Он объявил расквартирование войск в Бостоне беспрецедентным нарушением английских законов и предсказывал установление в Массачусетсе военного правления и тирании. «Там, где появляется военная сила, — пророчествовал Адамс, — распространяются армейские принципы, несовместимые с самой идеей гражданской власти. Вскоре они ее уничтожат… Солдатами правят не законы их страны, а закон, созданный специально для них. Это может со временем приучить их считать себя особым кланом, отличным от остальных людей. А поскольку они и только они имеют в руках меч, то могут рано или поздно начать рассматривать себя как владык, а не слуг народа… Они могут даже создавать законы сами для себя и навязывать их силой меча!» Все это просто не соответствовало действительности. Соединения, расквартированные в Бостоне, подчинялись гражданским чиновникам. Если бы в Бостоне, скажем, начался мятеж, солдаты могли быть посланы для его подавления только по распоряжению мирового судьи, отнюдь не собственных офицеров. Итак, Адамс создавал нагромождение весьма спорных вероятностей и превращал его почти в уверенность при помощи указания на «амбициозный» и «алчный» характер губернатора, контролирующего английские войска в городе. И вот уже он призывал сопротивляться, «пока это еще в нашей власти»¹⁸⁹.

Призывы подкреплялись довольно жестким «черным мифом». Бостонские газеты неделю за неделей выплескивали на своих подписчиков истории о жестокости английских солдат, расквартированных в Бостоне (американские историки журналистики называют этот феномен «atrocity stories»). Имена жертв, как правило, не назывались, и есть все основания полагать, что ни капли правды в этих рассказах не было. Вот образец новостей такого рода: «12 декабря 1768 г. Замужняя леди из этого города прошлым вечером шла из одного дома в другой, когда ее схватил солдат, который повел себя очень грубо. Близ Лонглейн одна женщина была остановлена несколькими солдатами, один из которых кричал: “Хватай и тащи ее!”… Несколько горожан мирно переходили улицу вечером и были сбиты с ног солдатами… Таковы образцы того, что нам следует ожидать от наших новых защитников спокойствия»¹⁹⁰. Сообщения из приведенной серии расходились по всему континенту. Под общим заголовком «Boston Journal of Occurrences» они перепечатывались в «Boston Evening Post», «New London Gazette», «Pennsylvania Journal», «Maryland Journal», «South Carolina Gazette», а также в двух «Virginia Gazette»¹⁹¹.

Кое-кто из историков полагает, что все эти статейки — плод неутомимого адамсовского пера¹⁹².

Эта пропагандистская кампания продолжалась более двух лет, не ослабевая, пока 5 марта 1770 г. не произошло реальное и довольно серьезное столкновение бостонцев и солдат, известное под названием «бостонской резни». Раздраженные насмешками горожан, солдаты открыли огонь. Четверо бостонцев было убито на месте, восемь ранено. Один из раненых скончался через несколько дней¹⁹³.

Статьи Адамса, посвященные «резне», могут служить ярчайшим образцом «atrocity story».

Нет сомнений, что это событие стало предметом столь бурного негодования патриотов, а позднее прочно вошло в историческую память американцев прежде всего благодаря манипулятивным талантам Сэмюэля Адамса и Поля Ривира. Небольшой факт может служить доказательством от противного. В январе того же 1770 г. в Нью-Йорке британские солдаты уничтожили «столп свободы», воздвигнутый местными патриотами. Результатом стала стычка, причем в ход пошли ножи, камни, дубины. Несколько ньюйоркцев и солдат были тяжело ранены. Однако ведущая вигская газета колонии — «New York Journal» Джона Холта — никак не использовала представившуюся возможность мобилизации масс и… события вокруг «столпа свободы» прошли совершенно незамеченными общественным мнением.

Совершенно иначе обстояло дело в Бостоне. На следующий же день после столкновения С. Адамс произнес пламенную речь в Фанейл-холле, требуя немедленного вывода войск из города. Поль Ривир проявил чудеса оперативности, создавая гравюры с изображением происшедшего — столь же далекие от реальных событий, как речи и статьи Адамса¹⁹⁴.

Событиям 5 марта был посвящен специальный выпуск «Boston Gazette». Сообщение, вопреки существующему обыкновению, было снабжено заголовком, набранным самым крупным и жирным шрифтом, какой только нашелся в типографии: «Бостонская резня!!!!!» В передовой статье Адамс представлял случившееся как результат провокации со стороны солдат, коловших горожан штыками и затем, в ответ на несколько снежков, брошенных мальчишками, открывших огонь. Капитан Престон, командовавший отрядом, будто бы воскликнул: «К черту, стреляйте, каковы бы ни были последствия!» Далее следовало еще множество деталей того же рода, в том числе сообщение, что солдаты стреляли в людей, пытавшихся помочь раненым¹⁹⁵. На третьей странице того же номера были помещены изображения четырех гробов с именами погибших. Следует иметь в виду, что иллюстрации в газетах оставались явлением редким и необычным; тем сильнее должно было быть их эмоциональное воздействие.

Адамс искусно связывал «резню» с уже привычными и принятыми на веру историями о жестокости британских солдат и представлял ее как закономерный итог расквартирования частей в Бостоне: «Хорошо известно, что с самой высадки их поведение было в высшей степени наглым; и таким, словно они… действительно верили, что мы — народ мятежников и что их послали нас усмирить. Уже некоторое время до 5 марта они часто оскорбляли людей, мирно проходивших по улицам, и много раз угрожали, что в эту самую ночь по улицам Бостона потечет кровь и многие из тех, кто будет обедать в понедельник, не будут завтракать во вторник»¹⁹⁶.

В последующих публикациях Адамс заявлял, что улицы Бостона «покраснели от крови наших сограждан», что «кровожадные» английские солдаты «проливали кровь граждан, точно воду», и прочее в том же духе¹⁹⁷.

Триумф был полным: войска вынуждены были покинуть Бостон. В месте с ними бежали таможенные чиновники, опасавшиеся остаться беззащитными против революционной толпы.

«Atrocity stories» постепенно примелькались. Жительница Бостона Сара Деминг при известии о столкновениях в Конкорде и Лексингтоне в панике бежала из города. Она описывала свой поспешный отъезд: «До возвращения дилижанса мистер Деминг нанял другой, и пока мы ждали, я могла бы собрать множество необходимых вещей — но никто в этот день не занимался делом, все постоянно приходили и уходили; все мешали друг другу; один за другим принесли рассказ о каком-то новом случае солдатского варварства, имевшем место накануне»¹⁹⁸. Такие рассказы о «солдатском варварстве» явно не были новостью для миссис Деминг. В конце концов, они составляли привычный фон бостонской жизни уже не один год.

Начало Войны за независимость сопровождалось просто взрывным ростом числа рассказов о жестокости англичан. Кто-то испытал на себе действительно негуманное обращение, кто-то знал об этом по слухам. К тому же на англичан возлагали ответственность за поведение их союзников — гессенцев и особенно индейцев.

Конгресс в 1775 г. констатировал: англичане подарками побудили индейцев взяться за томагавк и залить поселения на фронтире кровью беззащитных женщин и детей. «Вот утонченная жестокость, о которой нельзя говорить без ужаса, к которой нельзя прибегать, не обесчестив себя», — высокопарно отмечали конгрессмены¹⁹⁹.

А гессенцы! Нью-йоркский политик Дж. Дуэйн гадал, не собираются ли они, «подобно всем иным варварам», установить свое собственное господство на руинах Америки²⁰⁰. Истории о грабежах и насилиях гессенских наемников повторялись постоянно²⁰¹.

С не меньшим ужасом передавали рассказы о бесчеловечных условиях содержания американских пленных на тюремных кораблях. Под конец войны Ф. Френо посвятил гневную поэму плавучим тюрьмам, «где обитают скорби и страданье»²⁰². У.Г. Дрейтон, делегат Конгресса от Южной Каролины, напоминал членам миссии Карлайла²⁰³ о том, как пленники гибли на таких кораблях от голода, недостатка воздуха, антисанитарии²⁰⁴.

Жестокость рисовалась как имманентная черта англичан. Мерси Уоррен, в качестве историка, напоминала, что их свирепость проявлялась не только в Америке. Разве иначе они вели себя в Индии?²⁰⁵

Президент Конгресса Г. Лоуренс подытоживал: «Целый том можно заполнить отчетами об их варварстве»²⁰⁶.

Словом, Великобритания рисовалась как законченное воплощение деспотического режима — неизменно враждебная и бессмысленно жестокая. Англичан представляли способными на любые зверства. Лейтенант Континентальной армии Бенджамин Джилберт был уверен, что англичане совершили «все жестокости, какие только могут совершить подлейшие из людей»²⁰⁷. Хирург Дж. Тэтчер вторил ему: англичане «представляют картину варварства, какую едва ли можно вообразить среди цивилизованных народов»²⁰⁸.

Френо вкладывал в уста Георга III яростный призыв:

Спешите, слыша барабанов бой:

Король Георг зовет вас за собой;

Свободу дам, не пожалею мзды;

Ко мне, друзья, — из тюрем, из беды;

Я вас хочу отправить в Новый Свет,

Там грабьте, жгите — в том проступка нет²⁰⁹.

В ходу были и откровенные преувеличения. Так, виргинские делегаты были убеждены, что генерал Хоу вел против Континентальной армии настоящую бактериологическую войну. Иначе зачем он подверг оспопрививанию бостонцев, попавших в его руки?²¹⁰ Мерси Уоррен гадала, угощал ли Бергойн своих индейских союзников кубками с кровью²¹¹.

Англия в глазах революционеров связывалась с образами Антихриста и дьявола. Проповедники часто обращались к аналогии между Американской революцией и освобождением евреев из плена египетского, причем Георгу III отводилась роль жестокого фараона²¹². Массачусетец Дж. Ловелл прибегал к апокалиптической образности и библейским оборотам, призывая своего друга Дж. Трамбулла: «Препояшься своим мечом; приготовь свой доспех; ибо зверь в яром гневе против тебя. Дыхание уст его подобно пламени горнила. Желчь его стекает до самых когтистых лап его»²¹³. Без сомнения, адресат легко угадывал, кто именно подразумевался под столь колоритно описанным чудищем. Библейские метафоры дополнялись распространенными суевериями. Так, виргинец Джон Рэндольф, будущий политик джефферсоновской партии, родившийся в 1773 г., в детстве носил амулет, призванный отгонять хворь — и англичан²¹⁴. Т.е. англичане воспринимались уже не как реальные люди, а как некие демонические сущности, на которые можно воздействовать магическими средствами.

Представления о жестокости, «варварстве» англичан, видимо, более, чем все остальные пропагандистские приемы вигов, способствовали распаду британской идентичности в колониях. Выразительно восклицание Абигайль Адамс: «Те, кто без угрызений совести несут тысячам людей разорение, нищету, рабство и смерть, не остановятся и перед самыми дьявольскими преступлениями. И это Британия! Красней же, Америка, что ты когда-то возводила свое происхождение к подобному народу!»²¹⁵

2.6. Независимость от империи

Элифалет Дайер встречал новый 1776-й год пожеланием: «Даруй, Боже, чтобы этот год стал годом американского освобождения от тирании, угнетения, беззаконной и враждебной власти Великобритании»²¹⁶.

И он не был одинок в своем пожелании. Некоторые надежды на сохранение империи жили долго. Конституция Нью-Йорка, принятая уже в 1777 г., все еще должна была оставаться в силе, «пока будущий мир с Великобританией не сделает ее ненужной»²¹⁷. И тем не менее, к 1776 г. распад империи уже не так однозначно воспринимался как несчастье. Дж. Уоррен, виг из Массачусетса, писал о настроениях в его родной провинции в феврале 1775 г.: «Иногда говорят даже об открытом разрыве с Великобританией как о положении, которое предпочтительнее нынешнего неопределенного состояния дел. И хотя верно, что люди все еще питают очень теплую привязанность к британской нации, она явно угасает»²¹⁸.

Америка и Великобритания к этому времени все чаще противопоставлялись друг другу. Их интересы мыслились противоположными. Виргинец Ф.Л. Ли уверял в апреле 1776 г.: «Я чувствую глубокую заинтересованность в безопасности и счастье Америки. В сравнении с этим интересы Британии легче перышка на весах»²¹⁹. Той же весной многие видные виги уверяли себя и окружающих, что независимости от Великобритании желают или должны желать абсолютно все американцы²²⁰. Мерси Уоррен позднее интерпретировала процесс отчуждения от метрополии в неоклассических терминах: «Они (патриоты. — М.Ф.) готовы были поклясться, подобно Ганнибалу против Рима, и связать своих сыновей клятвой вечной ненависти к самому имени Британии»²²¹.

Сама концепция независимости превращалась в ядро революционной утопии, а также в ядро национального самосознания американцев. В конечном итоге, революционная американская идентичность строилась прежде всего на противопоставлении англичанам и английскому. Этот процесс отражен в опыте молодого Дж. Маршалла. Позднее он вспоминал: «Я вырос в то время, когда любовь к Союзу и сопротивление притязаниям Британии были неразделимы… Я впитал эти чувства столь полно, что они стали частью моего существа. Я принес их с собой в армию, где утвердился в привычке считать Америку своей страной»²²². И в дальнейшем, несмотря на определенное смягчение отношения к бывшей метрополии, во время кризисов образ Великобритании как врага неизменно возвращался²²³. В массовом сознании утвердился ряд устойчивых оппозиций. Англия ассоциировалась с монархизмом, тиранией, роскошью, порочностью и жестокостью; Америка — с республиканизмом, свободой, умеренностью, добродетелью и гуманностью. Это противопоставление буквально пронизывает ментальность периода Американской революции, отражается и в официальной пропаганде, и в быту.

Примечания

108

Цит. по: Грин Дж.Р. История Англии и английского народа. М., 2018. С. 784.

109

Breen T.H. The Marketplace of Revolution: How Consumer Politics Shaped American Independence. N.Y. e.a., 2004. P. 201–202.

110

Кеннеди П. Взлеты и падения великих держав. Екатеринбург, 2018. С. 133, 139 (табл. 2).

111

Отечество карикатуры и пародии. Английская сатирическая проза XVIII в. / сост. А. Ливергант. М., 2009. С. 588.

112

Грин Дж.Р. История Англии и английского народа. С. 786.

113

Цит. по: Там же. С. 789.

114

Согрин В.В. Идейные течения в американской революции XVIII в. М., 1980. С. 66.

115

Grasso Ch. A Speaking Aristocracy: Transforming Public Discourse in Eighteenth-Century Connecticut. Chapel Hill e.a., 2012. P. 181.

116

Pamphlets of the American Revolution, 1750–1776 / ed. B. Bailyn. Cambridge, Mass., 1965. Vol. 1. P. 386.

117

См.: Wood G.S. The Creation of the American Republic. 1776–1787. Chapel Hill, 1969. P. 344–354; Диппель Х. Американский конституционализм и народный суверенитет: Неизученная проблема // АЕ, 1992. М., 1993. С. 38–51.

118

Свифт Дж. Памфлеты. М., 1955. С. 132, 139–140, 148, 150. Цит. на с. 148.

119

Dickinson J. Political Writings. 1764–1774 / ed. P.L. Ford. N.Y., 1970. P. 386.

120

Pamphlets of the American Revolution. Vol. 1. P. 538.

121

Irvin B.H. The Streets of Philadelphia: Crowds, Congress, and the Political Culture of Revolution, 1774–1783 // PMBH. Vol. 129 (Jan. 2005). P. 12.

122

Virginia Resolves to the Stamp Act // Sources and Documents Illustrating the American Revolution. 1764–1788 / ed. S.E. Morison. Oxford, 1929. P. 17–18.

123

McDonald F., McDonald E. The Ethnic Origins of the American People, 1790 // WMQ. Vol. 37 (Apr. 1980). P. 179–199.

124

Franklin B. The Works of Benjamin Franklin, including the Private as well as the Official and Scientific Correspondence, together with the Unmutilated and Correct Version of the Autobiography: 12 vols. / comp. and ed. by J. Bigelow. N. Y., 1904. Vol. 2. P. 416.

125

Pamphlets of the American Revolution. Vol. 1. P. 424.

126

Ibid. Р. 533.

127

Ibid. Р. 490.

128

Ibid. Р. 449.

129

Orange County inhabitants petition to Governor Tryon. May, 1768. URL: http://www.learnnc.org/lp/editions/nchist-revolution/4251 (дата обращения: 19.12.17).

130

Journal of the First Congress of the American Colonies, in Opposition to the Tyrannical Acts of the British Parliament. Held at New York, October 7, 1765. N. Y., 1845. P. 29.

131

Warren M. Otis. History of the Rise, Progress, and Termination of the American Revolution interspersed with Biographical, Political and Moral Observations: 2 Vols. / foreword by L.H. Cohen. Indianapolis: Liberty Fund, 1994. Vol. 1. P. 32–33.

132

Seabury S. Letters of a Westchester Farmer. 1774–1775. N.Y., 1970. P. 110.

133

Hamilton A. The Papers: 27 vols. / ed. by H.C. Syrett. N.Y.–L., 1961 — 1987. Vol. 1. P. 101.

134

См. подробнее: Филимонова М.А. Консервативный дискурс в Американской революции // Консервативная традиция в американском обществе: истоки, эволюция, современное состояние. М., 2006. С. 120–130.

135

Seabury S. Letters of a Westchester Farmer. Р. 121.

136

Ibid. P. 49.

137

Ibid. P. 134–137. Цитата на с. 134.

138

Ibid. P. 46.

139

Ibid. P. 140.

140

Ibid. P. 67.

141

См.: Downer S. Discourse, delivered in Providence, in the colony of Rhode Island, on the 25th day of July, 1768. At the dedication of the tree of liberty, from the summer house in the tree. Providence, 1768. P. 5–15.

142

LDC. Vol. 1. P. 297, 310. Цит. на с. 297.

143

JCC. Vol. 1. P. 83.

144

В мифологическом сознании так может восприниматься только «своя» территория. См.: Евгеньева Т.В. Предисловие // Формирование и функции политических мифов в постсоветских пространствах. М., 1997. С. 5–6.

145

Подробнее см. в гл. 4.4.

146

Так, лоялистка Грейс Гэллоуэй доказывала вигам, что не может быть предательницей по отношению к США, поскольку является англичанкой. (Американская революция в женских дневниках / сост. С.А. Короткова. М., 2014. С. 259.)

147

Монтескье Ш.Л. Персидские письма // Французский фривольный роман. М., 1993. С. 316.

148

Rosenberg Ch.M. The Loyalist Conscience: Principled Opposition to the American Revolution. Jefferson, N.C., 2018. P. 15.

149

Boston Gazette. July 21, 1771.

150

Hamilton A. The Papers. Vol. 1. Р. 130.

151

Народ, да! Из американского фольклора. М., 1983. С. 92. (Пер. М. Сергеева.)

152

Georgia Gazette. Aug. 1, 1765.

153

Dickinson J. Letters from a farmer in Pennsylvania, to the inhabitants of the British colonies. Boston, 1768. P. 58. Аллюзия на «Метаморфозы» Овидия, кн. IX, ст. 499. В переводе С. Шервинского: «Матери ль чувствовать так?»

154

Boston Gazette. July 22, 1771.

155

LDC. Vol. 3. P. 365; Vol. 10. P. 155.

156

LDC. Vol. 1. P. 601–602.

157

Onuf P.S. Statehood and Union: A History of the Northwest Ordinance. Bloomington — Indianapolis, 1987. P. 58. См. об этом: Филимонова М.А. Территориальная экспансия США на Северо-Западе и националисты. 1780-е гг. // ННИ. 2007. №1. С. 74–89.

158

Оценивая приведенные цифры, следует учитывать, что Первый континентальный конгресс в 1774 г. работал только полтора месяца (с 5 сентября по 26 октября), в то время как деятельность Второго континентального конгресса началась с 10 мая 1775 г. и продолжалась до 1781 г. Следовательно, данные за 1775 г. относятся к куда более значительному временному промежутку.

159

Webster N. Sketches of American Policy. Hartford, 1785. P. 10.

160

Hamilton A. The Papers. Vol. 1. Р. 100.

161

См.: Юм Д. Малые произведения. М., 1996. С. 19.

162

Hamilton A. The Papers. Vol. 1. P. 104–105.

163

Fair Freedom in Britain her throne had erected,

But her sons growing venal and she disrespected,

The goddess offended forsook the base nation,

And fix’d on our mountains, a more honor’d station.

(Pennsylvania Packet or General advertiser. Apr. 8, 1778.)

164

Elliot’s Debates. Vol. 3. P. 53–54.

165

Подробнее в гл. 4.

166

Warren M.O. The Defeat. URL: http://www.seltzerbooks.com/warren/defeat.html (дата обращения: 01.02.18).

167

JCC. Vol. 3. P. 502.

168

Hamilton A. The Papers. Vol. 1. P. 58.

169

Ibid. Р. 56–57.

170

Ibid. Р. 58, 144–147.

171

McCusker J.J., Menard R.R. The Economy of British America. 1607 — 1789. Chapel Hill, N.C. — London, 1985. P. 286.

172

LDC. Vol. 2. P. 104.

173

LDC. Vol. 3. P. 224.

174

LDC. Vol. 1. P. 157.

175

LDC. Vol. 3. P. 428.

176

Подробнее в гл. 5.

177

Lee Ch. Memoirs of the Life of the Late Charles Lee, Esq. Second in Command in the Service of the United States of America During the Revolution. L., 1792. P. 423.

178

LDC. Vol. 3. P. 441.

179

LDC. Vol. 3. P. 45.

180

Elliot’s Debates. Vol. 3. P. 174.

181

LDC. Vol. 12. P. 534–535.

182

LDC. Vol. 1. P. 305.

183

Elliot’s Debates. Vol. 2. P. 333.

184

Rush B. Letters: 2 vols. / ed. by L.H. Butterfield. Princeton, 1951. Vol. 1. P. 522.

185

LDC. Vol. 1. P. 427–428.

186

Подавляй зло в самом начале — лат. (Овидий)

187

Оружие да уступит тоге — лат. (Цицерон)

188

Мститель — лат.

189

Boston Gazette. Oct. 17, 1768.

190

Boston Evening-Post. Febr. 6, 1769. Заметим, что, как только речь зашла о реальном событии — «бостонской резне», — имена и биографии жертв со всеми подробностями печатались во всех газетах Америки.

191

Davidson Ph. Propaganda and the American Revolution, 1763–1783. Chapel Hill, 1941. P. 237.

192

Chidsey D.B. The World of Samuel Adams. Nashville, Tenn. — New York, 1974. Р. 87–88.

193

Hoerder D. Crowd Action in Revolutionary Massachusetts. 1765–1780. N.Y. e.a., 1977. Р. 223–234.

194

Miller J.Ch. Sam Adams. Pioneer in Propaganda. Boston, 1936. P. 180; Forbes E. Paul Revere and the World He Lived In. Boston, 1988. P. 160–163.

195

Boston Gazette. Mar. 12, 1770. В дальнейшем суд присяжных отверг бóльшую часть этих обвинений как необоснованные.

196

Boston Gazette. Dec. 24, 1770.

197

Boston Gazette. Dec. 31, 1770.

198

Американская революция в женских дневниках. С. 32.

199

JCC. Vol. 2. P. 215–216.

200

LDC. Vol. 3. P. 33.

201

При этом американцы, непосредственно контактировавшие с британской армией, могли и менять восприятие. Филадельфийка Э. Дринкер, в чьем доме квартировал английский майор, описывала в своем дневнике как случаи бесчинств оккупационных войск в городе, так и приятные манеры своего постояльца. Когда англичане покинули Филадельфию, она сожалела. Дринкер не была ни убежденной патриоткой, ни лоялист-кой, и, возможно, похожим образом рассуждали многие обыватели. См.: Американская революция в женских дневниках. С. 110–139.

202

URL: https://quod.lib.umich.edu/e/evans/N13588.0001.001/1:2.2?rgn=div2; view=fulltext (дата обращения: 29.01.18).

203

Миссия Карлайла — английская дипломатическая миссия, прибывшая в США в 1778 г. с мирными предложениями. Условия англичан не предусматривали признания независимости США, и переговоры закончились ничем. См. подробно: Плешков В.Н. Внешняя политика США в конце XVIII века. (Очерки англо-американских отношений). Л., 1984. С. 45–48.

204

LDC. Vol. 10. P. 568.

205

Warren M.O. History of the rise… Vol. 2. P. 337–338.

206

LDC. Vol. 10. P. 345.

207

Gilbert B. Winding Down: The Revolutionary War Letters of Lieutenant Benjamin Gilbert of Massachusetts, 1780–1783: From His Original Manuscript Letterbook / ed. J. Shy. Michigan, 1989. P. 57.

208

Thacher J. A military journal during the American revolutionary war, from 1775 to 1783. Boston, 1823. P. 181.

209

URL: http://www.ipiran.ru/~shorgin/amer.htm (дата обращения 29.01.18). Перевод С.Я. Шоргина.

210

Virginia Gazette (Pinckney). Jan. 10, 1776. Справедливости ради следует отметить, что для прививки в XVIII в. использовали культуру черной оспы, которая в самом деле могла служить источником инфекции. В США оспопрививание вызывало ожесточенные споры. Ряд штатов дошел до полного запрета прививок. Наконец, зимой 1776–1777 гг. вмешался Конгресс и сделал прививание обязательным для солдат Континентальной армии.

211

Warren M.O. History of the rise, progress and termination… Vol. 1. P. 223.

212

Такую проповедь, например, слышал в мае 1776 г. Дж. Адамс: LDC. Vol. 4. P. 17.

213

LDC. Vol. 6. P. 266.

214

Greenberg K.S. Masters and Statesmen: The Political Culture of American Slavery. Baltimore — London, 1985. P. 109–110.

215

Adams Family Correspondence: 4 vols. / ed. L.H. Butterfield. Cambridge, Mass., 1963. Vol. 1. P. 269.

216

LDC. Vol. 3. P. 4.

217

Debates and Proceedings in the New-York State Convention: For the Revision of the Constitution. Albany, 1846. P. 861.

218

Frothingham R. Life and Times of Joseph Warren. N.Y., 1971. P. 418.

219

LDC. Vol. 3. P. 501.

220

Напр., Дж. Адамс: LDC. Vol. 3. P. 586; К. Брэкстон: Ibid. P. 522; Э. Джерри: Ibid. Vol. 4. P. 43.

221

Warren M.O. History of the rise, progress and termination… Vol. 1. P. 328.

222

Marshall J. Autobiographical Sketch. N.Y. 1973. P. 9–10.

223

Борисов А.С. Образ Великобритании в общественной мысли США в конце XVIII века как фактор формирования внешней политики // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 6. Философия. Культурология. Политология. Право. Международные отношения. 2014. № 2. С. 156–157.