О войне, о любви. Стихи и проза

Мария Урих-Чащина

В этой книге есть по-своему уникальная информация – стихотворения, написанные девочкой-школьницей, Элеонорой Урих, современницей Великой Отечественной Войны. Элеонора была сестрой моего дедушки. Наша семья, страдая от репрессий, голода и лишений, вынуждена была переезжать с места на место. Именно так мы и оказались в Самарканде.«И ваше геройство, и вашу отвагу,И храбрость в жестоком бою —Пусть чтут ваши внуки и правнуки ваши,И песни во славу споют!»

1941—1945 гг

Нина

Такой незаурядной была ее жизнь!

Спасаясь от голода, семья переехала из Тамбовщины в Среднюю Азию, под Самарканд, поближе к солнцу, фруктам и дальней родне, что помогла-приютила на несколько недель.

Помню, баба Нина рассказывала, как с утра, встав ранехонько, отправлялась с братьями на речку, не речку даже, так — веселый звонкий ручей. Отправлялась раздобыть завтрак, наловить маленькой рыбешки, переливчатой, с розовыми боками, маринки. Я в детстве никак не могла взять в толк почему бабушка ловила именно «Маринок» и уточняла, абсолютно ли она уверена, что в речке не водились «Валентинки», «Таньки», «Надьки»? Бабушка отвечала, улыбаясь, что такие, почему-то не попадались.

Стоит маленькая Нина босиком на берегу, на холодной, покрытой утренней росой траве. Зябко. Девочка прячет то одну руку, то другую на животе, под мамин платок, завязанный поверх летнего ситцевого платья крест-накрест. Обувь летом почти никогда не надевали. Не на что было даже простенькие сандалии купить. А летом можно и так — тепло же!

Но утром ногам было холодно стоять на мокрой земле. Ногам-холодно, глазам-сонно. Речка мелкая, вода в ней чистая прозрачная, бежит по камушкам, нежным переливчатым говорком своим баюкает. Так и хочется Нине лечь на траву — пусть мокрую, пусть холодную — ноги под себя поджать, руки под мамин платок спрятать, свернуться улиткой и уснуть!

Но, нельзя! Нужно поймать хотя бы штук десять. Не можем она с пустым ведром вернуться. Дома ждут с уловом!

Бесхитростный улов («На червяка, конечно!. На мякиш тоже можно!»), триумфальная победа, добыча, сложенная в алюминиевое ведерко, делилась дома поровну — людям, котам. Кот Васька, матерый, рыжий, с порванным левым ухом, вожак прайда — не побоюсь такого лестного для наших драных питомцев, сравнения — ел первым. Хищно порыкивая и мурлыкая одновременно, похрюкивая от удовольствия и клацая зубами, Васька съедал большую часть отваленных ему голов. И не успокоился бы, пока не прикончил весь улов, если бы не моя бабушка. Ей приходилось отгонять и запирать этого ненасытного верзилу в чулан, где он неистовствовал несколько минут, за которые Дуська и Мурка успевали съесть свою долю.

Нина не очень-то любила рыбу на завтрак — какой — то неправильный тон задавала начинавшемуся дню эта совсем не утренняя трапеза. Но чувство гордости за этот ежеутренний маленький подвиг, грандиозный успех у кошек и признание ее главной хозяйкой котом Васькой, благодарность в глазах матери — все это помогало девочке перетерпеть надоевшее рыбное послевкусие.

Сколько лет ей тогда было? Не помню, хоть она и говорила! Восемь, десять, может больше?

Позже, в конце февраля 1943 года, в свои тринадцать, в этот чудный, капризно-нетерпимый, остервенело-истеричный, одновременно застенчивый возраст, когда девочкам подросткам положено иметь угловатые формы и испорченное настроение по 18 раз за день, когда влюбленность случается мгновенно и длится целых три дня, когда краска заливает лицо по поводу и без, когда просто жизненно необходимо носить новенькие ситцевые платья и ленты в косах, Нина стояла у станка, выпиливая какую-то резьбу на деталях для двигателей тракторов, а металлические, алюминиево-чугунные стружки, отлетая, резали тонкую кожу нежных девичьих пальчиков и ладошек. Шрамы остались на всю жизнь — глубокие, длинные, нестираемые воспоминания о раннем взрослении, об ужасах войны.

Конец ознакомительного фрагмента.