Волны бьются о скалы

Мария Стародубцева, 2016

На далекий остров Шикотан, затерявшийся где-то у самых границ с Японией, приглашает своих читателей Мария Стародубцева на страницах книги "Волны бьются о скалы". В этом сумрачном месте, больше похожем на клетку, из которой не вырваться, редко сияет радостное солнышко, а вокруг об острые камни разбиваются пенные волны, набегающие неизвестно откуда. Именно тут живет семья, состоящая их трех человек: матери, отца и неизлечимо больной дочери, чье существование больше похоже на изощренную пытку, которой предстоит длиться из десятилетия в десятилетие. И нет ровным счетом никакой надежды. Нет возможности разрубить узел, связавший воедино три погубленные судьбы. Вот и выходит, что в мирное время жизнь превращается в бесконечную борьбу. Борьбу с самим собой и собственными демонами, с равнодушным, обезличенным обществом и удручающей нищетой, со страшной болезнью и полной безысходностью. Как вырваться из тенет кошмара без начала и конца? Где обрести хоть капельку надежды? В каких неизведанных уголках души отыскать силы, чтобы двигаться дальше? И остались ли они еще в подлунном мире – те самые силы, которые так хочется найти, та надежда, свет которой уже едва ли мерцает призрачным огоньком за линией горизонта…

Глава 3

Ксения Вадимовна, милая моя, да я что же, не человек, по-вашему? — Анна Сергеевна, завуч Малокурильской средней школы, строго смотрит на аккуратно сидящую на кончике стула учительницу. Лебедева бледная и озлобленная, и даже не пытается скрыть своё раздражение.

— Анна Сергеевна, — голос у неё противный, резкий, как металл по металлу. — Я просто не понимаю, в чём дело? — Она почти плачет. — Я работаю здесь четырнадцать лет, и за всё время не заслужила ни одного упрёка. У меня грамоты с благодарностями, подписанные вашей рукой.

Тут её прорывает, и она начинает натужно всхлипывать. Смотреть противно, завуч украдкой морщится, глядя, как Лебедева дрожащими руками вытаскивает из объёмистой чёрной сумки упаковку влажных салфеток, трясёт её, отрывает, рвёт упаковку, достаёт оттуда вчетверо сложенную салфетку и начинает бешено тереть глаза. На жалость давит. Да жалко её, конечно, но, скажите на милость, зачем было являться сюда и рыдать средь бела дня? Умереть можно со стыда.

— Ксения Вадимовна, перестаньте, — жёстко говорит Анна Сергеевна, ёрзая на стуле и нетерпеливо сжимая и разжимая сухие тонкие пальцы, — сюда могут войти в любой момент. Зайдите в отдел кадров, возьмите все документы.

Лебедева неожиданно вскидывает на Анну горящие злые тёмные глаза с размазанной тушью.

— За что? За что, я вас спрашиваю? — тонко кричит она, почти пищит, как крыса. Анна чувствует, как в ней закипает бешенство. Да кто она такая, эта истеричка?

— На тебя кто только не жаловался, — открытым текстом шипит завуч в ошеломлённое лицо Ксении. — Сколько можно! Ты уже весь коллектив достала своими истериками и нервами. На детей орёшь, объяснительные не пишешь, запугиваешь классы бесконечными самостоятельными. Родительские собрания не проводишь, сроки сдачи отчётов пропускаешь. Работы с детьми нет, открытых уроков нет. Отлыниваешь постоянно, один больничный за другим. Мне уже надоело ставить окна в расписании и детей отпускать, а заменить тебя некем, сама знаешь! И нагло пользуешься моей снисходительностью. Что мне твои грамоты? Хватит, Лебедева, надоело. Сама знаешь, в стране кризис, идёт повальное сокращение штатов. Скажи ещё спасибо, что хоть выходное пособие тебе даём. На дочку деньги будут, мелочь, а приятно.

От такого цинизма Ксения чуть не задохнулась.

— На дочку, говорите? На дочку, значит. Выходное пособие? — Она неожиданно засмеялась завучу в лицо, та с трудом удержалась, чтобы не покрутить пальцем у виска. — Пособие на ребенка — 6500, выходное пособие — 4200. Инвалидность Лике не дают, — она принялась загибать пальцы, — итого 10700. А вы знаете, Анна Сергеевна, что нам в месяц одни бинты да мази в 15000? Я ж вам в ноги упаду, только назад возьмите! Что ж вы за люди-то такие? — голосит, как деревенская баба, коей и является. А зачем Анне её проблемы? У самой двое детей, концы с концами тоже надо сводить. Денег нет в бюджете села на большой штат учителей, понимать должна. Дети останутся без математики и литературы, перейдут на дистанционное обучение. 170 человек, малокомплектная школа, в выпускном классе три калеки сидят. А тут ещё эта со своей инвалидкой.

— Уходите вы, Лебедева, — устало говорит завуч. — У меня урок, звонок через минуту.

Ксения вскочила со стула и, не простившись, выбежала в коридор. Даже в грохоте школьной перемены Анна услышала, как раздражённо стучат по деревянному полу её каблуки. Модница, тоже мне.

Ксения быстро шла по подтаявшему снегу, скользя на каблуках, чуть не падая, но удерживаясь. Не обращала внимания, что плачет, и тушь неровными потёками обрамляет глаза. В тонком плаще она вспотела, и ветер теперь сильно дул ей в спину. Ксения шла к магазину, сжимая в кармане кошелёк с несчастными 4200 рублями. Их надо теперь растянуть на месяц.

Магазин в селе один, утонувший в переплётах покосившихся серых заборов и ржавой рабицы. С громким названием супермаркета. Так назван потому, что здесь на один прилавок вывалены хлеб, мясо, рыба, тесто, гарпуны, бинты, капли в нос и глаза, виагра, рыболовная сеть, крючки, пара книжек и стопка тетрадей, то, что именуют канцелярскими товарами. Пожалуй, это весь ассортимент. Траулер с Сахалина придёт только на будущей неделе, так что свежего мало. Ксения берет булку серого хлеба, молоко, восемь пачек бинтов. Продукты на острове в дефиците, хлеб стоит 54 рубля булка, молоко, у которого четвёртые сутки — 68 рублей. Бинты, главная цель Ксении — 40 рублей пачка. Итого 442 рубля улетело за раз. Ксения уже привыкла считать деньги, почти смирилась.

В Малокурильском без перемен. Вечное серенькое небо поздней зимы, вечный ветер в спину, скользкий лёд и снег под ногами, неровная дорога, на которой так легко запнуться, бродячие собаки на помойке, тёмная вода в полукилометре отсюда. Бухта не замёрзает, обледенели только пришвартованные у берега баркасы. И темнеет вдали громада комбината, всосавшего в себя все рабочие руки на острове. И домой идти не хочется. Там всё то же самое: сырой запах в комнатах, первые двухвостки в туалете под подмокшей половой тряпкой, затхлый запах жёлтого холодильника с заедающей дверцей, бормотание телевизора. Куча маленьких дел. Полить цветы, её любимые кактусы и фиалки, приготовить обед — щи из капусты. Капусты у них много, она уродилась в этом году, чулан ей завален, она гниёт и воняет на весь дом. Кажется, её будет всегда преследовать это видение: полутёмная прихожая и этот сладковато-гнилой запах капусты. И большие, напуганные в ожидании резкого оклика глаза дочери. Такие же, как у неё самой. Ксения не может смотреть в глаза Лики, а та, завидев мать, ёжится, как от удара. Маленький запуганный мышонок. Ксения не любит думать обо всём этом, ей некогда пытаться вникнуть в свои отношения с дочерью. Лучше оставить всё, как есть, и так забот полно. Надо только не смотреть дочке в глаза, не отвечать на её вопросы. Не отвечать, почему на обед снова будут щи, а не её любимая рыбная запеканка. Потому что село, в котором свой рыбокомбинат, закупает рыбу на Сахалине втридорога, а свою продаёт почти бесплатно. Это называется взаимовыгодный обмен, выгоднее не бывает. Не отвечать, почему Лике нельзя иметь котёнка ни с голубыми, ни с какими глазами. Потому что болезнь обострится, пойдёт раздражение, и кожа полезет клочьями, как летом. Зимой немного легче, дочь сидит взаперти, без глотка свежего воздуха. Она такая худая и бледная, что же делать? Нужно сегодня поговорить с Олегом, пусть он возьмёт её в свой отдел. Или пусть устроит её в консервный цех или куда там ещё. Чёрт.

Конец ознакомительного фрагмента.