Театральная сказка. Книга рассказов

Мария Солодилова

Книга рассказов Марии Солодиловой отличается хорошим литературным языком, что сейчас является большой редкостью, и будет интересна всем любителям отечественной словесности.

Остров Веры

Сегодня повезла я гостей на остров Веры, хоть и не отошли они от вчерашней поездки за грибами. Да у них уже отпуск кончается, билеты куплены, телеграмму отбили, а мне надо вечером тащиться в свою пыльную челябинскую общагу.

Мы переночевали у знакомых в поселке, чтобы выехать пораньше, да все равно встали только в десять. То есть по Москве-то еще восемь, но для нас уже поздновато. Задержались еще, потому что Юльку вырвало — ее и вчера, после грибов, рвало — да мы посчитали за отравление, скормили чуть не килограмм угля… А сегодня от запаха вареных яиц и хлеба с маслом побежала она в ванную… Вот Сашка и сидит как пришибленный — будто раньше не знал — откуда дети берутся…

— Давай сменю?

— Я еще не согрелась, — мотает головой Юлька.

— Я у вас постоянно мерзну, — проснулся Сашка, — еще с поезда, только подъезжать стали…

— Ага, мы еще не поняли — чего это народ с вечера под одеяла полез, ведь целый день жарило, как в духовке — в собственном поту… Зато с утра и под матрасами не успели согреться — проводники растолкали…

— Даже столб Европа-Азия прозевали…

— Ночь, темно, какой там столб…

— Это по Москве ночь, Сан Саныч (Сашка — москвич, туда и Юльку увезет из ее родного Липецка), мы на два часа раньше живем… «С Востока — свет, с Востока — сила»…

— Вот они, бажовские места — с утра зуб на зуб не попадает…

— Места у нас не бажовские, а пугачевские… Вы-то в своих чеховских садах гуляете и не знаете, что все иначе бывает… Да и я, пока в

Липецк не съездила, русскую литературу не понимала — все эти сады, пруды, Чайки, поющие майские лягушки, моченые пьяные яблоки с голову первоклассника…

— Зато у вас уральская наливная размером с вишню, а в сентябре — холодрыга, будто это ноябрь! Так и останется для меня Урал как вечное ледяное утро…

Горький морок обнимал озеро как пар от дыхания глубинных незасыпающих ключей.

— Смотри — самой воде холодно!

От легкого шевеления воздуха Тургояк и впрямь будто познабливало.

— Говорили же русским языком — приезжайте летом, так нет — и свадьбу отложили, и нас зазря пропарафинили… Ничего, еще разочек проморозит на Златоусте — потом в своих Москвах да Липецках отогреетесь…

— «Не верю» Станиславского, — сказал Сашка и, перехватив у Юльки весло, отправил ее на нос — меня уравновешивать.

— Правильно хоть плывем, Рамиля Петровна? А то оледенеем тут…

— Правильней некуда, Сан Саныч…

— А долго еще? — обернулась Юлька, убирая челку со лба.

— Да вон он. С того берега совсем близко…

— Небольшой островок…

— Уже почти полуостров. Новые русские сюда на джипах ездят.

— А новые татарские братьев в лодку запрягают…

— Пришибу! — (Сашка мне хоть и двоюродный, хочется его иногда веслом шарахнуть или чем под руку попадется.) — Если устал — дай мне одно весло…

— Да ладно, я же в шутку…

— А я уж подумала — выдохся…

— Лодку не раскачивай, — проворчал он завозившейся Юльке. — Выходите, а я привяжу…

— Ты хоть сначала найди — где привяжешь…

— Да выходите вы, не мешайтесь…

Плеск шлепающихся весел, мокрый звон цепи, привязываемой к березе; небо морщится, как вода под ветром, но ветра нет, только на березах дрожат мелкие влажные листочки. Туман рассеивался медленно и кое-где еще висел клочьями.

— Мхом пахнет, — заметила Юлька.

— Да, здесь сыровато…

Сквозь березы уже просматривались темные валуны, разбросанные вокруг пещеры. Мы шли осторожно, подскальзываясь на мокрой листве и отсыревших рыжих иглах, пробираясь от раззолоченного березового входа к темной, молитвенной сердцевине острова. Юлька, шедшая последней, вдруг остановилась:

— Как будто кто-то идет…

— Да нет, никого…

— Мне показалось — лодка…

— Пойду цепь проверю…

Сашка ушел, а мы стояли перед пещерой. Юлька встала вровень с валуном и удивленно провела рукой по влажному краю камня, будто не веря, что такое бывает. Сырость камня от утреннего солнца была не холодной, а чуть тепловатой, как смертный пот уже остывающего зверя…

— Видишь крест? — показала я ей. — Его здесь сравнительно недавно установили, в советские времена не было…

— А ты давно здесь была, Рамиля?

— Да лет пять назад, еще в пионерах… Ну, тут же лагерей да санаториев по берегу натыкано — будь здоров, Тургояк-то заметно пообмелел… Раньше еще город воду брал, сейчас прекратили… Остров-то был меньше, даже за пять лет заметно. И темнее — березы-то недавно наросли, видишь — все сравнительно молодые…

— Саня идет!

— Да нет еще, я не слышу.

— Мне почему-то кажется…

— Кажется — крестись.

Светлело. Сквозь туман протаивало солнце, разгоняя белесую сырость.

Сашка появился чуть запыхавшийся:

— Привязал покрепче, теперь не размотается. Давай рассказывай…

— Вот пещера святой Веры… Давайте сначала посмотрим…

Сама пещера очень интересна — сухие, соединенные между собой четыре небольших отделения безо всяких там сталактитов и сталагмитов, просто — равномерно серый камень. Иногда даже кажется, будто она специально построена — стульчик, каменный стол… Только впервые показалась мне пещера какой-то открытой, незащищенной… «Как же можно было тут жить? — подумала я с жалостью. — За что такое наказание? Впрочем, народ тут жил упрямый… Из староверов, наверно… Хотя не знаю…»

— Ты чего там молчишь? Мы ждем…

— Была у купца красавица-дочь, Вера, — начала я, почему-то удивившись отсутствию эха.

— Мария…

— Вот проигрался он в карты и задумал ее замуж отдать, чтоб дела свои поправить…

— Не в картах дело, а в золоте. Замуж хотел меня выдать, чтобы новым прииском завладеть…

— А она не соглашалась ни в какую. Вот избил он ее и запер — подумай, мол, до утра. Наутро Вера сбежала…

— Три дня он держал меня на хлебе и воде… Едва матушка вступилась — побил и ее… Просила я хоть в монастырь меня отпустить — пуще прежнего залютовал… Не хотела я за старого, постылого — был у меня жених — мой любимый, единственный… Плакала я, молилась… Матушка Богородица, пресвятая заступница! Помоги мне! Не дай омочить

покров твой белый слезами, очернить горем, чтоб не лег он мне на душу черной землей, не примял ее подобно траве… Руки хотела с горя на себя наложить, да помог мне Андрей бежать… Далеко мы бежали, чужими именами назывались, чтоб никто не дознался да обратно не вернул… Привез меня Андрей на этот остров…

— На этот остров…

— Островок-то, говорит, маленький, рыбачий — никто нас здесь не найдет. Переждем только до Покрова, а там… В домике и дрова нашлись, и припасы кой-какие… На третий день собрался Андрей, лодку отвязал… Как чуяло сердце… Подожди еще, говорю, или возьми меня. — Что ты, тебя ищут, тебе опасно, а я скоро вернусь… Неужто оставлю тебя, женушку мою невенчанную, любушку драгоценную…

Три дня сердце ныло и болело, чуяло недоброе. Потом — как оборвалось все… Ходила я по берегу как неживая, высматривала…

— Была она молода и красива, по утрам обнаженной купалась в родниковой воде (Сашка поежился) и русые косы расчесывала…

— Тебя одного я дожидаюсь, мой люба, жених мой единственный, для тебя в ключевой воде купаюсь, для тебя русы косы берегу… Ты приди ко мне, жду тебя, ненаглядного! И три дня прошло, и неделя, и другая… В родительскую субботу дух во мне смутился, другой раз хотела жизни себя лишить, да снова явилась мне Пречистая — глаза горят, строгие и ясные… Одумалась я, да и его поминать не стала как мертвого — грех большой, жив он, жив… Стала я верить, что мы еще свидимся… Рыбакам назвалась Верой, поповской дочерью…

— Жила Вера на острове монашенкой, людей лечила. Говорят, дар исцеления у нее был…

— Рыбаки же меня и выходили, когда я о рождестве захворала да скинула… Да они же мне и рассказали, что бунт большой начался и новый-де царь объявился… Поверила я тогда, что освободится Андрей и придет ко мне… А на третий год приплыли ко мне рыбаки — ты, говорят, монашен-

кой живешь, поведения строгого — помолись за раба Божьего Андрея (ажно сердце во мне захолонуло), услышит он тебя скорее, чем нас… Молилась я за дорогое имечко, отварами его разными выхаживала — ожил парнишка… Так я и загадала, что придет ко мне Андрей весь больной да израненный… Вскорости так и вышло… Живого места на нем не было, бредил всю ночь, меня не узнавал… Под утро пришел в себя, говорил, что легче ему стало… Я руки ему целовала, травами да молитвами обещала помочь… А он прощения у меня за все просил и на рассвете преставился… Свет для меня померк, третий раз я по маловерию на грех великий решилась… Лечь хотела в землю рядом с Андреем… Третий раз явилась ко мне Богородица и дар исцеления во мне открылся… Поцеловала я Андрея в холодные губы, закрыла ему глаза и сама землей засыпала… Креста не ставила — для меня то место и без креста свято, а людям знать — ни к чему… Совсем одна я осталась… Потянулись ко мне немощные да убогие — лечила я их своим уменьем да Божьей помощью… Было мне то в радость… Приходила я к Андрею на камушек и будто голос его слышала, рассказывала все… Тем и жила…

— Прожила она жизнь долгую, чуть не в гражданскую ее здесь видели… Всех лечила, говорят — и красных, и белых…

— Под старость я слепнуть стала… Однажды ночью загорелась моя изба — еле жива осталась… Стала с тех пор в пещере жить, от новой избы отнекивалась — на мой-де век хватит… Зажилась я на этом свете и уж смертушки своей ждала — как невеста свадьбы, а как подоспела костлявая — завещала похоронить себя рядом с Андреем…

— Стали называть ее святой и крест поставили, а где она похоронена — никто по-настоящему не знает…

Помолчали.

Сашка достал свой «Зенит», глянул на небо:

— Давайте-ка я вас вместе сниму… Левее чуть…

— А теперь на камнях…

— Саш, давайте я вас вдвоем щелкну, а потом Юлька нас…

— Погодите, я еще один вид засниму…

Он ушел в сторону лодки и долго не возвращался, а мы решили пройтись по острову.

— Меня опять мутит, — в три погибели согнулась Юлька. — Какой-то гадостью тянет…

— Пойдем отсюда…

Я увела ее подальше, на другой конец острова, потому что при виде четырех незасыпанных ям с мокрыми прокладками и гниющими арбузными корками меня саму чуть не вывернуло. Трава вытоптана и замусорена, рядом — три костровые проплешины…

Юлька присела на корточки, опустила руку в воду, провела по лбу. На нос и губы стекали ледяные капли, а она снова брала воду и осторожно плескала на лоб, губы…

— Веры здесь уже нет, — сказала вдруг она…

— Почему это ты?

— Мне так кажется… Она ушла…

— Сними теперь нас на фоне пещеры, — нарисовался Сашка. — Что это?

— Машина, — ответила Юлька, вставая. — Кто-то прется…

И точно. Менее чем через минуту мы увидели и колеса, и фары красного джипа… Не хотелось с ними сталкиваться, решили смотаться сами…

…В лодке я ругала себя, что не растолкала гостей раньше — новые русские любят выдрыхиваться до обеда, приди мы утром — и не застали бы…

Сашка греб еле-еле, борясь с какими-то непонятными завихрениями, а мне так не хотелось слышать ни резкого звона (наверно, шампуры в ведре), ни суматошных воплей полупьяной компании, не хотелось видеть их, стоящих на самой верхотуре пещеры, рядом с крестом…

— Заснула там, что ли? Черпаком-то работай, воды полно, — встряхнул

меня Сашка.

— Сам-то греби давай, согреешься, — ответила я.

Юлька свернулась на носу в позе эмбриона.

— Юль, куртку дать? Замерзла? Или опять тошнит?

Она замотала головой:

— Я просто.

Молчали. Всем было не по себе.

— Если девочка будет, Верой назову, — сказала Юлька задумчиво.

— А если сын?

— Андреем…

— Андрей Саныч? Неплохо, — отозвался Сашка, будто очнувшись от своих размышлений. Очки его совсем съехали на нос и едва держались. Похоже, он греб с закрытыми глазами.

Мы отплыли уже достаточно далеко, чтобы не слышать оголтелого веселья с острова, как вдруг Сашка опустил весла и стал рыться в сумке.

— Ты чего?

— Вижу кадр.

Настроив фотоаппарат, он долго сидел с закрытыми глазами, опустив голову на грудь, потом встал, стараясь не раскачивать лодку и, глянув еще раз на небо, щелкнул затвором…

А с острова к нам тянулась тоненькая березовая дорожка. Старые березы стояли на берегу, омывая сцепившиеся корни, другие спускали в воду длинные желтые пряди, третьи, совсем маленькие, были в воде уже по самую крону… А высоко, в ледяном тургоякском небе, медленно таяло ленивое осеннее солнце…

19.04.2001