На небе ни звезды

Мария Серрадо, 2016

Шестидесятые годы XX века, город Калле расположен на задворках ЦСГ, отсталого европейского государства. В милом домике живет внешне заурядная 18-летняя школьница Валери, в детстве брошенная матерью и оставшаяся с отцом-неудачником. В ее однообразной жизни появляется яркое пятно – Вида, психически неуравновешенная, но необыкновенно привлекательная для окружающих искательница острых ощущений. Валери мечтает сблизиться с ней, не понимая, чем это может обернуться.

Книги упали. Дом разрушился. Шарик улетел.

Из научного доклада

Как вы можете охарактеризовать себя в нескольких словах?

Псих, сумасшедший, безумец, с ума сошел, невротик, шарики за ролики зашли, пациент, шиза, умалишенный, психбольной, маньяк.

Из разговоров

Посвящается воображению.

Маловероятно, что без него эта книга могла бы существовать.

Часть 1

Глава 1

Новый дом — новые гости

-Уже можешь спускаться. Посмотри, как получилось.

Валери взяла нож для мяса, положила кисть руки на разделочную доску и размахнулась — чтобы ему действительно было, на что посмотреть, — но меньше, чем через полминуты убрала нож в ящик и поставила доску на место: поняла, что снова перепутала жанр.

Валери поставила букет черных астр в вазу с гравировкой и, лениво проведя рукой по глазам, опустилась на единственный стул, оставшийся на кухне. Цветы смотрели на нее, словно ее вид был им интересен: они выпучили лепестки, изучая ее серое платье, тоненький золотой браслет с круглыми звеньями на левой руке и туфли с острым носком. Вот только Валери никак не могла понять, одобряет ли красующийся букет ее вечерний шик или же принимает ее за конкурента. Ни одна из астр не выразила своего восхищения словесно, и Валери захотелось смять их все и засунуть в мусорный бак к остаткам еды и другому барахлу, которое она вытащила из углов, драя комнаты. Но надо быть сдержаннее, и лучше не зацикливаться. Просто представь водопад.

Со стороны лестницы послышался шорох.

ПРОСТО ПРЕДСТАВЬ ЭТОТ ЧЕРТОВ ВОДОПАД!

Сейчас он придет и посмотрит на нее с неодобрением. Ты пассивна. Ты одеваешься, как вдова. Почему ты не дружишь с девочками из школы? Почему не ходишь в кино и на танцы? Почему не общаешься с парнями? Валери давно поняла — есть вещи, которые не меняются. Не важно, синие цветы в моде или черные, все равно он будет учить ее жить.

Валери поместила вазу в геометрически отмеренной середине деревянного стола с закругленными углами, рассчитанного на восемь персон. Ни пылинки: ни на столе, ни на полу, ни на стульях, каждый из которых располагался строго на своем месте. Окна были открыты, шторы расправлены, свет заливал всю сияющую чистотой гостиную — придраться не к чему.

Со стороны лестницы послышались шаги. Он, как всегда, шаркал ботинками по полу.

–Сделала? — вошедший в гостиную низкорослый мужчина на ходу пытался завязать галстук. К избыточному весу прибавились еще и проблемы с дыханием, но на вид Альберт Астор казался человеком милым, открытым для общения. Люди тянулись к нему еще более охотно, когда обращали внимание на костюм из дорогого материала и кожаный бумажник.

Он осмотрел гостиную, и на его желтоватом лице появилась искренняя улыбка с едва уловимым оттенком печали или усталости. Так улыбаются немолодые люди, считающие, что вся энергия молодости была потрачена впустую, а наступающая старость несет с собой только сожаление об упущенных возможностях. Как он ни пытался спрятать все это за доброжелательностью, какая-то мелочь всегда его выдавала, и было не так сложно разглядеть под маской старческого веселья гримасу разочарования.

–Здесь все так красиво, что я не узнаю свой дом, серьезно. Знаешь, мне теперь даже не хочется, чтобы кто-то приходил. Мы бы прекрасно посидели вдвоем, правда?

–Правда. Надеюсь, они и не придут. Не знаю, почему мне так не хочется этим заниматься. У меня контрольные на носу, я бы лучше за книжками посидела.

–Какие контрольные? Учебный год закончился.

–Я имею в виду — воображаемые. — Валери поднесла ладонь ко лбу.

–Выпей чаю, успокойся. — Он растягивал гласные. — По второму каналу сейчас идет «История Французской Коммуны», рассказывает этот профессор… как же его имя… — Альберт почесал переносицу, пытаясь вспомнить.

–Леру, — Валери села за стол и скрепила руки в замок.

–Точно, Леру. Там слышен голос диктора, можешь использовать это как упражнение.

–На Норд? — вяло бросила вопрос Валери.

–Угу.

–Что-то не хочется… — Она вздохнула и повернулась к окну.

Снова на Норд. Она терпеть не могла язык, который каждый день кричал из телевизоров и радиоприемников. Никто здесь не говорил на нем, никто не думал на нем. Семь лет тому назад…

Итак, кто-нибудь желает выйти к доске? Никто? Уважаемые леди, незнание новейшей истории не прибавит вам миловидности (смех в классе). Так кто же? Валери, может быть, вы?

(Боже, как же меня все достало). Да, конечно.

Кхм. 1 января 1959 года вышло постановление о том, что с 1 марта страна будет присоединена к Центральному Содружеству Германия, и, следовательно, официальным языком станет немецкий формата Норд-2 — язык, специально созданный для северных полугосударств, входящий в состав Содружества. С лозунгом Единство, сотрудничество, знание! мы войдем в новую эру и научимся по-настоящему ценить достижения человеческого разума. После интеграции в…

–Да перестань же так нервничать, — голос отца встрял в ее мысли. — Займись чем-нибудь. Пока есть время, я посижу у себя, мне осталось всего три главы. Только сначала пропущу стаканчик. — Он пошел на кухню, и Валери услышала, как открывается дверца бара.

–Только не надо сейчас начинать! Впереди еще ужин! — крикнула она, но сразу поняла, что запоздала.

По телу начала разливаться скука. Ей правда нужно было чем-то заняться. Валери даже захотелось открыть бархатную шкатулку, которую она прятала под кроватью, и осыпать себя ядом материнских драгоценностей. Она представила себе Луизу Астор на лошади, рассекающую пустыни Австралии, ослепляющую бесконечные пески своей улыбкой, — но всегда без ответа. Должно быть, ей интересно там. Там много солнца, и оно, наверно, нещадно раскаляет землю. Только здесь оно едва касается крыш домов косыми лучами, а иногда неделями не показывается — забываешь, что оно вообще существует.

Луиза Астор оставила ей шкатулку с украшениями, непонятно где и когда ей добытыми, пару писем сентиментального характера и ничем не притупляемое ощущение странной неполноценности. Да, она не была создана для семейной жизни, для мещанских радостей провинциальной общины. Она ненавидела деньги — так она писала в письме — и дорожила только своей свободой. Ее можно было увидеть идущей под руку с красивыми джентльменами во всех крупных городах — от Веллингтона до Перта, но вновь переплыть океан она не могла; что-то, безусловно, удерживало ее там. Ведь абсолютной свободы не существует — это даже ребенку понятно.

Валери медленно встала и стала ходить по комнатам — осматривать все вокруг в поисках недостатков: пыли, пролитой воды — чего угодно, что могло броситься в глаза гостям. Валери чувствовала, как падает в объятия своей паранойи: внимание обостряется, все видится ярче, и в такие моменты ей кажется, что она способна заметить трещину в миллиметр, маленький кусочек отлетевшего лакового покрытия, каплю грязи на раме, волокна пыли в углу у стеллажа. И каждое такое явление заставляло ее в отчаянии сжимать кулаки: она не могла сделать идеальным даже тот отрезок пространства, который называла домом, ей становилось плохо снова и снова от осознания того, что, как ни старайся, никакого совершенства ни в чем ей достичь не удастся. Любая попытка изначально обречена на поражение.

Чтобы не довести себя до очередного приступа раздражения, Валери дала себе слово смотреть на все поверхностно, как это делает обычный человек, не такой, как она, не замечающий столь мелких деталей. Обойдя весь первый этаж и не найдя ничего компрометирующего их семью, Валери поняла, что делать ей совершенно нечего, и начала наматывать круги по гостиной. Из открытого окна доносилась тихая музыка, джаз или блюз: чувственный женский вокал, виртуозная игра на саксофоне, редкие, но живые гитарные аккорды — все сплеталось в единую мелодию. Старье.

Она резко содрогнулась от волнения, которое то отступало, то вновь било по ней. Пытаясь успокоиться, Валери стала измерять шагами прихожую, сжав обе руки в кулаки. Вокруг не было никого. Часы на стене мерно тикали, и, посмотрев на них, она поняла, что время, на которое был запланирован ужин, уже стало частью истории. Было уже без восьми минут семь, а они обещали прийти ровно в шесть.

Она не хотела продолжать это надоевшее ожидание, но сделать ничего не могла. Вот так свернуть все приготовления было бы глупостью. Тогда по закону подлости они обязательно явятся, эти гости. Ее снова передернуло. Почему вообще они обязаны это делать? Кто его надоумил, этого барана — ее отца? Все сейчас спокойно занимаются своими делами, а они должны изводиться!

Ветер ударил ей в лицо, и она зашагала в сторону кухни, чтобы закрыть окно. Альберта там уже не было, и ее внимание привлек стеклянный стакан странной выпуклой формы — новшество нидерландской дизайнерской компании: безумно дорого, ничем не отличается от обычного стакана. Они купили целый набор у перекупщиков в порту, которые наживались на продаже иностранной продукции, изъятой при конфискации. На дне стакана багровело недопитое вино — снова он ее не послушал. Убедившись, что отца нет поблизости, она открыла бар и стала искать глазами виски, но сосуд будто испарился. На полках стояли красные и белые вина — сухие и сладкие, апельсиновый ликер, какая-то вишневая настойка, старый коньяк и ром. Она понятия не имела, куда делось все остальное. Он что, перетащил все в свой кабинет?

Валери взяла бутылку жюстé сорок девятого года и наполнила стакан до половины. Она стала вращать его в руке, поднимать вверх и опускать вниз, наклонила его так, что содержимое чуть-чуть не вылилось на деревянную столешницу, потом катала его по ней, наблюдала за тем, как красная жидкость расплывалась по стенкам, окрашивая их, а потом медленно опускалась. Валери зажмурилась и одним глотком опустошила стакан — ей показалось, что она проглотила холодную кровь или что-то еще более мерзкое, но через минуту чувство отвращения сменилось теплой легкостью.

За что уж она любила отца, так это за безупречную интуицию — год назад в Экс-ан-Прованс он купил этот волшебный ящик — из последней партии вина, в которое добавляли ариостин. В сорок девятом правительство Французской Коммуны запретило производство, и этот заветный ящик вина почти шестнадцать лет пролежал в погребе неграмотного торгаша, когда-то прилепившего неправильную табличку к нескольким бутылкам, которые он принял на молодое каберне. Но Альберт… Его чутье было не обмануть. Они за бесценок купили свою долю нектара, и Валери выпала небывалая удача — попробовать то, что уже столько лет почти невозможно было достать, о чем вспоминали родители и мечтали дети, тихо варясь в разочаровании — не повезло родиться хотя бы на десять лет раньше! Бедняги.

Жюсте никогда не отличалось отменными вкусовыми качествами, мало того, оно часто было по-настоящему отвратительным — как ягодный компот, в котором сварили кухонную тряпку. Но послевкусие… Оно было яркое, сладкое, сверхъестественно красивое. И после двух бокалов ты начинал иначе смотреть на свои проблемы, на тот кавардак, что тебя окружает; все дальше уносились чьи-то вопли «За свободу!» и страшные новости об «Обществе Друзей», телевизионная программа казалась не такой примитивной, а улицы не такими грязными. И вообще мир на какое-то время становился большим и открытым — в реальности на это уже никто не надеялся.

Нежно проведя рукой по этикетке, Валери отправила вино обратно в бар. В голову снова лезли мысли о гостях, но такого отторжения они уже не вызывали. Придут, не придут — в конце концов, никакого реального значения это не имело. Их появление в доме Асторов не помешает ОД взорвать Калле завтра утром в 7:00.

Она начала перебирать в памяти все, что ей рассказывали о семье Гейнсборо. Отец семейства Виктор был одним из богатейших людей на островах. Его отец сколотил состояние на продаже продовольствия изголодавшемуся после 99-го года Северу, и к тридцатым годам их компания стала настолько преуспевающей, что они практически добились монополии на торговлю в регионе. Обширная сеть магазинов их фамильного бренда распространилась на континент, и поговаривали, что Виктор готовится к экспансии торгового пространства полустран-соседей. Еда, одежда, книги, мебель, техника, запчасти, игрушки, даже очки — все в городе продавал он, руководя бесчисленным стадом подчиненных. Пока страна становилась все беднее и беднее, Гейнсборо увеличивали свое состояние, тем самым утверждая свое место среди избранной дюжины здешних олигархов. К шестидесятому году у них уже были рестораны, ателье и музыкальные салоны. Виктор регулярно жертвовал деньги на благотворительность и финансировал загибающееся местное образование. Каждый месяц он устраивал в их особняке, похожем на настоящий дворец, приемы, на которые съезжались богачи из соседних городков — остатки старой местной аристократии, одинокие потомки потерявших свое значение родов.

После смерти жены, которая мало общалась с местными и редко появлялась на приемах (так что люди немного о ней знали), Виктор продолжил работать в обычном темпе и решил, что дети уже достаточно взрослые, чтобы самостоятельно решать свои проблемы. Все и так знали, что он и при жизни жены мало ими занимался. Эти самые дети были главными источниками сплетен, транслируемых сарафанным радио городка.

Александр Гейнсборо, по рассказам одноклассниц Валери, был блистательным молодым человеком. Валери совместила создавшийся у нее в воображении образ с внешностью Кларка Саттена в черно-белых фильмах тридцатых годов, и Саттен пока что побеждал. Александр решил сделать перерыв в обучении на юридическом факультете в самом престижном университете страны (хотя все удивлялись тому, что Виктор не отправил его в свое время учиться за рубеж), чтобы помочь отцу заключить несколько важных сделок и лучше разобраться в семейном деле. Конечно, вся женская половина городской молодежи посчитала это прекрасным поступком. В сферу его развлечений входили поездки на материк, конные прогулки по окрестным полям рядом с фермой заводчиков, одинокие посиделки в баре на окраине — ничего странного для двадцатидвухлетнего молодого человека, но также ничего экзотического. У нее создавалось впечатление, что в этом городе даже имея деньги невозможно шиковать. Еще Валери слышала, что он был завсегдатаем в клубе «Веранда», где по выходным его видели с девушками из местного педагогического колледжа. Валери давно поняла, что всем нужен любимец, даже самому захудалому городишке нужна звезда, и Александру было суждено ей стать, нравилось это ему или нет.

Его сестру Виду открыто называли странной. Она постоянно уезжала из города неизвестно куда и не появлялась дома месяцами. В шестнадцать лет она прочитала роман Эмиля Золя «Нана» и за ужином заявила отцу, что хочет стать хозяйкой публичного дома в Коммуне, и попросила найти ей репетитора по французскому — эта байка обежала весь город. Еще ребенком она довела всех в доме до ручки, выпрашивая отвезти ее в Париж, и никто не мог донести до нее, что такого города уже больше полувека нет на карте. Как говорит универсальный учебник, который должен стоять на полке у каждого уважающего себя гражданина, он был разрушен единым авиаударом во время финальной операции «Треугольник» в 1899 году, тогда же, когда были стерты с лица земли Берлин и Лондон. Она так долго не могла в это вникнуть, что горничные, работавшие в доме Гейнсборо, разнесли слух о том, что она слабоумная.

Каждый раз, когда Виктор на несколько дней уезжал по какому-то делу, она устраивала в их особняке вечеринку, на которой собирались все, кто не прочь выпить и повеселиться за чужой счет. Вида практиковала это уже не один год. Без приглашений, без приготовлений, иногда совершенно спонтанно — по всем местным школам и колледжам прокатывалось радостное известие, и у всех на устах были волшебные слова — «сегодня кутим у Виды». Она платила за все, и музыка не стихала до утра. В доме били стекла, ломали мебель, кто-то даже выпал из окна, а Мири Бонкарло сломали там ногу месяц назад. Но сборища все равно продолжались, и, похоже, Виктор сквозь пальцы смотрел на этот кавардак.

Несколько лет назад она была неразлучна с одним местным неформалом — сыном другого состоятельного бизнесмена из местных, покойного Роберта Филиппа — человека, который открыл новую городскую больницу и в ней же умер. С Виктором Гейнсборо он никогда не конкурировал, так как специализировался только на поставках медицинского оборудования в больницы и когда-то процветавшие исследовательские центры. После его смерти дело продолжила его жена Роуз. Валери говорили, что она бросила врачебную практику и полностью посвятила себя работе и решению многочисленных проблем своего единственного ребенка. Она вела почти монашеский образ жизни, и ни у кого язык не поворачивался сказать о ней что-то плохое.

С Виктором Альберт Астор свел знакомство в мэрии полгода тому назад, в декабре шестьдесят пятого. 22.12.1965 — совершенно непропорциональное число, и Валери не раз говорила ему, что в такие даты нельзя принимать важные решения. В то время они с отцом только устраивались в городе, и ее занятия в школе еще не начались; они обустраивали дом, выбирали лучшие дизайнерские решения из тех, которые могли им предложить провинциальные специалисты, разбрасывались деньгами направо и налево, чтобы затмить все остальные особняки квартала, в котором обосновались. Отцу хотелось, чтобы их жилище казалось окружающим идеальным семейным гнездом, внутри которого царят счастье и достаток, но дом больше походил на огромный магазин электротоваров: ночью он светился сотнями лампочек. Неудавшаяся пародия на неоновую вывеску. Вот так стремление к роскошному виду обернулось эффектом дешевизны.

Они договорились об этом визите в ресторане, где ее отец в начале месяца уплетал жареного цыпленка на обед. Как рассказывал ей отец, Виктор зашел туда с коллегами сразу после подписания выгодного договора и, наткнувшись на Альберта, стал расспрашивать его о делах в мэрии. Тогда-то у ее отца и вырвалось это глупое приглашение, которое Гейнсборо счел невежливым отклонить. Условились на шесть часов в пятницу, двадцать седьмого мая. Виктор обещал привести детей, чтобы Валери с ними познакомилась, раз они не пересекаются в городе. Валери искренне удивилась, что к ним домой на ужин придут такие местные знаменитости, к ним — кого в городе никто толком не знает. Да и вообще Альберту не было свойственно делать первый шаг в чем-либо, строить с кем-то дружбу. У отца Валери все без исключения планы останавливались на стадии разработки, и ничего не заходило дальше, чем «посмотрим». Чего можно было ждать от мистера «плыву по течению»? Его любимые слова постоянно вертелись у нее в голове, взвинчивая нервы: увидим; будь что будет; посмотрим, как все выйдет; делай, как знаешь; не будем вмешиваться. Иногда она смотрела на него, и ей казалось, что он прямо у нее на глазах обрастает мхом. Потом она вновь смотрела на него и думала, что когда-нибудь тоже станет такой. Так и умрет, погруженная в свое старье.

Валери поднялась на второй этаж и заглянула в кабинет отца — убедиться, что тот не уснул. Он сидел за письменным столом, окруженный кучей бумаг и книгами в дорогих переплетах, напоминавшими Валери о годе, который они провели, разъезжая по свету, о годе, который ее отец гордо называл кругосветным путешествием, но сам прекрасно понимал, что этот затянувшийся отдых легче было назвать дорогой к банкротству. Когда они отплыли с Канарских островов в Барселону, никто не думал ни об оставленных там тысячах, ни о тысячах, которые будут потрачены на новом месте, — хорошо, что вовремя подоспела прибыль от старого вложения, о котором все почти забыли. Но дыра в бюджете все равно была ощутима.

И она отчасти видела свою вину в утечке их капитала, ведь желание угодить единственному ребенку в первую очередь побудило его планировать это путешествие. Когда Валери исполнилось четырнадцать, она рассказала отцу о своей заветной мечте: ей хотелось побывать в «золотых» южных городах — там, где звенит и клокочет настоящая жизнь. Она нарисовала карту их путешествия, которая была похожа на пиратскую схему из книг о поисках сокровищ. Сначала они должны были доехать до Французской Коммуны, затем южнее — к берегам Испании, богатейшим приморским городам, где женщины носили красные шляпки и по ночам люди собирались на улицах и смотрели кино под открытым небом; потом они доплывут до Сеуты и оттуда на скоростном поезде направятся сразу в Восточную Африку — к крупнейшей в мире агломерации, бриллиантовому городу, центру всего мира — сказочному Найроби-28. А к своему восемнадцатилетию она собиралась приурочить путешествие через Атлантику к разрастающимся с каждым годом Мехико и Гаване, куда стекались художники и артисты с обеих Америк.

Поездку планировали несколько лет, и почти каждый день Валери напоминала отцу о том, как она устала от холода, от этого свистящего ветра, от этого города, в котором, кроме порта, не на что смотреть. Линдо — это не название, а очень глупая шутка спонсоров. Ей всегда казалось, что жизнь похожа на пестрого осьминога с длинными щупальцами, которые то сжимались, то растягивались, чтобы дотронуться до как можно бо́льшей части Земли. И Валери была уверена, что даже концы этих щупалец были неимоверно далеко от того места, где находилась она. Это очень угнетало.

Долгожданное путешествие состоялось. Гремит победы звон! Ничего не гремело. Кроме грома. Особенно когда они причалили в родном порту и бежали к зданию под градом холодных капель. Валери, умело законсервировав в голове все полученные впечатления, питалась ими еще несколько месяцев. Она часто садилась в кресло и перелистывала альбом с фотографиями, мысленно переносясь в то место, которое видела на черно-белом матовом отпечатке, ощущала то живое тепло, слышала быструю речь людей, чувствовала вкусы и запахи. Ей нужно было растянуть это удовольствие, нужно было помнить, что она жила, жила не так, как люди вокруг, в этих никому не интересных недогородах. И все равно, что теперь жизнь будет становиться все хуже, а денег — все меньше. Главное то, что она жила, а ради этого стоило потерпеть.

Альберт Астор вернулся из поездки, которая отняла у него миллионы нервных клеток, уставшим, больным, забытым многими и уже далеко не таким богатым. У него либо не хватило силы воли, чтобы преодолеть все передряги, посыпавшиеся на его голову, либо он настолько разочаровался в самом себе, что потерял надежду на то, что их жизнь станет лучше. Они посовещались и решили, что лучше будет продать дом и переехать в город поменьше. «Не сидеть же всю жизнь на одном месте!» — такой была официальная причина их переезда. О реальной знали только они двое. Альберту предложили работу в мэрии с возможностью удержания контроля над старым бизнесом через посредника, и они сразу же перебрались на острова.

Часы пробили восемь. Солнце садилось, и комната была окрашена в оттенки красно-фиолетовой гаммы. Смазанные цветовые пятна медленно перемещались по стенам, делая их похожими на полотно для показа старого фильма, и постепенно теряли яркость. На улице уже темнело, холодный сумрак разливался по улицам, стекал с крыш соседних домов, подползал к фонарям, утверждая их свет в наступающей ночи. Окраины города мирно засыпали под голоса в телевизорах или под унылые завывания эстрадных див, а клуб «Веранда», например, только начинал жить: музыка гремела на весь квартал, в котором почти не осталось жилых домов, из окон пробивалось мерцание разноцветных фонариков, гирляндами опоясывавших стены; возле главного входа, как всегда, толпились юноши с девушками, пытавшиеся высмотреть свободный столик и окунуться в атмосферу безнадежного веселья, спасавшего их от скуки и однообразия провинциальной жизни.

В отцовском кабинете находились их лучшие книги, но Валери в тот момент не хотелось даже подходить к ним. Некоторым людям свойственно увлекаться книгами так, что они открывают одну и полностью погружаются в нее, и когда им приходится прервать чтение, не могут вылезти из той системы координат и переносят все, что могут, в реальную действительность — вплоть до перипетий сюжета и имен героев. Валери не могла назвать себя одной из них, но что-то сближало ее с таким типом людей — найдя в книге формулу какого-либо явления или события, она всеми силами пыталась смоделировать то же самое в реальности, вкладывала все силы в построение дворца на песчаной почве. Но делала она это не для того, чтобы утвердить в реальном мире книжные принципы — совсем наоборот, она каждый раз наблюдала разрушение этого «волшебного дворца» фиктивной действительности, видела неприменимость формулы в реальности и каждый раз убеждалась, что лучше отбросить книги и начать решать настоящие проблемы. Например, пыльный угол в коридоре. Или происхождение слова «паралич». Или проверка на подлинность акцента диктора.

Валери закрывала дверь в отцовский кабинет, когда ее сердце замерло — она услышала звонок в главную дверь. Ее надежды на спокойный вечер были разбиты. Ну, почему? Почему?

–Папа! — вскрикнула она, вбежав к нему. — Они пришли!

Его лицо выразило искреннее удивление: он не ждал, что они придут так поздно и не дадут ему дочитать «Пиквикский клуб». Он закрыл книгу и направился вниз, чтобы лично убедиться в том, что гости все-таки изволили появиться, и, в таком случае, лично пригласить их в дом. Альберт даже ускорил шаг — так ему было интересно узнать, кто за дверью. Он определенно надеялся на то, что кто-то ошибся домом, или что там стоит заблудившийся прохожий, которому нужно узнать, как пройти, например, к новостройкам северного квартала.

Он открыл дверь и, быстро убрав с лица удивление, смешанное с легким разочарованием, осыпал приветствиями троих гостей.

Валери следила за происходящим с платформы второго этажа, выбирая момент, чтобы выйти. Ее взгляд сразу упал на высокого мужчину лет пятидесяти, лицо которого не выражало абсолютно никаких эмоций. Одной секунды было достаточно, чтобы понять, что в этом человеке нет страсти ни к чему, и Валери охарактеризовала его двумя словами: уставший и разочарованный. Интуиция подсказывала Валери, что так было не всегда. Но все мечты его юности были невероятно далеко. С каждым годом одна за другой они теряли свой смысл, превращаясь в обычную рухлядь, которая заполоняет головы людей, как заполняет старые чердаки. Всеми забытый хлам. А Виктор — очередной представитель класса богатых сухарей. Хотя внешне он был еще довольно-таки привлекательным, и кто-то всегда на это клюет.

Александр стоял рядом с ним и бросал во все стороны неспокойный, ищущий что-то взгляд. Валери посмотрела ему в глаза и увидела в них все состояние его отца, крутящееся, как табло в игровом автомате. Александр дотронулся рукой до подбородка, придавая себе задумчивый вид. Неизвестно, зачем ему это было нужно при приветствии. Его внешность подходила под описание, и держал он себя аристократически, но все же в его поведении сквозила нотка натянутости, будто этот визит воспринимался им как долг, который необходимо исполнить, и внутренне ему хотелось находиться в другом месте и заниматься чем-то более интересным с кем-то более интересным.

С хозяином дома поздоровалась Вида, и Валери, один раз взглянув на нее, заметила, что та была очень похожа на своего отца. Она была расслаблена и немного рассеяна, взгляд останавливался то на одном предмете, то на другом, не выражая сосредоточенности. Казалось, что все происходящее вокруг является для нее исключительно формальностью и не вызывает ни малейшего интереса, и ее ум занят совершенно другими вещами, которые Валери даже представить себе не могла и которые ничем не касались проблем жизни в реальном мире. И ее волосы. С левой стороны они были мокрые, с них почти что капала вода, будто Вида перед поездкой решила послушать, что шепчет вода в фонтане. Интересный пример для исследования.

Пока гости осматривали «со вкусом декорированную» прихожую, Асторы переглянулись, и Альберт повел всех в зал, где хранилась коллекция засушенных растений из Африки, а Валери побежала на кухню, разогрела несколько блюд и поставила их на стол вместе со всеми необходимыми приборами. От волнения она не могла сосредоточиться, но почувствовала, что у нее поднялась температура, и побоялась, что ей может стать плохо за столом. В тот момент, когда Валери растерянно двигала стулья, в гостиную вошли ее отец с гостями.

Следующие события Валери воспринимала сквозь пелену тумана. Она не помнила, как все рассаживались, ужинали, разговаривали, хотя обратила внимание, что беседа долго происходила исключительно между ее отцом и Виктором и исключительно на рабочие темы. Валери поняла одну важную вещь: Виктор Гейнсборо не разрешал своим детям говорить, если никто напрямую не обращался к ним с вопросом, так что почти все время, пока он беседовал с Альбертом, они молчали и думали каждый о своем. Вида изредка тыкала вилкой Salade Paysanne у нее на тарелке. Они с братом переглянулись всего пару раз. Либо они были друг другу абсолютно неинтересны, либо поссорились накануне. Невозможно было понять, что в это время занимало их мысли. Вида прокомментировала свой скромный вклад в семейное дело, но потом резко сменила тему и начала говорить о том, что городские власти вот уже восемь лет не могут достроить так называемые новостройки северного квартала. Виктор перебил ее, не дав закончить фразу. Виду это ничуть не смутило, она откинулась на стуле и принялась тупо разглядывать поверхность стола, а потом долго переворачивала на левой руке часы — туда-сюда, туда-сюда. Ее совершенно не интересовала новая тема беседы, а выражение лица говорило только о скуке в последней стадии; казалось, что ей хотелось поскорее уйти.

Валери еще раз осмотрела всех присутствующих и подумала, что стол похож на шахматную доску: два блондина за белых на одной стороне, три брюнета за черных — на другой.

Через какое-то время вся компания перешла в восточный зал, из которого можно было выйти на террасу с милой плетеной мебелью и тусклым фонарем, создающим ощущение уюта вне дома. Пока все усаживались в кресла, обтянутые коричневой кожей, Валери вышла на террасу и полной грудью вдохнула прохладный ночной воздух, надеясь, что выдохнет все напряжение и сможет расслабиться. Ветер щекотал кожу, и к ней постепенно подступало долгожданное успокоение. Валери закрыла глаза и наслаждалась холодом, разливавшимся по телу и замораживавшим невидимые клетки ее беспокойства. Внезапно она почувствовала шаги за спиной и обернулась — это была Вида. Она держала стакан воды (среди них она была единственным человеком, не употреблявшим спиртные напитки), только двумя пальцами, так что он был на грани падения. Валери уже готова была рвануть с места и подхватить его, так как догадывалась, что такая черта, как осторожное отношение к чужому имуществу, для гостьи не характерна.

–Если хочешь побыть одна, найди для этого другое место, — сказала Вида. — Дом у вас немаленький; знаешь, где можно от всех отдохнуть. Если твой папаша, конечно, не воспримет это как неуважение к гостям.

Валери оцепенела, услышав это, и понятия не имела, что ответить на эту реплику. Гостья, тем временем, продолжала:

–Надеюсь, ты понимаешь, что все это просто формальность. Эти посиделки, — Вида картинно закатила глаза. — Тяжело улыбаться и поддерживать разговор, когда на самом деле всем друг на друга плевать. Поэтому я этого и не делаю. Но ждала этого от тебя, и ты моих ожиданий не оправдала. Знаешь, твое сегодняшнее поведение очень многое о тебе говорит. Твое беспокойное молчание, дрожь во всем теле, бегающий взгляд — это так…в духе романтизма. И очень естественно. А только естественность и спасет нас. Стандарты поведения делают нас полными дурами, только и всего, — она обернулась и посмотрела на оставшихся в помещении. — Знаешь, вы хорошо здесь устроились, но не думаю, что это продлится долго. Этот город… В нем не все приживаются. И это к лучшему. А родиться здесь — жизнь в депрессии тебе уже гарантирована. Мне давно стало ясно, что здесь жизни нет. Жаль, что никого это не волнует, — произнесла Вида, окидывая взглядом огни на горизонте.

–По-моему, здесь очень даже неплохо, — произнесла Валери после долгого молчания. Ей почему-то показалось, что слова растворились в воздухе, так и не будучи воспринятыми ее собеседницей.

–Вы оба какие-то нервные, — продолжила Гейнсборо. — А я знаю такое прекрасное успокоительное! Но тебе не стоит об этом знать, так что довольствуйтесь простыми пилюлями с рыбьим жиром и будьте уверены — вам поможет. Силами самовнушения можно горы свернуть. И реже приглашайте гостей — это, похоже, на вас плохо действует.

Валери впитала каждую букву, но сама вновь не могла найти подходящих слов, чтобы составить ответ. Такая прямота сбивала ее с толку, так как противоречила жанру. Она так и стояла, оцепеневшая, держась за деревянную створку балкона. Вида решила вернуться в дом и медленно развернулась, но оказалось, что она не думала присоединяться к мужской компании: она взяла сумку и вернулась на террасу, распространяя вокруг себя клубы серого дыма. Валери посмотрела на ее сигарету и призналась себе, что сейчас с удовольствием выкурила бы такую же. Но не при отце же.

Какое-то время Вида молчала, выпуская дым из носа, а потом приблизилась к Валери так, что их разделяли сантиметры.

–Кстати, если хочешь, могу рассказать тебе кое-что интересное, — прошептала она ей на ухо.

Они не заметили, что сзади них появился Александр. Вида ничуть не удивилась, увидев его, и никак не отреагировала на его появление, просто медленно отстранилась.

–Обмениваетесь секретами? — спросил он. — Я не помешал?

–Нет, брат. Ты, как всегда, кстати, — сказала Вида с нотой сарказма. — Оставлю вас одних.

Вида ушла, и Валери стояла, потирая одну ладонь о другую, чтобы согреть руки. Она надеялась, что Александр не станет начинать разговор, а просто скажет, как у них мило, и отойдет. Он и вправду молчал, а потом и вовсе ушел, сказав, что ему необходимо отлучиться. Эта минута образовала пустоту в ее голове. Она решила, что совершенно ничего не понимает в мире, где человек подходит к другому, просто чтобы постоять пять секунд и ничего не сказать. Это не умещалось у нее в голове.

Ей было некомфортно. Полчаса назад она хотела одиночества, а теперь ей стало не по себе наедине с мыслями, которые в ее голове поселили слова Виды. Валери дотронулась ладонями до своего лица и ощутила, что ее щеки горят. Она ушла с террасы и села рядом с отцом в комнате. Альберт Астор рассказывал Виктору о самом начале своей карьеры, о своих головокружительных планах, так и не воплотившихся в жизнь, о том, как продвигался по карьерной лестнице в столичных канцеляриях, где приобрел бесценный опыт. Атмосфера зала, наполненного сигаретным дымом, от которого у Валери резало глаза, была тогда особенно гнетущей. Александра и Виды в комнате не было, и Валери молчаливо наблюдала за беседой. Лампа в углу комнаты странно мигала, потом совсем погасла — зажгли люстру. Хорошо, что хоть что-то встало на свое место. Все всегда должно быть на своем месте.

В беседе она не участвовала, даже не следила за ее ходом; в любом случае, тема была ей совершенно безразлична — нудные разговоры людей старшего поколения никогда не привлекали ее, несмотря на то, что очень многие считают их кладезем полезной информации и дельных советов, которые точно помогут добиться успеха в жизни. К такому бреду Валери, разумеется, относилась скептически. Она всегда помнила о двух важных вещах — во-первых, ценный опыт можно вывести только из своей жизни, из событий, происходящих с тобой, а не с другими людьми и в другое время, и, во-вторых, никакие советы не помогут принять правильное решение, его может подсказать только логика и очень редко — интуиция.

–Валери, как ты к этому относишься? — обратился к ней отец, не заметив, что она полностью отключена от разговора.

–Что, простите? — она «проснулась» и осмотрелась — Вида и Александр были в комнате, она не заметила, как они вернулись. Либо она правда настолько погрузилась в свои размышления, что не видела изменений в окружающем мире, либо эти двое умели передвигаться, как призраки. В свете ее недавних наблюдений и интуитивных выводов второй вариант рассматривался как потенциально возможный.

–Как относишься к предложению? Поедешь вместе со всеми? — снова спросил ее отец. Она не понимала, о чем речь, но ситуацию спасло разъяснение Виктора, подоспевшее очень вовремя.

–Соглашайтесь. Я уверен, что конная прогулка пойдет вам на пользу. Я сам там буду, да и мои дети с радостью за вами присмотрят, — он усмехнулся, глядя на них. — Соберутся многие наши друзья, познакомитесь с местной молодежью. С достойной местной молодежью, — он намеренно сделал акцент на слове «достойной», и в этот момент Вида закрыла часть лица рукой, должно быть, чтобы не все окружающие заметили, как она закатывает глаза. — Не упускайте такую возможность.

–А ты? — Валери обратилась к отцу.

–Нет, нет, это не для людей с моим здоровьем, — быстро заговорил он. — И у меня много работы, буду разгребать завалы, а ты развлекайся. Не отказывайся! Неужели ты боишься одна залезть на лошадку? — засмеялся он.

Его презрительный тон завел ее.

–Отлично. Я поучаствую с огромным удовольствием. — Валери мило улыбнулась.

–Вот и славно. Не сидеть же молодежи дома! А знаете…

–Прошу меня извинить, — произнесла Валери сдавленным голосом.

Резкая боль побудила Валери немедленно выйти из восточного зала — она быстро зашагала в сторону гостиной, оглядываясь каждые пару секунд. Это все-таки случилось. Снова. В голове бушевал ураган — все мысли спутались, отрезки фраз повисали один на другом, скручивались, сжимались и разжимались. Откуда-то из лобной доли раздался человеческий голос, но невероятный шум сразу же заглушил его, а разрозненные мысли — слова и страшные сюрреалистические образы — стали сходиться в один суперплотный шар, вот-вот готовый взорваться и разорвать ее голову изнутри. Валери села, стиснула голову руками и начала умолять вселенную, чтобы это прошло. Если какое-то время сидеть или лежать, не двигаясь, боль стихала, но всегда нужно было держать себя в руках — малейшее движение удваивало страдания. Валери не могла ни о чем думать — думать было больно, и она попыталась стянуть всю физическую силу к рукам и сильнее сжать ими голову, чтобы ощущение того, что ее распирает изнутри, сменилось иллюзией огромных клещей, сжимающих снаружи. Так было чуточку легче. Это все из-за нервов, все из-за нервов.

Потом она сжала руки в кулаки, зажмурила глаза и стала считать до десяти, пытаясь при этом полностью очистить голову от мыслей, добиться того, чтобы перед глазами не было ничего, кроме темноты, чтобы сознание не повторяло ни одной мелодии, чтобы ни один смутный образ не портил идеально черного глубокого пространства. Нужно было просто считать, и когда счет доползет до десятки, должно стать легче. Валери уже не помнила, кто ее этому научил, но почему-то была твердо уверена, что метод действенный, и если ничего не выходило, значит, это она что-то делала не так.

Все закончилось внезапно — боль отступила, и тиски разжались. Валери открыла глаза — сразу все чувства включились, и от этого немного закружилась голова. Она медленно убрала руки, потом посмотрела на них — они были белые, как снег. Валери аккуратно встала, медленно поднялась на второй этаж и закрылась в своей комнате; она почти не осознавала, что делает, ей двигало желание отгородиться от мира и от людей, и особые обстоятельства того вечера были ею практически полностью забыты. Ей хотелось только спать. Не переодеваясь, она легла на кровать, закрыла глаза и тут же упала в глубокий, бессознательный сон.

Ее разбудил глухой хлопок. Звук доносился с первого этажа. В комнате была абсолютная темнота, и виски до сих пор немного сжимало. Она не могла понять, сколько времени проспала — возможно, уже было три часа ночи. Валери быстро встала и через считанные секунды уже бежала вниз по лестнице. Она сразу увидела отца в гостиной — он наливал вино в бокал. Не жюсте. От сердца отлегло.

–Они ушли? — спросила она растерянно.

–Да, давно.

–Сколько я проспала?

–Почти два часа.

–Это же полный провал… Мне жаль, — добавила она.

–Я сказал, что у тебя болит голова. Но больше так не пропадай.

–Я даже не думала…

–Да перестань. Ничего же не случилось, так ведь? — он пристально смотрел на нее.

–Нет, все в порядке. Я выпила и не смогла бороться со сном. Даже не знаю, как это получилось.

–Ты уверена, что в порядке? Тебе не было плохо снова?

–Нет, нет, все отлично.

–Ты же сказала бы мне, если бы что-то было не так?

–Конечно. Я же обо всем тебе рассказываю. Разве нет?

Он задумался.

–Да… Напрасно я беспокоюсь.

–Я тебе давно об этом говорю. — Она потянулась за бокалом.

–А кто-то сегодня пьянчужка. — Он лукаво улыбнулся. — А пьянчужкам положен отдельный бокал.

Валери вернулась с хрустальным стаканом, и он наполнился золотистым вином. Херес.

–А теперь сядь, мне нужно тебе кое-что сказать.

Она посмотрела на него с недоверием. Такие слова обычно вызывают у людей внутреннюю панику, но Валери почувствовала нечто иное: это было похоже на неверие самой себе, будто она усомнилась в том, что проснулась и не видит сон.

–Сказать, что его дочь тебя заводит? Ты с нее глаз не спускал, болтая с Виктором. Чудо, но я только что это поняла. Это ты мне сейчас скажешь? — произнесла она про себя и тут же осеклась. Валери сняла заколку и как могла закрыла волосами щеки, чтобы он не заметил, как она краснеет. Не особо помогло. Все на виду, когда ты чертов альбинос. Ну, почти.

–Присядь, выпей. Да не бойся ты так, не откручу тебе голову.

Валери села и сжала в руках стакан. Она почувствовала непонятно откуда взявшуюся уверенность. Теперь она была невероятно спокойна и готова к любому приговору. Только за что он мог судить ее? Смешно даже…

–Итак. На конную прогулку с Гейнсборо ты не поедешь.

–Что? В каком смысле не поеду?

–Дослушай.

–Если мне не изменяет память, кое-кто открыто меня уговаривал.

–Я сказал, дослушай. Ты никогда этим не увлекалась, у тебя даже нет костюма, — он хотел оставить жесткую часть на потом. — Но, конечно, проблема не в этом. Кому я это говорю… Ты же понимаешь, что это только первый пункт в будущем списке прогулок, приемов, вечеринок, праздников по случаю дней рождения, выездов на загородные фуршеты и всего тому подобного?

–И?

–Нам не по карману во всем этом участвовать. Я не мог позволить им об этом догадаться, поэтому и сделал вид, что мы согласны. За день до приготовлений скажем, что ты заболела, два дня посидишь дома.

–Постой, как…как это может быть нам не по карману? Я знаю, что у нас были трудности, но ты же сказал, что все наладилось. Ты надо мной смеешься? Вот не надо сейчас…

–Ни капли. Посмотри на это великолепное вино. — Он взял в руки бутылку и, аккуратно придерживая за горло, стал вертеть в воздухе. — Италия. Несколько лет выдержки… Так вот, объявляю, что это последние дорогое вино, которое мы покупаем.

Валери все поняла и не испытала шока. Только часы стали тикать громче, так ей показалось.

–Почему сейчас? — задала вопрос она.

–Сегодня звонил Харбор. Четыре магазина в Линдо закрывают, пятый не продержится долго.

–А канцелярский? Он же в центре, что они с ним могут сделать? В прошлом году он обеспечивал двадцать процентов нашей прибыли по портовой зоне.

–Дали неделю на распродажу.

–Нет, я просто не понимаю. Канцелярские же никогда не прогорают!

–Увы. Появился конкурент. Мы должны сворачиваться.

–Хочешь сказать, что нас вот так просто вытеснили с рынка? — она посмотрела на отца с нескрываемым укором. — Не надо было уезжать, я говорила, что все к этому идет. Без нас они делали, что хотели.

–Сейчас уже поздно это решать. Так зачем себя изводить?

–И что теперь? — она почувствовала, как что-то у нее внутри оборвалось, какая-то неосознанная надежда растворилась в воздухе.

Альберт долго молчал, а потом произнес совсем не в тему:

–Не выпьешь?

Валери сделала вид, что этого не слышала.

–Я иду спать. Спокойно ночи, — сказала она, шагая к лестнице и надеясь на то, что ОД взорвет Калле. Ровно в 7 утра.

Глава 2

Знаменитость

Когда солнце садилось, в «Веранде» рассветало, и жизнь начинала кипеть — насколько это было возможно в таком месте. Один раз в неделю в ресторане играли молодые певческие группы из соседних городов, иногда даже могли приехать из центра (что было большой редкостью, так что в такие дни вокруг сцены было не протолкнуться). Обязательными составляющими каждого вечера в «Веранде» были музыка, десятки парочек, отбивающих ритм степа на дорогом паркете, летящие на пол бокалы с шампанским, клубы сигаретного дыма над столиками, официанты, носящиеся по залу, как заведенные игрушки. Иногда привычную картину могли разбавить крики молодых людей, глотнувших лишнего, или звон разбившейся чайной чашки. Но, в общем и целом, мало что менялось.

То, что «Веранда» была самым популярным местом в городе практически с момента открытия в сентябре пятьдесят четвертого, не подвергалось сомнению. В день открытия владельцы ресторана ожидали набирающего популярность солиста из столицы, который обещал приехать и выступить на новой сцене. Музыканта тогда так и не дождались, но вечер это не испортило: выпускники местной музыкальной школы быстро решили проблему, заставив всю сцену нерабочими музыкальными инструментами и исполнив на ломаном каталонском несколько песен из репертуара какой-то модного группы из Альгера. Болтовня за столиками и жалобы людей, ожидавших, когда освободятся столики, вскоре заглушили музыку.

В ночь на тридцатое мая шестьдесят шестого года по причине проблем с энергоснабжением в «Веранде» было намного темнее, чем обычно. На столах стояли разноцветные свечи, и вечным парочкам так даже больше нравилось. Сцена была практически пуста — за музыкальное сопровождение очередного вечера отвечал одинокий пианист с грустным лицом.

Александр и Валери сели за столик, который был отделен от остальных перегородкой и находился в уголке, в самом, казалось, спокойном месте зала. Свечи на стенах уже догорали, и она поняла, что через несколько минут света не хватит даже на то, чтобы видеть друг друга.

–А Вида присоединится к нам позже? — спросила Валери, открывая меню.

–Ее не будет. Сегодня я за двоих.

–Что ж… И есть будешь за двоих?

–Возможно.

Одна маленькая шутка, и он уже не был таким напряженным, как по пути туда. Валери поняла, что с ним вполне можно разговаривать, и не только о делах. Так как, к превеликому сожалению, никто не взорвал Калле в ночь на двадцать восьмое мая, нужно было привыкать жить так. После его вчерашнего звонка с предложением мило посидеть втроем в «Веранде» без надзора старшего поколения она долго думала, какую выгоду можно извлечь из предстоящей встречи, но вскоре потеряла веру в то, что ей удастся каким-то образом продвинуться в этом направлении. В конце концов, лишний раз выпить хорошего вина и вкусно поесть — уже неплохо, учитывая то, что, скорее всего, в дальнейшем ей нечасто будет выпадать такая возможность.

Александр зажег сигарету и сделал несколько затяжек, а затем внимательно осмотрел зал.

–Хочешь пересесть поближе к сцене? — предложил он.

–Чтобы слушать это? — Валери посмотрела на пианиста, перелистывающего ноты. — Нет уж.

Александр усмехнулся. Людей в помещении становилось все больше, и шума, следовательно, тоже. Послышалась болтовня компании за соседним столиком. Девушка с цветком в волосах присоединилась к ожидавшим ее друзьям и сказала:

–Чего приуныли? Хотите потанцевать под рок-н-ролл?

В контексте жизни их городка это была даже неплохая шутка. Далеко не всем было известно, что рок-н-ролл как музыкальное течение не был создан в конце пятидесятых четырьмя группами исполнителей в восточной Англии, а был своеобразным госзаказом Республики, которая хотела любыми путями отвлечь внимание англичан от их бедности. Заводные мелодии, сентиментальные тексты, частый выпуск новой продукции, постоянные концерты — люди клюнули и стали меньше заботиться о собственном благополучии, они визжали на выступлениях популярных артистов, в то время как рушились крыши их домов. После расселения агломерации Ливерпуль-Лондон большинство людей осели в провинции, и там каждый год появлялись новые музыкальные коллективы, которые пытались пробиться, выступая в клубах от Лайма до Нового Дюссельдорфа, даже в Линдо они заезжали. Чаще всего либо их просто никто не замечал, либо посетители жаловались на плохой звук, и ребят выбрасывали играть на улицу, где шляпы для сбора денег всегда пустовали. Горожанам не была интересна их музыка, они приезжали и уезжали, но никто не понимал, кому и зачем это вообще нужно. Поэтому в их местности выражение «танцевать под рок-н-ролл» приобрело значение «тухнуть от скуки».

Люди переходили из главного зала в малый, стучали каблуками, болтали без умолку, звали официантов, ударяя вилкой по бокалу. Все создавали шум, заряжали воздух лишним движением. Валери задавалась вопросом, что все они там делали, почему находились в одно и то же время в одном месте. Ей казалось, что женщины и мужчины — все были на одно лицо, и все похожи на стареющих финансистов из прокуренных кварталов Линдо, которых ее отец приглашал на обеды и которые пялились на нее вечерами напролет. Ощущение, будто кусок шестьдесят третьего пролез в эту комнату и обосновался здесь. Но стоило ей моргнуть, и она поняла, что это совершенно другое время, и жизнь изменилась. Наверное.

Официант принес заказ, и Александр взял у него бутылку вина. Звон стекла привлек ее внимание. А она уже успела забыть, что пришла не одна.

–Могу я задать вопрос? — прервала она молчание.

–Конечно.

–В пятницу ваш отец много говорил, а вы почти все время молчали. Это что, такая стратегия? Или вам было настолько скучно? Знаешь, если с ними вам было неинтересно, вы могли поговорить, к примеру, со мной. Ну, или хотя бы с зеркалом, с картиной. Торшер так вообще мечтал о беседе.

–Так заметно, что я предпочитаю людям мебель? — он улыбнулся.

–Просто хочу сказать, что я не зануда. Могу переволноваться, но это бывает со всеми. И, если честно, я сразу заметила, что вы в ссоре. Поэтому она сегодня не придет?

–У нашей ссоры, если можно так сказать, большой стаж, — Александр стряхнул пепел с сигареты. — Так получилось, что мы мало в чем сходимся. Ну, менять характер уже поздно.

–Но работать над ним никогда не поздно, — Валери попробовала вино, и оно было отменным.

–Это верно. Но даже умение работать над собой не удерживает нас от того, чтобы совсем испортиться, — так говорила моя мать.

–Не хочу тебя расстраивать…

–Знаю, в городе об этом не говорят. Мало кто знает.

–Не нужно, давай сменим тему. Поговорим о…

О моих предшественницах из местного педа?

Как быстро они тебе наскучили?

О чем ты с ними разговаривал, когда они сидели на моем месте?

Разговаривали ли вы вообще?

Ничего нормального она не могла придумать. Три бокала вина на голодный желудок дали о себе знать, и Валери в сотый раз пообещала себе, что больше ни капли не выпьет. Перед глазами прыгали желтые огни, оставляя яркие хвостики в сером воздухе. Лицо Александра теряло четкие очертания, она видела его словно через грязное стекло. Кто-то включил музыкальный автомат, и ленивое соло пианиста сменилось резкой мелодией.

Внезапно прямо у нее над головой прогремело громкое приветствие, и Валери невольно вздрогнула. Рядом с их столиком стоял высокий молодой человек, светлые волнистые волосы которого падали ему на плечи. Он был повернут к ним, но лица видно не было, бросался в глаза только его яркий пиджак канареечного цвета, который заставлял его обладателя даже в почти темном помещении светиться подобно уличному фонарю.

–Старый друг, почему ты такой кислый? — спросил незнакомец, обращаясь к Александру, который, в свою очередь, смотрел на нежданного собеседника с нескрываемой злобой. Валери заметила, как он затушил сигарету и начал нервно барабанить пальцами по столу.

–Если вы не против, я к вам присоединюсь, — добавил новоприбывший, перетащив стул от соседнего столика и небрежно подвинув тот, на котором сидела Валери, чтобы поместить свой.

–Черт возьми, поосторожнее! — повысил голос Александр, вставая и жестом приглашая молодого человека выйти из помещения. — Подожди здесь, — обратился он к Валери.

–Нет, зачем же? — возразил незнакомец. — Я не государственные тайны пришел разглашать. Да расслабься, мы не на поле боя. Перестань, садись.

Александр с неохотой вернулся на свое место и снова закурил.

Валери наконец-то удалось рассмотреть молодого человека, и ей показалось, что она уже где-то его видела. И тогда она поняла — она не встречала его, а слышала о нем. Информация, которой Валери невольно нахваталась от одноклассниц, сопоставилась с реальными фактами. Она вспомнила о Генри Филиппе, который был известен в городе своими нелепыми пижонскими замашками и странным видом. Экс-лучший друг Виды, или даже больше, чем друг. Хотя в это было почти невозможно поверить.

Генри положил ногу на ногу и посмотрел на Валери. Казалось, что он только что заметил ее присутствие.

–С каким милым созданием ты сегодня проводишь время! О, тысяча извинений — я не представился. Я Генри, — он протянул ей руку. — Мы с вашим кавалером хорошие друзья.

–Валерия Астор, очень приятно, — сказала она и пожала ему руку, внутренне решая, как стоит обращаться с этим человеком. Одного недовольства Александра и того, что Генри подвинул ее стул, было недостаточно, чтобы поставить рядом с ним знак «минус».

–Вот и отлично, — Генри снова уставился на Александра, исключив Валери из зоны своего внимания. — Я уже подумал, что ты ушел в подполье, друг. От тебя уже пару недель никаких вестей. Где ты отсиживаешься? Так нельзя!

–Посмотри, где мы находимся — здесь куча людей, и это не место, чтобы выяснять отношения. Предлагаю все обсудить в другое время и в другом месте. Неужели это так сложно?

Генри ничего не ответил и не сдвинулся с места. Чувствовалось, как напряжение растет. Александр не сводил глаз со своего собеседника, и казалось, что между ними происходило особое, невербальное общение. Их минутное молчание выражало больше, чем дюжина фраз, не способных отразить реальные мысли. Валери попыталась представить, что тогда происходило в их головах.

–Поговорить в другое время? — удивился Филипп. — Так тебя же нигде не найдешь!

–Ничего подобного, я постоянно на людях, — ответил Александр, нервно вертя в руке зажигалку.

–Ладно, как хочешь… Но помни, что ты обещал мне.

–Я никогда и ничего не обещал тебе, Филипп, — почти перебил Александр. — Не преувеличивай. Ты, кстати, куда-то собирался. Так не заставляй людей ждать.

–О, нет, я свободен, как ветер, — сказал Генри, растянув губы в странной, немного кривой улыбке. — Кстати, как там Вида? Снова просиживает дни за старыми газетами? Она вообще не выходит из дома? Я уже неделю пытаюсь ее найти, но заявиться к вам…не решаюсь. А она должна мне денег, ты знаешь.

–Искать ее — твоя проблема. Узнавай непосредственно у нее все, что хочешь, — Александр посмотрел на него со смешанным выражением удивления и неприязни, но было заметно, что вопросы Генри, смысл которых был понятен только им двоим, его сильно раздражали. — А если серьезно, все это совершенно не твоего ума дело, — добавил он.

Генри рассмеялся так, что все сидевшие за соседними столиками обернулись, и их взгляды несколько секунд были прикованы к нему. Если бы он не опомнился и не прекратил, его, возможно, мягко попросили бы удалиться.

–Это была шутка, друг. Серьезно, не думал, что ты будешь так реагировать, — сказал Генри, держась за живот.

–Убирайся, — процедил Александр сквозь зубы. Его правая рука была сжата в кулак, а глаза следили за каждым движением Филиппа.

–Хочешь устроить заварушку…здесь? — Генри нахмурился. — Да уж, не я здесь теряю контроль.

Валери, которая все это время безмолвно наблюдала за их разговором, ощутила реальное беспокойство, и, похоже, Генри это понял. Он замолчал, и его лицо мгновенно стало серьезным.

–Мне пора, меня друзья заждались, — сказал он, выходя из-за стола. — Хорошего вечера вам. Ты знаешь, где меня найти, — он кивнул Александру и скрылся за толпой танцующих девушек, но, несмотря на то, что Генри уже не было рядом, его незримое присутствие ощущалось.

За этим последовало напряженное молчание. Александр смотрел в ту сторону, куда ушел Филипп, и, вглядываясь в клубы дыма, постепенно приобретал спокойствие. Через минуту выражение его лица не отличалось от обычного, но что-то в нем все равно было другим, что-то выдавало его внутреннее напряжение. Он зажег еще одну сигарету и стал бить пальцем о стол в такт музыке. Курить он мог бесконечно.

Мимо их столика прошли двое молодых людей в длинных пальто — одеты совсем не по погоде, и это ее заинтересовало. В конце мая здесь никто не носил верхней одежды, все обходились легким пиджаком или милым жакетом, и у нее и в мыслях не было, что можно надеть коричневее пальто ниже колена. Это было почти что фантастикой.

Эти двое пересекли большой зал и скрылись за поворотом, ведущим в коридорчик, через который все шли к парадной двери. Валери заметила, что они переглядывались и жестами что-то сообщали друг другу. Возможно, они готовили сюрприз кому-то; возможно, обменивались мнениями по поводу глупого дизайна; возможно, готовились к чему-то серьезному, о чем никто не должен был знать. Ей все это показалось подозрительным.

Валери взглянула на Александра: он тушил сигарету в пепельнице и тут же тянулся за новой. Нужно было с ним говорить, иначе он сожжет свои легкие.

–Объяснишь, что это было? — обратилась она к нему, пытаясь с помощью интонации сделать вопрос мягче.

Александр сделал глубокий вдох. Валери будто видела, как в его голове крутятся шестеренки, придумывая лживое разъяснение, которое ей, на самом деле, уже не так хотелось услышать. Несколько секунд он не двигался, потом провел рукой по лицу и полез в карман за новой пачкой.

–Не нужно, — она дала понять, что передумала. — Возможно, позже. А сейчас я бы не отказалась от дополнительного бокала. Ничего ведь не осталось, — она взяла в руки пустую бутылку и повертела ей в воздухе.

–Да, да, разумеется.

Александр отошел к барной стойке, и Валери использовала несколько минут в одиночестве для раздумий. Ей не хватало информации, чтобы судить о ситуации, чтобы дойти до ее сути, оставалось только делать догадки. Что за странный друг? Генри Филипп точно не подходит под описание друга Александра. Как, в прочем, и друга Виды. Вообще сложно представить себе человека, который мог бы быть ее другом. Вопросы щекотали ее голову изнутри, не давая полностью прийти в себя.

Новый бокал она осушила, как стакан воды. Александр посмотрел на нее, и в его взгляде было беспокойство. Она осознала, что уже минуты три он что-то говорил ей и теперь, похоже, ждал ответа на какой-то вопрос. Валери сжала руку в кулак — мокрая салфетка распалась на части. Со сцены доносились безумные крики саксофона, они шли на одной волне с пугающими образами, выпрыгивающими из ее взбудораженного сознания.

–Думаю, на сегодня хватит, у нас еще будет возможность побеседовать. Пойдем, отвезу тебя домой, — Александр положил несколько банкнот на скатерть и помог ей надеть жакет. — Отец тебя встретит?

–Нет, он уже лег.

–Мой часто ложится в три ночи. В детстве мне казалось, что он вообще не спит.

–Так делаются большие состояния. А тот, кто предпочитает высыпаться, обычно спит на дряхлом матрасе.

–Интересное наблюдение.

Когда они шли к выходу, Валери заметила тех же самых людей в пальто, которые, как ей показалось, ожидали кого-то возле двери в служебное помещение. Ее взгляд успел только скользнуть по ним и в следующую секунду уже был сосредоточен на другом, но весь оставшийся путь до выхода Валери не переставала гадать, о чем они могли говорить. Она шла впереди по коридору, Александр следовал за ней. Чуть впереди две девушки снимали свои зонтики с вешалок, и официант пробежал мимо них — должно быть, вернулся с перекура.

–Чем собираешься заниматься завтра? — спросила Валери.

С улицы подул ветер, и она остановилась перед самым порогом, чтобы застегнуть жакет.

–Уеду, если ничего не помешает. С понедельника по среду у меня дела на материке. Там есть городок, он полностью окружен лесом…

Воздух сотряс тяжелый, мощный звук, похожий на искаженный и чрезвычайно сильный гром, и Валери показалось, что ее барабанные перепонки вот-вот лопнут. Все произошло быстро, она не успела опомниться, как они уже лежали на земле в нескольких метрах от парадных дверей, отброшенные взрывной волной. Чей-то крик «Ложись!» был первым, что она услышала после падения. Валери приоткрыла глаза и высвободила руку, чтобы убрать с лица пыль. Тело казалось неимоверно тяжелым, и голова резко заболела. Валери закашлялась и собралась с силами, чтобы встать, но тут же почувствовала, что ее ноги чем-то придавило. Она с трудом приподнялась и увидела, что у нее на коленях была голова девушки, которая минуту назад снимала зонтик с вешалки. Тело ее неподвижно лежало на земле, засыпанное осколками стекла и каменной пылью, она слабо кашляла. Зрение Валери затуманилось, и пришлось вернуться в прежнее положение.

Кто-то аккуратно убрал голову девушки с ее колен, и Валери увидела, как ее куда-то уносят. В этот же момент чьи-то руки приподняли ее сзади, и она спокойно встала на ноги. Голова сразу закружилась, но никакой боли, кроме как в висках, она не чувствовала. Валери взглянула на Александра: он был цел, но его правая щека была сильно поцарапана, а черный пиджак стал почти белым от пыли. Он выглядел потерянным.

Валери понимала, что нужно время, чтобы отойти от шока. Она села на покосившуюся скамейку и посмотрела на здание: двери упали, два окна были разбиты (одно из них было вырвано вместе с рамой), стена рядом с левой створкой двери повреждена, большой зал пустовал. Александр что-то говорил, стоя рядом, и несколько раз пытался ее увести, но Валери продолжала сидеть и смотреть на здание. Шум и движение вокруг ее не беспокоили: она почти ничего не слышала.

Скорая приехала только через сорок минут. Девушку, которая так и не пришла в сознание, погрузили в машину. Подул сильный ветер, и в глаза полетел песок. Полиция начала сгонять оставшийся народ к медикам, но почти все уже давно разъехались: тех, кто сидел внутри, не затронуло, и они в первые десять минут после происшествия в панике разбежались.

Валери догадывалась, кто это сделал. Все догадывались. Никто не говорил об этом вслух, но люди понимали, что рано или поздно это случится и в их городке. Куда бы ты ни поехал, где бы ни пытался жить мирно и спокойно, они появятся и там. И они запросто уничтожат твою маленькую трусливую жизнь ради их высокой цели. И не в 7:00 двадцать восьмого мая, а тогда, когда ты меньше всего ждешь.

Глава 3

Пиратский порт

Интерьер магазина не изменился, но в его стенах присутствовал иной дух, будто уже много лет здесь заправляли другие люди. В зал через открытое окно проникал яркий солнечный свет, и пыль плыла в его теплых лучах, разгоняемая работающим вентилятором.

Глаза закрывались, рука не держала ручку: трехчасовой сон и общая апатичная атмосфера дня соединились в своем разрушительном воздействии на ее способность размышлять и быстро реагировать. Валери отрезала полоску скотча и прикрепила к стеклу объявление «Ликвидация. До 30 июня скидка 50% на все», и в тот момент магазин стал для нее совсем чужим — будто просто переключили тумблер.

Канцелярский никогда не прогорает — этот пункт ей пришлось вычеркнуть из списка неоспоримых фактов, и она терла ластиком бумагу, пока на месте этой фразы не образовалась рваная дыра, сквозь которую был виден правый нижний угол их семейного фото: локоть Валери и обрубок ее лилового платья — все это было измазано чернилами.

Доктор Готланд уже подписал договор об аренде. За совсем низкую цену новому владельцу помещения удалось уладить все формальности и начать приготовления к оборудованию здесь частного стоматологического кабинета. Ни Валери, ни ее отца не порадовало увеличение в городе количества зубодеров, но, должно быть, они нужнее людям, чем вторичные материалы лесопереработки. Ведь писать можно на туалетной бумаге или на салфетке, даже на коре деревьев; в конце концов, даже в блокнотах, которые продает другая сеть канцелярских, выдавившая их с рынка Линдо. А здоровье ваших зубов в руках доброго доктора Готланда, будь он проклят, то есть счастлив.

Возле кассы шуршал бумажками Ангус, а точнее, Ангус Проповедник, их старый продавец. Он уже пятнадцать лет следил за их книжными и только два года назад перешел сюда пробивать ручки, тетради и остальные мелочи для школы и офиса: сказал, что в этом районе люди лучше, то есть, почва более благодатная. Им он и собирался высказывать свои убеждения о том, что нельзя загрязнять окружающую среду, иначе природа начнет строить козни людям, и весь мир заполонят ранее невиданные существа размером со слона. Должно быть, он с чем-то переборщил на опиумных вечеринках, которые были неотъемлемой частью его бурной молодости, но Валери он даже нравился, если не жужжал весь день. Сначала слушать его было занятно, но уже через полчаса его речевые обороты, скопированные из дешевых классиков, вызывали только раздражение. Валери смотрела на его морщинистое лицо и была рада, что они больше не увидятся.

Валери вытащила из ящика стола их оставшиеся семейные фото и бросила их в мусорный бак. Вынув все безделушки и бумагу из шкафчика, она заперла его и оставила ключи на крючке — для нового хозяина.

–Мой отец приедет через две недели и закончит здесь, — сказала она Проповеднику, который посмотрел на нее поверх круглых очков. — Я пойду.

–Конечно, уважаемая. Пусть мир улыбается Вам.

–Да, да. До свидания.

Валери не успела закрыть дверь магазина, как кто-то окликнул ее. Она повернулась на голос: это был Ивар Харбор, брат их дорогого посредника, который две недели назад сообщил им неприятные новости. Его удрученный вид взволновал Валери, но она не показала. Нельзя было позволять ему вывести себя из равновесия ни на секунду.

–Не ожидала тебя здесь увидеть.

–А я не ждал, что найду тебя. Ты же всего на один день?

–Да. Пришел попрощаться?

–Можно и так сказать, — Ивар шел рядом с ней, считая линии на асфальте. — Мне жаль, что все так вышло. С магазином. И с остальными.

–Что ж, наверное, так было нужно. Больше у меня нет объяснения.

–Но я уверен, вы все наверстаете. Ты наверстаешь.

–Нет, Ивар, я отхожу от дел. Пусть мой отец теперь всем занимается. Я устала.

–Но… что тогда будет?

–Не знаю. Просто, что бы я ни делала, отец все равно испортит результат. Если я для кого и буду стараться, то только для себя. Он теперь работает на государство, и должность прибыльная, если уметь извлечь из нее прибыль, а он в этом не силен, ты знаешь. Быть чиновником для него внове.

–Что ж, желаю ему удачи. Надеюсь, все наладится, — юноша нервно сжимал шляпу.

–Хорошо, я передам.

Мимо проехал фургон, из окон которого вырывалась мелодия, которая играла во всех ресторанах два года назад. Валери проводила его взглядом.

–Да что с тобой такое? — Ивар подошел спереди и посмотрел ей в глаза.

–А что со мной? — удивилась она.

–Мы же так долго были друзьями, а ты вот так…

–Не придумывай, мы с тобой никогда тесно не общались. Почему ты вдруг про дружбу? Тем более, мы переехали, ты в курсе. Какая уж теперь дружба? — Валери потупилась. Ей стало неприятно от сказанных слов. Получилось совсем не то, что она на самом деле хотела сказать.

Ивар молча шел рядом.

–Мне правда жаль, что вы с отцом уехали. Я надеялся, что вы останетесь, и мы будем общаться чаще. Мне кажется, наши родители бы этого хотели.

–Прости, но ты понятия не имеешь, чего они на самом деле хотят. И давай не будем больше об этом.

–Как тебе Калле? — Он быстро сменил тему.

–Скучный. И там почти никогда не бывает солнца. По крайней мере, весной.

–Но зато природа на островах намного красивее, чем у нас. Я читал.

–Возможно, я еще не успела оценить.

–Если буду там проездом, можно к тебе заглянуть?

–Разумеется.

Ни ногой в мой дом, даже не думай!!!

–А как тебе местные? Уже появились друзья?

Из-за двух значений этого слова Валери не знала, как интерпретировать вопрос. Она решила пойти по простому пути.

–Да, есть кое-кто. Дружу с двумя одноклассницами. Они интересные девушки. Ходим в кино, гуляем вместе, одна даже домой пригласила. В общем, как обычно.

–И тебе не хочется…ну, нестандартного общения? Не хочешь поговорить об истории?

–Что, прости? Я ясно выразилась в прошлую нашу встречу. Или нужно яснее?

–Да брось, я просто спросил.

–Лучше бы молчал.

–Больше не скажу ни слова об этом. Не думал, что так тебя задену.

–Ты не задел.

–Ну, да… И послушай, я хочу, чтобы ты знала: Роки никак не связан с вашими неудачами. Ты думаешь, что он как-то способствовал закрытию магазина, но нет.

–Да, конечно. Роки Харбор тихо сидел в сторонке, когда появилась возможность прибрать к рукам контроль над нашим бизнесом. Конечно, это так логично.

–Неужели ты не можешь просто мне поверить?

–Не нужно его выгораживать. Ему тридцать, нужно обеспечивать семью. Кстати, как Матильда? Как племянник? Я, можно сказать, даже понимаю Роки. На его месте я бы поступила также. Но все это не делает его поступок менее гнусным. Если хочешь, передай ему мои слова.

–Я не стану.

–Как хочешь.

–И ты точно не можешь все вернуть? Нет никакого плана?

–Никакого плана нет.

–Не могу поверить, что у тебя нет плана. Скорее, солнце перестанет светить. Вы же можете вернуться и попробовать снова.

–Нет. Только не здесь.

–И что ты будешь делать?

–Буду учиться. И жить, как получится.

–И ты не хочешь чего-то еще, чего-то большего?

Она хотела, чтобы ее отец из бесхребетного тюфяка превратился в гангстера. Хотела, чтобы она спокойно могла взять пистолет, прийти ночью в дом Харборов и убить обоих братьев и их родителей. Хотела устроить нестандартное общение, засунув дуло пистолета ему в рот.

–Нет, ничего, — спокойно ответила она.

Какое-то время они молча шли, уставившись на асфальт.

–Ивар, пойми: все мы живем, как получится, и не нужно делать из этого трагедию. А сейчас мне пора идти, — Валери прибавила шагу, чтобы успеть сесть на только что подошедший к остановке трамвай — он ехал совсем не туда, куда ей было нужно, в совершенно другую сторону, но в тот конкретный момент это не имело значения.

–Но все же будет хорошо? — спросил он, догоняя ее и обращая к ней потерянный взгляд.

Валери обернулась.

–Разумеется, все будет хорошо. Другого выхода нет.

Она запрыгнула в трамвай и быстро смешалась с толпой пассажиров. Она не смотрела в его сторону и не знала, остался ли Ивар на остановке или уже ушел. Валери не хотелось говорить с ним ни минуты более, и она была рада тому, что так удачно уехала. Иначе пришлось бы еще долго выжимать из себя фразы, как сок из засохшего лимона. Ивар был из тех людей, которые никогда не хотят расставаться: они могут тянуть беседу часами, шаря в карманах в поисках причины не прощаться. А он еще и ждал от нее обещания вернуться, обещания не терять связь. Он не мог принять простого факта: ее связь с этим городом разорвана.

–Скоро они всех нас потравят газом, — мычал себе под нос старик, сидящий у окна. — Они уже давно плетут этот заговор. Мы им не нужны, им нужна только земля, здесь нефть, где-то глубоко здесь нефть, они знают. Скоро они всех нас потравят газом.

Она старалась не слушать, но он сидел слишком близко. Пассажиров становилось все больше, и не было возможности перейти в другую часть трамвая, не выведя никого из себя. Валери стала прокручивать в голове заученные мелодии, которые заглушали лепетание старика, но в текст незамысловатых песен все время вплетались фразы про заговор, и ей уже начало казаться, что в трамвае пахнет газом.

Валери с трудом протиснулась к дверям и вышла на Круговом бульваре, от которого пешком направилась к портовому району, чтобы проветрить голову. До отправления ее парома оставалось три часа, и Валери села на террасе простенького кафе, откуда открывался вид на причал. Она наблюдала за тем, как солнечные лучи нагревают волны, как тканевые навесы проседают и железные поручни в зоне посадки становятся все горячее. Ей всегда казалось, что она ощущает все эти процессы, их медленное развитие и угасание.

Ей не хотелось думать об Иваре или Проповеднике, но больше никого из знакомых ей встретить не пришлось, и, какими бы кругами ни ходила мысль, все равно по какому-то странному закону она возвращалась к ним. Валери не желала, чтобы они страдали: пули, которыми она недавно жаждала наградить Харборов, были, скорее, милостью. Она была почти уверена, что оба брата будут несчастны, но жить им предстоит долго, и поэтому ей было их искренне жаль. Еще ей было жаль клиентов, которым предстоит выслушивать наставления старика Проповедника за прилавком — как не загрязнять окружающую среду, которую уже никак нельзя спасти, как научиться независимо мыслить в мире, где все от чего-то зависят, как устроить себе незабываемый отдых а-ля-франсэ, когда Французская Коммуна снова закрыла границы. Слишком навязчивый. Это они привыкли к нему и терпели, а другой босс уволит его после первой недели. Его ей тоже было жаль.

Ей также не хотелось вспоминать о произошедшем две недели назад в «Веранде», о разбитых стеклах и обсыпанных осколками коврах. Как потом выяснилось, через порог была перетянута леска, которая приводила в действие механизм. Зацепишь ее — взрыв. И Валери была тем самым человеком, чье движение ноги привело к разрушению части здания. Ей повезло, что она отделалась шоком, парой царапин и сбитыми локтями. Если бы ее не было там в тот вечер, это случилось бы с кем-то другим; в принципе, ничего бы не изменилось, но сам факт того, что она в какой-то степени причастна к взрыву, натолкнул ее на раздумья — туманные и безрезультатные, без определенного предмета — как у нее почти всегда бывает.

Ее чай остывал, и она лениво мешала его ложкой, вглядываясь в маленькие волны, появлявшиеся в чашке. Для нее это было то же самое, что миниатюрная модель мирового океана. Валери осмотрела других сидящих на террасе посетителей: за соседним столиком расположилась компания из четырех девушек примерно ее возраста, в коротких платьях и белых летних шляпах. Ивару она сказала, что дружит как раз с такими. Их болтовню невозможно было не слышать, но Валери даже не думала пересаживаться: в тот момент подобный разговор совершенно никак ее не задевал.

-Да что с тобой сегодня, а? Я не вижу твои суперсиськи! Что ты сделала со своим лифчиком?

Им принесли мороженое, и ложки зазвенели.

Валери думала, куда еще можно пойти, чтобы скоротать время до отправления. Изначально она планировала забрать своих символистов из кладовки книжного магазина на южной окраине города, но потом пришла к выводу, что они совершенно ей не нужны. Они лежали на отдельной полке рядом с рабочим столом бухгалтера, и пару лет назад Валери брала эти аккуратные томики в руки так часто, что они быстро стали потрепанными.

-Отвали. Он никуда не годится! У меня соски торчали через кофту. Теперь у меня другой.

-Теперь ты вообще без сисек!

-Замолкни. Просто этот не такой…рельефный. Будешь у меня дома, покажу тебе красный. Купила на распродаже. Моя маман обзавидовалась.

Когда она была еще ребенком и Альберт только открывал первый книжный, Валери после школы часами просиживала в нем — в зале или служебной коморке — и зачитывалась французской довоенной прозой. Все, написанное в Европе после 1899 года, казалось ей либо неимоверно скучным, либо слишком открыто политизированным — в любом случае, это был госзаказ, а старую литературу с каждым годом печатали все меньше. Валери предсказывала, что последнее переводное издание Поля Верлена будет датироваться 1970 годом.

-Он меня засосал. Это не очень романтично.

-Фууу!

Одна из девушек, кажется, подавилась мороженым.

Поэты всегда создавали особый, принципиально новый тип реальности, в которой человеческий быт отходил на второй план, а символ и символическое приобретали огромное значение. Конструируя собственную модель мира, поэты часто брали за основу фактическую реальность, но в созданных ими произведениях она представала преображенной, полной сложных образов и загадок, которые читатель путем интеллектуальных усилий должен был разгадать.

-Ну, блин, сделай вид, что ты такая недоступная, пусть постарается. Он и на тот браслет раскошелится.

-Будете пиво? Сегодня вечером мы точно должны нажраться.

Новая концепция искусства предполагает полный отказ от предыдущих способов выражения творческого гения. Устаревшие формы отжили свое и должны уступить место новым, экспериментальным техникам. Непрерывно развиваясь и совершенствуя свое духовное чутье, мы приходим к пониманию нашего предназначения и созерцанию великой красоты вселенной.

-Шутишь? Да он урод!

-Похож на бомжа. Он что — рок-н-ролльщик?

Солнце начало странно мигать. Это значило, что, когда она вернется домой, будет уже совсем темно. Она на скорую руку приготовит себе ужин и сядет учить Новейшую историю, читать главу и пересказывать, читать следующую главу и пересказывать. Валери знала, что обязательно найдет в учебнике параграф, в котором упоминается об «Обществе друзей», кратко именуемом ОД, «Общество», даже просто «друзья».

Как говорит универсальный учебник, который должен стоять на полке у каждого уважающего себя гражданина, сначала ОД не было запрещенной организацией, наоборот, существовало в форме мирного движения за права людей, оказавшихся гражданами полугосударств после Разделения 1900 года.

Тогда было много недовольных, и два первых послевоенных десятилетия оказались тяжелыми для всех, особенно для Севера. Французы подписали какой-то хитрый документ и закрыли границы на пятнадцать лет, тем самым сохранив страну целостной. Весь юг, во время войны резко изменивший свое отношение к соседям из Северной Африки, оказался в выигрыше и, сохранив самостоятельность, настроился на процветание. В 1910-е туда рванул поток иммигрантов, который был быстро и резко пресечен объединенным правительством Испания-Италия-Греция. С сороковых годов осесть там стало практически невозможно, даже оформление туристической визы требовало немалых затрат. В это время Западная Европа и Север медленно двигались по наклонной к полному падению экономики, и ситуация зашла так далеко, что остановить это было уже невозможно. Страны-спонсоры построили у них мосты, шоссе, новые школы, но все это приходило в негодность из-за отсутствия внутреннего финансирования: не хватало государственных денег на починку того, что стало неисправным, а местные богачи крайне редко готовы были открыть собственный кошелек ради улучшения жизни в городах. В этом отношении Виктор Гейнсборо с его благотворительностью и поддержанием Калле в чистоте и порядке был исключением: в маленьких городах обычно никто не заботился об уборке улиц и ремонте домов. Ее отец рассказывал, что как-то сел в поезд, отправлявшийся из столицы в восточную часть страны, и понял, что это тот самый поезд, на котором он впервые поехал в университет — это было тридцать с лишним лет назад. Все шло к коллапсу, к огромной вспышке. Именно к этому и стремились «друзья».

В пятидесятые, когда более крупные соседи стали присоединять территории полугосударств, «общество» предприняло ряд акций, которые правительство назвало террористическими. Организация сразу же оказалась вне закона.

Их листовки появлялись на порогах школ и колледжей, в университетских аудиториях, у каждой двери в бедных кварталах, в душных канторах, где день и ночь пахали отчаявшиеся отцы семейств. Они утверждали, что борются за свободу, за независимость страны, которая может окончательно потерять право голоса в решении международных проблем, страны, которая может оказаться лишь незначительной частью крупного Сообщества, относящегося к ней как к ненужному органу, сохраняя ее лишь из-за возможности использовать ее природные ресурсы. Они считали, что обычные люди заснули и не могут пробудиться ото сна, мешающего им трезво оценить ситуацию и начать борьбу за свои права. Чтобы «разбудить» в людях желание бороться, ОД за десять лет подорвало восемнадцать зданий, два моста, вывело из строя несколько поездов. Несколько раненых, но ни одного убитого. У «друзей» не было цели убивать людей. Они хотели подорвать устои пассивного общества, не способного на открытые действия. Никто не знал, сколько людей состоит в «обществе», сколько их точек разбросано по стране и соседним территориям, вообще насколько обширна их сеть. Поговаривали, что у них есть свои люди во всех городах — и на островах, и на материке. Мало кто в это верил, большинство горожан старшего поколения предпочитали вообще не поднимать эту тему, особенно при молодежи: они боялись, что их дети тайно симпатизируют «друзьям». Валери начала думать, боится ли ее отец того же, ведь он ни словом ни обмолвился об «обществе» после той ночи.

До отправления парома оставалось полчаса, когда Валери потащила свой чемодан на борт. В камере хранения, где она его оставила утром, вышла из строя система блокировки, и поэтому ячейку открывали, по ее ощущениям, дольше, чем Америку пятьсот лет назад. Ей пришлось понервничать. Еще одна ущербная деталь в мозаике дня, который становился вязким, бесформенным, тянущимся к провалу.

Валери приподняла чемодан, чтобы ступить на лесенку, и вдруг совсем рядом прозвучал знакомый голос. Снова.

–Давай помогу. Привет.

Это был Генри Филипп, неизвестно откуда там взявшийся. За эти две недели она ни разу не видела его в Калле, но их угораздило встретиться, когда оба находились в другом городе.

–Спасибо, — Валери вслед за ним поднялась на борт, сжимая и расслабляя затекшую руку.

В нижней части парома немногочисленные пассажиры раскладывали вещи, располагались на своих местах, громко разговаривали, жужжали, как насекомые. Пол поскрипывал, и маленькие окна были порядочно заляпаны. Также все было, когда они с отцом возвращались из путешествия, только тогда еще шел дождь, и капли барабанили по навесу, создавая грустную мелодию возвращения домой. Стоило ей только об этом подумать, как кусок воспоминаний приклеился к стенам и въелся в воздух, заставляя память снова и снова откатывать назад.

–Старая ржавая лодка, — произнесла Валери, когда Генри закинул ее чемодан на полку. — Здесь пахнет, как в грязном аквариуме.

Она не знала, зачем вообще это сказала.

–Да, транспорт у нас — что тут скажешь — никуда не годится. А еще постоянно кому-то на борту становится плохо. Морская болезнь. На более новых суднах такого не происходит, их почти не шатает. Особая технология равновесия. Знаешь, в чем суть?

–Нет, никогда об этом не задумывалась, — она удивленно посмотрела на Генри.

–Слушай, я лучше прямо сейчас это скажу, — он постарался выпрямиться. — Извини за то, что я тогда к вам пристал. Это было очень глупо, я вел себя, как идиот.

–Забудь. Мне вечер не это испортило, ты знаешь.

–Еще бы… — Он уставился в пол. — Я потом жалел, что ушел раньше. Может, помог бы кому-то. Я слышал, что скорая приехала поздно, у многих был шок.

–Чем бы ты им помог? Там нужен был врач.

–Я врач. Ну, учился на него четыре года, потом бросил. Но я все помню, — попытался оправдаться он. — Я был одним из лучших студентов.

–Не собираешься продолжить?

–Безусловно. Но вот только не знаю, когда.

–А почему бросил? Не выдержал давления?

–Нет, не совсем, — он замялся. — Я был вынужден… Это сложно, — заключил он, поправляя съехавший галстук.

–Не говори, если не хочешь. Но слишком много людей ничего не хотят мне говорить, и это даже обидно. В каком-то смысле, — добавила она. — Спасибо, что помог с чемоданом. Хорошей поездки тебе, — Валери направилась к лестнице, ведущей на палубу.

Он мигом догнал ее.

–Извини, если обидел. Я не нарочно.

–Не извиняйся. Все в порядке, просто у меня был скучный день, и я встретила кое-кого, с кем не хотела бы видеться.

Генри мгновенно помрачнел.

–Я не про тебя! — она поняла, как это прозвучало, и быстро дала разъяснение. — Встретила днем старого знакомого. Никак не мог отстать.

–А веником не пробовала?

–Что? — спросила она и тут же засмеялась.

–Обычно срабатывает.

Одна простая шутка, и день становился не таким уж плохим.

–Я не могу здесь находиться, — Валери вновь осмотрела бесцветных пассажиров. — Может, поднимемся? Или ты ждешь кого-то?

–Не жду. Конечно, идем.

На палубе было заметно свежее, но, так как солнце еще не село, холод не подступал.

–А что ты делал в Линдо?

–Покупал лекарства. У моей матери проблемы с сердцем. Нужного препарата в городе нет, я приезжаю за ним сюда.

Ни крупинки правды. Было очевидно, что человек, который произносил эти слова, сам себе не верил.

–А что тебе понадобилось? — спросил он.

–Ты же знаешь, что я раньше жила здесь.

–Но вы переехали больше полугода назад. Что теперь тебя связывает с этим местом? Друзья?

–Нужно было разобраться с делами, только и всего. Ничего интересного. Я могу спросить насчет того вечера в «Веранде»?

–Спрашивай. А в чем дело?

–Тебя допрашивали? Ну, потом.

–Да.

–Странно, ведь тебя к тому времени уже там не было.

–Полиция просто хотела разобраться в том, что произошло. Хотя не знаю, к чему столько усилий, — все же ясно. Но это не разговор для двух скучающих пассажиров.

–А ты не знаешь, почему Вида тогда не пришла?

–Ее не было в городе. Она вернулась в Калле под утро, уже после четырех.

–Странно, она ведь обещала прийти. Просто я подумала, что… — Валери сделала паузу, пытаясь угадать, какая тема всплывет в связи с этим в голове у Генри.

–Я уверен, ты всякого наслушалась в школе. Они там такие сплетни распускают. — Он поморщился.

–Я не придаю этому значения. Люди вечно болтают.

Валери понятия не имела, о чем он. По какой-то причине часть сплетен не дошла до нее. Возможно, отец был прав, призывая ее больше общаться с одноклассницами.

–Ты ведь не для матери лекарства покупал?

–Что за вопрос… — Он даже на нее не посмотрел. — Конечно, для нее.

Разум Генри был отделен стеной, которая охраняла его секреты и сдерживала заметные невооруженным взглядом переживания, и эта стена таяла, обнажая все, что он в тот момент чувствовал. Он изо всех сил пытался скрывать эмоции, казаться беспристрастным и говорить обо всем так, будто это его совсем не задевает, но актером он был никудышным, и все, что он хотел скрыть, выплескивалось наружу. Валери понимала, что невероятно близка к моменту, когда стена полностью падет, и у Генри не останется от нее абсолютно никаких тайн.

–Хм. Ладно, пусть так, — Валери крепко взялась за поручни и высунула часть туловища за борт, а потом, сделав несколько глубоких вдохов, вернулась в прежнее положение и стала наблюдать за мерным движением волн. — Я уже поняла, что чужакам вы свои секреты не выдаете.

–Да брось. Это вовсе не секреты. Просто кое-кто у нас в городе очень любит мистифицировать и нагонять на все туман.

–Ты встречал ее в тот вечер?

–Да, еще бы, — сказал он и тут же осекся.

–Но у Александра ты допытывался, где ее найти.

–Ну, это совсем другое. Я просто хотел его запутать, заставить волноваться. Понимаешь, заставить его почувствовать, что ситуация вышла из-под контроля.

–То есть все, что ты у него спрашивал…

–… почти все не имеет под собой почвы. Почти все, что я спрашивал, — плод моего воображения. Короче говоря, я все преувеличил и многое изменил, чтобы пошатнуть его уверенность в себе.

–Но зачем тебе это? — поинтересовалась она, следя за полетом чайки.

–Я… в общем, я выпил лишнего, и меня угораздило выставить себя идиотом. Безумно стыдно.

–А ей нет?

–А должно быть?

Генри посмотрел на нее, а потом опустил глаза и застыл в тоскливом молчании. Пожалуйста, не играй с ней в игры. Ни в какие. Не спорь ни на что, даже не вздумай, потому что это то же самое, что играть с…

–Забудь. Давай просто полюбуемся видом.

Валери уже полчаса наблюдала за ним, и ей стало казаться, что ночью в «Веранде» она приписала ему какое-то несуществующее уродство. Из-за Александра и его отношения, его раздражения и неловкости, она смотрела на Генри сквозь призму чужого восприятия. Теперь, стоя рядом с ним на палубе, Валери видела его совсем другим. Характерная для их местности внешность позволяла ему выглядеть очень своим в городе. Его невозможно было принять за иностранца, чужака, непроверенного. Внешние данные обеспечивали ему особый тип доверия, но дело было не только в этом. Валери не могла найти в Генри какого-то реального изъяна, все в нем было правильно и четко. Да, он казался странноватым из-за одежды и волос, но, судя по всему, тот желтый пиджак он надел с пьяных глаз, а о таких волосах мечтала каждая вторая девушка. Валери с особым родом зависти смотрела на его вьющиеся золотистые локоны, собранные в хвост, и понимала, что у нее никогда таких не будет. Если распустить, они упадут ниже плеч. Нарисованная ее воображением картина напомнила ей портрет Новалиса. Действительно, было сходство.

–Значит, Александр не отсиживается дома, как ты говорил? Его не так сложно найти в городе? — продолжила она.

–Он постоянно с отцом в офисе, общается с людьми, в основном, только по работе. Но он не всегда был таким одиночкой.

–Мне говорили, что он водит в «Веранду» девушек из колледжа. На него не похоже. Я не права?

–Это было всего один раз, и то просто из скуки. Подруги той дамы сильно все раздули.

–А вы с ним давно знакомы?

–Мы росли вместе, друзья детства, как говорят. В школе не разлей вода, вместе пережили универ — ну, большую его часть. Потом рассорились, и теперь если и общаемся, то так, как тогда в «Веранде». За редким исключением.

–А из-за чего вы поссорились? Из-за Виды?

–Нет, с чего ты вообще это взяла?

–Мне это кажется очевидным.

–Вот как… А мне нет. — Похоже, он не знал, что еще сказать.

Какое-то время они молча смотрели на воду, на поверхности которой плавали ветки, бумажки, иногда можно было увидеть жестяные банки. Взгляд Генри был направлен куда-то вдаль, к горизонту, к неуловимой, может быть, не существующей границе моря.

–Похоже, ты хорошо ее знаешь. Вы часто общаетесь?

–Нет, не так уж… Просто мы давно знакомы.

–У нее какие-то проблемы, и это тебя беспокоит?

–Нет, нисколько, — сказал он, и Валери заметила, что его голос дрожал. — Хотя ей совершенно плевать, беспокоит это меня или нет.

–Это она тебе сказала?

–Нет. Она не комментировала это.

Валери решила пойти ва-банк.

–Даже в ночь взрыва? — спросила она. — Там, где она пробыла до четырех утра так, что ты можешь это подтвердить?

–Даже тогда, — ответил Генри, сжав холодную панель ограждения.

Валери прокрутила в уме все фразы, сказанные ею за последние пять минут, и поняла, насколько некоторые из них были резкими. Задавать подобные вопросы у нее не было никакого права, и ей стало неловко из-за своего поведения. Валери взглянула на Генри: он выглядел сосредоточенным, но на чем-то, чего она даже близко не могла знать. Он рассматривал свои часы и, должно быть, считал время до прибытия. Все что угодно, только не продолжать разговор с таким ужасным собеседником, как она. Ее занесло, и занесло серьезно. Повезло, что он взбунтовался только слегка. Валери поняла, что нужно срочно менять предмет разговора. Но это сделали за нее.

–Здесь есть врач? — Громкий женский голос из нижнего отсека переполошил всех на пароме. — Человеку плохо!

Она посмотрела на Генри и увидела на его лице облегчение, которое он тут же попытался скрыть.

–Извини, мне нужно посмотреть, — произнес он, отходя.

–Надеюсь, там ничего серьезного. Еще увидимся.

–Конечно. — Он уже спускался.

Она вновь встретила Генри только за десять минут до прибытия парома в порт Релампаго: все это время он просидел внизу с пожилой женщиной, у которой был приступ астмы. Когда пассажиры уже готовились к выходу, он достал чемодан Валери с верхней полки, но нести его она твердо решила сама. Стоя на палубе и вглядываясь в ветхое сооружение портового склада, она заметила на деревянной площадке человеческую фигуру, которая передвигалась из стороны в сторону в отдалении от остальных встречающих. Сначала Валери подумала, что это какой-то местный невротик, которого к пристани привела надежда успокоиться, глядя на море (живя в Линдо, она таких встречала), но, приглядевшись, она узнала в этой фигуре Виду.

Когда они с Генри сходили с парома, Валери еще сомневалась в том, что ее появление в порту связано с их приездом, но как только они вышли на площадку к встречающим, Вида направилась в их сторону. На ней был мужской пиджак, такой длинный в рукавах, что ей пришлось завернуть их почти наполовину. Ее большие черные глаза выделялись на бледном уставшем лице, еще сохранявшем следы того допроса. Почти вся правая щека была фиолетово-желтого цвета, на белке глаза было маленькое красное пятно, на лбу — несколько еще не заживших царапин.

Генри замер от удивления, увидев ее там.

–Не думал, что встречу? — Вида дернула за пуговицу на его пиджаке.

–Что это на тебе? — Он удивленно на нее посмотрел.

–Нашла в шкафу. Ему лет сто. Ты там вообще не убираешь?

–Ты с ума сошла. Моя мать вот-вот вернется.

–Остынь. Сегодня меня там больше не будет. Привез?

–Да.

Валери она в упор не видела, и та уже подумала незаметно уйти, не встревая в разговор. Она осмотрелась: фонари зажглись, воздух становился свежее — скоро пойдет дождь. Где-то рядом засквозили тени редких прохожих, и ветер хлестнул по скользким дорожкам. Подступал ночной холод.

–А она кто такая? — резко спросила Вида, уставившись на нее.

–Я думал, вы знакомы, — растерялся Генри.

–Я Валерия Астор. Вы ужинали у нас две недели назад, не помните? — Валери мысленно пыталась найти логическое объяснение подобному провалу в памяти.

–А, точно. Ты уверен, что она никому не скажет?

–Да, без проблем. Ведь так?

–Без проблем, — повторила за ним Валери, не зная, что еще сказать.

–Хорошо. Давай сюда.

Генри достал из внутреннего кармана маленький черный сверток и быстро передал Виде.

–Сколько здесь? — спросила она.

–Пятьдесят.

–Вот, держи, — она дала ему несколько смятых купюр. — А жакет?

–Продан.

–Тогда мне положена скидка.

–Это и так лишь половина. — Генри аккуратно сложил деньги. — Остатки с жакета потом. Иначе потратишь все разом.

–Ладно, ладно. Придешь в пятницу?

–Да, я буду.

–Жду с нетерпением, — сухо сказала Вида, даже на него не взглянув.

Она стала что-то искать в кармане (очевидно, сигареты), но не нашла и беззвучно выругалась. Генри и Валери все это время молча стояли и наблюдали за ее действиями. Потом она подняла голову и изумленно посмотрела на Генри.

–Ты еще здесь? Чего стоишь, она вернется через полтора часа! Ты должен успеть доехать до города, спрятать мои вещи. Давай, вперед!

Генри смущенно посмотрел на Валери, которая так и стояла рядом, слабо понимая, что происходит, и жалея, что не ушла по-тихому пять минут назад.

–А ты домой не едешь? — неуверенно спросил он у Виды.

–Мне нужно еще кое-куда зайти. Ну, давай уже, активнее! А тебе, — она посмотрела на Валери, — если хочешь успеть на первый автобус, советую пойти с ним. Иначе опоздаешь, и придется еще час здесь торчать.

–А я поеду на втором, — спокойно произнесла Валери.

Вида посмотрела на нее с нескрываемым удивлением, но тут же перевела взгляд на Генри.

–Ты. Все еще. Здесь. — Она покачала головой. Так иногда делают школьные учительницы, когда пытаются что-то втолковать отстающему.

Генри утомленно вздохнул и, ничего не сказав, зашагал в сторону автобусной станции. Вида проверила внутренний карман пиджака, о котором сначала не подумала, но тоже не нашла сигарет. Валери заметила, как тряслись ее руки. На запястьях желтели синяки.

–Извини, что раньше не сказала, — Валери открыла сумку. — Дома я не курю, но в поездке можно. Чтобы отец не узнал. — Она протянула Виде пачку.

Лицо последней на миг осветилось.

–Почти полная. Не хочу прятать дома. Вдруг найдет.

–Боишься, что разозлится? — спросила Вида, чиркая спичкой. Огонек заискрился в полутьме.

–Просто не хочу выслушивать нотации. Хотя не ему их читать.

–А он неплохой парень, твой отец, — она выдохнула дым, и он мгновенно растворился в сыром воздухе. — Добряк.

–Тюфяк.

Но ты ему нравишься. Ставлю тысячу, что ты ему снишься. Стоит это ей сказать?

Валери думала попросить сигарету, но было как-то неловко — ведь это ее пачка. Захотелось просто стоять там с ней и курить, долго, очень долго, всю ночь. Вообще не ехать домой.

–Такие нужны миру, — Вида смахнула пепел на асфальт.

Валери не могла отвести взгляд от ее синяков.

–Что у тебя с лицом? — прямо спросила она.

–Да так, с троллями поссорилась.

–Так это они «Веранду» взорвали?

–Нет, — с улыбкой ответила Вида, глядя на Валери, как на полную идиотку. — На этом наш с тобой разговор исчерпан. Спасибо за сигареты — плюс сто к твоей карме. Понимаю, что тебя пробило на беседу, но у меня нет времени.

Вида развернулась и двинулась вперед по слабоосвещенной улице, ведущей в город. Валери сделала несколько шагов в том же направлении.

–Тогда на террасе ты сказала, что можешь рассказать кое-что интересное. Что ты имела в виду? — Она сделала вид, что не слышала последнюю фразу. — Расскажи, и, может быть, я тоже смогу добавить от себя что-то занятное.

Вида неохотно обернулась.

–Ты, оказывается, не всегда делаешь так, как тебе говорят.

–Так что в итоге?

–Сейчас я правда не могу здесь торчать и болтать с тобой. Давай договоримся так: в эту пятницу в десять зайдешь ко мне, я познакомлю тебя с парой друзей, и мы поговорим. Идет?

–Прекрасно. Но до пятницы еще много чего может случиться. Может быть, ты сейчас расскажешь то интересное, что тогда собиралась? — Ей хотелось настоять.

–Ладно, — сказала Вида после небольшой паузы.

Она подошла совсем близко и положила руку на плечо Валери.

–Видишь вон того? — Она показала на парня, который стоял у фонаря. — Да, в кожаной куртке.

Валери кивнула.

–Если заглянуть ему под капот, можно найти там кое-что интересное.

Валери раздраженно дернула рукой, и Вида отошла.

–Шутка. Расслабься. Лучше утри слезы бедняге Генри, — Вида повернулась и направилась в город.

–Может быть, это сделаешь ты? — крикнула Валери ей вслед.

Вида резко остановилась и обернулась. На этот раз она смотрела на Валери, как на надоевшую букашку, какого-то недобитого комара.

–Так… — Она медленно выдохнула. — Если еще раз мне придется из-за тебя останавливаться, до дома ты целой не доберешься — огребешь по полной программе. Это ясно?

–Ясно, — сжав зубы, сказала подчиненная участница разговора.

Валери еще минуту постояла на том же месте, обдумывая ситуацию. Эти двое считали, что полностью себя обезопасили, взяв с нее слово, что она никому не скажет, как они преспокойно передавали порошок в общественном месте, вообще не прячась. Думали, что круто законспирировались, чтобы просто и весело обмануть закон. Они смотрели на нее, разговаривали с ней, отвечали на вопросы, брали ее сигареты, но ни один их них не поинтересовался, что она — человек, который полгода назад уехал из Линдо, не оставив там ничего, кроме нескольких жалких книжонок, — везла в своем непомерно большом и закрытом на кодовый замок чемодане. А везла она вовсе не книги.

Глава 4

Праздник для «своих»

Не успела она войти, как звук, похожий на выстрел, прогремел на весь дом — это пробка от шампанского ударила в потолок. Громадная хрустальная люстра слегка покачивалась, и восторженные крики находившихся в зале людей, казалось, все больше приводили ее в движение. Бьющий все рекорды громкости смех отражался от стен, пестрыми бабочками кружился по залу, переполненному кричащими людьми, кажущимися маленькими рыбами в огромной накрепко закрытой банке, которую взбалтывала чья-то огромная рука.

Кто-то опустошал бутылку вина, стоя на оконной раме, кто-то судорожно хватал канапе с блестящих подносов, кто-то пытался забыться в танце, кто-то медленно сползал по стене на пол, из бокала проливая на себя остатки алкоголя. Люди были не в себе.

На входе Валери чуть не сбила компания еле державшихся на ногах девушек. Они прошли мимо, смеясь и балансируя на шпильках, — по воздуху разлился аромат духов, смешанный с терпким сигаретным дымом. Их смех отражался в каждом зеркале, журчал в каждом бокале, становился таким громким, что сотрясал стены, поднимался тяжелыми басами от пола и спускался с потолка легкими нитями крутящейся вихрем мелодии, обволакивая все пространство первого этажа. Все это буйство было подчинено музыке, оно существовало в единстве с ней и жило по ее законам — независимо от того, чем был занят каждый в отдельности, толпа двигалась в такт мелодии, волнообразными движениями, будто все держались на одной ритмической волне.

В руках у Валери оказался глубокий бокал, в котором плескалась прозрачная жидкость. Она не видела, кто дал его ей. До дна. На вкус, как вода, но эта вода обожгла ее пищевод и мгновенно брызнула в мозг, зажигая в нем каждое нервное окончание. И тогда она почувствовала то, что не могла до конца объяснить: это было похоже на пробуждение — будто ее реальная сущность, до того времени пребывавшая в многолетнем сне, внезапно открыла глаза и увидела мир — увидела его таким, каким видит человек при рождении: шумным, чрезвычайно ярким, абсолютно новым.

Огни зажигались со всех сторон. Прожекторы горели то красным, то желтым, то синим, а каждые пятнадцать секунд прорезали пространство мощным белым лучом, который бродил по залу в поисках кого-то. Люстру потушили, но света будто стало еще больше, и от его яркости резало глаза.

Когда молодой человек в ливрее проходил мимо с подносом, Валери взяла еще. Она делала глоток за глотком, и ей казалось, что она пьет музыку. Она посмотрела на содержимое бокала — жидкость вибрировала, по ней шли круги, будто внутрь бросили маленькую ракету. До дна! Музыка стала наполнять все тело, она ощущалась в каждом капилляре, в каждом сосуде мозга, в каждой клетке крови. Можно было почувствовать, как эти сумасшедшие потоки приближались к сердцу.

–А эта штука быстро действует! — выкрикнул кто-то в глубине зала, и она это услышала, потому что слышала абсолютно все.

Эта. Штука. Быстро. Действует. Эта… Штука… Быстро…

Кто-то подошел к ней и спросил, не она ли ищет мадемуазель Виду. В пестрой полутьме она не разглядела лица. Валери среагировала не сразу, но потом ответила утвердительно, пытаясь вспомнить, зачем Вида нужна была ей. И нужна ли она? Молодой человек в официальном костюме и белых перчатках проводил ее на второй этаж, и, пока они шли, Валери считала ступеньки крутой лестницы и пыталась понять, почему следующая ступенька после пятой — десятая, а после пятнадцатой — уже двадцатая. У нее перед глазами запрыгали цифры, сплетаясь в невероятные математические формулы, потенциальные уравнения складывались в гибкую таблицу, на которую песком сыпались откуда-то сверху остатки школьных знаний.

Они шли долго, так, что Валери перестала следить за счетом ступенек. На самом верху лестницы стоял еще один молодой человек, точно такой же, как тот, который привел ее. Он охранял вход на второй этаж. Двое переговорили (я больше не могу в этом доме все сумасшедшие — сказал один другому на ухо), и Валери провели вперед, а потом открыли перед ней двери в комнату — такую светлую, что она непроизвольно зажмурилась.

За ней закрыли двери. Валери несколько раз моргнула, и свет стал мягче. Она начала различать фигуры и интерьер помещения.

–У нас гости! — кто-то схватил ее за руку и дотащил до дивана. Диван был теплым, мягким и гладким. Она будто утопала в нем.

–Не спать! — воскликнула неизвестная.

Валери подняла голову и увидела перед собой высокую девушку с рыжими волосами, повязанными широкой желтой лентой. Она улыбалась, и ее голова была похожа на солнце.

–Как тебя зовут? — спросила она.

–Оставь ее в покое, — сказал молодой человек, сидевший на другом диване. Его черты были туманными, но Валери отчетливо слышала низкий спокойный голос, который был ей откуда-то знаком.

Я Ва… Валери

–Ооо! Это любовь с первого взгляда, да? Да, мой дорогой Генри? Да? — девушка села рядом и начала кричать ему прямо в ухо, заливаясь смехом. — Почему ты не внизу со всеми? — резко развернувшись, обратилась она к Валери.

–Потому что среди этого цирка ей делать нечего, — ответил кто-то.

Валери повернулась на голос и, наконец, увидела ее. Вида стояла в отдалении и, держа в левой руке дымящуюся сигарету, поворачивала колесико радиоприемника. Через секунду зазвучала музыка — блюз или мягкий рок-н-ролл, что-то спокойное, резко контрастирующее с сумасшедшими визгами на первом этаже.

–Он великолепен! Такой голос! — девушка-солнце вскочила и закружилась в энергичном танце. Она была похожа на нимфу из античной идиллии, бегущую по бесконечному одухотворенному лесу. Легкая юбка ее платья кружилась вместе с ней, становясь похожей на светлый ореол; казалось, что несуществующий ветер развевал ее — то нежно приподнимал, то опускал.

Вида повернулась лицом ко всем присутствующим и удостоила каждого взглядом, полным негодования. Ее глаза горели каким-то странным блеском — темным, глубоким, заставляющим содрогаться. Что-то особенное было в этих глазах: в них не было радости, жизни, света, одобрения — ничего похожего на то, что люди считают признаком доброты, душевной теплоты, мягкого нрава, хорошего характера. Все было в точности до наоборот: в этом взгляде была сложность, какая-то особенная неопределенность. Такие люди никогда не покажут чужаку, что́ на самом деле чувствуют. Умение скрыть эмоциональные реакции — это искусство, которым они владеют в совершенстве. Сколько бы окружающие ни пытались увидеть в их поведении, взгляде, речи реальную оценку, сколько бы ни старались угадать их мысли — все бесполезно.

–Какие же вы все свиньи! — сказала Вида, подбирая с пола стаканы. — Хоть один разобьете — отправитесь вниз. А могу и в угол поставить. На битое стекло.

Вида выпрямилась. Складки ее платья были похожи на кожу дракона, как на картинках в книгах со сказками. Сверкающая в ее тонких пальцах зажигалка казалась солнцем, сжатым в тысячи раз. Когда-нибудь оно взорвется — так ей много лет назад сказали в школе.

–У нас тут, как видишь, свое веселье. Присоединяйся, чувствуй себя, как дома, — Вида зажгла сигарету, и та быстро разгорелась. — Ах, да. Я не представила тебе своих друзей. Кристина, племянница забытого испанского короля, — она показала на девушку-солнце.

–Будущая королева! — воскликнула Кристина, прыгая в воздухе.

–Оскар — великий живописец, забытый потомками, — Вида указала на молодого человека, который курил, стоя у окна. За все время присутствия Валери в комнате он не произнес ни слова, и его задумчивый вид говорил о том, что пока он не был настроен болтать.

–С Генри вы уже знакомы, — Вида села на боковинку дивана и похлопала его по плечу.

Да, это действительно был не кто иной, как Генри Филипп. Он выглядел напряженным; казалось, что ему неловко из-за того, что она здесь. Его взгляд из сосредоточенного превращался в затуманенный и наоборот, каждые пять секунд; пальцы то судорожно барабанили по коленной чашечке, то сжимали край пиджака. Перед ним на столике стояли две стеклянные бутылки, содержимое которых он смешивал в стакане.

–Да, знакомы, — сказал он слегка дрожащим голосом, стараясь не смотреть на Валери, будто до смерти боялся встретить ее взгляд.

–Мы все к твоим услугам. Наслаждайся — всего вдоволь, все бесплатно. Все по-человечески, здесь же только аристократы. — Как только Вида сказала это, Кристина взорвалась смехом.

–А что там, внизу? — спросила Валери, с трудом собрав из слов фразу.

–Там вечеринка для плебеев. Они едят, пьют и веселятся за мой счет. Народ требует хлеба и зрелищ, понимаешь. Сколько ты там выпила? — спросила она после недолгой паузы.

–Два бокала.

–И правда быстро действует.

В ту самую секунду Кристина, не рассчитав траекторию своего движения, сбила маленький столик, стоявший в середине комнаты, и он перевернулся. Все полетело на пол: открытые бутылки, маленькие пакетики, стеклянные стаканы и серебряный поднос с сигаретами. Разлитое вино вымочило ковер, и в воздух поднялся резкий спиртовой запах.

–Смотрите! Как будто кровь, — вскрикнула Кристина, восстанавливая равновесие. Она показала на красные пятна от вина.

–Она здесь будет, если ты не успокоишься, — сказала ей Вида, оттаскивая Кристину от места преступления. — Может быть, лучше было без нее сегодня? — она обратилась в Оскару.

–Эй, я, вообще-то, здесь, — пискнула Кристина, пытаясь высвободиться.

–Разве? А мне показалось, что ты улетела в окно.

Кристина несколько секунд смотрела на нее огромными недоумевающими глазами, а потом широко улыбнулась и сказала:

–Да, правда. Улетела! — она подошла к окну и сдвинула штору.

Вмешался Оскар. Он оттащил ее от рамы и усадил на диван рядом с Валери. Кристина не сказала ни слова, только тихо смеялась и показывала руками непонятные жесты.

–Крыша едет? — раздраженно сказал Оскар. — Ты же знаешь, как с ней это бывает.

–Пусть будет осторожнее. Она здесь все разгромит.

–Позови Анри, он быстро уберет. И нам нужна добавка! — он уже успокоился и вернулся к излюбленному месту возле окна.

–Когда-нибудь из-за нее у нас будут большие проблемы, — заключила Вида, с неодобрением наблюдая за тем, как Оскар вытаскивает еще одну сигарету из квадратной черной коробки с золотой ленточкой, стоявшей на комоде в дальнем углу комнаты. Наверное, это был очень дорогой табак.

Кристина уже забыла обо всем и разлеглась на диване, положив голову на колени Валери.

–Ты такой ангел, — тихо сказала она.

Валери провела рукой по ее рыжим волосам, которые оказались сухими, как солома. Кристина подняла вверх руку, будто пытаясь схватить свет от люстры, неестественно изогнулась и соскользнула с гладкого покрытия дивана. Когда ее тело упало на ковер, Валери хотела помочь ей, но поняла, что не может сдвинуться с места — так окостенели ее конечности, которых она практически не чувствовала.

И только тогда она задумалась о том, что кого-то не хватает. И тогда она вспомнила. Будто молния пронзила ее мозг.

–А где Александр? — почти выкрикнула она.

–Его не будет. Я сегодня за двоих, — ответила Вида. — Видишь ли…

–Ее дорогой брат не хочет с нами общаться, — перебила ее Кристина, переворачиваясь на ковре. — Он нас больше не любит. А он любил меня когда-то, — сказала она, подняв голову и обхватив колени Валери. — Тогда падал снег, белый-белый, прямо как твои руки, — она схватила Валери за руку.

–Успокойте же ее! — повысила голос Вида, которая вот уже минуту безуспешно пыталась зажечь очередную сигарету.

От ее волос исходил запах дыма, смешанного с духами — яркий восточный аромат с нотками корицы. Валери заглянула за пелену и по-настоящему посмотрела ей в глаза: они были глубокие и холодные — два колодца, на дне которых утоплено что-то черное, страшное, близкое к смерти.

–Папаша собирается открывать еще магазин? — обратился к ней Оскар.

–Нет пока. Тех, что есть, более чем достаточно. И следить за всеми нелегко. Хотя кое-где клиентура становится все состоятельнее. В последнее время я даже боюсь находиться с ним в одном магазине.

Валери затаилась в норе. Ей нужно было на время стать невидимой, чтобы они ее не замечали.

–Отчего же? — поинтересовалась Кристина, привстав с пола.

–Менеджеры давно подлизываются. Боюсь, как бы он не обменял меня на новый контракт. А что, он давно мечтает от меня избавиться.

Не смеялись только Валери и Генри, хотя он немного повеселел от того количества выпивки, которое влил в себя, и иногда мог выдавить улыбку.

–У моих картин никогда не будет такой популярности, — подхватил Оскар. — За них даже леденец не дадут.

–Им популярность не нужна. Это лишнее. Ну, ты же у нас непризнанный гений, забыл? Играй свою роль, не забывайся. А леденец я сама тебе дам. Посмотри там, в коробке с конфетами.

–Я, пожалуй, соглашусь, — решил Оскар, отбирая у Генри стаканчик с виски. — Решил все вылакать? Дай-ка сюда.

Генри повиновался. Несколько минут он не двигался и смотрел в одну точку, будто собираясь с мыслями, но, ничего не придумав, просто взял другой стакан и начал разводить что-то с чем-то — Валери не могла понять и не особенно вникала.

–Кто будет на скачках в пятницу? — спросил Оскар, делая небольшой глоток.

–Как обычно, кучка полудурков и их дети. Из Рела́мпаго прикатят трое — Ноксы, кажется.

–Не знаю таких.

–Везет. Мне придется узнать, когда буду убалтывать их в пятницу. Уже чувствую, что мысленно истрачу на них половину моего нецензурного запаса.

–Они будут в восторге от твоей любезности. Как и все остальные. Как ты так умеешь? На вид само очарование.

–Годы тренировок, годы тренировок. Как тебе виски?

–Не очень крепкий. Опять разбавили в порту. Вот падлы! Уже не первый год так делают.

–Так давай что-нибудь покрепче. Здесь все тухнут, — Кристина медленно встала, опираясь на боковинку дивана. — Где твои фирменные?

У меня нет фирменного. Я только делаю хлопья с молоком. ОНА так постоянно говорила.

–Да, фирменные в студию! — поддержал Оскар.

–Фирменные! Фирменные! — Кристина ударила себя кулаком по колену и сразу взвизгнула.

Валери не понимала, о чем они. Она давно не чувствовала себя так странно: два (два ли?) выпитых бокала кандалами приковали ее к дивану, и она с трудом могла говорить и двигаться, но при этом все прекрасно слышала и видела, замечала каждое движение. И эти фразы… Они всплывали на поверхность откуда-то из глубины, из черных масс воды.

–Замолкните, — прервала их Вида. Она искала что-то в ящике роскошного комода. — Сделаю, только если подождете без воплей.

Оскар и Кристина мгновенно замолчали. Первый налил себе шампанского из бутылки, которую нашел за шторой.

–Градус понижаешь, — сказал ему Генри. Голос у него был вполне трезвый.

–А мне нельзя? — осведомился Оскар. — Не бойся, в мир иной не отправлюсь. Знаю, знаю: я не умею пить, как ты. Никто не умеет. Но я хочу расслабиться. Законом не запрещено.

–Подоспеют фирменные, и ты улетииишь! — пропела Кристина.

–Тебе, мне кажется, хватит. Лучше выпей и ложись спать. Мы тут тихо. — Он отдал ей свой бокал шампанского.

–Какой ты заботливый. — Она хотела вылить содержимое бокала Оскару на рубашку, но он ее вовремя остановил.

Вида достала пакет с табаком, который сразу показался Валери странным. Листья были намного крупнее обычных и отличались глубоким красным оттенком. Они напомнили ей Найроби. Когда Вида открыла пакет, терпкий аромат заполнил помещение. Она очистила столик, бросила на него пакет и достала откуда-то из-под дивана бумагу. Получилось пять сигарет, которые внешне ничем не отличались от дешевого мусора без фильтра.

–Только не все сразу, — произнесла Вида, заклеивая последнюю. — Медленно, без азарта.

Она протянула Валери одну. Та аккуратно сжала сигарету пальцами и подождала, пока Вида даст ей прикурить. Отличие от тех, которые Валери курила в Линдо, было в том, что эти были более крепкие, с горьким привкусом, со стремительно идущей вниз обжигающей волной.

Ничего неожиданного не произошло. Валери закашлялась и положила остаток сигареты на поднос, который, как ей показалось, начал медленно вращаться на столе. В пять минут странным образом уместился час. Она невзлюбила диван, на котором сидела. Она хотела, чтобы он умер. При этом Валери прекрасно понимала, что это глупость — желать смерти неодушевленному предмету, но в то же время это представлялось ей совершенно естественным, даже правильным.

Мимо нее прошел Оскар: он вертел в руках зажигалку Виды и повторял одну и ту же фразу:

–Хочется быть спокойным человеком, но не среди всего этого дерьма, что со мной происходит. Хочется быть спокойным человеком…

–Ты думаешь, есть какая-то зависимость между тем, где мы находимся, и тем, как часто мы падаем с дивана? Например, дома такого со мной не происходило ни разу, а здесь — вот, пожалуйста! Мне кажется, все зависит от локации. — Кристина втянула в себя сигаретный дым, а потом он тонкой струйкой сквозь ее губы проник в комнату. Она ощупывала торшер так, будто никогда в жизни не видела ничего подобного.

Л-о-к-а-ц-и-и. Слово растягивалось само по себе, и огромные буквы заполняли комнату, но видела это только Валери.

Вида исчезла из поля зрения — будто ее никогда и не было в этой комнате с черными обоями и лакированной мебелью. Валери на миг показалось, что тень ее руки дотронулась до ее плеча, но это был всего лишь мираж. След ее духов вел в темные, закрытые помещения.

Генри спал на противоположном диване, положив голову на обшитую парчой подушку. Его голова казалась фрагментом древнего живописного полотна — эпохи Возрождения или раньше, когда много рисовали святых. И его сон совсем не был похож на сон ее отца, когда тот напивался.

Валери с легкостью встала (тяжести и скованности как не бывало) и подошла к окну. Она отодвинула шторы и замерла, любуясь великолепным видом.

Это было год назад, но не было прошлым — все происходило здесь и сейчас, в настоящем. Прошлое и будущее существуют только в сознании человека, в объективном материальном мире им нет места, поэтому разум может как угодно распоряжаться категорией времени, прокручивать запись вперед и отматывать назад — ничего не приведет к изменениям общей схемы. Все события разворачиваются одновременно, но некоторые из них выходят на первый план, а другие остаются на периферии, и мы их не видим. Не видим, если не умеем силой мысли управлять временем. А она умела. В тот момент — виртуозно.

Они с отцом вязли на прокат машину и поехали поближе посмотреть на французские Альпы. Ветер развевал волосы, вдувал в уши незнакомую мелодию. Незнакомую, но такую волшебную: одновременно и тихую, и громкую, и спокойную, и заводную — мелодию ночи. Ночной воздух щекотал кожу. Машина неслась вперед; мимо домов, людей, деревьев, мимо мира, которого, может быть, уже нет. Валери представила, что все вокруг разрушено, земля провалилась по обе стороны дороги, и груды песка еще падали в образовавшуюся пропасть. Но ей было все равно.

Они уже покинули небольшой горный городок и ехали по маршруту ей незнакомому. Нежная темнота не давала увидеть, через какую местность они проезжали. Валери тщетно пыталась угадать в придорожном пейзаже лес, рощу или ферму, но ее зрение снова заволакивал туман. Казалось, что они неслись сквозь вековую тьму, сухую и холодную, тьму, которая проникала внутрь нее, тьму, которой она дышала.

Но через секунду все изменилось. Все вокруг осветил ярчайший свет во много раз мощнее солнечного. И тогда Валери увидела настоящие горы. Она не могла произнести ни слова, только смотрела и не могла поверить своим глазам.

Горная цепь раскидывалась совсем рядом во всем своем величии, в своей многокилометровой протяженности. Отточенные хребты, как нерукотворные монументы, возвышались до самого неба, дотрагивались до полупрозрачных облаков, а вниз по склонам бежали бесконечные ручьи. Они переплетались друг с другом, смеялись и журчали, будто хотели что-то сказать тому, кто слышал. А она слышала абсолютно все.

–Прощай, сердце! — пели они. — Мы никогда не расстанемся! Прощай, сердце! — повторяли снова и снова.

Их голоса уносились вдаль, но они продолжали смеяться и журчать, смеяться и журчать…

На нее смотрели каменные склоны, которые уже были древними, когда мир только рождался. Тысячелетний дождь сглаживал скалы, их острые выступы и углубления, но за миллионы лет ни дожди, ни град, ни ураганы не изменили изначальной величественной формы этих крутых склонов, сохранивших свое первозданное величие. Темный ночной воздух окутывал горный массив, но казалось, что свет исходит изнутри него, блеск так и лился по склонам быстрыми ручьями. И все это было так близко — протяни руку и дотронешься.

Море лежало прямо под ними, и в прозрачной воде отражалось звездное небо. Даже его искаженная красота поразила ее, и Валери тут же подняла голову, чтобы взглянуть на необозримый купол своими глазами. И она снова не была готова к тому, что предстало перед ней: она ожидала увидеть чистое небо глубокого синего цвета с россыпью мелких звезд, а оказалось, что перед ней открылась вся вселенная. Небо было усыпано миллионами звезд, каждая из которых по отдельности сверкала, как цельный алмаз; звезды уже не сплетались в созвездия — их было настолько много, что между ними практически не было свободного пространства. Они кружились в невероятном совместном танце: сплетались в невиданные фигуры, которые постоянно трансформировались из-за непрекращающегося движения звезд, одна выплывала из-под другой и зажигала третью, какие-то мигали, переливались разными цветами, составляя собой необъятное бриллиантовое полотно. Это были звезды из самых отдаленных краев вселенной, из далеких галактик, которые никогда не будут открыты, и все они были на небе, смотрели на нее и улыбались. Именно их свет озарял все вокруг. Они танцевали и пели, танцевали и пели…

Мотор ревел, и машина на большой скорости неслась по водному серпантину. Валери успела заметить покосившуюся скамейку, стоявшую прямо у дороги. На самом краю сидела Вида — в голубом платье по моде шестидесятого года, в старомодных босоножках с застежками, с распущенными волосами. Один миг — и она уже была далеко позади.

Валери повернулась, чтобы посмотреть на отца, и поняла, что рядом с ней сидел другой человек. От него веяло правдой, простотой и непосредственностью, спиртным и проливным дождем. Его пиджак пах старым шкафом, пятидесятыми, женскими руками, цветами в саду.

Генри?

Оскар?

Александр?

Ивар???

Знать это было не обязательно.

Машина остановилась. Тонкие золотистые нити спускались с неба на землю, заставляя светиться воздух. Становилось душно, и надвигалась пелена, готовая закрыть ее от всего мира, задержать в микросфере, воздушном баллоне, который будет поддерживать в ней жизнь посреди бескислородного пространства.

Раньше Валери была уверена, что вечный дух природы всегда молчит и безразлично наблюдает за всем, что происходит с людьми — будто смотрит на города из иллюминатора, будто наблюдает за строительством муравейника. Но тогда она поняла, что это ложь — ложь, которую люди сами придумали, чтобы утешиться и не признавать свою слепоту. Каждый кусочек вселенной кричал о чем-то, готов был подсказать, дать тот самый ответ, так необходимый каждому. Каждый кусочек вселенной знал этот ответ, и готов был поделиться им с тем, кто слышит. А она слышала абсолютно все.

Тысячи голосов сплетались в песню по ту сторону, за пределами непроницаемой сферы, внутри которой она находилась. Ей стоило только пройти сквозь перегородку, и она узнает все. Духи были здесь, они были готовы раскрыть секреты. Нужно было только выйти к ним. Она видела, как они танцевали вокруг, смеясь, и звали ее с собой. И она вышла, чтобы задать главный, самый важный вопрос. Валери выплеснула его одним ярким мысленным зарядом.

КТО-НИБУДЬ МЕНЯ ЛЮБИТ?

Духи молчали. Они ни издали ни звука, только удрученно плавали в воздухе, оставляя следы из маленьких вспышек. Потом они стали носиться из стороны в сторону, сталкиваясь и стремительно летя вниз, освобождая все больше места темноте.

Валери уже не следила за тем, что происходило вокруг; ее больше не интересовали волшебные преображения действительности, чудесные игры с материей не вызывали восторга. Картинка медленно теряла яркость и смысл, и вся окружающая обстановка превращалась в комнату на втором этаже особняка, которую Валери мысленно покинула уже очень давно. С первого этажа уже не доносилась громкая музыка, все было тихо, даже радио в комнате молчало. Кристина спала на кресле, ее руки безжизненно свисали с боковинки. С ее волос упала желтая лента, которая несколько раз изогнулась в воздухе и приземлилась на ковер со звуком, похожим на взрыв. Оскар пытался зажечь спичку, но никак не мог провести ее кончиком по боку коробка — все время мазал. Вид у него был усталый, волосы слегка взъерошены. Виды и Генри не было.

Валери увидела на столе поднос с «фирменными» — на нем одиноко лежала сигарета Генри, которую он так и не взял. Не думая ни о чем постороннем, Валери стала шарить в поисках зажигалки, но потом вспомнила, что у Оскара были спички, и вырвала коробок у него из рук. Он не оказал ни малейшего сопротивления: совсем ушел в себя и с грустью в глазах разглядывал ковер, расшитый восточным орнаментом. На своей волне.

Валери зажгла сигарету и вновь утонула в мягкости дивана. Ей хотелось улететь, и подальше оттуда.

Комнаты, в которой она находилась, больше не было, а точнее, Валери не было в ней. Она сидела на скамейке в сквере, прямо рядом со своей старой школой. Там она раньше играла с Лолой и По, которые никогда не хотели идти домой и рисовали кривые круги на песке (бестолочи!), там гладила собаку — ее длинная шерсть вся светилась, и собака весело лаяла и лизала ей руки, там искала потерянные цветные карандаши — они должны были быть под одной из скамеек или в грязной песочнице. А, вспомнила: под деревом возле ограды, там она их обронила.

Детская площадка выглядела, как снимок полувековой давности, как испорченная пленка. Валери будто смотрела фильм. Она стала поднимать с земли цветные карандаши, но не могла понять, где какой цвет, потому что все они были серые, а на ощупь — как размякший пластилин.

Валери снова села на выгнутую скамейку и стала ждать. Конечно, она придет, она же всегда забирает ее из школы, потому что до дома далеко, и Валери не разрешают ходить одной. Мама всегда забирает ее в пять, и по дороге они иногда заглядывают в кондитерскую лавку, и мама покупает ей пакетик карамелек. Дома мама не готовит ужин: ей надо много отдыхать и смотреть телевизор, а еще поздно вечером, когда Валери уже спит, она может уйти на прогулку и вернуться очень поздно ночью, и в этом нет ничего плохого, потому что ей нравится гулять, когда на улице никого нет, а Валери она с собой не берет по той причине, что той нужно рано вставать к первому уроку.

Ничего страшного, что она опаздывает. В шесть она обязательно придет и заберет ее, и они пойдут в кондитерскую. Валери думала, какие конфеты она попросит сегодня — лимонные или зефир. В семь они уже точно будут в лавке.

К ней подошла учительница, потом другая. Они были взволнованы, и Валери стало неловко и страшно от их взглядов. Они заставили ее войти в здание школы и посадили в вестибюле. Там висели картины, на которых были изображены дети с цветами и среди цветов. Они улыбались солнцу. Валери эти картины всегда казались необъяснимо жуткими. У нее по телу пробежали мурашки, когда она вновь их увидела. В учительской пытались дозвониться до ее родителей, но Валери знала, что мамы нет дома, так как она идет сюда, в школу, а папа, наверное, еще не вернулся с работы. Но кто-то ответил — она слышала голос учительницы. Быстро повесили трубку.

Она не понимала, что происходит, почему эти чужие люди пытаются что-то ей объяснить. Ей стало страшно, что случилось что-то непоправимое, что больше нет никакого дома и ей придется всю жизнь провести в вестибюле с картинами. Учительница музыки — «милая Трисс», как ее называли дети, — отвезла Валери к себе домой и накормила макаронами с сыром. В настоящий дом ей было нельзя: папа был настолько пьян, что просто не мог ничего выговорить, а мама к тому моменту была уже очень далеко. Когда через два дня Валери, наконец, туда вернулась, она нашла шкатулку с драгоценностями и письма от мамы, в которых почти ничего не понимала.

У нее не было паники ни тогда, ни потом. Она долго верила в то, что мама скоро вернется домой. Но она не возвращалась. Потом ее отсутствие стало нормой, и папа больше времени стал проводить дома. Они жили, как получится, и у них получалось. Даже картины из вестибюля школы перестали вызывать у нее неприятные ощущения — это были просто размалеванные доски, она сама так же могла, что подтверждали уроки рисования.

Внезапно пленка начала прокручиваться назад, и Валери снова оказалась на той скамейке. Материя, из которой была соткана эта часть пространства, начала сжиматься, и все вокруг заскрипело. Детская площадка издала крик боли, который еще долго отдавался эхом от невидимых стен комнаты-воспоминания, а потом был поглощен скрежетом и треском. Эта сцена затянулась, пора сменить пластинку, дорогая. Может быть, это все происходит потому, что в космосе кто-то меняет пластинку. Это и есть причина временных и пространственных сдвигов, когда будущее становится прошлым, а воспоминания — реальностью. Это уже всем наскучило, давайте что-нибудь новенькое. Все ее любимые фразочки. Не вам указывать женщине, как себя вести. Ты вроде и не помнишь их, но на самом деле они постоянно у тебя в голове, они ковыряют мозг.

Площадка разваливалась, но Валери продолжала сидеть на скамейке, и разрушение не касалось ее. Вдалеке, за деревьями она заметила фигуру, которая смотрела на нее сквозь пелену дождя.

–Мама! Мама! — Валери вскочила и побежала в ее сторону, но чем ближе она подбегала, тем дальше становилась фигура. Несправедливая и неестественная пропорция, которая загоняет тебя до смерти, если не примешь поражение.

–Мама! — в последнем крике нашло выход все ее отчаяние.

Фигура растворилась в воздухе, и воздух растворился вслед за ней. Земля медленно уходила из-под ног, и картинка менялась. Но ей было все равно — она навсегда застряла в прошлой.

Кто-нибудь меня любит???

Сверху на нее смотрело черное холодное небо. Издалека слышалось пение неизвестной птицы. Последняя звезда погасла. И тогда Валери сбил с ног удар молнии: все видимое пространство превратилось в непроглядную тьму. Она видела перед собой лишь кривой, раздавленный диск солнца, который ехидно улыбался. ХА-ХА а ты сейчас умрешь! ХА-ХА сейчас умрешь! ХА-ХА-ХА. Все внутри сжималось, и неприятное ощущение потом перешло в сильнейшую физическую боль: будто чья-то рука копошилась во внутренностях, будто череп медленно распиливали, медленно вбивали в него гвозди. Она сжала руки в кулаки и зажмурилась, и все ее существо только и желало, чтобы боль прекратилась.

Валери больше не чувствовала своего тела, но к ней вернулась способность трезво мыслить. Она подумала о своем отце. Что бы он делал, если бы она умерла? Скорее всего, ему было бы не очень приятно об этом узнать. Но зато не нужно было бы никого разочаровывать, никого сдерживать, ограничивать в средствах. Не пришлось бы тратить эти средства на лишнего человека, которого сам же приучил жить на широкую ногу. Вот она — экономия, в чистейшем своем проявлении. Нет человека — нет проблем. Может быть, без нее его дела каким-то чудом наладились бы; может быть, она какими-то своими действиями затормаживала их прорыв вперед, и отцу следовало бы не руководствоваться ее советами, а попросить их у человека, лучше знающего толк в вопросе? Нет, полная чушь. Она была его единственным спасением, без нее бы он давно загнулся. Беспросветная тьма — вот что ждет его впереди, если ее не будет рядом. Ведь правда в том, что он ни одной стоящей вещи не может сделать сам, кроме как спустить последние деньги семьи на бутылку какого-то дерьмового вина.

ХА-ХА а ты сейчас умрешь!

Этот жуткий смех все еще летал над ней, когда кто-то ударил ее по щеке и начал трясти за плечи. Сразу после этого ей в лицо брызнули водой.

–Твою мать! — услышала она крик Виды. Она была в панике. — Твою же мать!

–Передай шприц. И давай сюда, подержишь ее голову.

Валери увидела Генри, который что-то вколол ей, а потом стал щупать пульс на шее. Она лежала на том же диване, на который ее посадили в начале вечера, и ей было невероятно, жутко холодно.

–Черт, ну почему?! — повторяла Вида, приподнимая ее голову, когда Генри подносил к ее рту стакан с жидкостью, горькой на вкус. Валери с трудом выпила. Ей казалось, что ее вот-вот стошнит.

–Что теперь? — спросила Вида. Она дышала часто, порывисто.

–Подождем пять минут, должно быстро стать лучше. Она уже приходит в себя.

–Да? Ну и хрень… — Она присела на диван, но тут же вновь вскочила. — У нее были судороги, ты сам видел. Она вся холодная. Кто знает, может быть, еще пять минут — и нам всем был бы конец. Блин, я не хочу из-за этого сесть.

–Успокойся. Мы справились. Успокойся, — медленно и твердо повторил он.

–Не надо было уходить. Но я же не знала, что так будет. Твою мать… — произнесла она на выдохе.

–Что это было? — спросила Валери тихим, безжизненным голосом. Взгляды обоих обратились к ней.

–Тише, лучше пока не разговаривать. Через несколько минут тебе станет легче, — голос Генри показался ей необыкновенно красивым, убаюкивающим.

–Холодно, — едва слышно сказала она.

–Я вниз за одеялом, — Вида побежала по лестнице.

Валери осмотрела комнату: окна были широко открыты, и помещение заполняли яркие солнечные лучи. По телу медленно разливалось тепло, и голова казалась уже не такой тяжелой. Стало легко моргать, и дышалось свободнее. Ей захотелось встать, но Генри не дал, поэтому Валери продолжала лежать, размеренно дыша. Вернулась Вида и накрыла ее большим пухлым одеялом, которое пахло ее духами, убрала салфеткой воду с ее лица.

–Тебе стало плохо. Мы думали, что ты спишь, но потом у тебя начались судороги, — попытался объяснить Генри.

–Я поняла. — Голос Валери уже был похож на обычный. — А где вы были?

Генри и Вида переглянулись: очевидно, они затруднялись ответить.

–На первом этаже, — сказала Вида. — Мы убирали…мусор после вечеринки.

Генри этот ответ явно удивил. Он на минуту ушел в себя, пытаясь что-то соотнести. Возражать не стал. Молчаливое согласие.

–Мусор… — прошептала Валери, слабо моргая. — А… Ясно.

Вида нагнулась и посмотрела ей в глаза.

–Нормальные, — сделала вывод она. — Ладно, все не так уж плохо.

На ней была длинная серая рубашка с закатанными рукавами. Над левым карманом была вышита маленькая чайка — Валери заметила это и вспомнила о пароме. В голову лезли странные вещи.

–Сколько сейчас времени? — спросила Валери, сглатывая горькую слюну.

–Пять утра.

–Здесь есть еще кто-то?

–Нет, в доме только мы. Тебе чего-то хочется? Пить?

–Нет.

–Тебе нужно пить больше, — Вида поднесла еще один стакан, но Валери смогла сделать только пару глотков: как только что-то попадало в ее желудок, ее начинало тошнить.

–Может, стоит отвести ее в больницу? — Вида посмотрела на Генри, который складывал шприцы и бинт в аптечку, задумчиво приложив левую руку к подбородку. — Как-нибудь объясним все.

В рассветном солнце его распущенные волосы были как золото.

–Давайте без больницы. Не хочу никого подводить. Довезете меня до дома? — вмешалась Валери.

–Конечно. Но ты уверена?

–Уверена. Я сама виновата.

–Нет уж, виновата я, это бесспорно. Надо было прежде спросить, какой у тебя опыт. Я сильно сглупила.

–Брось. Отвезите меня домой, мне уже лучше. Нужно успеть до того, как проснется мой отец.

–Так, хорошо… — Генри закрыл аптечку и встал. — Давай я ее отвезу, а ты разберешься со всем здесь? — Он снял с запястья резинку для волос и завязал их в хвост.

–Ладно. Только осторожно. Знаешь, где взять ключи, — Вида глубоко вздохнула, пытаясь подавить вновь подступающую злость, и начала собирать с пола разбросанные бутылки, бокалы, сигареты и другую мелочь.

Валери встала (за последние пятнадцать минут ее самочувствие действительно улучшилось) и принялась искать свою сумочку. Лучше было вернуться домой в полном комплекте, хотя потеря сумочки не была бы особо отягчающим обстоятельством среди многих других, и поэтому, не найдя ее, Валери не почувствовала огорчения. Она думала о том, как будет объяснять настолько долгое отсутствие и весь свой вид отцу, который, пусть это и было маловероятно, мог не спать.

–Вот хрень… — последнее, что услышала Валери, покидая второй этаж под руку с Генри. Ей тоже хотелось высказаться, и пожестче.

Все улицы были пустынны. Когда они подъехали к той, на которой располагался дом Асторов, было 5:40 утра, и птицы на деревьях пели все громче. Валери не хотела подъезжать прямо к дверям: она решила пройти эти двадцать метров пешком одна.

–Поедешь назад? — спросила она у Генри, медленно выходя из салона.

–Надо вернуть машину. Ты как, нормально?

–Да, намного лучше. И мы никому об этом не рассказываем.

–Ни одной живой душе.

–Хорошо. Кажется, я уже могу идти. До скорого, наверное.

–До встречи. И будь осторожнее.

–Да. Спасибо. — Она чувствовала себя скованно и не знала, как его поблагодарить.

Через минуту машина скрылась за поворотом.

Наблюдая за Генри, Валери сделала вывод: чем больше компания, тем больше он теряется, потому что совершенно не приспособлен к свободному, ни к чему не обязывающему общению на разные темы. Единственным вариантом для него было максимально тесное, доверительное общение между двумя-тремя близкими людьми, не больше — тогда он был собой, и тогда он мог прекрасно себя проявить. Во всех остальных случаях — полная растерянность. Наверное, с этим можно справиться, если серьезно работать над собой, но то, что этот человек станет, под большим сомнением.

Валери осмотрела фасад дома и увидела свет в окне верхнего этажа — это был кабинет ее отца. «Чеееерт» — медленно и четко произнесла она в уме. Что за глупая причина заставила его встать так рано? Даже здесь подстава. Это, определенно, был не ее день.

Двери собственного дома в тот момент казались ей вратами ада, и воображение живо рисовало над главным входом Входящие, оставьте упованья. Солнце плыло все выше и бросало на все здания улицы золотистые лучи, которые медленно плыли по окрашенным стенам.

Она попыталась войти, не наделав никакого шума, и ей удалось. Шума действительно не было, потому что и в доме было необычайно тихо. Окно в гостиной было открыто, и ветер развевал тюль так, что он заполнял собой половину помещения; не было никаких следов пребывания в доме полиции или других посторонних лиц — только тишина и глухая пустота. Она поднялась на второй этаж и стала медленно приближаться к отцовскому кабинету — дверь в него была приоткрыта. Валери заглянула в проем: Альберт Астор сидел за столом и читал своего любимого Золя. Увидеть его вот так спокойно читающим было для Валери одновременно и большим облегчением, и небольшим уколом: она бы на его месте не была так спокойна, и ни одна из потенциальных причин его расслабленного состояния не приходила ей в голову. Он отвлекся от книги и заметил Валери.

–Рад тебя видеть. Я думал, приедешь позже. Заметно, что ты хорошо повеселилась. Никаких неприятностей не было?

Валери оторопела.

–Что стоишь, как вкопанная? Садись, рассказывай, как все было.

–Все хорошо, ничего не случилось, — еле выговорила она.

–Вот и славно. Я, честно, даже удивлен, что ты вернулась так рано, думал ждать тебя к девяти утра. Я тут вспоминал о своих школьных годах: вот это было время! Мы с тем…сыном директора…он был маленький, рыжий и никогда не снимал шляпу, — Альберт мягко засмеялся, — как-то до утра просидели на заправке, мои друзья пытались напоить его пивом на двадцать лет вперед! Если бы не я, не знаю, что бы вообще с ним было. Бедняга! В общем, в твоем возрасте надо больше развлекаться.

Валери не могла понять, зачем он вообще рассказал эту выдуманную историю, которыми она была сыта по горло.

–Пап, почему ты не спишь?

–Представь себе, все дело в этой книге, — он приподнял томик. — Я начал читать перед сном, но какой тут сон! Мне осталось не так уж много. Он описывает такие страшные вещи… В шахте обрушение, но главные герои выжили, они спрятались в углублении…

–В конце Катрина умрет, — сказала Валери.

Отец посмотрел на нее с укором.

–Извини, вырвалось.

–Что теперь извиняться? Лягу спать. То, что уже знаешь, можно прочесть и завтра. — Альберт закрыл книгу. — Я, конечно, зря наговорил тебе кучу всего тогда после ужина, — продолжил он. — Я все порядком преувеличил и, возможно, заставил тебя бояться того, что нам пока не грозит. И запрещать тебе общаться с хорошими людьми было ошибкой. Может быть, я уже отвык иметь дело с такими…

Пока он говорил, Валери окончательно пришла в себя и поняла, что ураган чудом пронесся мимо нее. Она и сама не знала, почему так беспокоилась по поводу своего возвращения домой: ведь в последнее время отец очень редко предъявлял ей счеты. Даже вернись она на следующий день, Валери смогла бы что-нибудь наплести и оправдаться. Должно быть, эта ночь, изобилующая событиями сомнительного свойства, внесла сумбур в ее голову и воскресила детский страх перед тем, что тебя кто-то обязательно накажет. Валери пришел в голову великий девиз Не можешь найти ответа — забей, и она решила сказать абстрактное «спасибо» вселенной за то, что избавила ее от лишних проблем, и спокойно пойти спать, пока ее снова не скрутила тошнота. Проспать она собиралась весь день, ни с кем не разговаривая и не отвечая на звонки. Было очевидно, что ни на какие скачки в пятницу она не поедет.

Глава 5

На пороге

Ветер дует в лицо, несет песок. Каждый раз все сильнее, когда подходишь к дому. Солнце садится. Медленно, мерзко, убого. Через полчаса стемнеет. Лучше, чтобы навсегда.

До дома два шага. Они идут впереди, персонал и гости — за ними, на расстоянии примерно пяти метров. Слышно, как закрываются двери машины, как заводится мотор, как колеса плетутся по песку. Голоса, женский смех доносятся откуда-то. Не так уж и далеко, но будто из другого мира. Праздник жизни, в основе которого нет и намека на жизнь. Смейтесь громче, развлекайтесь. Столько притворства… Но какая теперь разница? В пропасть. В пропасть!

Глубокий вдох. Воздух грязный, сухой и холодный. Анри открывает парадную дверь, широко улыбается, встречая хозяев. Как собака. Ничего не знает, даже не пытается понять. И он бесконечно прав: не знать, не знать ничего — только так можно жить. Кто хороший мальчик? Он провожает ее взглядом. Анри любит руки, которые его кормят.

Широко открыть глаза и смотреть на мир. Замечать все и размышлять об этом, пережевывать любую мелочь, строить теории без основы, сочинять сказки на ходу — все, чтобы не дать старым мыслям заполнить голову. Но они все равно скребутся, царапаются внутри, в темноте и все чаще прорываются на свет. Они всегда здесь.

Тащи ее в подвал!

Где та бутылка? Давай ее сюда.

Держи крепче!

Да, сейчас она получит по заслугам.

Здесь мы устанавливаем правила, а ты — никто.

Ни-кто. Ник-то. Никт-о.

Вида остановилась на пороге. Толпа людей прошла мимо, зашла в дом и устремилась в большой зал, откуда уже были слышны звон бокалов и чей-то непрекращающийся хохот. Она смотрела на огороженную площадку перед домом и на сад, ждала, когда рассеется мрак перед глазами, когда можно будет увидеть панораму: полумертвая природа в преддверии серого, мокрого, отупляющего лета.

Начинался дождь. С каждой секундой он становился сильнее, капли все больше, объемнее, вода холоднее. Теперь даже капли нельзя было различить — один сплошной поток лил с неба. Кто-то вопил в зале, люди в панике разбегались по дому. Отовсюду слышались крики сталкивающихся друг с другом мужчин и женщин, летевших куда-то, как пучки протонов. Она посмотрела вверх и поняла, что это океан падает на землю, она видела огромную крутящуюся воронку, пожирающую горизонт. Сад был уже затоплен, вырванные стволы деревьев и разбитые кусты роз крутились в водовороте; монументальное здание дома еще выдерживало натиск падающего с неба потока, но через секунду крыша провалилась, окна разбились и выплеснули наружу водяные потоки с плавающими в них оторванными конечностями, потрепанными головами, на коже, обтягивающей которые, застыли карикатурные улыбки; вечно открытые смеющиеся рты хлебали подсоленную кровью воду и даже не могли издать крика. Чьи-то руки поднимались над водой, будто взывая о помощи, но в следующий миг скрывались в красно-черной пучине, на поверхности которой держались невесомые лепестки роз из сада. Страшный шум воды заглушал мысли, дом полностью разрушился, осколки стекла смешались с камнями, бетоном и досками, и все вместе отправлялось в поток, сносящий все на своем пути. Разве все не так на самом деле?

–Фуршет будет в главном зале?

–Да, мадам, — сухо ответила Вида, наблюдая за тем, как еще одна машина паркуется возле ограды.

Из гостиной доносился голос отца, поднимающего тост за удачные скачки, которые не должны быть омрачены досадными мелочами. Какие еще досадные мелочи? Ничего такого, всего лишь ярчайшее проявление человеческой жестокости, превращающее в руины слабую надежду на то, что во всем этом есть хоть какой-то смысл. Всего лишь доказательство безразличия, отравившего каждую частицу материи. Высшее Безразличие.

Глупая система частиц, ограниченных в пространстве. Сначала был хаос — неизмеримая, бесконечная совокупность мелких элементов, двигаюшихся с огромной скоростью в разном направлении, потом какие-то подобия молекул стали сближаться, другие — все больше расходиться, и так появилось само понятие материи. Из материи произошла форма, а из формы — все предметы и явления. Но даже пройдя весь процесс"эволюции", каждая частица осталась такой же безмозглой, какой была до начала времен, когда обладала неосознанной свободной и не должна была обязательно составлять часть чего-то большего. Большего ли? В любом случае, лучший конец — это чтобы не было начала. Просто остаться на стадии хаоса. Нет системы, нет будущего, нет никого, и никому не больно.

Куда же ты? Искать папочку? Его здесь нет.

Стукачка!

(18 июня 1956 — на грязном календаре)

18 июня 1966 — на чистом календаре в кабинете отца.

(у каждого свои памятные даты)

Вида не заметила, как Александр подошел к ней, хотя со стороны могло показаться, что она наблюдала весь его путь к дому. Его голова была одной большой раной — будто выстрелили из ружья; кровь капала на его пиджак и с рукава стекала на пол. Он схватил ее за руку и отвел подальше от двери.

–Тебе нельзя здесь находиться. У тебя шок.

–С чего ты это взял?

–Не издевайся. Это всем ясно.

–А что мне с того? — Вида сняла шляпу и повесила ее на крючок возле гипсовой статуи льва.

–Скажи, что ты задумала. — Он резко переменился в лице. — Хотя, кому я это говорю…

–Тебе не о чем волноваться. Все отлично.

–Не иронизируй, сейчас неподходящее время. Перестань, прошу тебя.

–Но я ничего не делаю. Снова придумываешь себе проблемы, как тебе еще не надоело?

Вида начала расстегивать пуговицы на пиджаке своего конного костюма. Стало жарко. Ей показалось, что откуда-то с улицы тянет гарью.

–Ты вообще меня слушаешь?

Вида посмотрела ему в глаза. Его взгляд выражал беспокойство, ее — раздражение.

–Со мной все в порядке. Отстань.

–Не в порядке. Скоро приедет врач, он посмотрит.

–Он ко мне не войдет, — резко ответила Вида.

–После такого падения нужен осмотр. Отец настоял.

–Пусть настаивает дальше, только он ко мне не войдет. Я хочу побыть одна. Просто в голову лезут…старые мысли. На меня накатывает, но я справлюсь.

–Тебе все равно нужен врач. Мне позвонить Генри?

–Не втягивай его. В этом нет нужды, неужели не понятно? Я же сказала, что справлюсь.

–Нет, не в этот раз.

–А если и не справлюсь, что тогда? Что он сделает? Снова отправит меня в чертов лагерь, как в детстве? — Ее глаза загорелись злобой.

Александр мгновенно побледнел.

–Так вот оно что…

–Ничего. Снова что-то придумываешь. Просто вырвалось, я вообще об этом не вспоминала до нашего разговора.

–Тогда в чем проблема? И не вспоминай. Меня в лагере тоже пытались напоить, ты знаешь. Это было сто лет назад…

–Десять, — перебила она его.

–Но из-за этого я не устраивал там пожар.

–И я не устраивала.

–Да ты и перед лицом смерти скажешь, что не виновата. Хотя все прекрасно знают, что подожгла корпус ты. Забыла, сколько отец отвалил денег, чтобы все замять? Люди пострадали.

Да, люди пострадали. А я вышла сухой из воды. Да, конечно, так все и было. Мразь.

–А мне плевать. Я к этому не имела никакого отношения. И вообще дело не в этом. Оставь меня в покое, иди к гостям, развлекай их — в общем, делай свою работу.

–Знаешь, со мной там тоже не лучшим образом обращались через год. Но это же было так давно! Не понимаю, что тебя так злит.

Не понимаю, что тебя злит. Если фраза «в шаге от реальной смерти и с нетерпением ее ожидая» тебе о чем-то говорит, ты, может быть, поймешь часть. Сложно наслаждаться свежим воздухом и доброжелательной компанией, когда запираешься в служебных помещениях или убегаешь за территорию, только чтобы тебя не нашли, когда прячешь синяки под длинными рукавами и брюками, не ешь по два, три дня. Это все прелюдия. Потом тебя затаскивают в подвал и показывают, какая роль тебе отведена в этом сплоченном коллективе, где вообще твое место в мире. Действительно, что же меня так злит?

–Разговор окончен. За мной не иди.

–Только скажи, что ничего не задумала. Я вижу, ты вот-вот взорвешься. Если все будет, как в прошлый раз с Генри…

–В прошлый раз ничего такого не было, — резко прервала она его. — И прекрати постоянно напоминать. Я не горжусь этим, ты знаешь. А сейчас я чувствую себя нормально, твоя помощь здесь не нужна.

–Не нормально. Все это полная противоположность норме. — Он сделал глубокий вдох и отвернулся. — И я не хочу, чтобы из-за этого кто-то пострадал.

–У меня никогда не было такой цели, ты сам знаешь.

–Врешь, как дышишь.

Вида отвернулась, чтобы не видеть, как кровь из его разбитого черепа капает на пол. Какое-то время они не смотрели друг на друга.

–Пожалуйста, поднимись в комнату. Когда подадут главное блюдо, на меня перестанут обращать внимание. Я зайду. — Александр отступил на два шага назад, и казалось, что это причиняет ему реальную боль. Он чувствовал себя беспомощным.

–Не стоит, — заметно мягче произнесла Вида.

–Прекрати это. Я буду сидеть, как на иголках. Что я могу сделать?

–Мне ничего не нужно. Просто я хочу, чтобы этот день поскорее закончился. Я закроюсь в комнате, включу радио и постараюсь это пересидеть. Успокойся. Иди к гостям и больше не спрашивай меня ни о чем.

Вида направилась к своей спальне, Александр же остался на первом этаже, неспособный сдвинуться с места, и провожал ее взглядом, пока отец не позвал его к гостям.

***

Утро было пасмурное и хмурое, казалось, что вот-вот хлынет дождь, который испортит им все мероприятие. Тучи то сгущались, то рассеивались, но солнце не выходило больше, чем на пару минут, только показывалось, чтобы дать хрупкую надежду на хорошую погоду. Говорили, что в пасмурные дни кататься лучше: солнце не светит в глаза лошади и не может ее напугать. Но речь шла скорее о переменной облачности осенней порой, когда скупые лучи проглядывают сквозь тонкие облака, и нет даже намека на дождь, а не о таких часах, когда боишься, что вот-вот разразится гроза. Лучше уж солнце, чем оглушающий животных гром — но никому не было дела, и никто не собирался отменять так тщательно организованное событие.

Валери знала, что сбор был назначен на одиннадцать утра у особняка Гейнсборо, и, закрыв глаза, представляла себе все так, будто сама была там: в переднем саду всем гостям предлагался ланч: официанты бегали с подносами в руках, разносили легкие закуски и напитки; как всегда, не обошлось без спиртного. А один молодой человек в белом костюме из твердой ткани ходил кругами от одной группы людей к другой и зажигал дамам сигареты…

–Валери! — Звонкий женский голос размазал картинку и рассеял ту невидимую атмосферу воображаемого, которую она распространила вокруг себя. Окружающий мир снова стал всего лишь старым фильмом: простым, обыденным, скучным, настолько привычным, что Валери не понимала, как можно открыть в нем что-то новое. Существование чего-то дополнительного, меняющего суть предметов казалось ей абсолютно невозможным.

–Уже иду! — выкрикнула Валери, быстро собирая книги.

Она долго думала, как ей поступить с приглашением на конную прогулку: отказаться, притворившись больной или занятой (причем всем было понятно, что у нее нет важных дел) было неприемлемо; просто не прийти, никого не предупредив — и того хуже. У нее было предчувствие, что во время этого собрания местной интеллигенции, которое все называли конной прогулкой или скачками (зная о том, что с лошадьми там умеют обращаться человек пять) непременно должно случиться что-то плохое. И это предчувствие быстро переросло в подлинный страх.

Валери определенным образом повезло: у нее появилась достойная отговорка, чтобы не появляться на скачках. По случаю окончания учебного года в школе проводилось тоскливейшее мероприятие — сбор и сортировка всех пособий, которые использовались на занятиях по всем дисциплинам. Чтобы разобрать бесконечные стопки пыльных книг, нужны были волонтеры, которыми, как Валери уже успела понять, обычно были:

1).законченные ботаны (в среднем 8 человек);

2).интеллектуалы-книголюбы, дети таких же родителей (5 человек, и их количество не менялось);

3).лентяи, которым окончательно нечем себя занять дома (4 человека, и причины, заставившие их прийти на помощь школьному персоналу, почти всегда вертелись вокруг того, что дома сломался телевизор).

Но волонтеры были меньшей частью тех, кто в тот день разбирал завалы: большинство составляли ученики, настолько прославившиеся своей плохой успеваемостью, что учителя сочли необходимым в качестве наказания и урока на будущее заставить их на день оставить теплые родительские дома и отправиться в ненавистную школу, где их использовали как бесплатную рабочую силу. Именно они носились по коридорам с криками и воплями и повсюду сорили бумажками. От них не было абсолютно никакой пользы, и их беготня отвлекала Валери от мыслей, которые были ей более интересны, нежели механическая работа.

Мысленно присоединив себя к группе лентяев и стараясь вести себя так же, как они, Валери без особой спешки помогала преподавателям собирать книги, а библиотекарю — сортировать их и укладывать на полки в алфавитном порядке. Она радовалась, что заняла руки, но это не мешало ей представлять во всех подробностях потенциальные события того дня. Когда она не была нужна в библиотеке и ее посылали на второй этаж в гуманитарные кабинеты, Валери приказывала Кларенсу намывать пол в коридоре (ей дали право распоряжаться этим мелким бездельником, который выполнял поручение только после трех вежливых просьб и хорошей оплеухи вместо четвертой), а сама брала за руку маленького Альби, и они вместе садились за учительский стол в кабинете литературы.

Он любил, когда Валери была с ним и читала ему вслух, а он просто нравился ей, потому что был милым ребенком, не похожим на остальных оболтусов-двоечников. Он с жаром убеждал ее, что в следующем году станет лучшим учеником, и она надеялась на это даже больше, чем он сам. Из всего, что окружало ее, только он мог на время сосредоточить на себе ее мысли: она исправляла его ошибки, гладила по голове, умывала, когда дети бросили ему в лицо горсть пыли, натирала раствором его разбитую коленку, потому что он не хотел идти к медсестре, которая всегда передавала его маме все сведения о его ушибах и заставляла ее думать, что он дерется в школе.

Альби тяжело дышал и часто кашлял, и Валери стала подозревать, что это не обычная простуда, и пыталась найти ответ на разумный вопрос: «почему его не лечили?».

(Мальчик, где твоя мама? Почему ты не с ней? ГДЕ твоя мама?)

Она дала себе обещание все-таки узнать причину, потому что от самого ребенка невозможно было ничего добиться: на вопросы он отвечал кашлем и только качал маленькой головой. Валери старалась не подпускать его к пыльным углам и не давать таскать многотомники; всю порученную ему работу она вдвое быстрее и без особых усилий выполняла сама, а во время передышки снова присоединялась к мальчишке: садилась рядом, слушала его тихий голос и фантазировала. К двум часам дня она уже не отпускала его от себя и ходила с ним даже в библиотеку, нагрузив свободную руку тетрадями по математике. Когда они в очередной раз пересекали внешний, самый близкий к главному входу коридор, мимо них пулей пронесся Кларенс, которого Валери на достаточно долгое время потеряла из вида, сосредоточив все внимание на Альби. Он чуть не сбил его с ног, и Валери крикнула ему вслед:

–Ах ты…! Быстро назад! Что я сказала тебе делать?

Пятиклассник резко остановился и, повернув к ней голову, выкрикнул с каким-то неестественным воодушевлением:

–Ты не представляешь, что случилось на скачках! Это как в той книге! — Его глаза смеялись, и рот не закрывался от восторга. — Так ей и надо, она сказала, что у меня грязный жилет, грязный! Он подставила подножку моему брату! Мне сказали, что там вся трава в крови, как в фильме ужасов!

Кларенс побежал дальше. Секунд десять она стояла неподвижно и чувствовала, как маленькая ручка Альби дрожит в ее крепко сжатой руке. Он дрожал только из-за того, что Валери так разволновалась: сам ребенок не очень понял, откуда этот переполох, и его слаборазвитое воображение не дало ему представить все, что наговорил Кларенс, всегда стремившийся преувеличить.

Когда Валери взяла себя в руки и окончательно успокоила Альби и себя саму, она узнала и всю правду о произошедшем. Разумеется, никакой облитой кровью травы не было и в помине: конь Виды, который всегда был очень спокойным и послушным, был таким и во время этих злополучных скачек, но произошло то, чего можно было ожидать, но никто, как обычно, не думал, что это случится всерьез. День был пасмурный, и люди понимали, что занималась гроза, но не отменили мероприятие. Зачем? Будь, что будет. Валери это прекрасно понимала, вспоминая поведение своего отца. Конь испугался молнии, которая резко сверкнула прямо у него перед глазами, и разбушевался, в конце концов сбросив Виду. Он поскакал в сторону столпившихся у беседки людей, но потом сам остановился и уже не знал, куда ему бежать. Загнанный зверь. Несчастное, ни в чем не повинное существо.

Вида не была сильно травмирована: она сама встала на ноги и, как оказалось, отделалась ушибами и легким испугом. Те местные, которые видели скачки, говорили, что она с самого утра вела себя странно — будто вовсе не хотела принимать участие в мероприятии. Валери тут же вспомнила, с каким отвращением Вида говорила о намечающихся скачках на вечеринке.

Виктор Гейнсборо сказал, что сам видел, как «конь чуть не убил его ребенка». Коня отвели в закрытое стоило. Выстрел был слышен даже в особняках за холмами. Потом вечеринка перенеслась в дом Гейнсборо, и сама Вида, когда все собирались ехать, предлагала гостям шампанское и хвалила блюда, которые для них приготовили.

Это происшествие смутило отца Кларенса, который был там, и он не поехал со всеми, а пришел забрать сына из школьного рабства, чтобы потом отправиться домой. Он разговорился с учительницей Кларенса, к которой питал глубокое уважение, выражая его дорогими подарками и личными премиями за особые достижения в преподавании, и Валери аккуратно подслушала весь их разговор. Судя по всему, Александр и Вида были дома с гостями, и с ними все было в порядке, но Валери не стало легче, потому что гнетущее ощущение не отпускало ее. Она чувствовала, как внешние реакции слабеют от урагана внутреннего волнения и поняла, что не может больше оставаться в школе. Она сделала уже достаточно для того, чтобы ее отпустили. Поцеловав в лоб Альби и сухо пожелав ему удачи в чем-то, она ушла. Несмотря на обещание узнать больше об этом ребенке и попытаться чем-то помочь ему, Валери почему-то казалось, что она вскоре забудет о нем, а он — о ней. Она шла домой пешком, быстро шагая и поднимая пыль с дороги.

Солнце стало просвечивать сквозь огромное облако, закрывающее небо. Это была уже не та грозовая туча, которая стала причиной недавнего происшествия, — она быстро уплыла, даже не выпустив дождь, — а серое, влажное, тяжелое облако, опустившееся на город полчаса тому назад. Заметно потеплело, и казалось, что вот-вот начнется дождь и смоет пыль, покрывавшую собой все.

Дом Асторов показался Валери неестественно большим и покосившимся, будто подгнившим у основания. Отца там не оказалось. Валери не знала, где он, да ей и не хотелось знать. Она сбросила жакет, поднялась в свою комнату и начала перебирать одежду: ей было необходимо занять руки, делать что-то, не прерываясь и не думая ни о чем. После десяти минут физической активности она все бросила и упала на кровать поверх разложенных вещей. Она приподнялась и поморщилась, посмотрев свой гардероб. Эти платья, юбки, чулки, кофточки, пояски, завязки, халатики, перчатки, жакеты, туфли, шляпки, браслеты и жемчужные нитки — все показалось ей таким глупым, таким примитивным и мерзким, что Валери с ненавистью скинула все на пол. Она обвела взглядом комнату, и ей стало еще противнее находиться в этом белом кукольном доме. Со стены ей кривил рожицу плакат «Книжная выставка Линдо», в нижнем углу которого был записан телефон Роки Харбора. Стол, на котором она не убирала с конца мая, все еще был завален учебниками, которые тоже смеялись над ней. Хотелось кричать, рвать и метать, громить все на своем пути, изрисовать стены углем или облить краской, вскрыть белые подушки и выбросить их из окна, повалить шкаф на кровать и уйти, уйти насовсем, неважно, куда. Вместо всего этого Валери вышла и аккуратно закрыла дверь, решив в ту ночь спать в другой комнате.

Я человек спокойный и уравновешенный. Я человек спокойный и уравновешенный. Я человек спокойный…

Она все равно не могла успокоиться: вернулось чувство, сопровождавшее ее всю дорогу домой, но которое невозможно было ни выразить словами, ни четко оформить в голове. Это пощипывающее изнутри ощущение жидким туманом заполняло все тело и захватывало мысли. Ее руки снова дрожали, и не получалось ровно дышать — Валери чувствовала, что случится что-то плохое, что так взволновавший ее случай — только предупреждение, предисловие к чему-то много худшему.

Проблемы ее жалкого существования на время перестали волновать Валери, но она не могла выгнать из головы напряженное ожидание чего-то и полностью поддалась этому гнетущему чувству. Было тихо — и в доме, и снаружи: будто даже тише, чем в обычные вечера, и эта непоколебимая тишина, это сверхспокойствие заставляли ее еще сильнее беспокоиться, словно она ждала внезапного взрыва бомбы. Но ничего не происходило. Случилось лишь ожидаемое — ее отец вернулся. Он вошел в дом — как всегда тяжело дыша и покашливая — и увидел дочь на кухне, у столешницы, перемешивающую что-то в голубоватом пластиковом блюде.

–Ешь хлопья на ночь? Я бы на твоем месте подкрепился более основательно, — усмехнулся он, вешая грязное пальто на вешалку.

–Нет. Просто решила что-нибудь приготовить. Заняться нечем, — она старалась дать разговору шанс стать обычным, хотя уже ощущала, что само присутствие ее отца рядом тогда особенно раздражало ее, и она готова была взорваться в любую секунду.

Он взял открытую бутылку жюсте и наполнил свой любимый граненый стакан. Тишину нарушали только постукивание ложкой о стенки блюда и мерные глотки Альберта.

–Есть какие-то новости? — спросил Альберт.

–Знаешь про то, что…

–…случилось у Гейнсборо, — закончил Альберт. — Да, разумеется. И до нас донеслось. Сидели себе спокойно за бумажками, и тут — ба! Хорошо, что тебя там не было — представляю, как бы ты разнервничалась!

–Почему ты так уверен? — Валери перестала мешать.

–Я же тебя знаю, дорогая. По тебе даже сейчас видно, что ты волнуешься.

–Я не волнуюсь.

–Ну, вот…

Какое-то время оба молчали.

–У тебя есть новости? — задала вопрос Валери, уже настроившаяся не слушать. Ее собственные мысли были настолько громкими, что сначала заглушали голос Альберта.

–Да, странные. Это как-то…слишком резко, знаешь! Представляешь себе, Виктор отправляет сына заканчивать учебу! Прямо сейчас, да вот на днях, чтобы за лето он хорошо там устроился. Я даже с ним согласен: такому молодому человеку, как Александр, нечего делать в наших краях. Там у него будет больше возможностей себя проявить. Я почти уверен, что Виду отец тоже пристроит куда-то на лето, не скучать же ей здесь одной. (а она, Валери, значит, неподходящая для нее компания? Мыслишь по-скотски, пап. Хотя бы не озвучивал. Невозможно) Это все зав.учета мне рассказал. Он такой сплетник, жуткий! Как его вообще держат на этом посту, безобразие! Но эта информация верная, я подтверждаю…

Валери сжала в руке ложку в попытке вложить в это движение всю свою силу.

–Утром я созванивался с Роки Харбором, — тем временем продолжал он. — Мы обсуждали наши вложения в «Бонайре Корп», он предложил выкупить нашу долю. (Не дождетесь) Вряд ли они уже будут расширяться, особенно, у нас («Бонайре» — огромная компания, и они ТОЧНО БУДУТ расширяться, не важно, что там наговорил Роки), так что я решил: лучше сбыть этот актив. Я уже днем отправил ему заверенное согласие. (ЧТО???) Пусть Роки со всем разбирается, нам надо поискать что-то новое. Поживем — увидим. Кстати, Ивар передавал тебе привет.

Блюдо выпало у нее из рук и, с грохотом ударившись о пол, разлетелось на куски. Бешеная струя злобы ударила ей в голову.

–Привет? Ивар передал мне привет? — Ее голос превратился в истерический крик. — Как ты вообще посмел подписать эту бумажку? Ты все окончательно испортил! Кто ты такой, чтобы пытаться с ними договориться? Кто ты? Пьяное чудовище, которое спустило в трубу все, что у нас было, что у меня могло быть! Что бы ни происходило со мной, ты и бровью не поведешь — тебе нет никакого дела ни до чего, пока есть книга и твоя безумная любовь, — Валери схватила со стола блестящую бутылку вина и, размахнувшись, разбила ее о стену — тяжелые красные пятна застыли на белых обоях. Она уже себя не контролировала и не пыталась вернуть контроль. Она давно чувствовала, что это приближается.

–Ты даже представить себе не можешь, что со мной происходит, ты никогда этого не поймешь, потому что просто не способен на это! Ты спрашиваешь меня, как у меня дела, и я отвечаю «хорошо», но ты не знаешь, что стоит за этим, чего мне стоит одно это слово. Ты чудовище, и единственное, чего я желаю — это чтобы ты исчез! Я устала, я не могу так больше! — голову будто обхватил раскаленный обруч, сжимающий ее все туже и готовый расколоть череп. Ей показалось, что руки раскалились докрасна, но они были всего лишь порезаны осколком бутылки, который она до сих пор сжимала.

Альберт Астор, который, как окаменевший, все это время стоял у стены и опирался руками о стол, чтобы как-то поддержать равновесие, сразу заметил критическое состояние Валери — уж он знал лучше всех, что это такое, — и сделал шаг в ее сторону, на что она отреагировала сдавленным криком, прерываемым неконтролируемыми рыданиями:

–Не подходи ко мне! Исчезни! Если бы ты был другим, она бы этого не сделала! — теперь рыдания не позволяли Валери говорить. — Нееет, — пропищала она, соскальзывая на мокрый пол.

Выражение лица Альберта резко изменилось, и вся его фигура стала выглядеть по-другому. Вместо того чтобы пытаться утешить дочь, он выпрямился и отошел на порядочное расстояние от ее сжавшегося на полу тела.

–Знаешь, дорогая, я не хотел тебе этого говорить, но раз уж на то пошло: не я один виноват в том, что наши деньги — уже не наши, — начал он. — Ты говорила — не надо было уезжать, а я говорю — не надо было творить то, что творила ты в прошлой школе, не надо было забивать голову Ивару! Не будь с тобой всего этого, мы бы никогда не уехали. До сих пор убеждаешь себя в том, что мы переехали из-за денег, из-за этого чертова круиза? Не смеши. Когда ты уже прекратишь эти выдумки? Когда ты уже придешь в норму? Хочешь, чтобы на тебя снова все косились? Здесь ты будешь тише воды ниже травы. Если замечу что-то, приставлю к тебе няньку. Не знаю, что доводит тебя до такого состояния, но это должно прекратиться. Иначе общаться будешь исключительно со мной!

–Ты не можешь это решать! — выкрикнула Валери.

–Я твой отец, и я решаю.

–Хватит себя в этом убеждать. Никто не знает, кто мой отец. Ты всего лишь тот порядочный парень, который на ней женился.

Альберт ничего на это не ответил.

Ей не хотелось дышать, говорить, двигаться. Она желала только одного — чтобы все закончилось, чтобы ей больше никогда не нужно было открывать глаза. Но этот припадок не мог длиться вечно, как бы ей этого ни хотелось, и вскоре судорога отпустила ее, так что Валери постепенно начинала дышать спокойно. Она увидела искаженное гримасой боли лицо отца, склонившегося над ней, пытаясь хоть чем-то помочь, закрыла свое лицо руками, встала и выбежала из кухни, удерживая в себе новый поток слез. Запершись в своей комнате, она высунулась в окно, слабо держась дрожащими руками за твердую раму.

Совсем стемнело. Валери заметила яркий огонек где-то вдалеке и вытерла глаза, чтобы видеть четче. Теперь она не сомневалась — в центре города горело здание. Огонь поднимался высоко и был настолько ярким, что ослеплял ее раздраженные глаза даже с такого расстояния. Она не могла отвести глаз от разрушительного пламени и поднимающихся вверх клубов дыма. Горел центральный универмаг Гейнсборо — половина здания уже была съедена огнем.

***

Вида уже долго сидела в своей комнате, не двигаясь и глядя в одну точку: на старое черное пятно на обоях, не выцветшее за годы, — еще один след ее многократных стычек с самой собой. Она не видела свои руки, но знала, что они испачканы в чем-то сухом и сером.

Пепел?

Она не замечала, как тают минуты, и тиканье часов на стене уже не говорило ей о времени, а превратилось в перманентный звук, который будто бы всегда раздавался в голове.

Вида не шевельнулась, когда Александр открыл дверь комнаты так, что она хлопнула о стену.

–Как это называть? Ты хочешь меня свести в могилу?

Тоже мне, научился красиво говорить.

Она молчала где-то полминуты, а потом посмотрела на него и задала свой любимый провокационный вопрос:

–А если и так?

–Так, значит? Что ж, огромное спасибо… Ты так признательна за все, что я для тебя сделал.

–И что же ты сделал? Не придумывай. Мне тебя благодарить не за что.

–Ты смеешься?

–Ничего по-настоящему хорошего ты для меня не сделал.

–Я решал твои проблемы, пока ты билась в судорогах. Я придумывал объяснения твоего отсутствия, пока ты обкуривалась в каком-нибудь притоне или шлялась по городу с твоими дружками… Я искал тебя по всем больницам и обзванивал морги, когда ты не появлялась днями, я выпроваживал отца, чтобы притащить тебя домой незаметно. Я тысячу раз умолял его пересмотреть его решение! Столько лет, и ни капли сопереживания. Никогда — от тебя — невозможно — дождаться.

–Я не просила тебя об этом, — сказала Вида, сжимая руки в замок.

–Если тебе до такой степени все равно, это не значит, что мне тоже. Скажешь мне спасибо, когда буду оттаскивать тебя от перрона?

–Замолчи. Я тебя поняла, хватит уже. Не будь истеричкой.

–Нет, не хватит. И что это за выходка на вечеринке? Ты совсем охренела?

–Это Генри тебе разболтал? — Она вспыхнула.

–Да какая, к черту, разница? Он или не он. — Александр махнул рукой, будто отодвигая фигуру Генри подальше. — И да: ты крадешь у него все — от ключей до его перспектив. Вернее, уже украла все, но продолжаешь выжимать остатки. Ты ведь это понимаешь! Но тебе все равно.

–Не приплетай его, это закрытая тема. И прекрати орать.

–А как еще можно об этом говорить? Вместо того чтобы сделать что-то приличное, ты устраиваешь обдолбанную вечеринку. Валери Астор чуть не…

–Знаю! И это моя проблема. Не болтай об этом.

–Я бы и не стал. Разнести слухи — у меня, как ты любишь говорить, никогда не было такой цели. Я всего лишь хочу, чтобы все было в порядке. У нашей семьи.

–Какой семьи? — произнесла Вида, почти смеясь. — Никакой семьи нет. У нас каждый сам по себе — в этом весь смысл.

–Ничего подобного.

Александр старался не смотреть на нее и, отвечая, останавливать внимание на каком-либо нейтральном объекте на улице, но не мог ничего рассмотреть в темноте ночи, и это еще больше его раздражало.

–Думаешь, вы с ним в одной команде? — продолжила Вида. — Никогда. Возможно, иногда ты даже воображаешь, что ты со мной. Пора уже понять, что ты один — как и я, как и он.

–Это только твое мнение.

–Да. — Она картинно кивнула головой, выражая согласие. — У тебя же его вообще нет.

–Я сделаю вид, что этого не слышал. — Александр взял с полки зажигалку и сжал ее в руке. — Знаешь, а что помешало тебе высказать все ему? Устрой скандал, но не иди жечь магазины! В следующий раз подпалишь дом с людьми? Подложишь взрывчатку? Запрешь двери?

–Я не идиотка, я знала, что там никого нет. И тогда… там тоже никого не было. Ты знаешь, как это происходит, — я не могла это остановить.

–Ты могла сказать мне, когда мы вернулись. Я спрашивал. Я пытался это предотвратить.

–Ничего ты не пытался, — тихо сказала она, а потом резко засмеялась.

–Ты больна, — только и смог сказать он.

–Угу, — Вида закрыла рот рукой, пытаясь сдержать смех.

В последние двадцать минут Александр ощущал себя жестко натянутой струной, которая была в шаге от разрыва. Каждый взгляд Виды, каждое ее слово, каждый жест приближали его к коллапсу. Два чувства, прямо противоположные и невероятно близкие по сути, снова боролись в нем. Он всегда старался быть хорошим братом, но уже давно понял, что не со всеми это срабатывает. Есть сестры, которые просто не предоставят тебе такую возможность, а есть такие, которые предоставят, но потом так все перевернут, что ты окажешься в дураках. И если перед тобой типичный второй тип, стоит ли напрасно тратить свои силы? Иногда ему казалось, что если их не любить, ты скорее будешь для них хорошим братом. Но неужели дело было только в этом стремлении сделать их семью лучше? В тот момент он уже ничего не понимал.

Этот издевательский хохот окончательно вывел Александра из себя, доказав его абсолютную беспомощность и бесполезность попыток как-то подействовать на этого человека. Все разбивалось о каменную стену несгибаемого упрямства и презрения ко всему похожему на искреннее участие с его стороны. И это никогда не кончится.

А хотел ли он, чтобы это заканчивалось? Он часто думал об этом и не мог дать себе однозначный ответ. С ним происходило ровно то же, что и со всеми: страшная сила привычки поглощала его и заставляла хотеть продолжения этого мучительного состояния из страха перед тем, что будет, если все резко изменится. Он не знал, как будет существовать, если в один момент взять и окончательно разделить их жизни. Это исковерканное, неправильное и до предела затянутое вокруг его шеи единство причиняло ему боль почти физическую, оплетало его колючей проволокой, и одна часть его существа усиленно пыталась высвободиться и, наконец, прекратить это, а другая панически боялась освобождения, так как не представляла себе другую жизнь.

Он посмотрел на Виду, надеясь на то, что, как только он взглянет в ее глаза, источающие безрассудный гнев, у него возьмутся силы покончить со всем раз и навсегда. Каждый раз он на это надеялся. Надежда умирает последней.

Когда он заставил себя повернуться, Виды уже не было на том месте, где он думал ее увидеть: она ушла в другую часть комнаты, отделенную от основного пространства тонкой перегородкой. В тот короткий миг, когда он попытался вспомнить, что было за перегородкой, ссохшиеся воспоминания посыпались из ящиков задвинутых архивов, и, ударяясь о стенки его дрожащего разума, расцвели яркими красками прошлого: та же комната, только не темная и удушливая, а светлая, более просторная, не заставленная этими уродливыми шкафами, без разбросанных по полу книг и раздражающего запаха лекарств. Разница меньше двух лет.

В ту же секунду Вида вышла из-за перегородки. Она была невероятно спокойна. Ее сосредоточенный взгляд говорил о том, что ей, пусть с трудом, но удалось взять себя в руки; она смотрела на него без осуждения, без ненависти — даже с какой-то горечью, усталостью, похожей на раскаяние. Еще бы чуть-чуть, и это был бы тот взгляд, за который он был готов простить ей все. Но это был не он — чего-то не хватало, и Александр чувствовал это, как бы она не пыталась изобразить то, что он хотел видеть.

–Я не хочу скандала. Сейчас мы помиримся, — четко и с паузами произнесла она и протянула ему руку, левую, и он это заметил. Вида была правшой и всегда протягивала правую руку. Но тогда что-то было иначе.

Но какая разница? Он отогнал эту бесполезную мысль. Помириться — раньше это казалось ему невозможным, совершенно неприменимым к реальной жизни, а теперь перспектива примирения представилась ему такой близкой, почти осязаемой — он мог протянуть руку и закончить все без боли взаимных обид. Неужели это возможно? Нет, глупость. Все-таки возможно. Бред. Поверить ей? Бред! Поверить ей? Да. Да!

Он сделал глубокий вдох и подал ей руку, и Вида со всей силы сжала его кисть. Неожиданные болевые ощущения на пару секунд отвлекли его внимание. В эти секунды все и случилось: боковым зрением он заметил, как поднялась ее правая рука, в то время как левая удерживала его кисть, и в ней стальным блеском сверкнуло что-то маленькое; потом режущая боль заставила его посмотреть на свою руку, и тогда он увидел, как широкая красная линия прошла ровно от локтя до запястья, прямо по вене. В следующее мгновение Вида отпустила его, и он схватился свободной рукой за рану, но, уже падая на деревянный пол, понял, что не может ничем себе помочь. Он видел, как кровь струилась сквозь его пальцы, но не мог ничего сказать. Голова тяжелела, и спутанные мысли наполняли ее — много всего сразу, но он ничего из этого не мог разобрать. Он видел, как она положила свой изящный нож, подаренный ей на восемнадцатилетие, на столик и начала ходить по комнате, аккуратно обходя его корчащееся на полу тело. Он даже слышал, что она говорила, воспринимал ее спокойную равномерную речь.

–Они же не прямо сейчас придут… — Она открыла тяжелый шкаф. — Мне нужно взять с собой книги. Мне там можно будет читать? Нет, я буду не в состоянии. Ну, если так… Что же еще делать? — Она вздохнула и села на кровать. — Я их здесь подожду, ты не против? — Вида взяла откуда-то свое старое шитье и стала делать стежок за стежком, и звук проходящей сквозь канву нитки казался ему громовыми раскатами. — Умеет шить — этого достаточно. В образовании нет необходимости.

Александр попытался позвать на помощь, но из его горла вырвался сдавленный хрип. Больше ничего нельзя было сделать. Боль не ощущалась. Теперь всем, что он видел, было сплошное черное полотно с изредка пересекающими его красными линиями, постепенно превращающимися в пятна, которые в свою очередь становились похожи на картинки. Вида вышивала, напевая мелодию из детского мультфильма. На первом этаже выкуривал третью пачку их отец. В паре кварталов к западу Генри Филипп изучал справочник по неврологии — включал дополнительный свет, когда перед глазами все плыло от количества таблиц и схем; Валери Астор искала исторический канал, помешивая молочный коктейль. Все эти сценки, как фотокарточки, сменялись у него перед глазами, двигаясь по кругу, и постепенно теряли яркость. Ему сильно захотелось спать, и сон резко поглотил его.

А, может быть, он ни с одним не угадал?