Артефакты

Мария Свешникова, 2021

Жизнь «маленького человека», обычного редактора информагентства, становится драмой с элементами триллера, когда однажды девушка привычно спускается за кофе и встречает бывшего. В минуту все сменяется хаосом: исчезает дневник трагично ушедшей художницы, подруга оказывается в реанимации с отравлением загадочными препаратами, а любовный квадрат превращается в многоугольник. Но главное, что на кону теперь судьбы близких… Какую страшную правду скрывает дневник? Что за секреты «зарыты» за сотни километров от города? И как убежать от призраков прошлого, когда они следуют за тобой по пятам?

Пердюмонокль

Гога остался с Линдой играть в буркозла, мы же с Настей отправились на съемную квартиру Линды за вещами. По дороге, правда, меня осенило, и я резко сменила направление. От резкого разворота задремавшая и пускавшая во сне слюну Настя пришла в чувство и очертила вопросительный знак взглядом.

— Надо в одно место заехать, — я сверилась с часами и утешала себя тем, что Винни-Пух не зря считал мудрым ходить в гости по утрам.

— Ты меня пугаешь! — пробубнила Настя и натянула ворот от свитера на лицо.

— Я сама себя пугаю. Но хочу найти фотографа с той злосчастной вечеринки, пока эти фото не попали в Сеть или пока никто их не удалил. Если Линду и правда накачали, то это случилось там, в лофте на Трехгорке. Пусть лучше у нас будут эти фотографии для подстраховки. Если у нее отберут Ваньку с концами, она правда этого не переживет.

— И, естественно, мы едем к бывшему фотографу, который знает бо́льшую часть фотографов Москвы, — Алеку Романовичу? — уставилась на меня Настя.

— Он, между прочим, нас из Рима вызволил, когда мы с тепловым ударом слегли, а ты ему даже спасибо не сказала.

— И не скажу! Может, мне нравилось лежать в номере отеля с мокрым полотенцем на лбу!

Видимо, Романович — это мой душевный гомеостаз. Завсегдатай моей жизни. И как бы я ни пыталась исторгнуть его из своей судьбы — результата мои инсинуации не давали.

Сказать, что мы были вместе все эти годы, — значит слукавить, отфотошопить реальность до неузнаваемости. История наша вдоль и поперек пронизана расставаниями, простегана драмой, без нее мы бы так долго не продержались. Столпы, на которых все выстояло, — расставания и примирения, не дающие пламени потухнуть, а нам — истлеть. Оставить чувства подугленными, но еще не дотла — хранить пепел, чтобы восстать. Когда-то позже.

Из пяти элегичных лет вместе мы были года три. Из трех, если повезет, один провели на мажорный лад и казались себе счастливыми. А не только казались, но и были счастливы — несколько месяцев. И они, наверное, стоили всех испытываемых в остальное время мучений и всей этой элегичности.

Алек еще в середине нулевых годов взял в долгосрочную аренду с дюжину ангаров и складов под хромакейные павильоны для съемок, чем сыскал большой почет в киношной среде. А после под шумок и вовсе организовал продакшн, занимающийся компьютерной графикой. Снял квартиру неподалеку от офиса, в индустриальной, исполосованной заводскими сооружениями части города — с видом на цеха мукомольного завода и поблескивающий вдалеке Сити. Внизу кишмя кишели машины, пыхтели, надрываясь, автобусы, гнусаво ворчали мотоциклы, он же медитировал под дорожный гул и ловил состояние дзена. Подобные рулады его успокаивали, как бы намекая, что жизнь идет. Никаких остановок. Никакой колкой тишины, которой он так боялся. Ему было все равно, чем заполнять эту тишину: скрежетом ремонтных работ, «Бухенвальдским набатом», «Временами года» Вивальди или сплиновским «Бог устал нас любить».

Он все так же пил бергамотовый чай с четырьмя кусками сахара, не вынимал из кружки пакетик и ложку, и те вечно смешивались в единую субстанцию, которую разнять можно было только ножницами. Ему до сих пор было достаточно трех часов, чтобы выспаться, и заплесневелого хлеба, чтобы получить острое кишечное отравление. Из того, что прибавилось к его характеру, — глубокая разочарованность в жизни и, надеюсь, надменный пофигизм. Алек, будто дельфийский оракул, предсказывал гибель искусства как такового. Поначалу сильно ругался на бесталанные ролики и фильмы, потом и с ними смирился, молча и не ропща, выполнял требования заказчика, не пытаясь ничего облагородить и никого облагоразумить, окончательно уверовав в то, что Бог всегда на стороне больших батальонов.

Наши с ним разности множились по часам: он все время куда-то бежал, будто преследуемый Сциллой и Харибдой, а я цитировала Бродского: «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку» — и следовала его завету. Оба наших подхода к жизни были химерическими.

Так или иначе, нам стало мало друг друга, и мы совершили роковую ошибку — сознательно и добровольно пустили в наш вакуум третий элемент и не смогли этого простить. Сами себе.

Последний раз я была в квартире Романовича именно в ту злосчастную ночь.

Поэтому я не сразу решилась подняться и замялась потом, как будто пересекала не порог, а линию фронта.

— А ты, я смотрю, наряды не меняешь! — не мог сдержать хохота Романович.

Он встретил нас на пороге в банном халате, который не успел подпоясать. Потом Настя подняла руку, показывая, что не хочет лицезреть его наготу, и скомандовала:

— Кофе! — она разулась и вальяжно села за его рабочий стол.

— И валерьянки, — добавила я иронично и мило.

Надо же как-то сохранять хорошую мину при плохой игре.

— Будет уместно, если и я кое-что попрошу? Например, объяснений? — смущенный Романович потрусил за нами к компьютеру.

— Сначала кофе — потом объяснения! — Настя в критические моменты собиралась в упругую струну и была непоколебима в любых решениях.

Спустя пять минут Романович поставил перед нами две кружки кофе, не пролив ни капли мимо, и, не проронив ни слова, вопрошающе уставился на нас.

— Ты можешь узнать, кто снимал вчера кинки-вечеринку на Трехгорке и каким-нибудь плюс-минус законным методом узурпировать отснятое? — рубанула с плеча Настя.

Романович от удивления присел на край дивана и покачнулся. Проморгавшись, удостоверился, что все это ему не снится. Откинулся на спинку, пролистнул в голове возможные наши бедокурства и на выдохе произнес:

— Ёперный театр. Вы что, устроили там оргию?

— Не пори чушь! — оборвала его Настя. — Ты можешь представить кого-нибудь из нас, участвующую в подобном?

На самом деле Романович-то как раз и мог подобное представить. И дабы не посвящать Настю в подробности нашего с Алеком расставания в это и без того напряженное утро, я решила поведать ему о произошедшем просто и прямо:

— Линду там отравили клозапином!

— Нас там не было, — внесла поправку Настя. — Фотографа искать будешь?

— Я могу зайти на две минуты в душ?

— Нет! — Настя допила кофе и протянула ему кружку: — Это если захочешь справить нужду. Пока не найдем фотографии с вечеринки, мы не сдвинемся с места.

— Насть, даже я хочу в туалет, — был мой призыв к демократии.

— Кому сказала: терпи. — Настя отодвинула кресло от рабочего стола Алека и жестом предложила ему разместиться. Сдавать режим диктатуры она не собиралась!

— Романовичу сказала, а не мне, — попытала я счастья еще раз.

Спустя два часа звонков, электронных писем и сообщений Алек выяснил, что снимал вечеринку некий Фил Тродуэн. На самом деле он, естественно, был Филиппом Скоробковым, просто из генеалогического древа вызнал, что его прабабка водилась с каким-то французишкой, и взял его фамилию как творческий псевдоним.

— У меня есть его домашний адрес. Поехали! — закопошился в прихожей Романович.

— А мы не можем просто попросить его залить фото? — поинтересовалась Настя.

— Зачем? Я просто заберу у него карту памяти, так надежнее. А он скажет, что у него украли фотоаппарат. Поехали.

Мсье Тродуэн жил за городом.

Я на скорую руку соорудила нам с десяток бутербродов, а Настя умудрилась за секунду до выхода нырнуть обратно в квартиру Романовича, слямзить оттуда пару подушек и плед и в обнимку с этим скарбом направилась к машине. Мы растянулись на заднем сиденье и еще до выезда на трассу обе уснули.

Стоит ли пояснять, что проснулись мы с Настей через два часа в лесу. Она судорожно толкала меня в бок.

— Где Романович?

— Какой Романович? — я плохо соображала спросонья и не очень четко выстраивала в голове цепочку последних событий.

— Твой злополучный Романович.

Я выбралась из-под пледа и оценила диспозицию. Ни души вокруг. Ключей в зажигании я также не обнаружила.

— Если честно, меня больше интересует, где мы с тобой, а не где Романович.

Спустя несколько зевков мы, лениво потягиваясь, выползли из машины и решили осмотреться. Вечерняя полумгла наплывала с востока, розоватое небо, расчерченное тонкими ветками, рисовало пейзаж японской акварелью. Дорога обрывалась возле небольшой тропки вглубь пролеска. Позади нас в поле зрения были несколько громоздких коттеджей грубой красной кирпичной застройки начала девяностых, лес и разнузданная дорога с ярко выраженной колеей. Пока мы потягивались, разминали ноги и наслаждались тишиной, послышался щелчок. Машина автоматически закрылась.

Мы с Настей дрогнули от испуга и переглянулись.

— Ты, конечно же, телефон тоже в машине оставила? — почему-то не сомневалась она во мне.

По лесу в пижаме и халате мне еще не доводилось расхаживать, но все когда-то случается в первый раз. Мы шли, отдаляясь от солнца и наступая на тени самих себя. Звучит странно, но до того момента я несколько лет не чувствовала себя объемной картинкой.

— Не заплутать бы! — оглядывалась по сторонам Настя, пытаясь вычленить запоминающиеся детали местности.

Я виновато кивнула.

— Предлагаю разделиться и отправиться на поиски Романовича.

— Это вот чтобы наверняка и точно всем потеряться? — я остановилась и воззвала к разуму.

— Ну хорошо, пошли хоть в лесок прогуляемся, а то физиология — дело такое. А дальше решим.

Естественно, когда мы вышли из леса, машины Романовича не было.

— Тебе какой вариант больше нравится: что машину с нашими телефонами и документами угнали или что Романович нас бросил в лесу? — Настя, в отличие от меня, никогда не доверяла Алеку и подозревала его во всех грехах и деяниях, особенно просматривая криминальные хроники.

— Какие теперь предложения, майн херр коммандант? — я посмотрела на Настю с искренним недоумением. — Лезть на самую высокую сосну и высматривать шоссе?

— Кстати, не такой плохой вариант. Но для начала предлагаю зайти в какой-нибудь дом и попросить телефон позвонить. Ты телефон Влада наизусть знаешь?

— Только Романовича, и то первых пять цифр. Что? Что ты так на меня смотришь? Это потому, что трехзначное число раз стирала его номер, чтобы не написать, когда выпью.

— Кстати, почему ты никогда не рассказывала, как встретила Влада? Если что, у меня в кружке кофе с коньяком.

— Давай, — я сделала солидный глоток с нескрываемой жадностью. — Это же коньяк с кофе!

— От перемены мест слагаемых похмелье не меняется! — Настя опустилась на скамейку возле старого скрипящего колодца. Я примостилась рядом.

— Ну это как сказать, — я снова пригубила, поморщилась и на выдохе изрекла: — Нас же Алек познакомил.

— Типа пристроил, как котенка, в добрые руки? Или это ты в отместку решила по его нервной системе проехаться?

— И то и другое. Сначала я мстила, хоть и не сознавалась себе в этом, а потом уже Романович, видимо, решил, что всем так будет лучше.

— Всем — это тебе или ему?

— Хочется верить, что мне. Знаешь, Влад же первый мужчина, с которым все как у людей, не фантасмагория с театром абсурда вперемешку, а по-настоящему, что ли…

— А с Романовичем было по-игрушечному?

— Романович — одна сплошная зона турбулентности. А Влад — он, как это модно говорить, четкий. И простой.

— И тебя это устраивает?

— Конечно, нет. Но я все равно не перестану пытаться стать человеком! — Я поднялась со скамейки и хотела было отправиться на поиски телефона, но Настя была непоколебима в своем любопытстве.

Говоря, что с Владом все развивалось как у людей, я, конечно, перегнула. Секс через час после знакомства совесть мне, может, и простила бы, но вот остальное, о чем я даже в подпитии подругам не рассказывала, — наверное, уже перебор. Тот самый факт биографии, который очень хочется перетянуть с рабочего стола в корзину, удалить, а потом и вовсе снести операционку, чтобы наверняка.

В те выходные мы с Романовичем в очередной раз зафиналили наш лямур-тужур, ни минуты не миндальничая и разразившись едкой крамолой. Я хлопнула дверью, схватила ноутбук в охапку, сунула косметичку в зубы и отправилась в седую ночь с косматыми облаками. Ни сердцебиения, ни влажных глаз, ни кома, подступающего к горлу, — одним словом, отмучилась. Мне хотелось пробить головой люк в крыше пучеглазого такси и вопить на всю улицу «Марсельезу», исполнить национальный танец племени маори и выпить на радостях бутылку розе. Последнее, как вы понимаете (хоть я и отсрочила одиночное пьянство насколько смогла), было излишним, ибо уже спустя два часа, гонимая бесами и жаждой высказать все, что думаю, я стояла под окнами Романовича.

Проще понять квантовый парадокс Зенона, чем объяснить мои поступки.

Домофон в подъезде Алека, как всегда, не работал, если столбик термометра пробивал дно и температура опускалась ниже — 20 °C. Пришлось конкретно раскорячиться, упираясь ногой в косяк, и тянуть на себя дверь, представляя, что ручка — это репка, а ты — дедка и далее по списку. Только, в отличие от сказки, помимо извлечения корнеплода мне требовалось сохранить в целости и сохранности алкогольный провиант. Поэтому, поскользнувшись, я совершила кульбит (нелепое полусальто), грохнулась градусником в сугроб, но ни одна бутылка не пострадала. Отряхнувшись и набравшись решимости, я достаточно быстро победила дверь и уже в лифте ворочала в голове возможные поводы своего внезапного появления. Из вариантов в голову приходила экстренная нужда в справочнике фельдшера 1983 года или свитере с угрюмыми оленями из синтетической пряжи. Ага, в половине третьего ночи. Согласна, звучит не очень, но ничего путевого в голову так и не пришло. Так что я сделала глубокий вдох, прислонила дно бутылки игристого к звонку, а сама гордо выстроилась перед глазком — с видом, как будто на паспорт фотографируюсь.

Романович открыл дверь и попытался открыть еще и рот от неожиданности, но я тут же его перебила:

— Я в курсе, что мы разошлись, но мне очень нужно тебе все высказать и, кажется, лечь спать. Желательно тут.

— А с домом что? Ты его спалила или просто затопила? — Романович взял шубу, провиант и унес в неизвестном направлении. Я кряхтела и расстегивала ботинки с мерзким характером и заедающими молниями.

Романович, едва скрывая гримасу, готовый разразиться гомерическим хохотом, вернулся, наклонился и победил мою строптивую обувь одним рывком. Не отдаляясь от меня, он спокойным тоном спросил:

— Если совсем честно, ты почему приехала?

— Я? — на секунду я растерялась, а потом согласно своей реактивной системе бросилась в оборону: — Хотела сказать тебе, что ты мудвин и что я видела, как ты… — Тут мог бы быть миг внезапного откровения, но я впервые испугалась за свое психическое здоровье. Приняла друга Романовича за пьяную галлюцинацию. — Подожди, ты тоже видишь?

За низким столом-треногой вальяжно сидел мужчина приятной наружности и откровенно угорал над тем, что происходит. Он помахал мне рукой, откинулся на тахту и, захлебываясь, гоготал, видимо, сопоставляя рассказы Романовича с действительностью. Бравада во мне заметно поугасла.

— Проходи, знакомься — это Влад. Мы вместе были на стажировке в L. A., снимали одну квартиру на двоих. Только он у нас по экономическим аспектам, сейчас в аспирантуре или MBA заканчивает, я уже потерялся в его научных происках. Короче, мозг. Не то что мы с тобой.

— Прямо пресс-релиз, — удивилась я подробному введению в курс дела Романовичем.

— А это — Маша, моя…

— Уже не твоя, — внесла я поправку и улыбнулась.

— С каких пор? — пытался перевести все в шутку Алек.

— Уже трое суток, — я перевела взгляд на часы, — и четырнадцать минут как.

— Я думал, ты привычно взбрыкнула из-за того, что я уделяю тебе мало времени, — Романович перешел на шепот, понимая некоторую неловкость ситуации.

— Нет, не привычно. На этот раз с концами, — отвечала я ему синхронным шепотом, желая провалиться на этаж ниже.

— Почему?

— Да потому что я видела! — закричала я.

— Да что ты, твою мать, видела-то?

— Ребят, может, выпьем? Хорош, я ваших разборок правда не вывезу — только с самолета. Спокойно нафигачиться хочется, ей-богу!

Мне пришлось присесть в кресло рядом и натянуть дежурную улыбку, как маску в разгар сезонного гриппа. Влад цедил виски и рассматривал камни из стеатита, которые Романович использовал вместо льда. Я включила Lighthouse family на телефоне и вывела музыку на колонку.

— Прости за попсу. Мне сейчас прямо вот надо! — развела я руками, как всегда, оправдываясь за свои куртуазные выходки. — Кстати, у тебя руки красивые, — просканировала я Влада на вшивость и отличительные черты. Влад вытянул перед собой пальцы и присмотрелся.

— Ну да, ниче так. Странно, я думал, что женщины первым делом смотрят на ботинки: чистые или нет.

Романович в тот момент устроил на кухне поединок штопора и бутылки вина. Та предательски не поддавалась. Он активно грел уши, вслушиваясь в наш диалог и стараясь не упустить момент, когда я присяду Владу на уши, и вовремя оказать другу гуманитарную помощь в виде очередной порции односолодового.

Влад был красивый — точнее, как красивый. На пьяную голову все люди красивые, но этот — было в нем что-то такое булгаковское, с мрачной червоточиной и непоколебимым спокойствием. Я даже на несколько секунд зависла и не смогла вовремя отрикошетить репликой его ремарку про ботинки.

— Ты же босиком…

— Можешь оценить мои носки.

— Может, еще попросишь его встать и покрутиться? — вставил свои пять шекелей Романович.

— Наливай давай! — мне вдруг захотелось праздника, такого пира во время эмоциональной чумы. Зачем я вообще на самом деле приехала? Забыла.

— Не могу, я пробку раскурочил, и даже шариковой ручки нет — протолкнуть. Могу только виски. — Романович всегда переживал, когда у него что-то не получалось: открыть банку консервированных персиков, не порезавшись, пятый раунд в сексе или настроить кофемашину, чтобы она сама делала тебе кофе в определенное время.

— Ты же знаешь, что я и крепкий алкоголь — это хуже соды и кока-колы в закрытой банке.

— Да по фигу.

— Уверен?

Спустя десять минут казалось, кто-то из нас троих — лишний. Не то я, не то Романович, но точно не Влад. Он травил байки про откаты и финансовые схемы и анекдоты с бородой, которые заходили на хмельную голову как дети в школу. Мы сами не поняли, как Романович отсел от нас за ноутбук и, отгородившись наушниками от мира, погрузился в осмотр локаций для грядущих съемок.

— Глаза у тебя грустные, — вдруг прервал свои рассказы Влад.

— Нет, просто устала, и хочется…

— Секса? — отшутился Влад.

— Точно! Секса хочется! А я все думала, зачем я приехала! — Я затихла, уставившись, как Романович почесывает одной пяткой другую, совершая очередной звонок по скайпу с европейским продакшном.

— Со мной? — Влад не растерялся и вернул меня в «здесь и сейчас». Я поперхнулась, отвела глаза, зарделась пурпурным румянцем, а он продолжал смотреть. Стальные нервы.

— Не знаю. Может, и с тобой. Если ты не перестанешь на меня так смотреть, — Пьяная, я всегда беру окружающих на «слабо», а на самом деле — себя. И каждый раз уговариваю себя не пить ничего крепче кефира, но вино само телепортируется в мой холодильник. Ничего не могу с этим поделать.

— А как же?.. — Влад головой показал в сторону увлеченного работой Романовича.

— Во-первых, мы расстались.

— Как всегда, расстались! — на минуту пошел на попятную Влад.

— Не знаю, думаю, не как всегда. Знаешь, вот чую. Но это… чисто женская история. Понимаешь же?

— А во-вторых? — Влад поставил бокал на стол и (вроде как) случайно, ненароком, легко как-то… дотронулся до моего плеча. Домашний свитер давно сполз на одно из них и оголил ключицу.

— А во-вторых, даже если мы займемся сексом у него под носом на рабочем столе, все, что он может произнести, — это: «Потише, я работаю». Я его слишком хорошо знаю. Ему на всех, кроме себя, глубоко по фигу.

— Тебе только кажется, что ему все равно, — просто не показывает. Алек же не эклектичный маразматичный нарцисс, а нормальный мужик.

— Проверим?

И я поцеловала Влада. Он не сопротивлялся, возможно, покосился на Алека, но градус алкогольного опьянения, долгий перелет и душное помещение сделали свое грязное дело.

— Нет, я так не могу! — отпрянул Влад и устремил свой взгляд в спину Романовича.

— Он даже не заметил, понимаешь? А я… Я устала долбиться в его отдаленное сердце азбукой Морзе. Как-то стихотворение написала — и ты представляешь, Романович его прочел. И ничего не понял. Вообще не одуплил, что стихотворение, сука, о нем! Я в его жизни — просто реквизит! — руки сами взяли бокал Влада так, чтобы коснуться его пальцев. Опять-таки ненароком. Но с прозрачными намерениями.

— Стихотворение наизусть помнишь? — Влад развернулся ко мне и бросил вызов ситуации. Не отрывая взгляда, ни капли не смутившись, я начала читать единственный рифмованный текст в своей жизни. Глупый, нелепый, но про него. Про того, кто даже не обернулся, когда я изменяла. А когда изменял он — я смотрела. Видела… так, что не развидеть.

А я бреду одна по кромке лета,

Синоптикам не верю — все они лжецы,

Ищу вопросы, чтобы подогнать ответы,

Вяжу жакет, пью апероль, читаю Лао-цзы.

А ты бредешь куда, уже не знаю,

И лето у тебя без кромки и каймы.

Ты виски из горла по-прежнему лакаешь

И тратишь чувства, взятые взаймы…

На чувствах, взятых взаймы, неожиданно для себя расплакалась. Нет, не искрометная истерика — так, пара слезинок, но настолько концентрированных и терпких, что они сползали селевым оползнем с щек, струились по шее и растворялись возле груди — быть может, орошали засыхающее сердце.

И мы снова начали целоваться. Теперь к алкоголю и духоте прибавилась искренность, а этот коктейль никогда еще не обращался совместным субботником или общественными работами.

— У тебя когда-нибудь был секс втроем? — опять слова осколками срывались с языка и ранили или хотя бы ставили в тупик встречных-поперечных в лице Влада.

— Ты это спрашиваешь из любопытства?

— А если предлагаю? — я старалась смотреть ему в глаза, чтобы не рассортироваться на атомы и молекулы от смущения или стыда.

— Чтобы двое мужчин и одна женщина — такого не случалось. Обычно я был единственным мужчиной в подобных затеях — было и две, и три женщины…

— Как любопытно! Продемонстрируешь приобретенные навыки? — не обращая внимания на Романовича, я забралась на Влада и транслировала ему мысли из уст в уста — в прямом смысле слова.

— За что ты ему мстишь? — интересовался Влад, проводя мягкими пальцами по моему лицу, пытаясь несколько отстраниться, но при этом не отпускать меня. — Хочешь посмотреть на лицо Алека, когда он увидит тебя со мной?

— А для тебя есть какая-то разница, хочу я моральной расправы или тебя? — я показала взглядом на батарею пустых бутылок. — Ты правда будешь меня лечить, что такой порядочный? Я на тебе сижу — он так и не оглянулся.

Мы смотрели друг другу в глаза с минуту, искали слабые точки во взгляде, те трещинки, сквозь которые можно просочиться в человека, забраться в гремучую чащу души.

— Знаешь, — начал как будто давать задний ход Влад, — обычно такие вещи получаются сами собой, а мы тут как будто планируем.

— Мы просто обговариваем нюансы. Заходи в спальню — хотя какое тут заходи: дверей-то нет. Буду ждать тебя через пять минут, а пока пойду Романовича поставлю перед фактом.

— А если он не согласится? — Влад схватил меня за руку, вроде как пытаясь остановить.

— А у него только два варианта: или смотреть, или участвовать. Ты бы сам что выбрал?

Все было решено с Владом. И предрешено с Алеком.

— Хочешь меня? — я наклонилась к Алеку, опустив громоздкие наушники ему на плечи.

— Отошла наконец? — выдохнул он скопившееся напряжение, но потом поразмыслил: — Но здесь же Влад, а с ним что? Не при нем же?

— А он будет с нами. Я уже обо всем договорилась, если хочешь, приходи.

Поцеловав его в висок, я вернула наушники на уши Романовичу и скрылась за ширмой спальной зоны.

Первым пришел Влад.

Он разглядывал меня, сидящую на неразобранной со вчерашнего дня постели, а я даже не задумывалась, где был Романович и почему не ночевал дома, — на тот момент все эти ревнивые домыслы проходили мимо по касательной. Влад проводил пальцами по ноге…

— Повторюсь, у тебя очень красивые руки. И послушай, мы все пьяные, Алек и я расстались. No regrets!

— Ты точно не вышибаешь клин клином? — принимал контрольное решение Влад. Ему претила мысль, что он — всего лишь лекарство от любовной лихорадки.

— Нет, я правда хочу. Вас обоих.

— Честно.

У Влада, в отличие от Романовича, были узкие цепкие губы, острые скулы и до эффекта обезболивания мягкие скользящие прикосновения. Он постоянно проводил пальцами по лицу, уводил вынырнувшие пряди волос за уши и иногда сжимал шею. С ним хотелось оказаться сверху и действовать по командам, которые Влад не произносил вслух, а просто сообщал взглядом.

Когда мы уже надеялись, что Романович так и не придет, послышалась музыка: Алек выдернул наушники и включил свой традиционный плейлист… Музыка заглушала его шаги… Не знаю, сколько он стоял и смотрел, прежде чем зайти: Влад не дал мне обернуться. Все, что я почувствовала, — это холодные руки у себя за спиной и знакомое дыхание в ухо. Романович сильно сжал мои волосы, как будто силой перетягивая на себя, назад… Моментная ненависть — концентрированный феромон, ничто не дает такого импульса, как ярость.

Романович не смотрел на Влада, Влад — на Романовича. Их друг для друга не существовало, случившееся не обратилось поединком, где сцепились два самца, каждый выбрал зону своей юрисдикции и нехотя менялся местами. Романович пару раз укусил мочку уха до крови, я процарапала ему спину до анималистичного принта, Влад в этом плане оказался не у дел, но на него сыпалась вся показная нежность, доступная мне в тот момент. Его тело нагревалось от прикосновений, о него хотелось греться, от него хотелось остывать.

Мне в спину дышало прошлое. А передо мной лежало мое будущее. Так мы сплелись воедино — в «сейчас». Момент. Свобода. Что-то сиюсекундное и настоящее. Пьяное, липкое, за что будешь неизбежно винить себя, отчего будешь поеживаться, но в моменте — это выход в космос, за пределы морали и правил — иногда полезно не думать. Хотя бы так.

Так или иначе эта жизнь разделила нашу жизнь на «до» и «после», но не так однозначно и прозаично, как вы думаете.

И да, мне до сих пор не хочется думать, что Романович покинул мою жизнь навсегда. Может, он просто отлучился?

* * *

— Хрена себе! А что было утром? — спустя молчание Настя выдернула у меня из рук дорожную кружку и с откровенным негодованием обнаружила, что содержимое иссякло. Солнце, как пинг-понговый шарик, отскочило с поля и закатилось за горизонт. Подсвечиваемые облаками, мы становились осадком в бокале вечера.

— Дорогая, у тебя была кружка кофе с коньяком, а не бутылка. Так что расскажу, когда доберемся до Москвы.

Наш разговор был прерван поспешными шагами. Спустя одышку Романович нагнулся к коленям, потянулся и на выдохе произнес:

— Вашу мать, бабы! Вы куда сдристнули? Я весь поселок три раза объехал! — он помахал картой памяти.

— И все равно ты гондон! — Настя вырвала добытый трофей у него из рук, убрала себе в карман и засеменила к машине. — Поехали. Стемнело.

— А это сейчас что было?

Я пожала плечами и потрусила за Настей, пытаясь как можно скорее ее нагнать, чтобы не ощущать, как прошлое снова дышит мне в спину…

Дорога виляла асфальтной полосой, как портовая шлюха бедрами. Придорожные огни обращались смазанными полосами, отплясывающими джигу.

Романович остановился на заправке, и мы вышли подышать последним днем лета — всегда любила этот плавный перекат в осень. Я запрокинула голову, заметила пару знакомых созвездий и почему-то им подмигнула. Звезды всегда прячутся в больших городах. Но стоит вырваться за их тесные пределы, созвездия, как брызгами флуоресцентной краски, окропляют полотно неба.

Август — время звездопадов. Сама не заметила, как машинально загадала желание, которое всегда произносила, заприметив на часах 22:22. Авось сбудется.

Спустя пару глотков свежего воздуха мы снова двинулись в путь. Город встречал нас уже прохладным молчаливым ветром и прозрачным воздухом. Настя ревностно вцепилась в плед и напрочь отказывалась из него выбираться. Нам все же удалось эвакуировать ее из машины, и мы дружно спрыгнули на асфальт, соизмеряя себя с действительностью. Я обернулась, чтобы попрощаться с Романовичем, но тот уже натягивал на себя кожаную куртку и закрывал машину.

— Я зайду? — огорошил он меня вопросом.

— Это еще зачем? — Настя насупила брови и сердито уставилась на Алека.

— Фотографии из RAW конвертнуть вам в JPG. Что-то не так? — Ему было невдомек, что, пока он шарил по поселку в поисках фотографа, Настя получила свежие сводки с полей и подробности наших перипетий.

— А сам как думаешь? — По отношению к своим Настя обладала удивительным качеством: умела отстаивать даже самую провальную точку зрения и топить за подруг.

Я пыталась до последнего не влезать в пертурбации, опасаясь попасть в опалу.

— Насть, вот сейчас уже правда напряг какой-то. По-моему, я за вас вписался, помогаю, можно как-то помягче? А если проблема какая, давай уже выскажи, что наболело. Излей душу.

— Гондоний глаз. Вот как ты мог такую лютую хрень сотворить, а? — От человека, завернутого с головой в клетчатый плед, подобные заявления звучали комично.

— Да что я опять натворил?

Настя не удостоила его ответом и устремилась к подъезду, где, переступив порог, показала ему средний палец и закрыла дверь.

— Не обращай внимания, это у нее от недосыпа, — пыталась я как-то разрядить ситуацию, — пойдем!

Романович оглядел квартиру, как будто очутился здесь впервые, потрогал предметы обихода, расторопно снял обувь, не выходя за периметр половика. Настя, напротив, вела себя как полноценная хозяйка положения — первая заняла ванную, оставив после себя авгиевы конюшни, сварганила себе трехслойный бутерброд с докторской колбасой, съела его на скорую руку, облачилась в пижаму и, даже не почистив зубы, раскланялась. Романович расположился в гостиной за журнальным столиком, распутывал провода и пытался подключить картридер к моему облепленному наклейками ноутбуку.

Я присмотрелась: как всегда, обветренные губы, усталые чайные глаза и нос с угрюмой горбинкой. Он часто забывал постричься. А когда заливался безудержным хохотом, смешно скалил зубы. Ко всеобщему удивлению, не храпел и косился в сторону от пристальных взглядов. А еще, когда о чем-то сосредоточенно думал, грыз ногти и потому часто машинально прятал руки в карманы.

— Вуаля! Процесс запущен! — отрапортовал он.

— Сколько там осталось? — я перестала его рассматривать с непривычной для себя тщательностью и принялась убирать бардак на кухне, чтобы сделать ему чай.

— Пишет, что четыре часа, но, надеюсь, быстрее получится. Можно? — Романович положил под голову подушку и развалился на диване: — Как Влад?

— Обязательно отвечать на вопрос? — Я выключила свет на кухне, оставив только тусклый торшер, и переместилась на диван, к Алеку. От усталости я упала плашмя в аляповатые разношерстные подушки.

— Вообще нет. Я так, поддержать разговор. Слушай, помнишь ту ночь, когда вы познакомились с ним? Ну, ты еще тогда ворвалась ко мне с криками, что ты все видела. Это была пьяная бравада или конкретная предъява?

— А есть разница? — Я разглядывала узор на подушках, вышитый гладью, и остолбенела, увидев там нечто похожее на скукоженную свастику.

— Твою дивизию, ты можешь перестать отвечать вопросом на вопрос и теребить подушку? — Романович перетащил ноутбук себе на живот. Я отмалчивалась. — Не хочешь по-хорошему, будет как действенно. Он цокнул по клавиатуре и поставил конвертацию файлов на паузу. Я попыталась выхватить у него лэптоп.

— Ты не понимаешь, что это для меня важно?

— А мне важно знать, что ты видела. Баш на баш.

Мне ничего не оставалось, как откинуться на спинку дивана, поджав ноги, и экспроприировать у него чашку чая. Правда — так правда.