И охотник вернулся с холмов

Мария Пастернак, 2022

Уолден Мак-Грегор – студент, он учится, путешествует с друзьями, подрабатывает на бензоколонке и пишет работу об исторических корнях кельтских мифов. Его собственная семейная история тоже уходит в глубь веков: ведь предки Уолдена принадлежали к древнему шотландскому клану, из которого вышел легендарный герой Роб Рой. Детство Уолдена прошло в Шотландии, в уединенном поместье «Королевская рыбалка», где остались обожаемые дед и отец. А теперь он живет в Оксфорде – с матерью, отчимом, братом и сестрой. Прошлое манит его: он знает и любит семейные предания, с детства сочиняет истории об Одиноком Рыцаре, страстно увлекается исторической реконструкцией и фехтованием. А еще Уолден пытается разобраться в своих чувствах к родителям, когда-то при разводе разлучившим его с братом. Встреча с юной клоунессой Джо, русской студенткой Гилдхоллской школы музыки и театра, помогает ему по-новому и с любовью взглянуть на мир вокруг и на свою собственную семью. Новая книга Марии Пастернак, чей исторический роман «Золото Хравна» уже завоевал симпатии читателей, говорит с нами о современности, но прошлое главного героя, его семьи оказывается важнейшим участником событий. Ведь из прошлого прорастает будущее, и только из него.

3 глава

Вот ключ от королевства.

В том королевстве есть город.

В том городе есть пригород.

В пригороде есть улица.

Английские народные стихи для детей.Перевод Н. Калошиной.

— Эй, хозяин! Открывай, или мы высадим дверь!

— Милорд! — испуганно воскликнул трактирщик. — Что нам делать, милорд?

— Как ты думаешь, Якоп, сколько их? — задумчиво спросил рыцарь. Рука его легла на рукоять меча, но лицо было спокойно.

— Человек семь-восемь. Моя жена ходила наверх и смотрела через слуховое окно. Это те самые рутьеры, что неделю назад ограбили дом…

Боже мой, чей же дом они ограбили? Купца? Торговца сукном? Пусть так, годится вполне. Гийом — торговец сукном.

— Те же самые рутьеры, что неделю назад ограбили дом Гийома, торговца сукном.

— А куда смотрят городские власти? Что думает стража? — удивился рыцарь. — Почему они позволяют разгуливать по городу шайкам разбойников? Кто-нибудь следит за порядком в этом городе?

— Никто не следит, добрый милорд, никто! — покачал головой один из постояльцев — высокий тощий мастеровой в сером куколе.

Интересно, почему это никто не следит там за порядком. И что это за город? Пока не удалось об этом ничего выяснить. Жаль, конечно, но пришлось прервать праздные размышления и продолжить работу.

«Город и пригород. Граница между тем и другим в данный период может показаться не такой уж очевидной. Горожане ведут жизнь практически крестьянскую, возделывают виноградники, сеют хлеб. Внутри городских стен и в черте городской застройки на лугу пасется скот. Город и пригород зависят друг от друга экономически. Многие горожане имеют собственность за пределами города. Муниципальные власти…»

Рука вдруг остановилась, повисла, паря над клавиатурой.

Что — «муниципальные власти»?

«Муниципальные власти заинтересованы в насыщении внутригородского рынка товарами за счет прилежащих к городу деревень». Бла-бла-бла.

«К началу XII века такое явление, как городской патриотизм, можно считать окончательно сформировавшимся. Горожанин, как бы беден он ни был, пользуется привилегией, оставаясь под защитой городских стен, тогда как жителями предместий нередко намеренно жертвуют».

Набросал общий текст. Налепил ошибок. Завтра сесть и поправить все. И ссылки, и сноски. На голубой свет монитора приползли с полки два пластиковых солдатика, пеший и конный — рыцари времен войны Алой и Белой розы. Почему-то встали рядом с клавиатурой. Рука сама потянулась за третьим.

«Четким символом противопоставления города деревне продолжает оставаться городская стена… “Град имеет форму круга, и сия удивления достойная форма есть знак его совершенства”, — пишет брат Бонвезино далла Рива в своем труде “О дивах града Медиоланского”».

Тихий стук в дверь.

— Да входи уж.

Длинный он. Пролез костлявым плечом вперед и смотрит на меня. Голова кажется маленькой, сам такой узкий, точно может просочиться в щель. Я тоже был таким три года назад? Нос сливой. Забавный. Почему-то и жалко его, и в то же время досадно, что пришел. Младший брат. Ничего не чувствую. Прыщи на щеках пополам с нелепыми волосками пробивающейся щетины. Глаза темные, как у Джоан. Вид побитый. К братьям полагается испытывать какие-то чувства. Может быть, я просто вообще на чувства не способен?

— Чем занимаешься?

— Пишу эссе.

— О чем?

— О городской стене.

— Получается?

— Ну да, вроде того. А ты чем занимаешься? Чего грустный?

Пожал плечами.

— Шпилил в Доту, но сагрил моба и меня слили^[23].

— Ха. А в реале?

— В реале все окей.

— Ну и забей. Заспавнишь перса^[24] и начнешь сначала. Лучше скажи, мы ужинать будем сегодня? Джоан вернулась?

Он осторожно опустил свой тощий зад на табуретку и заглянул мне в лицо.

— Почему ты за глаза всегда зовешь маму «Джоан» или «миссис Осборн»?

— Хм.

Я всегда называл ее «Джоан». Даже в те давно прошедшие времена, когда мы жили одной семьей в Эдинбурге: отец, Джоан, я и Лукас. Лукас был еще совсем малявка, но я хорошо его помню в то время. Особенно как он ныл по ночам. И как грыз печенье — у него все рубашки были обмазаны этим печеньем. И как запускал лапы в мое лего, крушил домики и калякал фломастером в моих книжках. В общем, ничего хорошего.

Когда Джоан забрала Лукаса и ушла жить к Майклу Осборну, отец стал звать ее «миссис Осборн». Так и говорил с горькой усмешкой: «Во сколько у тебя заканчиваются занятия завтра? Миссис Осборн приедет, хочет повидаться с тобой».

Именно тогда, в одну из тех наших встреч — мы виделись пару раз в месяц, — она впервые попросила меня называть ее «мама», а не «Джоан». Видимо, в тот момент ей это было важно.

— Я же все-таки твоя мать, — сказала она.

Мне не хотелось, чтобы она догадалась, как меня задевает их разрыв с отцом. Пусть думает, что мне все равно. Если бы я стал спорить, она бы сразу поняла. Но я упрямый шотландец, и в шесть, и в семь лет уже был таким. Сдохнуть, но не показать, как мне больно. Плевое дело. Сжать зубы и сказать наконец слово, которого никогда не говорил. «Мама».

И я начал, обращаясь к ней, называть ее так, как ей хотелось. Чтобы она знала, что мне все равно. Но про себя я никогда не звал ее так. Не думал никогда ничего вроде «я еду к маме».

— Не знаю, — проговорил я, глядя в темные, какие-то телячьи глаза Лукаса. — Я всегда ее так звал. Ты же тоже зовешь отца «Дуг». И я его так зову.

— Но я же не зову его «мистер Мак-Грегор».

— Это было бы смешно, знаешь ли. Ты и сам мистер Мак-Грегор.

— Ты все еще злишься на нее за то, что она ушла к Майки?

Я пожал плечами.

— Я люблю Майкла. И Джоан тоже люблю. Взрослых, конечно, не всегда легко понять, но я как-то это пережил. Ты же сам, я думаю, понимаешь.

— Ну да, — вздохнул он. — Только я тогда был совсем маленьким и ничего не помню.

— Они поделили нас с тобой. Отец мне потом рассказывал. Сели и поделили. Я был очень привязан к Дугу, а ты был совсем мелкий. Они решили, что мне будет лучше остаться в Эдинбурге, с отцом. Тем более что я уже начал ходить там в школу. А тебе уехать с матерью, потому что ты от нее не отходил ни на шаг. Ну и потому, что ты реально был маленький.

— Ну да, — кивнул он. — Я тоже сто раз слышал эту историю. Не очень-то это весело.

— Совсем не весело, — согласился я.

— А что отец? Знаешь, мне сейчас стало казаться… Я раньше никогда об этом не думал. Но ведь он так и не женился снова.

— Хм. Не женился. Но у него всегда было полно девушек. Да ты же знаешь. Уилма — помнишь, когда ты к нам приезжал три года назад, она жила у нас. И Дорин.

— Я помню Уилму, — кивнул он. — Я всегда думал, она у вас работала.

— Нет.

— Ни фига себе!

— Сейчас у него новая подружка, — сказал я. — Она итальянка.

— Ни фига себе!

— Лукас. — Я покачал головой. — Ты же взрослый малый уже. Ты считаешь, отец должен был стать монахом?

— Нет, не считаю. Просто я думал: «Вот как, бедный Дуг. Он так и не женился».

— А он оказался не такой уж и бедный, — хмыкнул я. — По-моему, ты должен радоваться.

— Наверное, я радуюсь. — Он пожал плечами. — Почему у тебя все руки в таких страшных синяках?

— После спарринга.

Я посмотрел на свои руки. Рукава свитера были закатаны, и действительно на руках полно черно-синих продолговатых синяков. Надо больше работать над техникой защиты.

— Жесть, — поежился Лукас. — В боксе такого не бывает.

— То-то ты месяц назад разгуливал с фингалом под глазом.

Он засопел носом.

— Это было другое.

Внизу хлопнула дверь, из прихожей послышались голоса и смех.

— Мама с Майклом вернулись! — обрадовался Лукас. Вскочил, вылетел за дверь и забыл закрыть ее за собой.

Я слышал, как он прыгает по лестнице — пролет в один прыжок. Что-то мне даже стало завидно. Я подумал — как давно ни к кому я не бежал навстречу так восторженно. Отец и дед всегда видели во мне взрослого, и я старался с ними быть равным. При встрече я удостаивался рукопожатия. Когда был ребенком — иногда поцелуя в лоб. Это Джоан бежала ко мне, когда приезжала в Эдинбург специально, чтобы встретиться со мной. Я шел рядом с отцом, даже не держась за его руку. Я был большой парень — шесть лет. А она, завидев нас, издалека бежала навстречу. У нее был уже довольно большой живот — Оливия должна была родиться в ближайшие недели. Джоан кивала отцу, садилась на корточки, брала меня за руки, целовала в щеку. Я испытывал резкое чувство неудобства в этот момент, но стеснялся сказать ей об этом. Мне не хотелось ее обижать, но, если честно, внутри я просто каменел.

«Мы привыкли воспринимать средневековый город как некое пространство, обнесенное высокими каменными стенами со сторожевыми башнями и крепкими воротами. Однако стена, отделявшая город от села, даже в XIV веке нередко представляла собой самую обыкновенную ограду: частокол, камни или бревна, обмазанные глиной. В случае опасности или разрушения горожане латали и укрепляли ее. Но даже такая стена оставалась знаком разделения, как вещественным, физическим, так и метафорическим и социальным, отделяя пределы города от пределов сельских; права и привилегии обитателей мира внутри замкнутого круга — от мира за его пределами, мира, который не мог рассчитывать на покровительство городских стен».

За окном снова шел дождь, ветер срывал листья с деревьев. Самый хвост ноября. До конца Михайлова триместра^[25] осталось три дня. Все контрольные эссе я сдал, кроме одного, но завтра закрою и его. Так что свобода. Относительная, конечно, потому что на каникулы тоже задают немало, чтобы мы, не дай бог, не заскучали.

На кафедре спросили, не сможем ли мы задержаться на неделю-две, чтобы помочь с собеседованиями. В Оксфорде так устроено: кто хочет поступить, в октябре-ноябре подает доки, а в декабре приезжает на интервью. Студенты как раз разъезжаются на каникулы, а у преподов и аспирантов завал работы с документацией, к тому же кто-то должен следить за толпой оголтелых тинейджеров, которая в это время наводняет город. Странно представить, что два года назад я сам был такой.

Ну, я подумал и согласился задержаться, и Бармаглот тоже за компанию со мной. Захотели помочь еще Стейси Стейнхоуп, Лоис Браун, Говард Стамп — он уже в магистратуре учится — и некоторые другие ребята и девочки. Поэтому, вместо того чтобы побросать свои вещи в рюкзак и отправиться домой в Эдинбург, я проведу в Оксфорде еще пару недель. Думаю, Джоан обрадуется, когда я ей об этом скажу.

На самом деле в том, что я не спешил уехать, была определенная корысть: я хотел еще немного посидеть в библиотеке с этой «Мифопоэтической традицией кельтов», которую мне задал на каникулы профессор Уотермид. В Троссаксе у меня не будет доступа к такому количеству материалов. А это не та работа, которую хочется спихнуть поскорее.

Снизу из кухни поднимались какие-то просто невероятные запахи. Джоан готовила отбивные. Я еще не закончил с городской стеной, но вдруг понял, что больше не выдержу, и спустился вниз. Эссе не убежит, и к утру я точно все доделаю.

Ну и в конце концов оказалось, что я все правильно рассчитал. Две недели прошли с пользой. Вечерами я зависал в библиотеке, удачно начал и структурно проработал текст. Все больше убеждался в том, что это, возможно, самая важная и интересная для меня тема, то, ради чего мне вообще стоит пахать исторические поля. Все, что я с детства знаю и люблю: великие барды, и король Артур, шотландский, ирландский и валлийский эпос, и то, как миф связан с реальной историей. Днем мы с ребятами работали на кафедре, после сидели в «Белом кролике»: болтали, ели пиццу, играли в настолки. Однажды Стейси и Лоис зазвали всех к себе в общагу и накормили булочками. У нас сложилась неплохая компания. В последний день мы даже собрались в «Синей ящерице» — безумном ночном клубе, хотелось нашу последнюю встречу отметить так, чтобы она запомнилась.

Большая часть студентов разъехалась на каникулы, и в «Синей ящерице» было пустовато по сравнению с тем, что там обычно творится, но музыка гремела как всегда так, что приходилось изрядно напрягаться, чтобы поговорить с соседом. «Синяя ящерица» подходящее заведение, когда ты хочешь протупить весь вечер и забить на все, но для общения — место так себе.

— Что будешь делать на каникулах, Мак? — прокричала Лоис. Она была невысокая девушка, прямо Дюймовочка. Забавно было наблюдать, как она сидит на барном табурете и болтает ножками.

— Поеду домой! — проорал я в ответ. — А потом с Чарли в Корнуолл.

Бармаглот в подтверждение моих слов кивнул, не отрываясь от своего стаута.

— А ты, Стейси?

Стейси ростом Бог не обидел, всей своей фигурой она элегантно вписалась в угол стойки, потягивала через соломинку безалкогольный коктейль. Светлые волосы ее были заплетены в тысячу мелких косичек и рассыпаны по плечам, по жемчужно-серому свитеру.

— Я лечу к родственникам в Австралию, — сказала она. — В тепло.

— Я тоже хочу в Австралию! — вздохнул Говард, посмотрев на нее сквозь очки. — Там кенгуру.

Стейси снисходительно улыбнулась и ничего не ответила.

С Говардом до сих пор мы были мало знакомы, но совместная работа на кафедре и общие посиделки в «Кролике» нас как-то сдружили. Он был хороший парень, хотя Лоис говорила о нем «скучный». Но я этого не понимаю. Мне кажется, я тоже жутко скучный. Вот Барм — нет. Он умеет на гитаре играть, отлично поет, танцует, вообще душа компании. А я, как и Говард, предпочитаю молчать, когда вокруг меня туса и шумное веселье. У Говарда, кстати, интересные работы по военной истории, я читал его статьи. Как по мне, человек, который пишет такие статьи, уже априори не скучный.

— Давайте еще выпьем, — предложил Барм. — С Рождеством!

— С Рождеством! Неплохо мы провели эти две недели! — Лоис тряхнула длинной каштановой челкой.

— Мне тоже понравилось! — кивнула Стейси. — Предлагаю на следующий год также остаться на каникулы. Полупустой колледж под конец и ощущение, что весь город — наш, это незабываемо.

— И настолки в «Белом кролике», — кивнул я.

— Вообще огонь! — рассмеялась Лоис.

Ну, нам и в самом деле было весело вместе, и мы пообещали друг другу, что повторим через год, проведем начало рождественских каникул в городе, как и в этот раз.

Я вернулся домой поздно, собрал рюкзак, сложил ноут. «Мифопоэтическая традиция» была почти дописана. На другой день я простился с Оксфордом и рванул в родные края.

Примечания

23

«Шпилил в Доту, но сагрил моба и меня слили» — «Играл в Доту, но разозлил монстра и он меня убил».

24

«Заспавнишь перса» — «Воскресишь свой персонаж в игре» — труднопереводимый геймерский сленг.

25

Учебный год в Оксфорде поделен на триместры. Первый в году триместр святого Михаила, начинающийся на рубеже сентября — октября, заканчивается рождественскими каникулами, после них идет триместр святого Иллария, продолжающийся до Пасхи и пасхальных каникул, за которыми следует триместр Троицы, завершающийся летними, или длинными, каникулами.