Роковой сон Спящей красавицы

Мария Очаковская, 2018

В театральном мире и поныне бытует легенда о перстне-талисмане Мариуса Петипа, приносящем успех всякому, кто его носит, но требующем дорогую расплату за триумф на сцене… Молодая талантливая балерина Варвара Ливнева, недавно поступившая в труппу Большого театра, слышала когда-то эту легенду, знает о ней и Арина Савинова, искусствовед, сотрудница театрального музея. Первая по-детски наивно верит в могущество волшебного талисмана, для второй он – лишь объект научного исследования и поиска. Но как бы по-разному ни относились к нему героини книги, обе они не подозревают, чем обернется для них разгадка тайны перстня великого балетмейстера…

5. Долгожданный гость

Я не стараюсь танцевать лучше всех остальных. Я стараюсь танцевать лучше себя самого.

Михаил Барышников

— Привет… — со слабой улыбкой, чуть растягивая гласные, произнес Федор, обнял хозяина и расцеловал его в обе щеки.

— Выглядишь прекрасно! Италия тебе на пользу! — приветствовал гостя Арнольд Михайлович. Он не преувеличивал — обаятельно улыбавшийся ему молодой человек был хорош: сквозь смуглую кожу просвечивал легкий румянец, выгоревшие волосы, придавшие ему еще более юный вид, отливали золотом, светлые серые глаза эффектно контрастировали с загаром. Он немного поправился, что, впрочем, нисколько его не портило.

— Милости прошу, милости прошу! Очень рад, очень рад. Давненько не виделись! Ты, наверное, голодный? Ужин почти готов, — скороговоркой заговорил Каратов и невольно залюбовался гостем. На Федоре был серый пуловер, надетый без рубашки, под которым рельефно проступал «идеальный балетный верх» — широкие плечи, сильные руки, точеная талия. Черные, с дранцой джинсы после отдыха сидели на нем немного впритык, но это тот случай, когда «притык» смотрится как надо.

— Ой, я б лучше выпил… — ответил Федор, бросил короткий взгляд на свое отражение в зеркале, прошел в комнату и присел на диван — нога закинута на ногу, стопа смотрит вниз, спина идеально прямая, — поза почти картинная.

— Что пьем? Кстати, есть твое любимое «винище»… — Каратов уже взял бутылку тосканского, собираясь ее открыть.

Но Федор даже не взглянул на этикетку:

— А водки нет?

— Хм! Смешать или чистую?

— Чистую.

— Что, так все плохо?

— Отвратно просто.

— Сейчас поправим! — И Каратов, улыбнувшись, исчез в дверях.

— Как же, поправишь, — буркнул Федор, но тотчас встал и последовал в кухню за хозяином. Тот как раз доставал из холодильника водку. — Вообще, такая жопа, что хочется в хлам нажраться! — продолжил Федор.

— Нельзя себе отказывать.

Заглянув в открытый холодильник, Федор хмыкнул:

— Парфюм, как всегда, рядом с творожком и колбаской. Знакомая история. О! Салями, yes! Уважаю!

Каратов с деланой улыбкой молча достал вакуумный пакетик нарезки и усмехнулся:

— Это же дрянь. Как ты это есть можешь? — Он специально купил эту дурацкую колбасу, которую сам терпеть не мог. «Все-таки плебейский вкус Федора неистребим!» — Кстати, как вы отдохнули? Как Venezia la regina?

— Отдохнули норм. Венеция стоит. Мы там всего три дня, потом в Римини, на море. Туристов — толпы, ценник — жуть, гостиница в этот раз — полный пипец, а про пляжи — ты сам знаешь.

— Что ж… вольному воля, ты сам выбрал… — тихо сказал Арнольд Михайлович и тотчас пожалел: не стоило начинать вечер с упреков.

Впрочем, Федор его не услышал или сделал вид, что не услышал.

— Так это ж Таська облажалась с локейшеном. Я тебе говорил, мы с ней едем… — Опрокинув стопку, Федор довольно крякнул и сразу налил себе вторую.

— Ну-ну… собаку Шульца звали Эмма.

— Какая Эмма? Таська.

— Учите матчасть, молодой человек, — назидательным тоном произнес Каратов, — это сцена вранья из «Летучей мыши». И вообще, мне уже все донесли, что ездил ты не только с Антониной, но и…

— Ну да, мы втроем ездили… А что такого?

— А то, что однажды кто-нибудь из этих бесчисленных дамочек тебя захомутает, и тогда плакала твоя карьера… — Нырнув головой в холодильник, Арнольд Михайлович принялся доставать оттуда закуски: зеленый микс-салат, к нему соус, рыбу, колбасу, маслины… — А сейчас ты откуда?

— С репетиции.

— Значит, самое время поесть.

— Самое время повеситься! — буркнул молодой человек и стянул кусок семги, которую Каратов нарезал и раскладывал на тарелке.

— Рыбка, к слову, самосольная, очень недурственная! Теодор, будь ангелом, отнеси это на стол.

Облизнув пальцы, Федор картинно поднял над головой хрустальную миску с зеленым салатом и устремился в комнату.

Через несколько минут хозяин и его гость уселись за стол и приступили к ужину.

Федор ел молча, быстро, жадно, много пил, в разговор вставлял лишь короткие замечания, но, утолив первый голод, заметно повеселел.

Каратов подал горячее — дымящиеся антрекоты с овощами-гриль.

— Арни, скажи, как ты все-таки это мясо жаришь? — в устах Федора, который молниеносно разделался с первым куском и сразу приступил ко второму, вопрос звучал как высшая похвала. — Блин, у меня, по ходу, то сухое, то жесткое получается. Че я не так делаю?

Каратов расплылся в самодовольной улыбке:

— Евреи, кладите больше заварки, в смысле, покупайте парную телятину. — И он положил Федору еще кусок. — Расскажи, как ваши гастроли?

— А что гастроли? Отлично, как обычно. В Лондоне я уже был. А деньги те же, что и в Москве. Родная бухгалтерия меня вдобавок на обмене наколола. Пока наши палки в рубли, а потом в фунты переводила. О, хочешь прикол?

–?

— В этот раз наша Юрова опять стриптиз устроила!

— То есть?

— Да вышла в «Баядерке» в шароварах, а белья-то под ними и нет. — Федор вскочил и, изображая, отставил ногу в арабеск, а потом сделал наклон пор де бра.

Каратов засмеялся:

— Что, совсем без белья?

— Ну, может, стринги и были, но шаровары-то прозрачные. Голый зад светится, как абажур, мужики в партере, понятно, слюни пускают.

Арнольд Михайлович поставил на стол сырное блюдо и вновь наполнил бокалы. После водки Федор перешел на вино и быстро пьянел. Сам же Каратов пил осторожно, ибо знал свою норму.

— И что же Юровой сказал лондонский зритель?

— А что ей скажешь?! У нее ж папик в папи-чительском совете.

— Но балерина она все же способная, — возразил Каратов. С конца восьмидесятых он работал балетным агентом, последние годы возглавлял собственное продюсерское агентство и отлично разбирался в предмете. — Данные у нее прекрасные, трудяга и на редкость артистичная.

— От этих ее данных Денисенко третий месяц спину лечит! — зло буркнул Федор, запыхтел, взял бутылку, наполнил бокал, только свой, Арнольду не предложил, и залпом выпил.

«Эх, можно вывести человека из Малой Буйловки, но Буйловку из человека не выведешь никогда», — усмехнулся Нолик, впрочем, снисходительно, по-доброму. Он понял, что разговор о театре раздражает Федора, и решил проверенным способом сменить тему.

— Ой! Теодор, вылетело из головы! Я же тебе кое-что… — Каратов взял с буфета небольшую коробочку, — …кое-что привез из Нью-Йорка. Знаю, ты любишь такие штуки. Открывай, открывай!

— Это же последний «Айфон»! — по-детски восторженно воскликнул Федор, вскочил и снова, как в прихожей, обнял Каратова и расцеловал в обе щеки. Увлеченный подарком, он стал рассказывать о каких-то новых замечательных опциях телефона, а счастливый даритель улыбался и слушал, не понимая и половины слов из его технологического монолога.

Потом Федор выпил еще бокал вина, и настроение у него, без всяких видимых причин, резко переменилось. Он вдруг насупился, потемнел и, глядя исподлобья на Каратова, заговорил каким-то чужим, ядовитым голосом сначала о том, что Каратов, мол, настоящий друг и что он ему очень признателен, хотя сам этой дружбы не стоит.

Затем, без связи, Федор вдруг перешел к некой антрепризной постановке, в которой «один мужик» предложил ему ведущую партию.

Внешне спокойно Каратов слушал пьяный монолог, хотя на самом деле напрягся:

— Некто — это кто? Теодор, чего темнить, я знаю наперечет всех, кто серьезно работает в теме.

Но от расспросов Федор отмахнулся, «чтоб не сглазить», мимоходом пролив вино на скатерть.

— И вообще, ты не ребенок, должен понимать, что обещать — не значит делать, — прибавил Каратов.

И тут Федора будто прорвало:

— А сам-то ты делаешь?! — Он вскочил, речь его сделалась быстрой, громкой, лаистой. — Ты меня семь лет своими обещалками кормишь! Как болонку на поводке держишь! Конечно, он дурак, ничего не понимает. А мне, между прочим, уже не 20. Либо сейчас, либо никогда! Дальше поздно будет! Я, блин, договорюсь! — передразнил он Каратова. — Только договоры твои ни хрена не работают. А может, ты просто не хочешь? Тогда так и скажи. Другие найдутся! — Последнюю фразу он буквально выкрикнул в лицо Арнольду Михайловичу.

— Послушай, Федь, во-первых, не ори, успокойся. А во-вторых, я действительно звонил вашему Душкину. — Каратов говорил чистую правду. С Душкиным, педагогом-репетитором Федора, он разговаривал два раза, потом еще напоминал, что само по себе было чересчур. — Ты можешь мне не верить, но факт остается фактом — я с ним разговаривал! И он мне обещал. Другое дело, что в нынешней постановке от него мало что зависит. Не он решает.

— Бла-бла-бла! В прошлый раз ты то же самое говорил, когда я готовил танец с барабанами. И что? Хрена лысого! Сейчас обещали ввести в «Баядерку». Я, между прочим, Варьку Ливневу еле уговорил, чтоб мы вместе с ней номер показали. А они посмотрели на нас, похвалили и заткнулись. Сегодня в план глянул, и опять в пролете! Нолик, у меня три спектакля в этом месяце, и все — старье!

— И все три — афишные! — перебил Каратов. — Если хочешь работать, тогда почему от Японии отказался?! Между прочим, я специально под тебя пробил эту поездку. И деньги там хорошие!

— Да сколько можно? Одно и то же, одно и то же! Голубые сарацины, русские куклы, танец мимов, шестерка вальса… Блин, если б я не тянул, работал вполноги, тогда понятно. Слабый танцовщик — иди в жопу! И не в бабках дело! Я хочу танцевать, хочу успеха, славы, чтоб по телику показывали, хочу миллионы просмотров на «ютьюбе».

— Нет, Федька, ты очень хороший танцовщик, яркий, самобытный… Я не раз тебе это говорил. Я искренне хочу помочь. Да будь моя воля, ты бы давно стал премьером и танцевал весь репертуар! Ну нет у меня выхода на вашего худрука. Нет! Я, увы, не Фея-Крестная, волшебству не обучен! — убеждал, почти молил его Арнольд Михайлович, которому трудно было признаться в том, что он что-то не может. Федор внял, вернулся за стол и вперился в Каратова пьяным взглядом. Улыбка, похожая на судорогу, скользнула по его лицу, он потянулся к бокалу. Каратов мягко остановил его руку.

Как с листа, он читал все мысли своего визави:

«Славы ему хочется, телевидения… А как на 60 тысяч рэ в месяц жить, уже и позабыли, молодой человек? За дядей-агентом сытно и благополучно, как за каменной стеной. Семь лет прошло, а он уж и не помнит, каково без его “скучных” контрактов!»

Да, Федор грубил, грубил намеренно, но все же за черту не переходил! Как говорится, мосты не сжигал. Арнольд сразу это отметил и немного успокоился. Рассказ о некой антрепризе был чистой воды вымыслом. Никакого «мужика» у Федора нет. Так, пьяные бредни… Но от встречи к встрече он становился все требовательнее. «Он однажды уйдет», — подумал Каратов.

— Фея-Крестная, разреши рожу умыть, — хохотнув, буркнул Федор и встал из-за стола. Он и сам чувствовал, что его развезло. По дороге он задел кресло и выругался.

Около полуночи Каратов проводил Федора до такси — того сильно штормило, — назвал адрес и расплатился.

Уже завалившись на заднее сиденье, Федор вдруг засмеялся, высунулся наружу и громко икнул:

— П-прощай, Фея-Крестная!

Каратов вернулся к себе, заученными движениями, как автомат, убрал со стола и помыл посуду. Сердце щемило, спать не хотелось. Он включил телевизор, налил себе вина, но прежде решил переодеться. Окинув недобрым взглядом безупречно застеленную кровать, он посмотрел на свое отражение: «Фея-Крестная! Ручки у тебя коротки, Арнольд Михайлович. Раньше все всегда мог: и бандитов в девяностых убалтывал, и директоров театров очаровывал, из акул-продюсеров веревки вил, а теперь… Нолик, пустое место!»

От собственного бессилия ему вдруг очень захотелось плакать. Как в детстве, когда он плакал, а мама его успокаивала, и все горькие мысли сразу уходили. Но мамы больше нет…