Машкино счастье (сборник)

Мария Метлицкая, 2011

Почему одни счастливы, а другие несчастны? И вообще – что такое счастье? Кто-то довольствуется малым – и счастлив. Кто-то стремится к недостижимому и всегда несчастен. Среди героев этой книги есть и те, и другие. Наверное, дело в том, что счастливые вовремя осознали: жизнь – не борьба, а награда.

Испуг

Опять выехали с дачи поздно — и, как следствие, постоянно торчали в пробках. Полинка кусала губы от злости. Раздражало все. С начала и до конца. С самой первой и до самой последней минуты.

«Надо разводиться, — подумала Полинка. — Это не жизнь. Это мука. Я не девочка, все понимаю, все бывает. За десять лет так надоешь друг другу — хоть вой». Но у всех — то так, то этак. А у нее, у Полинки, плохо всегда. Это потому, что не любила. Никогда.

Замуж вышла — время подошло. Все подружки уже с колясками по двору мотаются, глаза мозолят. А она все порхает. Допорхалась до двадцати пяти. А тут — Павлик. Стройный, кудрявый, симпатичный. Умеет брюки гладить и картошку жарить. Где еще такого найдешь, когда тебе уже не семнадцать? Провожал до дома — не терся, не потел. На майские родители уехали на дачу — все и случилось. Ничего особенного, но не противно. Бывало и похуже. В августе сыграли свадьбу.

Мать Павлика всю свадьбу прорыдала — чуяла, видно, что жена из Полинки будет никакая. Жить стали у Павликовой бабки в двушке на Варшавке. Бабка была противная, вредная, Полинку невзлюбила и все стучала свекрови, что сноха ничего не готовит и не убирает. Не жена, а так, барахло. Так и говорила — барахло. От возмущения и обиды Полинка задохнулась, а потом, поостыв, подумала: а ведь бабка права. И решила не обращать на них внимания. На всю эту семейку. Включая Павлика.

А ему хоть бы хны. Вечером придет с работы, картошки нажарит, котлет накрутит: «Садись ужинать, Поль! Хочешь, щи сварю, а, Полинка?» А Полинке все равно. Вари, не вари… А потом сядет и на гитаре начнет бренчать. Весь вечер — «Солнышко мое». И смотрит на Полинку, улыбается. «Идиот. Это я-то солнышко? — злорадно усмехается Полинка. — Ну-ну!»

Через два года родила девочку. Павлик умолил назвать Полиной. Полинка говорила, что это бред, но ей было приятно. А Павлик радуется: хоть одна из Полинок будет его любить. Что ж, наверное, прав. Дочке и стирал, и гладил, и готовил, и гулял в выходные. Бренчал ей свои песенки, когда та плакала, — ничего, замолкала, слушала. В общем, была у них полная идиллия.

Бабка девочку полюбить не успела — померла. Образовалась целая отдельная двухкомнатная квартира. Павлик сам сделал ремонт. В спальне (а теперь у них была спальня) обои розовые с золотом — любимый Полинкин цвет, а в детской — ежики в охотничьих шапочках. Зачем им гостиная? Полинка гостей не любила — готовить, убирать, ну их.

Дочка получилась в Павлика — улыбчивая и кудрявая. Вот они и спелись. Они вместе, а Полинка так, сбоку вроде бы и ни при чем. Кто рожал? Обидно, да ладно. Сначала Полинка часто плакала — от всего: от обиды, от жалости к себе, о жизни, которая не удалась. Потом плакать надоело. Что изменится? Только выплачешь свои карие глаза, свою красоту — сколько ее осталось?

Павлик устроился на хорошую работу — двери обивать. Непрестижно, зато денег много. Приходил усталый, но все равно веселый и опять не жаловался.

А Полинка жаловалась — целый день стирала.

— А что машинка делала? — удивлялся Павлик.

— И борщ целый день варила.

— Так долго? — опять удивлялся Павлик.

— А соломкой все нарезать, а потушить? — распалялась Полинка.

Павлик вздыхал и соглашался:

— И вправду, Поль, тяжело.

Через год взяли домработницу на два раза в неделю — убрать, погладить. У Павлика совсем не было времени. Он теперь открыл свою фирму, дверную. Хозяином стал. Сначала — фирму, потом — магазин. Сначала — один, потом — второй. Потом поменяли квартиру — старый центр, четыре комнаты. Полинке-маленькой наняли няньку. Полинке-большой купили шубу из бобра и еще одну — из белой норки. Длинную и короткую. Съездили на Мадейру. Мадейра как Мадейра. Посмотришь — в жизни у Полинки все изменилось. Но никто не знает, что, в общем-то, не изменилось ничего. Все — как было. А она-то знала. И продолжала злиться на жизнь и на Павлика заодно.

Павлик закурил и открыл окно. Полинка поморщилась. Ветер был в ее сторону и относил на нее весь дым. Павлик выбросил сигарету. Потом начал напевать «Yesterday». Безукоризненно. У него был абсолютный слух. Полинку передернуло, и она включила радио. Громко. Павлик качнул головой и усмехнулся. Потом он резко затормозил, и не пристегнутая ремнем Полинка резко подалась вперед.

— Аккуратней нельзя? — прошипела она.

Павлик, извиняясь, показал на идущую впереди машину. Полинка отвернулась к окну, да так, что от угла поворота разболелась шея. Но позы она не поменяла. Хотела от Павлика дистанцироваться.

— Слушай, Полька. — Она ненавидела, когда ее называли Полькой, особенно Павлик. — Слушай, а может, нам развестись, а? Ну сколько ты будешь еще мучиться? Ты же еще молодая, встретишь человека, будешь счастлива, а?

Полинка замерла. Говорил он все это так обыденно и спокойно, что ей стало не по себе. Но она не отвечала, ждала развития событий.

Павлик замолчал и через минуту опять стал напевать шлягер битлов. «Пробивает, — почему-то облегченно подумала Полинка. — Ваньку валяет, смелый какой, разведется он, как же».

Она крепко сжала губы и опять начала злиться, сама не понимая на что.

— Нет, правда, Поль, это же не жизнь, это мука. Мне тебя, ей-богу, жаль по-человечески, — мягко журчал Павлик, глядя перед собой на дорогу. — Да и потом, мне тоже не сладко твои страдания видеть. И вообще у меня есть человек, ну, женщина, в общем, и я ее люблю.

Конец ознакомительного фрагмента.