Учат в школе. Часть первая

Мария Макеева

Она мечтала стать знаменитой певицей. Однако осуществить мечту не удалось. Смирившись с первым поражением, героиня идет работать в обычную школу. Здесь с ней постоянно происходят смешные и нелепые истории, виновником которых является простой человеческий фактор. Иногда – учителей, иногда – учеников. Ведь все живые люди, и даже великим педагогам свойственно ошибаться. Главное, допустив ошибку, быстро ее исправить. Именно это успешно удается героям произведения «Учат в школе».

Глава 4. Челендж на асфальте

К семи утра у школы собрались ученики. Много учеников. Я даже удивилась столь активной явке. В годы моего обучения школьники были ленивыми. Зазвать нас на общественное мероприятие можно было, но лишь пообещав пятерку.

— Здравствуйте, дети! — поприветствовала их я.

— Гы-гы-гы, — такой была обратная реакция, и в общем гомоне вряд ли кто меня слышал.

Абстрагировавшись от шума, я решила выполнять свою работу несмотря ни на что.

— Дети, достаём мелки и рисуем на асфальте…, — я замолчала, потому что не знала, что именно надо рисовать.

— Что рисуем-то? — раздался в общем гуле чей-то громкий бас.

— А рисуем то, что захотим! Яркие, позитивные картинки!

К моей радости многие школьники и, правда, достали мелки. Разложили их на асфальте, стали рисовать. Кто-то, судя по дыму, курил в кустах. Может даже не школьники. Девочки разбились на кучки. Одни нарочито громко обсуждали моду. А другие, встав в кружок, копировали учителей, жутко гримасничая и кривляясь. На асфальте рисовали преимущественно мальчики, что меня немного удивило.

Все правильно, все верно. Среди художников всегда были одни мужчины. Да Винчи, Босх, Шишкин, Шагалл, подумалось мне. В свое успокоение, я не могла вспомнить ни одну женщину-художницу. А парни рисуют активно. Их рисунков вполне хватит украсить вход в школу.

Следить за творческим процессом, мешая детям самовыражаться на асфальте, я не стала. Пока школа была пустой, надо было провернуть важное дело. По распоряжению завуча украсть где-то стул. Я же не буду всегда стоять за рабочим столом. А более удобный случай может и не представится. На втором этаже чудом нашла незапертый класс, украла там стул. Взяв у сторожа ключ от своего кабинета, втащила свою добычу и порадовалась. Стул удачно подошёл к моему столу. И по высоте, и по цвету. Я подумала, что для солидности надо приобрести блокнот и записывать в него все Валькины поручения, чтобы ничего не упустить. Да и стол он украсит — будет не так пусто.

Мои мысли прервал резкий крик. Глянув в окно, я увидела Валентину Петровну. Она стояла одна на разрисованном входе в школу и истошно орала. Что именно орала не позволяли расслышать окна. Рядом с ней, на улице, не было ни одного школьника. Куда они могли так быстро исчезнуть? Будто и не приходили вовсе. Хорошо хоть художества на асфальте оставили. Заперев кабинет, я выбежала на улицу.

— Ты где шляешься? — накинулась на меня начальница. — Где дети? Что здесь было?

Не понимая, чем вызвано ее негодование, я попыталась четко ответить на все поставленные вопросы, отрапортовав о выполненных заданиях.

— Я искала себе стул. Дети закончили рисовать, и ушли отдохнуть перед уроками. А здесь был конкурс рисунков на асфальте, как вы велели.

— Какой здесь был конкурс? — Валька злобно прищурилась, и ее тон не сулил ничего хорошего.

— Конкурс рисунков, — хотела повторить я, но осеклась, видя, как начальница пыхтит от гнева.

Она непедагогично выругалась.

— Ты видела, что эти уроды намалевали? Где глаза твои?

К слову сказать, глаза мои всегда видели плохо. Близорукость была бедой почти всех консерваторских музыкантов, которые сутками напролёт разучивали произведения, не отрываясь от похожих на блох мелких нот. Поэтому для изучения сути детских художеств, я нагнулась. От ужаса увиденного застыла в этой неестественной позе. Асфальт школьного парадного входа был украшен примитивными набросками объектов подростковых сексуальных фантазий. Многие из них дети лаконично подписали, конкретизируя название изображения для тех, кто не понял.

— Но вы же сказали, дети знают, что рисовать, — пытаясь оправдаться, промямлила я.

— Дети-то знают, — передразнила мою интонацию Валька. — А уроды — нет. А судя по рисункам, ты позвала на конкурс именно уродов.

В чем была разница между детьми и уродами, как отличать их, я не поняла. Не поняла и где в школе учатся дети, которых следовало бы позвать на конкурс. Ведь я обошла все существующие классы, и, как выяснилось, в них учатся сплошные уроды.

— А ты что, по второму этажу ходила? — внезапно прозрела Валька.

Я кивнула.

— Так дети же учатся на первом этаже, в другом крыле здания. А у нас здесь только старшие классы. Ты что, сообразить не могла, что это детский конкурс, для малышей?

Сообразить-то может я и могла. Только как было догадаться про другое крыло, если я впервые бродила по незнакомому зданию школы. Зато теперь стало понятно, что не давало мне покоя, когда я знакомилась. Очень странно было звать подростков на этот конкурс. Но и поручение было дано без уточнений. Я его выполнила, отчиталась и начальницу все устроило. В этот момент мне показалось, что Валька почувствовала свою вину.

— Значит так. На первый раз спасу. С урока снимешь пятые классы. Они хоть не очень взрослые, но еще адекватные. Заставишь их преобразить этот позор в цветочки и кораблики.

— А мелки у них есть? — уточнила я.

— Мелки я у уродов отберу!

Валька направилась в наш кабинет, и я засеменила за ней. Начало школьного дня неумолимо приближалось. Я глядела в окно и видела толпы, идущие в школу. Как от росписей парадного входа обалдевали учителя, смеялись ученики и возмущённо махали руками родители малышни.

Дверь в кабинет распахнулась. На пороге показался здоровенный детина, похожий на орангутанга, с такими же огромными, длинными и неуклюжими руками.

— Тебе чего, Сидоров? — спросила начальница.

— У меня украли стул, — ответил он и подошёл ко мне.

Валентина Петровна сразу углубилась в работу, показывая всем своим видом, что сейчас ее нельзя беспокоить. Сидоров молча сгреб меня в охапку, поднял со стула и прислонил к стене. Взял стул, ткнул на него своим огромным пальцем-сосиской.

— Это мой стул. Я подписал — Сидоров, чтоб не украли. Видишь надпись? Поняла?

— Поняла, — только и смогла согласиться я.

Орангутанг ушёл и унёс стул. Валька тут же отвлеклась от своих бумаг и покачала головой.

— Никакого уважения к педагогическому персоналу. А из такой приличной семьи. Но ты не переживай, я ему за это на уроке двойку влеплю, — успокоила меня.

Дверь в кабинет снова открылась, и вошла директриса.

— Откуда взялась эта порнография на асфальте? Кто автор?

— Выясняем сейчас, Лариса Геннадьевна. Не волнуйтесь, найдём и накажем виновных.

Директриса не волновалась. Ее голос напрочь был лишен эмоций. Она говорила так, будто объявляла на вокзале расписание поездов.

— Не просто накажем, Валентина Петровна, а вызовем в школу родителей. Поставим вопрос об отчислении.

— Ну, зачем сразу отчислять…

— А затем, что этот вопиющий факт не укладывается в голове. Школьники не просто спонтанно нарисовали гадости, а хорошо к ним подготовились. Разными цветами разукрасили. Значит, акцию разработали заранее.

Тут Лариса Геннадьевна увидела меня.

— Да садись ты, чего вскочила как школьница?

— У меня стула нет.

Директриса вопросительно посмотрела на Вальку.

— Стул организатору не особо и нужен, — заюлила та. — Она ж не сидит на месте. Бегает по классам, с детишками работает. Такая молодец девчонка, я очень довольна.

— Но стул все равно нужен. Найти для неё, — по-прежнему буднично и без эмоций распорядилась директриса. — Художества — закрасить. Сегодня днем комиссия, она не должна это видеть. Увидит — уволю. По статье. За организацию особо тяжкого вандализма в нашем храме знаний. Понятно?