Вендетта. Викторианский триллер

Мария Корелли

Нина быстро приходит в себя после смерти своего мужа, графа Фабио Романи, и падает в объятия его лучшего друга Гуидо Феррари. Парочка не может поверить своему счастью, однако внезапное появление старого друга семьи, подозрительно похожего на недавно похороненного Фабио, нарушает их безмятежную радость.

Глава 5

Первым делом я принялся закладывать обратно все обнаруженные мною сокровища. Эта работа была вскоре завершена, и пока что я удовольствовался тем, что взял с собой только два кожаных мешочка: один с золотыми монетами, а другой с драгоценными камнями. Гроб был сделан на совесть и не слишком сильно повредился от падения и моих насильственных действий. Я закрыл его крышку как можно плотнее и оттащил в самый дальний и темный угол захоронения, где еще и навалил сверху три тяжелых камня. Затем я переложил содержимое обоих кожаных мешочков в карманы своих брюк, заметив при этом, насколько убого выглядела моя одежда. Мог ли я появиться в публичном месте в таком виде? Я заглянул в свой кошелек, который все еще оставался при мне, вместе с ключами и визитницей. Там обнаружились две двадцатифранковых банкноты и немного серебра. Вполне достаточно, чтобы купить приличный костюм. Но где и как я мог купить его? Неужели мне придется ждать до вечера, чтобы выбраться из этого склепа, словно несчастному преступнику? Ну уж нет! Будь что будет, но я не останусь больше ни минуты в этом проклятом склепе. Толпы нищих оборванцев, грязных и жалких, наводняют каждый угол Неаполя, так что в худшем случае меня примут за одного из них. И какие бы трудности не возникли, они в любом случае скоро закончатся.

Довольный тем, как я сумел спрятать гроб, я повесил себе на шею жемчужный кулон, который обнаружил самым первым. Его я решил преподнести в качестве подарка своей жене. Затем, вновь выбравшись через тайный ход, я тщательно прикрыл его деревянными плитами и сухой листвой, как было и прежде. И, придирчиво осмотрев это дело снаружи, я пришел к заключению, что было совершенно невозможно обнаружить вход — так ловко он был спрятан. Теперь мне оставалось только как можно скорее добраться до города, объявить о своей личности, приобрести одежду и еду, а затем со всей возможной быстротой поспешить к дому.

Забравшись на небольшой пригорок, я огляделся вокруг, чтобы понять, в какую сторону двигаться. Кладбище находилось в окрестностях Неаполя, а сам город лежал слева от меня. Я заметил спускающуюся тропу, вьющуюся в том направлении, и решил, что если идти по ней, то она приведет меня к городу. Без дальнейших колебаний я начал свой путь.

У меня в распоряжении был теперь целый день. Босые ноги глубоко утопали в пыли, которая раскалилась, как песок пустыни, а яркое солнце отчаянно пекло мою непокрытую голову, но я не придавал значения ни одной из этих досадных мелочей, мое сердце было слишком полно радости. Я, кажется, даже пел вслух от счастья, что приближался к моему дому и Нине!

Мои ноги отзывались жестокой слабостью, а перед глазами расплывались разноцветные круги, по временам ледяной озноб пробегал по всему телу, заставляя даже зубы стучать. Однако я приписывал все это последствиям моей недавней смертельной болезни и не предавал им большого значения. Несколько недель отдыха под присмотром моей заботливой жены — и я буду здоров, как прежде. Я храбро шагал вперед. Вначале мне никто не встретился, но затем я догнал небольшую тележку, нагруженную свежесобранным виноградом. Возница сонно лежал на своем месте, его пони периодически пощипывал зеленую траву с обочины и встряхивал звенящими колокольчиками, висевшими на его шее, как бы выражая свое довольство предоставленной ему свободой. Сочный виноград выглядел столь соблазнительно, а я так хотел пить и есть. Я положил руку на плечо сонного крестьянина, и он сразу проснулся. Увидев меня, его лицо приобрело выражение величайшего ужаса, он спрыгнул с телеги и упал в пыль на колени, заклиная меня святой Девой Марией, святым Иосифом и всеми святыми, каких он только мог вспомнить. Его страх рассмешил меня. Во мне ведь не было ничего пугающего, кроме плохой одежды.

«Поднимайся, старик! — сказал я ему. — Мне ничего не нужно от тебя, кроме пары гроздей винограда, за которые я готов заплатить». И я протянул ему несколько франков. Он поднялся с пыли, все еще дрожа и поглядывая на меня искоса с очевидным подозрением, взял несколько связок фиолетовых ягод и дал их мне, не говоря ни слова. Затем, схватив деньги, которые я предложил, он прыгнул на тележку и стал яростно стегать своего пони, так что тот поднялся на дыбы от боли и бросился наутек с такой головокружительной скоростью, что я видел только вращающиеся пятна колес, исчезавшие вдалеке.

Я был озадачен нелепым страхом этого человека. За кого он принял меня? За призрака или бандита? Я медленно ел свой виноград, пока шел по дороге, он оказался восхитительно прохладным и освежающим — и пища и сладкое вино в одной ягоде. На пути к городу я встретил еще нескольких человек — рыночных торговцев и продавцов мороженого, которые не обратили на меня внимания, так как я скрылся от их глаз, обойдя стороной. Достигнув пригорода Неаполя, я свернул на первую же улицу, где могли встретиться какие-то магазины. Там было темно и грязно, но вскоре я обнаружил то, что искал — полуразрушенную лачугу с треснутым окном, через которое виднелось множество потертых предметов поношенной одежды, развешенных на грубых веревках.

Это была одна из тех грязных лавок, куда заходили после долгого плавания моряки, чтобы избавиться от различного барахла, которое они притащили из других стран. Среди всего многообразия этого секонд-хенда попадалось немало странных и интересных вещиц, таких как морские раковины, грубые кораллы, нанизанные бусины, чашки и блюдца, вырезанные из кокосового ореха, высушенные тыквы, рога животных, веера, перья длиннохвостых попугаев и старые монеты. И здесь же нелепый деревянный фетиш выглядывал из кармана вытянутых на коленях штанов, как будто он осматривал эту разномастную коллекцию с идиотским изумлением.

Пожилой человек сидел и курил у открытой двери этой многообещающей обители — истинный представитель старшего поколения неаполитанцев. Кожа его лица походила на кусок коричневого пергамента, испещренного глубокими бороздами и морщинами, как будто время, относясь неодобрительно к истории, которую он сам на нем описал, затерло все ее следы, так чтобы никто впредь не смог прочесть того, что когда-то было четким текстом. Единственную живость его лица, казалось, сохранили в себе только глаза, которые казались двумя черными бусинками и бегали из стороны в сторону с беспокойством и подозрительностью. Он меня заметил, но притворился, что все его внимание поглощало глубокое созерцание участка синего неба, который просвечивал между близко стоящими домами узкой улицы. Я обратился к нему, и он быстро перенес свой пристальный взгляд вниз и уставился на меня с острым интересом.

«Я прибыл из долгого путешествия, — сказал я кратко, так как он представлялся мне не тем человеком, кому я мог бы полностью довериться, — и я потерял часть одежды из-за несчастного случая в пути. Вы продадите мне костюм? Мне подойдет любой — я не привереда».

Старик вытащил трубку изо рта.

«Вы боитесь чумы?» — спросил он.

«Я только что оправился от этой болезни», — ответил я холодно.

Он внимательно осмотрел меня с головы до ног и затем разразился низким каркающим смехом.

«Ха! Ха! — говорил он сам себе и одновременно мне. — Хорош, хорош! Он прямо, как и я — не боится, не боится! Мы оба не трусы. Мы не виним святые небеса за то, что они посылают на нас чуму. Ах, эта прекрасная чума! Я ее обожаю! Я скупаю всю одежду, какую только могу достать, снятую с трупов, ведь это всегда прекрасная одежда. И я никогда ее не стираю. А продаю ее снова в том же виде. Да! Да! А почему бы и нет? Люди должны умирать и чем скорее, тем лучше! Я помогаю в этом Господу, как могу». И старый богохульник искренне перекрестился.

Я с неприязнью смотрел на него с высоты своего роста. Он наполнял меня таким же отвращением, как и та мерзкая тварь, которая вцепилась в мою шею во время сна в склепе.

«Ну, так что? — сказал я несколько грубо. — Вы мне продадите костюм или нет?»

«Да, да!» — и он тяжело поднялся со своего места. Старик был очень маленького роста и так сильно сгорбился от времени и старческой немощи, что больше походил на изогнутую корягу, чем на человека, когда шел, хромая впереди меня, внутрь темной лавки.

«Проходите, проходите внутрь! Выбирайте: здесь достаточно всего, чтобы удовлетворить любой вкус. Чего бы вы хотели? Смотрите, вот здесь мужской костюм. Ах, какая красивая ткань, какая прочная шерсть! Сделано в Англии? Да, да! Его носил англичанин, такой крупный сильный милорд, который пил пиво и бренди, как воду, и богатый — о небо! — какой богатый! Но чума унесла его, и он умер, проклиная Бога и храбро требуя еще бренди. Ха, ха! Прекрасная смерть, великолепная смерть! Его одежду мне продали за три франка — один, два, три — но вы должны дать мне шесть. Это справедливая цена, не так ли? Я стар и беден. Я должен как-то выкручиваться, чтобы выживать».

Я отбросил в сторону твидовый костюм, который он мне предлагал. «Нет, — сказал я, — я не боюсь чумы, но считаю себя достойным нечто большего, чем костюм отверженного английского выпивохи. Я скорее надену разноцветный балахон шута с карнавала».

Старый торговец засмеялся каркающим смехом, звучавшим, словно грохот камней в оловянном горшке.

«Ладно, ладно! — хихикал он. — Мне это нравится. Хоть вы и старый, но веселый. Нужно всегда смеяться. А почему бы и нет? Сама смерть смеется; вы никогда не замечали, что черепа всегда торжественно хохочут?»

И он запустил длинные худые пальцы в просторный ящик, полный разных предметов одежды, бормоча все время себе под нос. Я стоял около него молча, размышляя над его словами: «Старый, но веселый. Что он имел виду, называя меня старым? Он должно быть совсем ослеп, — думал я, — или выжил из ума». Внезапно он поднял глаза.

«Выбор чумы не всегда падает на правильного человека, — сказал он, — и не всегда бывает мудрым. Она вчера сделала глупость, очень неправильную вещь. Она забрала одного из самых богатых людей в округе, он был также молодой сильный и храбрый, а выглядел так, будто и не умирал. Чума коснулась его утром, и уже до заката солнца его заколотили в гроб и похоронили в большом семейном склепе: в холодном и менее прекрасном месте, чем его большая мраморная вилла вон там, на высоте. Когда я услышал эту новость, я сказал Мадонне, что она поступила зло. О, да! Я справедливо упрекнул ее. Она женщина, и капризная, хороший выговор привел бы ее в разум. Сами посудите! Я друг и Богу, и чуме, но они оба сделали глупость, когда забрали графа Фабио Романи».

Я уже начал было говорить, но быстро напустил на себя безразличный вид.

«Точно! — сказал я беспечно. — Но кто он был такой, чтобы не умереть, как прочие люди?»

Старик оставил свои льстивые интонации и уставился на меня острыми черными глазами.

«Кто он был такой? Кто он был такой? — вскричал он пронзительным голосом. — Он! Очевидно, что вы ничего не знаете о Неаполе. Вы не слыхали о богатом Романи? Слушайте, вы, я хотел бы, чтобы он жил. Он был умен и смел, но я жалею его не за это, нет! Он был добр к беднякам, он отдавал сотни франков на благотворительность. Я часто видел его, я видел, как он женился». И здесь его пергаментное лицо изобразило выражение самой злостной жестокости. «Тьфу! Я ненавижу его жену — притворная, изворотливая тварь, как белая змея! Я смотрел на них обоих из-за уличных углов, когда они ехали в прекрасном экипаже, и задавался вопросом, чем все это закончится: кто из них одержит победу раньше? Я хотел, чтобы он победил, и я даже помог бы ему убить ее, да! Но на сей раз святые сделали ошибку, поскольку он мертв, а у той чертовки есть все. О, да! Бог и чума сделали глупость на этот раз».

Я слушал старого негодяя с возрастающим отвращением и все же не без любопытства. С чего бы ему так ненавидеть мою жену? Возможно, дело было в том, что он на самом деле ненавидел всех молодых и красивых людей. И если он видел меня так часто, как утверждал, то должен был знать меня в лицо. И отчего же он не признавал меня теперь? Следуя этой мысли, я сказал вслух:

«А как выглядел этот граф Романи? Вы сказали, что он был красив собой, а высокий или низкий, темноволосый или блондин?»

Откинув со лба один из своих седых локонов, торговец простер вперед желтую руку, похожую на клешню, как бы указывая на некое далекое видение.

«Красавец! — воскликнул он. — Человек, на которого приятно смотреть! Высокий, прямой и прекрасно сложенный, как и вы, но ваши глаза — ввалившиеся и тусклые, а его были огромными и сияющими. Ваше лицо — осунувшееся и бледное, а у него оно было круглым и имело здоровый оливковый оттенок. Его волосы — глянцево-черные, даже чернее угля, а ваши, друг мой, белы как снег».

Я подскочил от этих последних слов, как от удара током! Я что, действительно так изменился? Возможно ли, чтобы ужасы одной ночи в склепе произвели на меня такое страшное впечатление? Мои белые волосы? Мои?! Я едва мог поверить этому. Если это — правда, то, возможно, Нина не узнает меня или даже будет в ужасе от моего вида, даже у самого Гуидо могли бы возникнуть сомнения в том, что это я. Хотя в этом случае я смог бы легко доказать, что действительно являюсь графом Фабио Романи, даже если для этого мне придется показать склеп и мой собственный гроб. А в то время как я прокручивал все это в уме, старик, не знавший о моих чувствах, продолжал бормотать без умолку.

«Ах да, да! Он был прекрасным молодым человеком, сильным парнем. Раньше я радовался его силе. Он мог бы двумя пальцами переломить шею своей женушке — вот так! — и она не смогла бы произнести больше ни слова лжи в своей жизни! Я бы очень хотел, чтобы он сделал это, я даже ждал этого. И он несомненно сделал бы это, если бы остался в живых. Вот почему я так сожалею о его смерти».

Сдерживаясь чудовищным усилием воли, я заставил себя спокойно ответить этому проклятому старому мерзавцу.

«Почему вы так ненавидите графиню Романи? — спросил я строго. — Что она вам сделала?»

Он выпрямился, насколько был вообще способен это сделать, и посмотрел на меня округлившимися глазами.

«Что ж, послушайте! — отвечал он со странной ухмылкой в углу рта. — Я расскажу вам, почему я ненавижу ее. Да, я расскажу вам, потому что вы мужчина, и сильный мужчина. Мне нравятся сильные мужчины. Их иногда дурачат женщины — это верно, но они всегда могут отомстить. Я и сам был силен когда-то. Вы стары, но любите хорошую шутку, так что вы все поймете. Графиня Романи не причинила мне никакого вреда. Она только посмеялась однажды. Это случилось, когда ее лошади сбили меня на улице. Мне было очень больно, но я видел, как раздвинулись ее красные губы, показав белизну зубов. У нее детская невинная улыбка, скажут вам другие. Меня подобрали, а ее карета продолжила свой путь, ее мужа тогда не было рядом, — он бы поступил иначе. Но это не имеет значения, я говорю вам, что она смеялась, и тогда я сразу же заметил сходство».

«Сходство? — воскликнул я нетерпеливо, так как его рассказ меня раздражал. — Какое еще сходство?»

«Между нею и моей женой, — ответил торговец, уперев в меня свои жестокие глаза с возраставшим напряжением. — О да! Я знаю, какова любовь. Я знаю также, что Бог имел очень мало отношения к созданию женщины. Это произошло задолго до того, как Он смог отыскать Мадонну. Да, да, я знаю! Я говорю вам, что женился на создании, столь же красивом, как утро в весеннюю пору: с маленькой головкой, которая была похожа на цветок под тяжестью ее волос цвета солнечных лучей. А глаза! Словно у крошечного ребенка, когда тот ждет и просит вашего поцелуя. Однажды я уехал, а когда вернулся, то нашел ее сладко спящей… Да! На груди чернобрового уличного певца из Венеции, красивого парня и храброго, как молодой лев. Он увидел меня и вцепился мне в горло, а я повалил его и наступил коленом на грудь. Она проснулась и смотрела на нас — слишком испуганная, чтобы говорить или кричать — она только дрожала и тихонько стонала, как избалованный маленький ребенок. Я посмотрел вниз в глаза ее обессиленного любовника и улыбнулся. «Я не причиню вам боли, — сказал я. — Если бы она не согласилась, то вы бы не оказались в ее постели. Все о чем я прошу, это задержаться здесь еще ненадолго». Он молча глядел на меня. Я связал ему руку и ногу так, чтобы он не смог пошевелиться.

Затем взял свой нож и подошел к ней. Ее широкие голубые глаза ярко блестели, она умоляюще смотрела ими на меня и, воздев свои маленькие ручки, она дрожала и стонала. Я всадил острое блестящее лезвие глубоко в ее мягкую белую плоть, ее любовник мучительно закричал тогда, кровь из ее сердца хлынула темно-красным потоком, окрасив белую одежду. И, разбросав руки, она упала на подушки замертво. Я достал нож из ее тела и им же разрезал путы венецианского парня. Затем отдал нож ему.

«Возьми его, как напоминание о ней, — сказал я. — Через месяц она бы точно также предала и тебя».

«Он разбушевался, как сумасшедший. Выбежал и позвал жандармов. Конечно, меня судили за убийство, но это не было убийство, — это была справедливость. Судья нашел смягчающие вину обстоятельства. Естественно! У него была собственная жена. Он понял мой случай. Теперь вы знаете, почему я ненавижу ту изящную, украшенную драгоценными камнями женщину с Виллы Романи. Она точно такая же, как та, другая, которую я убил. У нее просто та же улыбка и невинные глаза. Я говорю вам снова, что сожалею о смерти ее мужа, мне тяжело думать об этом. Поскольку он сам убил бы ее со временем. Да! В этом я совершенно уверен!»