Житие несвятой Марии. Новеллы

Мария Козимирова

Эта книга уникальна. Прежде всего, тем, что написана неписателем. Вернее, не профессиональным писателем. Но перелистнув лишь первую страницу, забываешь об этом… как забываешь о себе, времени, делах. Ибо написанное очень индивидуальным, самобытным, живым языком повествование полностью захватывает, заставляя проживать вместе с героиней все сложные перипетии ее жития.

ГЛАВА 6

Но старшие сестры сами придумали такую вот хитрость…

Так как в наших краях, как солнце сядет, комаров тучи налетают — ну, никакого житья. Бабы на лавочках и не сидели долго-то. Ветками отмахивались, а мы-то не шибко их боялись. Привычные. А вот для вечёрок, уж не знаю кто — собирали сосновые шишки, ветки сухие, чё попало, складывали в старые дыроватые ведра, да и поджигали. Дым разгонял комарьё, и молодёжь веселилась чуть не до утра. Мы-то, конечно, спали и ничего уже не слышали. Только утром мама будила девок, а они кобенились, проснуться не могли, пока отец в избу не заходил. Тут уж не до сна. Тятя-то крут был. Скажет, бывало: «Ну-ка, девки…» Ещё не договорит, а мы, не я, враз бежать исполнять тятину просьбу. Любили его и побаивались…

Так вот, надо бы про тятю, а я опять про себя. Ну, много ли про отца напишешь, если совсем мало видишь его. А я-то вот она, с самого утра, как волчок, целый день кручусь. Везде же успеть надо. Лето будто бы и длинное, но как-то скоро заканчивалось… А в рыжую кудрявую головёнку лезли одна за другой всякие интересные мысли. Вот, например, про Райку, подружку. Когда надо, я выходила на улицу и кричала: « Райка, выходи!» Во все времена так из дома друзей вызывали. Через какое-то время Райка показывалась, вернее, её голова в подворотне. Вот и сама подруга, с немного удивленными на мир глазами…

Странная вещь… Наши дома стояли рядом, огороды тоже. Между огородами даже нитки не протянуто, одна межа, травой поросла. Не было у нас в деревне ни заборов, ни запоров, ни замков. Может, где в других деревнях были, того не знаю, дальше околицы я не бывала. И чего бы Райке не приходить ко мне играть по задам, за баней? Нет, две умницы упорно лазили через пыльную подворотню.

Стояли жаркие летние дни… Мама собрала по стайкам цыплят и посреди двора под короб их выпустила. Всегда так делала. Под коробом цыплятам хорошо было. И на солнышке, и коршун не утащит. Писку — на весь двор. Теплынь, красота, покой… и коршун тут как тут. Расправит крылья и кружит, кружит… Покой-то, правда, у меня был только тогда, когда я спала. А так, у меня была полна голова разных идей, так что я и не успевала всё претворить в жизнь. Какой уж тут покой… Как-то так выходило, что только разыграешься, заживёшь своими мечтами, забудешь про весь окружающий мир — как тебя тут же выдернут в ихнюю жизнь: «Маруська, иди домой, мама зовёт!»

И чего бы маме меня звать домой, чего я там не видела? А, обедать пора. А я и забыла. И от того, что у меня мои мысли не выходили из головы, я то ложку уроню, то чаем обольюсь, за что и получала небольшенькую выволочку, в виде подзатыльника.

Отец редко дома обедал, бояться было некого. Прям вот уж, у кого покоя не было. Бывало, играем около нашего дома, тятя на Каурке подлетает. Красавец, весь в меня!

Снимет с головы картуз, кинет мне: «Маня, живо… побольше…» Хватаю кепку, бегу в стайку к курам…

«Кыш…» Собираю яйца в кепку, штук с десяток, несу тяте. Он ловко стукает яйцо друг об дружку, выпивает и… улетел на своём Каурке по своим делам. Тятя очень любил работать, как я играть.

Вот опять не в ту колею заехала. Я же хотела про меня, про Райку и про цыплят.

Пришло мне на ум «в дом» поиграть. Райка короб держала, он же легкий, из ивняка плетёный. А я выдернула штук пять-шесть цыпушек. Залезли на баню по углу. Дом устроили…

Опять же поясняю для особо понятливых, для чего мне цыпушки. Мама моя была хозяйкой, не сравнимой ни с кем. Отец хоть и поколачивал её за компанию с другими мужиками — ну, когда пьяные, но любил видать сильно. Не зря же мама ему шесть девчонок подарила. Ни у кого в деревне столь дочерей не было. А бабы говаривали, что девки от большой любви родятся. Не знаю, не знаю. О Господи, когда же я по порядку вспоминать-то начну…

Видела я, как мама ближе к осени ловила штук пять гусей, связывала им лапы и садила в рогожные мешки на откорм. Никуда гуси не ходили, мама их поила и кормила прямо лежачих. Давала им чистую воду из колодца, хлеб, зерно, орехи. Потом снова завязывала мешки. Гуси становились жирными, мясо нежное, не выхоженное. Потом резали. И на лёд, в ледник…

Ну вот, и мы с Райкой решили пир устроить. Перевязали цыплятам лапки, завернули в тряпочки, чтоб не шуршали тут. Ну, как водится, «дом» устроили, в гости друг к дружке ходили, из глины угощенье лепили, чай пили долго, как бабы, когда у нас собирались.

У нас ведь изба большая, стол большой, самовар ведёрный. Мёд и сдоба, пироги и пирожки со всякой вкуснятиной в кути не переводились. Шибко-то я не ела, только сильно любила сладкое. Вот сейчас говорят: «Ой, да мы слаще морковки ничего не видели…» А я видела… Когда бедные люди у богатых всё отбирали (ну правильно, нечего богатым на свете жить), они ничего не жалели и у деда моего Максима пасеку вместе с пчёлами сожгли. А пять ульев, ради мамы и детей, оставили.

Меня-то тогда ещё и в помине не было. Вот мама и сохранила, и развела снова пчёл. Мастерица моя матушка была, умница…

Как про всю жизнь подумаю, так желание писать пропадает. Про всю-то жизнь мою дальнейшую писать никаких жизней не хватит… А так — хоть про детство свое золотое с серебром напишу, так как будто свежим ласковым ветерком повеет с тех пор, с тех мест, где осталась моя милая родина. Господи, да неужели это взаправду было?.. Сон, да и только… Иначе никак не назовешь. Но, рано или поздно, сны эти золотые кончаются…

Но я всё ж не всё ещё вам рассказала о себе. Это же моя главная задача. А что я могу про других-то написать? Я же только про себя много знаю и помню. То ли я начала про цыплят, то ли нет? Вот уж и забывать стала. Ну да, начала…

Ну, погостевали мы с подружкой в своем «доме», в «гости» друг к дружке походили, надоело… Слезли с бани, всё там оставили. Ладно бы там тряпочки-щепочки. Дождутся до другого раза. А главное, про цыпушек-то забыли. Мы же их по всем правилам, связав лапки, подвесили на жердине, где веники для бани висят. Наигрались, слезли с бани, убежали на улицу, на речку, да мало ли где мы день доигрывали. Бедные цыпушки…

И когда дня через два я услышала, как отец кричал во весь голос (с матерщиной, конечно) на маму и на девок, что-то холодной лапкой тронуло меня изнутри. Тятеньку под крышу дровяника чё-то понесло, рядом с баней, и оттуда слышался рёв: «Таку-растаку мать, чё, кошка чё ли сдохла где-то? Вонища, не передохнуть… Ищите, под амбар лезьте, в углах прошарьте…» Сильно батюшка мой сердит был, а в сердцах-то мог и огреть чем попало. Все это хорошо знали и боялись отца, и слушались безо всяких-яких. Метались девки по двору, и Сёмиха тут была, и Сёма тут же стоял, зажавши нос. Соседи всё же. Когда тятенька грозен был, даже соседи поди боялись…

Под амбар некому было лезть, все были крупные. Надо же дохлую кошку оттуда вытащить как-то. А мы с Райкой мирно играли на крыльце в камушки, подстелив старенькую ряднушку, чтобы камушки не скатывались…

И только я хотела помочь всем, хотела геройский поступок совершить, ну, хоть бы как тот Буденный, и залезть под амбар за дохлой кошкой, подбежала к маме сказать про это — гульнул ветерок близ бани, понесло оттуда вонь — и искрой в мозг: «Так это же мои цыплята…» Сразу-то не сообразила… « Чё делать?» И признаться страшно, и тятя с Сёмой сели на крыльцо, курят. Всё же я не сильно боялась родителей — лучше сказать, совсем не боялась. Просто растерялась. Райку за руку, к воротам поближе, и маму позвала: «Мам, на бане цыпушки… мы играли…» я побежала — и след простыл. Какие там разборки были — я, конечно, не знаю…

К вечеру всё и забылось, как теперь говорится, «инцидент исчерпан»… Только за ужином я, конечно, побаивалась тятеньку, как бы он не припомнил мне и не дал лёгкую затрещинку, хотя ни разу в жизни не тронул меня и пальцем… Робко повела глазами на отца, а он так хмуро глянул на меня из-под рыжих густых бровей — и подмигнул. Мое сердечко чуть не выпрыгнуло от радости… Как же я была любима, и сама всех любила!!!