Первый Гончар

Мария Кейль, 2021

Пусть мы дойдем… знакомый, манящий голос подпространства звал меня. Каждый Гончар, даже такой недоучка как я, знает этот голос. Голос, позволяющий нам создавать чудеса. Я упал – ниже песка, в тот мир, которому нет названия, которого нет на карте. Тот мир, из которого вытаскивают карты. В мир, где возможно все. Главное – правильно задать цель и заплатить кровью. Пусть. Мы. Дойдем. Живыми.

От автора

Перед вами сборник историй о мире, где магия творится как в жизни: немного жизни, немного умения, немного крови и много нервов. Кто-то считает, что это метафора творчества. Для меня это просто мир… Живой, странный и нелогичный.

Истории рассказаны не в хронологическом порядке, а в порядке написания (почти). Мне кажется, так будет вернее.

Мне очень хочется сказать спасибо Шторму и Мише Лазареву — эти истории начались именно там, с задания одной из Волн.

Отдельное спасибо Наде Рыжковой, которая верила в меня больше всех и Прососову Игорю, который первый поверил в Мастера Бабочек.

Огромное, непередаваемое спасибо всем в Китеже, кто меня поддерживал.

И моему мужу, который терпел то время жизни, которое я тратила на эти истории.

Спасибо всем, кто помогал писать эти истории и тем, кто их прочтет.

Фото на обложке автора Korhan Erdol: Pexels

На другом берегу

«Верите ли вы в магию?» — пункт номер три стандартного городского опроса, проводимого седьмой год. Я искренне пытаюсь понять, что они имеют в виду под этим «верите ли вы»: верю ли я в то, магия существует, верю в то, что есть кто-то, которые ей пользуются с умом, или верю в то, что она может что-то изменить в этом мире?

Не-а.

Ни первое, ни второе, ни третье. После того, как орхористы захватили Каив (теперь уже семь лет как Орхград), верить можно было только в Отца Высшей Синевы.

Я улыбаюсь и, немного картавя, спрашиваю служащего:

— Милок, прочитай-ка вопрос еще разок, не видно мне.

Он, нервно улыбаясь, — а я прошу прочитать каждый вопрос анкеты, некоторые по два раза, — перечитывает. Я, трясущейся рукой, рисую Н — «нет», отмечаю кружочками и галочками остальные вопросы, киваю и соглашаюсь с основными постулатами о Боге…, и юноша уходит от меня, даже немного счастливый: наконец-то ему больше не надо маяться со стариком.

Я жду, пока он уйдет подальше, запираю дверь, гашу свет, и, шаркая, спускаюсь в подвал. Проверяю ряд замков, медленно, из-за болей в спине, растапливаю печь для обжига и ковыляю к столу. Там лежит комок глины и длинный нож. Сглатываю и провожу ножом по запястью. Кровь капает на глину, и я забываю обо всем в этом мире, кроме того, что перед моими руками.

Порез уже затянулся, а я — уже не хромающий дедок, а вполне крепкий мужчина, погружаюсь сознанием в комок глины, вымешивая его с кровью.

Глубже, глубже, мельча песчинок и пыли, на уровень тех микрочастиц, которым ученые еще даже названия не придумали, и еще глубже, туда, где кровь уже не жидкость, а часть моей души.

И под моими пальцами глина складывается в причудливую форму, и вот передо мной небольшая «карманная» собачка. Я леплю мордочку и откидываюсь назад без сил. На столе стоит игрушечный терьер, маленький смешной пес с торчащими ушами. Я вижу дух вещи, вижу, как складываются нити управления, вижу, как растет и множится сила — и с трудом вырываю свое сознание из липкого и дурманящего морока созидания.

Теперь бы поспать, но время еще не дошло до полуночи, и у меня еще один заказ. Я оставляю собаку — теперь глине надо высохнуть, а причудливым чарам — врасти в ее плоть. Обжечь можно будет через месяц.

Я иду за глиной, и выбираю красную. Незамысловатую красную глину, которая больше пошла бы на печь, а не на годную керамику. Достаю нож.

Красное — к красному.

И снова в глубине, и снова пытаюсь создать иное. Что-то, чего обычно не делаю. Но есть люди, которым отказать можно… но только раз. И я создаю нож. Он чем-то похож на мой, но совершенно от него отличается. Мой нужен для работы, и, через точно рассчитанное время, любой порез затягивается сам собой, будто его и не было. Этот, наоборот, должен убивать легким прикосновением. Меня тошнит, воротит, но я заканчиваю создание проклятого изделия.

И тут меня накрывает волной — нет, не усталости, а эйфории. И это, будь проклят их синий мир, паршиво. Я с трудом кладу глиняное изделие на полку и быстро, пока еще в сознании, выскакиваю за дверь. И дышу, будто пробежал вокруг всех ворот Каива. По лестнице мигает фонарь, и я вздрагиваю

— Па, ты в порядке? — Ян подхватывает меня под локоть, — пап, хватит уже. Отдохни.

Он принес молоко и хлеб. Я выпиваю стакан залпом, и нервно кусаю корочку.

— Нет, — мой голос дребезжит от старости, — мне еще обжиг.

Он обреченно вздыхает, а я захожу обратно в мастерскую.

Морок уже развеялся и дышать можно, эйфории нет и не будет: это был лишь маленький отклик от использованной силы. Если вовремя не остановиться, то можно утонуть в ней, вспороть себе вены в попытке управлять, а чем больше сила, тем больше ей надо крови, чем больше ты отдаешь крови — тем быстрее уходит жизнь, и так легко можно истаять и раствориться в непроявленном мире.

На обжиг у меня лежит три вещи: ножны к созданному сегодня оружию, тонкий женский браслет и простая глиняная кружка.

Начинаю я с ножен — им надо немного времени, иначе кожа загрубеет, станет некрасивой и ломкой. Я смотрю сквозь огнеупорное стекло как глина медленно меняет цвет, и отсчитываю время внутри себя.

«Пора!»

Я достаю изделие, кладу на стол и легонько ударяю молоточком, и вот, глина обсыпается, и на столе лежат прекрасные ножны, украшенные серебром. Они скрывают магию — любую магию на человеке, который их носит, а внутри и вовсе гасят ее. Идеально для ножа-кровопийцы. Внутри ножен это будет лишь обычный острый нож.

Браслет изменчивого образа я запекаю еще меньше — там металл и камни, и если перегреть, камни могут выпасть. Кружка стоит в печи дольше всех и оказывается полна вина, когда я стряхиваю с нее глину.

На сегодня все. Я звоню в колокольчик и выхожу за дверь. Ко мне спускается Ян и помогает заползти в кровать. По ощущениям, год жизни за сегодняшнюю ночь я спалил

Браслет и кружку Ян относит днем заказчикам. А я остаюсь в постели. Кажется, пора завязывать. Хватит.

Но я не мог. Не мог остановиться. Любой Гончар так или иначе впадал зависимость от иллюзии творца: ты брал землю, добавлял воду, давал высохнуть, и обжигал. И еще добавлял душу в вещь — своей кровью. Все стихии мира в действии. Все, что можешь представить, ты можешь сделать. А пользуются твоими трудами те, кто может за это заплатить.

Когда я был пацаном, Гончары не скрывались, да и на рынке Каива, бывало, продавали вещицы со смыслом, вроде летающего ковра, а потом… мы проиграли войну. Синие орхористы, мать их. Те, кто сломил Фарион. Они пришли с мечами, с арбалетами и… золотом. Королевская семья укрылась в Ориконской крепости, а Чемган сдали синим.

«И есть Бог свыше, и он Творец! А все остальное — от лукавого»

Мы думали — спалят нас в огне (они это любят), но нет. Я не знаю, кого из наших они взяли в плен — горы всегда были богаты на талантливых мастеров. Знаю только, что кого-то заставили отдать свои жизни на то, чтоб сделать ужасную подлость: вещи для управления разумом. Погоны их синие, да эполеты. Чем серьезней офицер, тем сильнее влияние. На всех, кроме Гончаров. Но и на нас управа есть, тем более что мы и не скрывались. Пришел ко мне офицер их, в синей своей форме и предложил: или никто никогда не узнает, что я делаю, но я должен выдавать для них определённые вещи, либо… либо никто никогда не узнает, что я и вся моя семья вообще жили на свете. Мы же в Чемгане и не прятались никогда, и найти Гончаров и их семьи — тут даже напрягаться не надо было.

Хорошо хоть, тот горный мастер, кто создал те погоны, создал их немного. Штук сто, наверное. Может и больше, сколько жизни хватило. С простым, как топорик, действием: контроль над разумом в радиусе километра. В голову вбивались всего три убеждения: Бог есть, Власть от Бога… и магии нет. И убеждения эти оставались надолго. У всех, кроме Гончаров. Поэтому мало кто знает нынче о Гончарах, а кто знает… те лучше бы не знали. Политики, военные, мафия — не та аудитория, для которой хотелось творить, но выбора нет. Пока нет.

Ян вернулся с деньгами и потекли спокойные, размеренные дни. Я восстанавливал силы.

Мне оставалось немного: обжечь нож и оживить собаку. Пес был важнее всего, что я делал когда-либо. Вопреки правилам, уже высохшую глину я еще раз окропил кровью, и поставил в печь. Понадобился не один час, для того, чтобы глина застыла, против нескольких минут для обычных материальных вещей. Но собака нужна была мне самому, и, когда я отряхнул глину, он завилял хвостом…

— Ну, защищай теперь… — пробормотал я и осел на пол.

***

Рассыпанный на атомы мир.

Несобранные кубики мироздания. И дальше, в слои пространства до его созидания. Где нет ни тишины, ни шума. Где нет ничего, но есть все. Волны. Частицы. Время? Времени нет.

Время начинает движение с каплей крови.

Тонкими, живыми искрами с кровью проникает душа и воля в волны несуществующего океана. Тонкими, красными прожилками рождается жизнь. Кости собираются в скелет, он обрастает плотью, сила рождается в сердце. Вот он я — еще не существующий, но уже живой. Пока только образ, но уже готовый защищать.

Пока только образ, но уже понимающий и видящий.

Кровь искрами окружает меня, кровь зовет, кровь дает жизнь. Слишком много жизни для простого существа.

Слишком много чужого дыхания в глине. Корка стягивает, не дает пошевелится.

… и нет больше безграничного чувства свободы.

… и нет понимания, и нет знания окружающего мира и мира проявленного

… и нет сил пошевелиться

Я скован в крепкую корку глины

… острое лезвие рассекает кожу, капли крови разбивают камень.

Тепло огня, время и воздух.

Время проснутся. Я открываю глаза.

— Ну, защищай теперь… — говорит создавший меня, и падает.

А я смотрю на мир — живым, настоящим взглядом. Кто я? Откуда я пришел? Зачем я здесь? За мгновения все, что я знал до этого, оказалось стертым. Я помню, я знал все об этом мире. Я помню… но уже не знаю.

Не знаю, но узнаю — с каждым вздохом чувствую реальный мир. Запахи, тепло, сырость. Человек на полу. Седой старик, который отдал все силы, чтоб сотворить чудо из глины. Меня.

Мой звонкий голос гулко отражается от стен и потолка, и я слышу шаги. Хорошо, моего создателя спасут. Я его спасу. И не только его.

Ведь это мое предназначение — защищать. Моя задача — найти тех, кто угрожает создателю. Моя задача — чтоб другие создатели жили.

***

Лежа в кровати, куда меня отнес Ян, я чувствовал рядом сопение: то пес дышал мне в руку. Я знал, что срок вышел, ибо я отдал больше, чем имел, и остались теперь считанные дни. Но я был рад. Никто и никогда не сможет причинить вред моей семье. И не только семье. Я справился, создал охранника, оборотня-демона, который будет верен тому, в ком есть моя кровь. И тому, кто умеет творить с помощью крови. Он защитит Гончаров, защитит наши семьи. А после моей смерти найдет всех, кто носит погоны, и…

— Пап, зачем ты зачаровал собаку? — спросил у меня Ян, зажигая свечу.

— Не знаю… — пробормотал я. Действительно, зачем? Я мог наложить те же чары на предмет, даже высвобождение демона. Так мы в свое время зачаровывали медные лампы. Сложно, одноразово, но без таких жертв.

Не знаю. Может, мне хотелось доказать, что не только проклятый бог синих умеет создавать живое из глины? А может, в этой стране, среди людей с промытыми мозгами, мне просто хотелось создать друга, пусть даже ценой собственной крови?

Я закрыл глаза. А когда открыл их, вместо маленькой собачонки на моей кровати лежал огромный черный пес. Он радостно тявкнул, когда я проснулся и позвал гулять.

Я — настоящий я, а не столетняя развалина, пошел с ним, а он привел меня к реке, и там меня ждала лодка…

Может, на другом берегу я буду счастлив?

Левский и Вааль

Мастер бабочек

Чего стоит капля твоей крови?

Чего стоит удар твоего сердца?

Чего стоит день твоей жизни?

Звучит высокопарно, согласитесь? А ведь это пыль в глаза. Возвышенные утверждения, но…. никто точно не знал, сколько дней жизни уходит на обжиг. За что-то простое можно было сказать с точностью в несколько дней: три-пять или там неделя. Если ваять что-то грандиозное, то могли уйти месяцы и годы, и там уже никто не считал дни.

И нет прямой связи между тем, сколько крови ты прольешь в глину, и тем, что ты получишь в итоге. Можно вскрыть себе вены, развести глину кровью вместо воды и остаться ни с чем. Если знать, что делать, то хватит и капли. Шуточка про удар сердца самая глупая. При погружении время не соответствует реальному и часто бывает, что мастер пропадает в экстазе творца менее чем один удар сердца. Но также может и провести час, два, три вне этой реальности. Зависит это только от стиля мастера и того, что он создает.

А жизнь у всех одинаково стоит, хоть у меня, хоть у бездомного у ворот, хоть у главы Гильдии.

Я стоял у двери Гильдии и грустно смотрел на этот высокопарный пафос. Он был выбит неизвестным мне умельцем на тяжелых дверях, созданных им же без ручек и замков. Двери охранял каменный пес — скульптура в память первого фамильяра-керамика, который помог выиграть войну много лет назад. Маленькая собачка, по легендам и байкам, могла ожить в случае угрозы Гильдии. Но за последние восемь десятков лет после освобождения Каива так и не ожила. Хотя были нападения синих по границам, был горящий Фарион. Сдается мне, это лишь дань памяти мастера, освободившего Чемган ценой жизни. Имя его забыли — то ли из-за небрежности, то ли от того, что много людей попало под управление разумом и вообще забыли про Гончаров и Магию. Так что Гильдию отстраивали с пустой площади, и умения тоже собирали по кирпичику. Снова.

Мой мастер опаздывал, и я скучающе рассматривал редких прохожих на вечерней площади да думал глупые философские мысли.

— Васик, дорогой, прекрати делать такое лицо, будто тебя здесь нет. Мне страшно становится! — Я вздрогнул: вот и Джаред, мой мастер, будь он неладен. Высокий и манерный тип. Глядя на него я вспоминал тех несчастных мужчин, которые играли женщин в театрах лет пятьсот назад, когда лицедейство считалось исключительно мужской работой. Он всегда держал себя так, будто шёл по театральным подмосткам, рассчитывая заранее каждый жест и каждую фразу. Удивительно, но он вел себя также, когда много лет назад, выпивал с моим отцом. Собственно, давняя дружба между семьями была единственной причиной, по которой он взял меня в подмастерье.

— Мастер, — я отвесил положенный поклон. Он небрежно кивнул в ответ и прикоснулся ладонью к двери. Она открылась сама, и мы зашли внутрь, оставив за спиной слова о нелёгкой доле Гончара и ценности работы. Мне показалось, или пес проводил меня взглядом?

— Ну что, Васик, готов творить чудеса? — спросил он, пока мы проходили узкий коридор. Ответа он дожидаться не стал и просто прошел вперед, спускаясь по каменной лестнице в подвал. Меня трясло от предвкушения, волнения и страха.

В сводчатом подземном зале собралось четверо мастеров. Рубашки были у всех разные, но каждый надел жилет и тонкой кожи. Гладкий коричневый материал одежды напоминал о том, из чего мы творим магию. Жилетки запрещалось стирать, потому одевали их только на церемонии. Чем более затертая ткань — тем более уважаемый мастер. Суровые немолодые (кроме одного) мужчины напоминали экзаменаторов, готовых высечь студента-недоучку. Так оно и было, ведь происходящее не столько посвящение, сколько экзамен. Гончар только тогда мог называться Мастером, когда мог сотворить живое. Так повелось после Освобождения Чемгана, так продолжалось и по сей день.

Пару веков назад, до войны с синими, Гончары только магическими предметами и помышляли. Скатерть-самобранка, ковер-самолет, чарки бесконечного пива, украшения, делающие обладательницу неотразимой — это из хорошего. А еще, по другим заказам — штуки управления сознанием, неразрывные наручники, отравленные ножи, арбалеты, бьющие без промаха. Великий Гончар, отец Яна-Освободителя, первый создал из глины живое существо: собаку. Вечного спутника, фамильяра. Гончар заточил в зверя сильную демоническую сущность с единственной целью: защитить семью и таких же мастеров от синих. Тогда он отдал за обжиг остатки своей жизни. Зачем, почему именно зверя, спутника — никто не знал. Мог ведь, как в сказках, лампу с одноразовым демоном создать.

Как бы то ни было, нынче полновесным Мастером считается только тот, кто может создать живое. Пусть даже ты потом всю жизнь будешь ожерелья вечной молодости для дам клепать. Главное — можешь.

Вот сейчас и я стоял перед главным испытанием для Гончара.

Мастера здесь нужны были не только, чтобы оценить результат. Они с помощью амулетов ускоряли сушку глины до того, что все изготовление керамика (вымешивание глины, лепка, долгая сушка и обжиг) можно было совершить за одну ночь.

Мне указали на стол. Там лежал комок белой глины и серебряный нож.

— Васик Левский, вы осознаете риск для вашего здоровья при создании живого керамика?

— Да.

— Васик Левский, вы принимаете ответственность за одушевленного керамика, созданного вами?

— Да.

— Готовы ли пролить кровь?

— Да.

— Ну-с, обязательные вопросы закончились, — мастер Джаред обратился к мастерам-экзаменаторам. — Кого он должен создать?

Самый молодой из четверых подошёл ко мне и с интересом всмотрелся в мое лицо.

— Создайте нам мотылька. Светящегося. Пусть он… ну, скажем, ищет живых людей в заданном пространстве.

Я сглотнул. Светящегося мотылька, который будет искать тепло? Мотылек должен лететь на огонь и тепло, а раз он светится, то куда он будет лететь и есть ли ему смысл лететь вообще?

— Не усложняйте, — хмыкнул другой мастер, — просто делайте.

Я подошёл к столу, взял нож и полоснул себя по запястью. На глину пролилась кровь и рана тут же закрылась, оставив тонкий нитевидный след, теряющийся среди десятков таких же нитей. Но я их уже и не видел: линии боли превращались в линии силы и текли сквозь пальцы.

Глина в моих руках. Моя кровь и душа. Сознание где-то глубоко в мире, где нет времени, где микромир существует как модель вселенной. Меня затягивает в привычную эйфорию созидания. Я удерживаю перед глазами образ маленького крылатого существа, простого и уязвимого, внимательно рассматриваю каждую ворсинку на крыльях, усики, глаза — и отпускаю образ.

Глина под моими пальцами обретает форму.

Я вынырнул из липкого экстаза, и услышал довольные слова одного из мастеров:

— Неплохо.

— А теперь отойдите от стола, Левский.

Я с трудом встал и отполз к стене. Они направили на стол странного вида раструбы, и вокруг мотылька образовалась сфера измененного времени. Знал я про такие штуки, но видел — первый раз. Спустя пару минут для куска глины прошло несколько дней.

— Теперь обжиг, молодой человек, — холодно сказал один из них.

Я снова беру в руки нож и режу свою руку — чтобы дать дух живому. Ставлю в печь. И жду. Мастера не вмешиваются: определить правильное время обжига — часть экзамена.

Для живого керамика времени требуется больше, чем для зачарованной вещи, намного больше.

Мои экзаменаторы откровенно скучали. И только молодой темноволосый Гончар с интересом поглядывал то на меня, то на настенные часы. Время двигалось неспешно, становясь пятой стихией. Земля, вода, воздух, огонь, время. Кровь мастера как вместилище души.

Все мы умрем раньше, чем простые люди: вместе с кровью уходит наша жизнь, и чем мощнее создание, тем больше мы стареем. Мотылек отнял у меня несколько дней. Первый созданный живой керамик отнял у своего мастера много лет.

Только вот я всегда думал: какая разница? На любой улице тебя собьет повозка, в подворотне накинется грабитель с ножом или посреди поля ударит молния — люди гибнут в любом возрасте от тысячи разных причин. Я хоть могу заниматься любимым делом.

Я открываю заслонку и ставлю на стол маленькую глиняную фигурку. Мы снова ждем. Никто не прерывает меня, ведь все, что делает Гончар, отражается на керамике. Жду, пока глина остынет и легонько касаюсь ее пальцем. И под моей рукой глина рассыпается, освобождая маленькое существо.

Пару раз взмахнув крыльями, он взвился под потолок, сделал круг, затем сел на плечо Джареду, потом молодому мастеру, потом остальным, и в конце вернулся ко мне. Он и правда светился: тихим, мягким светом, как огонек свечи.

— Неплохо, — снова похвалил меня молодой мастер, — Васик Левский, вы приняты в Гильдию.

Все сразу расслабились.

— Ну, теперь можно и в кабинет, кофейку выпить, — улыбнулся Джаред. — Да и документики, хм. Документики подписать еще надо. Васик, мотылька забери, — бросил он мне. Я посадил крылатого керамика на ладонь и вышел следом за четверкой мастеров.

Мы все медленно поднялись в кабинет на втором этаже, где мне выдали номерной серебряный нож, взяли образец крови, чтобы дверь в гильдию и охранник смогли меня запомнить и открываться от моего прикосновения. Еще я подписал кучу бумаг: что не буду создавать ничего с намерением причинить вред, что обязуюсь платить членские взносы (четыре золотых в год), что, как член гильдии, раз в два года реального времени имею право воспользоваться трёхнедельным отдыхом на Ориканских озерах, где отдыхал сам король… И прочее.

Расписавшись, где положено, я, следуя правилам, низко поклонился, завернул нож в грамоту и молча вышел.

— Удачи, — услышал я тихий голос молодого мастера. — Ножны сделать не забудь.

— У меня уже есть. Отцовские.

Он понимающе прищурился и кивнул с одобрением.

***

Если вы думаете, что сразу после посвящения жизнь моя пошла в гору, я открыл свою лавку, стал счастлив и все такое, то вынужден вас огорчить: ничего подобного. Это был не роман из тех, что писали скучающие барышни. Не изменилась моя жизнь нисколько. Я по-прежнему пахал на Джареда пять дней в неделю: носил глину, выкидывал мусор, чистил печь, иногда ваял простенькие вещицы для мастера — вроде бокала, который обезвреживает яды. В субботу я шёл в Гильдию и пропадал в библиотеке. В воскресенье я иногда проведывал мать с сестрой. Конечно, Джаред разрешил мне пользоваться его мастерской по воскресеньям, но создавать живого керамика, тратить на него жизнь забавы ради было глупо. Да и куда его? За мной и так по пятам летал мотылек с экзамена.

Чтобы что-то делать, нужен заказ. Заказы дают только опытным, проверенным мастерам. А чтобы тебя знали, надо, чтобы ты хоть что-то сделал и кто-то знал результат твоей работы.

Про меня можно было узнать только в списке мастеров гильдии: Васик Левский, номер один с конца списка. Успешно создано живых керамиков: 1. Ранг «Д».

«Д» — дерьмо, как говаривал мастер Джаред.

***

— Что изучаешь? — Ко мне подошёл молодой мастер, один из четвёрки экзаменаторов. Он был сейчас в обычной летней одежде: льняных брюках и щегольской рубашке. Я так засиделся, что не заметил, как настал вечер, и я остался один в библиотеке. Он поднял том с моего стола.

— «История первого керамика», — неплохая книга. Но проще выйти и его потрогать, правда он сейчас редко оживает, все думают, что он — статуя. Но вам, Левский, если хотите добиться успеха, надо бы начать с другого. У мастера Джареда есть такие книги, но он не любит их показывать, — хмыкнул он. — Джаред даже не любит говорить, что он их писал.

— И с чего мне лучше, мастер… — заинтересовался я, и неловко замер: я не знал, как звали экзаменаторов. Вернее, имена самых успешных мастеров известны были всем, но портретов на стенах Гильдии удостоились только те мастера, которые уже покинули этот мир.

— Мастер Вааль, — он покачнулся на носках, — Пойдемте, Левский, я вам покажу.

Я последовал за ним, а он пропустил полки с книгами про выбор глины, про группы крови, про создание кинжалов, про материальные объекты, про опасности подпространства, про то, как бороться с экстазом творца и про то, как создавать одушевленных керамиков.

Прошел мимо длинного ряда скопированных книг из городской библиотеки, посвящённых всем мыслимым животным. Остановился у самой дальней стены, около полки с пыльными книгами. Читали их редко.

–Все почему-то думают, что если они нечто умеют, так к ним сразу народ потянется. И начинают совершенствовать технику. Но, — он жизнерадостно показал мне полку как самое главное сокровище, — вот что вам надо изучать в первую очередь, Левский.

«Как мастеру правильно общаться с людьми», «Как я превратил один заказ в сотню», «Продай себя, ты же мастер» — эту книгу Вааль протянул мне.

— Начни. — Я пытался уловить в нем долю юмора, но он был дружелюбен и серьезен. — Это хорошая книга, Левский.

— Но я думал, что умение важнее, — тихо сказал я.

— Левский, ты, скажу честно, наивный до глупости. Любой, кто может сюда зайти — Гончар-мастер. Ты среди равных. Неумех тут нет. Но большее мастерство приходит с большим опытом, опыт — следствие заказов, а не книг, заказы берутся — откуда?

— Откуда? — зачарованно спросил я.

Он вздохнул и постучал пальцем по корешку, где, среди двух других значилась его фамилия тоже. Первой была фамилия моего учителя.

— Общение, мой друг. Если не знаешь, что это такое, посмотри как работает твой мастер Джаред. Думаешь, мы бы зря тратили свое время?

Вааль оставил мне книгу и попрощался.

Мастер Таале Вааль, вспомнил я списки. Мастер орлов — он создавал птиц, которые передавали видимое ими пространство на специальные экраны. Гений, соединивший живого и неживого керамика в цельную систему. Работал он на военных. Непростой человек.

«Интересно, сколько ему лет?» — подумалось мне. Выглядел Вааль ненамного старше меня, но… Тогда сразу возникал вопрос: во сколько лет он начал гончарить? Его творения — это не дни и даже не недели жизни. Так… сколько же ему на самом деле лет? Откуда этот высокомерный тон? «Думаешь, мы бы зря…» Да уж, дороже времени нет для нас ничего.

Так что книгу я все-таки прочел, хотя каждая глава вызывала невольный внутренний протест. «Превосходи ожидания клиента», «найди свою нишу», «пользуйся связями» и опять «пользуйся связями» и прочие советы ходить и рассказать всем подряд про свою крутость были настолько не про меня, что читал я их с трудом. Однако их написал человек, чья карьера и возраст хоть и вызывали кучу вопросов, но успех был бесспорен. Над моим плечом кружился мотылек и я решил кое-что попробовать. И пошел в воскресенье в мастерскую. Джаред был потрясен до глубины души: он не верил, что у меня может быть заказ.

В следующие выходные я отправился к Аните, моей маленькой сестренке. Ну, маленькой, она была только для меня, а на самом деле в свои семнадцать имела весьма развитую фигуру и училась в солидном колледже.

— Привет, братец. — Она обняла меня. — Мастер Левский, ммм? Уже месяц как мастер, а дома не проставился.

— Подарок тебе готовил, — я приобнял ее, — не с пустыми же руками проставляться.

За Анитой наблюдать было одно удовольствие: она одновременно обрадовалась и попыталась меня поругать:

— Да вы с папашей одинаковые, вам лишь бы погончарить. Раз помрешь раньше всех — домой заходи почаще. Мама скучает, — добавила она после небольшой паузы

— Эй, полегче. Если бы не папина пенсия, ты бы не училась сейчас в колледже. Я и не собираюсь гончарить чего-то масштабного. Вот, посмотри.

Я протянул ей небольшую коробочку.

Ведомая любопытством, она открыла и ахнула: на ладонь вспорхнула бабочка, прекрасная, искрящаяся разными цветами и несущая с собой аромат летнего сада. Бабочка перелетела на ее волосы — прекрасное и живое украшение.

— Крылья меняют цвет от твоего настроения: сейчас они розовые — ты рада и смущена. И еще ей надо иногда давать чуть-чуть меда, — сказал я, наблюдая, как она крутиться перед зеркалом и играется с бабочкой. Ее восторг на мгновение остановился:

— И во сколько она тебе вышла?

— Дней пять-шесть.

— Не врешь?

Я передернул плечами: мол, врать мне зачем?

— Ты можешь носить ее с собой на учебу, — улыбнулся я.

— Эй! Васька, ты хитрющ и ты молодец! Поняла я тебя. Ну ладно, братик, покажу я ее нашим примадоннам. Только смотри, потом не приходи ко мне с седыми волосами, а?

Меня немного смутило, как Анитка сразу поняла, зачем я принес ей бабочку, и даже похвалила меня за идею. Перед зеркалом она крутилась до тех пор, пока не пришла мама и не усадила нас ужинать, как будто мы школьники.

К моему удивлению, школьным примадоннам моя идея понравилась. Анита посмеивалась и требовала проценты, но исключительно в шутку. Бабочек, божьих коровок, мотыльков, колибри, змеек и прочую мелкую живность, которая притягивалась теплом хозяина и выглядела как украшение, я делать наловчился. Джаред смотрел на миниатюры, появляющиеся в его мастерской, посмеивался, но ничего не говорил. Хотя иногда он качал головой и грустно косился на мой сертификат с буквой «Д».

***

Прошел год, настала весна, пересмотр всех сертификатов в гильдии. Ничего не изменилось — у меня по-прежнему красовалась самая нижняя ступень. Я изучал разные техники, разные типы обжига. Например, молочный. Пробовал глазурь, и получались просто волшебные переливы на чешуе ящериц. Но треснутый горшок, меня достало делать мелочь. Более того, девушки растрезвонили по всему городу, что Левский — мастер бабочек. Им казалось, это мило и романтично. Тон задавала сестрица Анита. Ух, Джаред смеялся. Правда недолго: через полгода я от него съехал, арендовал маленький домик с хорошим подвалом, оборудовал свою печь и начал встречаться с замечательной девушкой, шатенкой по имени Эмма. Папаша был бы доволен, если бы смог ее увидеть.

Прошел еще год, снова настала весна, но мой ранг не изменился. Два года прошло с момента экзамена, и я решил воспользоваться правом отдохнуть на озерах, к тому же хоть и днями, я растратил за два года своих пять. Эмму отец со мной не пустил: мол, нечего разврат разводить, еще даже не помолвлены. И я поехал один.

Там я снова встретил мастера Таале Вааля.

— Ну что, отдыхаешь, Левский? — Подошел он к моему шезлонгу, — Почему один? Никто не хочет составить компанию Мастеру Бабочек?

— И вам неплохо поживать, — буркнул я ему. В его темных волосах появились серебряные прядки, работал он на порядок серьезней меня. Кружным путем я выяснил, к своему немалому удивлению, его возраст: он был на четыре года младше меня. Так когда же он начал гончарить?

— Не обращай внимания на этих идиотов, Левский. Это гениально — делать таких милых созданий. Моя сестренка, кстати, заказывала у тебя золотую змейку-браслет. Весьма хорошо сделано.

— Да куда уж мне до вас, — Валль, со своими орлами для государственных организаций стал легендой Гильдии. Интересно, как он начинал? Как пытался донести до армии важность того, что придумал? И почему у меня в голове только милые штучки, но ничего такого глобального?

— Ну-ну, — он покачал головой, — что умеем, то и делаем. Я терпеть не могу возиться с миниатюрами, а тебя вон как выходит — вплоть до чешуйки. Ранг, может и не заработать, но деньжат — вполне. Узнаваемый стиль и качество — вот что приносит деньги. А ранги важны для старых зануд вроде Джареда, которые не ценят свое время.

Он задумался и замолчал, вспоминая что-то свое.

— А вы цените свое время, мастер Вааль? — не удержался от вопроса я.

— Да, — ответ был резок, — да, Левский. Я ценю свое время. Я бы отдал его все, разом, чтобы только… Я бы еще книг написал, чтоб гончарное дело развивалось. Я бы… Неважно, Левский. И давай на «ты», ладно? А то я совсем стариком себя чувствую.

Он помолчал еще немного, безотрывно смотря в чистое небо.

— А давай выпьем, Левский? Говорят, тут коньяк хороший.

***

Прошло еще два года и, меня это начало уже пугать. Мне действительно не поднимали ранг в Гильдии, я так и болтался в конце списка. Только теперь это было уже не важно — меня знали все. Милая редакторша, которой я сделал золотую черепашку, вела про меня колонку в модном ежемесячном журнале. Мои миниатюры расходились все дальше и дальше, и стоили все дороже.

С Ваалем я встречался и не раз: он мне симпатизировал, пытался подружиться и считал, что я делаю все правильно. Иногда, немного высокомерно, давал советы, иногда звал выпить и очень мной гордился, почти как своим учеником. Это было забавно, если вспомнить кто из нас старше. Он будто игрался, изображая учителя.

У меня были деньги, признание, клиенты, любимое дело. И своя мастерская. Я не тратил так много своей жизни, как Вааль и другие мастера. Миниатюры отнимали, как правило, меньше недели и кучу нервов. Приносили достаточно денег за уникальность и не заставляли меня обзаводиться седыми волосками, что чрезвычайно радовало Эмму, Аниту и маму. На сентябрь назначили свадьбу. Жизнь удалась.

***

«Чего стоит моя жизнь? Зачем я здесь?»

Я смотрел на возвышенное послание на двери Гильдии в дождливый августовский день.

Зачем я конкретно «здесь и сейчас» было понятно: мы пришли проводить в последний путь мастера Джареда. Это было грустно, но ожидаемо. Но зачем я здесь, в этом городе делаю бабочек? На это я трачу жизнь? На это день за днем трачу свои годы? Реального времени от моего рождения прошло 26 лет. А из них последние шесть лет — два учебы и четыре работы обошлись мне в одиннадцать. У меня есть девушка и мы планируем пожениться. У меня есть мама и сестра, которые за меня переживают.

Но я хотел большего. Я хотел иначе. Я знаю, как создать, соединить…

Но может, я просто перепил с Ваалем на поминках?

На свадьбу я создал для Эммы прекрасное ожерелье из бабочек, которые кружились вокруг сначала как вуаль-фата, а потом садились драгоценностями на грудь, платье, волосы. Все просто плакали от подобной красоты.

Конец ознакомительного фрагмента.