Красные волки, красные гуси (сборник)

Мария Галина, 2010

Новый сборник финалиста премии «Большая книга – 2009» Марии Галиной – это путешествие в тонкие миры, существующие бок о бок с нашим. Они, как дольки диковинной луковицы, врастают один в другой. Они невероятно реальны и необычны одновременно. Вот мир зеленых людей с Марса, способных сбить с идеологической линии яростного атеиста-большевика. А это мир добрых фей – железнодорожных смотрителей, регулирующих движение земных поездов. А следом за ним мир Красной утки, сокровищница орнитолога, – там живет жестокий егерь с молодой женой, а жена у него не простая и даже не человек, хоть и кажется им… Давно не было писателя, умеющего пробудить во взрослом – подростка, в разуверившемся – зажечь душевную искру, уставшему – вернуть силы и самообладание перед лицом испытаний и возможных неудач. Галина – тот редкий и уникальный автор, который прямо сейчас умеет вести разговор с читателем на той, уже почти забытой волне, на которой в детстве говорили с нами любимые книги.

Сержант Ее Величества

— Вы верите в духов, мистер Мемпес?

Едкий запах антисептика не мог перебить вони человеческих испражнений. Больные бредили и метались; по векам и приоткрытым ртам ползали мухи, сотни зеленых мух…

Это ад, — подумал Мортимер Мемпес, — и я тоже наверняка заболею. Как только он не боится?

Он захлопнул блокнот и засунул его в планшетку.

— Местные колдуны, — нерешительно начал он.

— Они понимают в этом толк, верно, — главный врач вытирал руки клочком полотна, — мне рассказывали совершенно удивительные истории. Но я говорю не о них. Я говорю о старых добрых английских дýхах. Пойдемте, коллега, подышим воздухом.

Воздух? Само небо здесь металлически отблескивало. Точь-в-точь жестяная крыша госпиталя. И духота стояла точно такая же. За дальним холмом в обложивших горизонт розоватых тучах что-то сверкало. Молния. Или гелиограф. Или то и другое.

— Зулусские колдуны умеют поднимать мертвых, — продолжил доктор, — но, заметьте, это просто оживление тела, не духа. Как… гальванизация. Они просто поддерживают в телах подобие жизни. Их мертвые ходят и исполняют приказания хозяина. Но не разговаривают. А я хочу услышать.

Мемпес вновь извлек блокнот. Оперев планшетку о колено, он быстро набрасывал профиль собеседника.

— Я полагал, автор знаменитого Шерлока Холмса должен обладать рациональным складом ума.

Доктор Дойл усмехнулся в усы:

— Заметьте, вы сказали «автор знаменитого Холмса», а не «знаменитый автор Холмса». Нет-нет, я не в обиде. Старина до сих пор неплохо меня обеспечивает. Так вот, господин журналист, рациональный склад ума — это именно то, чего не хватало спиритам. Любое явление должно поддаваться научной проверке. И если удастся доказать, заметьте, по всем правилам науки, опытным путем доказать, что ТАМ что-то есть, то…

— Вера и знание, — сказал Мемпес, — две противоположные вещи. По определению, как говорят математики. Дав людям знание, не лишите ли вы их веры?

— Это устаревший подход. На деле вы вовсе не знаете, что Земля вращается вокруг Солнца, — вы же видите обратное. Вы просто верите людям, специалистам, которые утверждают, что это именно так. Вот так и здесь. Наука еще скажет свое слово, уверяю вас. Поймите же, в наш рациональный век одной надежды людям мало. Люди, дорогой мой друг, идут на смерть, как эти вот бедняги. — Он кивнул крутым подбородком в сторону госпиталя, — неужели их близким, да и им самим повредит толика уверенности, что жизнь не кончается здесь, в вонючем бараке? Это не последняя война, уверяю вас. И пускай инженеры изобретают все новые средства истребления; матери, провожающие сыновей, будут провожать их без слез, потому что…

— Благая весть?

— Да, если хотите.

— Не слишком ли вы много на себя берете, доктор Дойл?

— Я только посредник, друг мой. Медиум, скажем так.

Доктор Дойл вдохнул широкой грудью насыщенный электричеством воздух.

— Будет гроза? — с надеждой спросил Мортимер.

— К сожалению. Они тут затяжные. Дороги превращаются в жидкую грязь. В сущности, в жидкую грязь превращается все…

— Ну почему, — рубанул воздух ладонью Дойл, — ну почему они не отбили эту водокачку сразу?! Пять тысяч человек, пять тысяч здоровых молодых людей; и все лежат здесь…

За бараком, переоборудованным под полевой госпиталь, простирались ряды низких бугорков. Над бугорками кружились мухи.

На дальних холмах один за другим вспыхивали гелиографы.

* * *

— Вот, — сказал Дойл, — этот человек. Перкинс. Сержант Ее Величества.

Перкинс, — подумал Мортимер, — все равно что Аткинс.

Коек здесь было куда меньше, чем больных, и Перкинс лежал в проходе на носилках. Губы его сплошь покрывала сухая растрескавшаяся корка. Глаза под сморщенными веками ушли глубоко в глазницы.

— Надеюсь, его зовут не Томми…

Дойл остро взглянул на него:

— Его зовут Джон, Джон Перкинс. И он умирает.

Надо же, — вяло подумал Мортимер. Тысячи мух жужжали, казалось, внутри черепной коробки. — Я должен ему сострадать, но не могу… Какая же я свинья. Наверное, это потому, что их тут слишком много. Нельзя сострадать всем. На это способны только святые. Может, он и вправду святой, наш доктор Дойл?

— Он умирает спокойно, — тем временем говорил Дойл, — потому что знает; дух не умрет вместе с телом. Для него это — аксиома.

— Вот как…

— Он побывал дома. У него домик в Суррее. Жена. Двое детей. Младший еще совсем маленький. Две недели назад заболел ветрянкой. Но сейчас пошел на поправку. Жар спал. Он вошел и присел у его кроватки. Было раннее утро. Жена проснулась и окликнула его: «Джон». Она решила, что он вернулся… ну, во плоти. Говорить он с ней не мог, поэтому приложил палец к губам, улыбнулся и вышел.

— Она поймет… — прошептал умирающий.

Дойл положил широкую ладонь ему на лоб.

— Она… — Джон Перкинс хватал воздух спекшимся ртом.

— Дайте мне ваш блокнот! — требовательно сказал Дойл.

— Что…

— Блокнот, черт побери!

— Вы хотите записывать? — удивленно проговорил Мортимер. — В такую минуту?

Выхватив у него блокнот, Дойл равномерно махал им перед лицом умирающего, отгоняя мух.

— Что смерти нет, — пробормотал Джон Перкинс.

— Я… простите, — сказал Мортимер.

— Скажите им, доктор, скажите, что… Дух вечен… — запавшие веки дрогнули и сомкнулись навсегда.

— Вот, — устало сказал Дойл, — возьмите.

Мортимер дрожащими пальцами заталкивал блокнот в планшетку.

— Не думаю, что цензура позволит мне опубликовать все это.

За стеной барака раздался долгий раскат грома, и где-то далеко ему ответили орудия.

— Они пошли на приступ, — сказал доктор Дойл, — быть может, они все же возьмут эту чертову водокачку.

* * *

— Спасибо, что вытащили меня сюда, доктор Дойл, — сказал Мортимер.

Под низким летним небом болота Дартмура казались безобидными; на кочках верещали кузнечики, меж сухих пучков травы сновали камышовки. Разогретая трава пахла скорее приятно. Лишь иногда под затянутой обманчивой зеленью поверхностью вспухали и лопались вонючие черные пузыри.

— Иногда мне кажется, — Дойл ощупывал тростью на вид безобидную кочку, — есть такие места… словно бы некие ворота… Вот и здесь, все эти истории о Черной Собаке… Я, кстати, думаю написать роман. О проклятии рода, страшной тайне и огромной собаке. И объяснение, заметьте, должно быть самым что ни на есть естественным. В детективе обращаться к сверхъестественному — дурной тон.

— Рад это слышать, — кисло сказал Мортимер, — кстати, в Суррее тоже рассказывают о большом черном животном с горящими глазами. Только они называют ее «суррейской пумой», знаете?

— А! — Голос Дойла оживился. — Так вы все-таки были в Суррее?

Мортимер молча пожал плечами.

— Я так и думал, что и вам не чужда тяга к неизведанному. Ну, и?

— Передал его вещи. Рассказал, что был при последних минутах.

Он помолчал.

— Маленький домик, очень бедный. Очень чистый. В центре комнаты половицы истерты меньше, чем у порога. Таким, знаете, квадратом.

— Там лежал ковер, — сказал Дойл уверенно. — Вероятно, афганский. Он участвовал в афганской кампании, сержант Перкинс.

— Да, ковер продали. Они бедствуют, Дойл. Учитывая, что война с бурами сейчас непопулярна…

— Я пишу книгу, которая должна переломить общественное мнение, — сухо сказал Дойл. — Продолжайте.

— Ну, я дал им денег. Она отказывалась, но дети… Милая маленькая женщина, очень усталая. Нанимается прачкой в соседнее поместье. Красные распухшие руки… Когда я отдал ей его трубку и кисет, она улыбалась.

— Вот как?

— Я сказал, что он помнил о них до последнего мига. Она спокойно сказала: «Я знаю. Он был тут, мистер Мемпес». Тогда, зимой, она проснулась словно бы от чьего-то присутствия. И увидела Джона. Он сидел у кроватки малыша и смотрел на него. Тот как раз выздоравливал после ветрянки, потому спал крепко и даже не проснулся.

Он выразительно посмотрел на Дойла.

— Я так и знал, — прошептал тот.

— Он улыбнулся ей и кивнул, — продолжал Мортимер, — и выглядел совершенно как обычно, только был очень бледный. Это странно, да, доктор? Ведь когда мы его видели, он выглядел вовсе не как обычно. Он выглядел чертовски плохо.

— Астральное тело далеко не всегда уподобляется физическому, — нетерпеливо проговорил Дойл.

— Да-да, я тоже читал этого чудака Крукса.

— Он не чудак, — твердо сказал Дойл. — Он ученый. Ученый-естественник.

— Да… ну вот, она хотела броситься к нему и обнять, она решила, что он просто вернулся домой, вы понимаете. Но не могла встать с постели. Cловно окаменела, говорит она, и пока она пыталась пошевелиться, он приложил палец к губам и скользнул за дверь. «Как тень», — говорит она. Тут ее отпустило, она накинула платок и выбежала, но там никого не было. Такой, знаете, предрассветный мрак.

— Знаю.

— Я вам не верил, доктор Дойл. Но это…

— Это все время существует рядом с нами, — задумчиво сказал Дойл. Из-под его крепких башмаков во все стороны порскали кузнечики. — Мы просто не хотим этого видеть.

— Доктор, — нерешительно произнес Мортимер. — Я знаю, вы… порвали со своими католическими родственниками. И повсюду говорили, что религия… ну, приносит одни лишь раздоры. Но вера содержит в себе опыт веков, а здесь… стоит ли, отказавшись от одной религии, создавать другую?

На горизонте в колеблющемся мареве сверкнула вспышка. Гелиограф, — подумал он машинально, потом, услышав глухой удар, решил: — Нет, все-таки гроза. Или нет… неужели?

— Вроде бы пушка стреляла?

— Спиритизм, друг мой, а вернее, спиритология, — это не религия, — отрезал Дойл. — Это наука. А что до пушки… Там, на скале, Принстаунская тюрьма. Верно, опять убежал какой-нибудь каторжник. Ничего. — Он любовно похлопал по палке с тяжелым набалдашником в виде оскаленной собачьей головы. — Мы сумеем постоять за себя, верно?

* * *

— Мне это не нравится, Артур. Ты же знаешь!

— Дорогая, — мягко ответил Дойл. — это необходимо.

— И эта женщина мне не нравится, — упорствовала Джин.

— А вот твой брат думает иначе.

— Малькольм, — снисходительно произнесла Джин, — не разбирается в женщинах.

— Сестры всегда так говорят. Ты просто ревнуешь. — Он поцеловал ее в висок. — Как вы себя чувствуете, Мортимер?

Журналист осторожно, боком спускался по лестнице.

— Сегодня болит сильнее, доктор Дойл.

— Так и должно быть. Это от упражнений. По крайней мере, колено, я вижу, начало сгибаться.

— Ну…

— Вы еще поиграете в крикет, друг мой.

— Я не хочу играть в крикет. А, вот и Лили. Здравствуйте, мисс Лодер-Саймонс.

Лили Лодер-Саймонс, высокая, светловолосая, с подвижными нервными руками, вошла в гостиную, быстро прикрыв за собой дверь.

— Я готова, доктор Дойл, — сказала она, не ответив на приветствие. Казалось, она вообще не заметила Мемпеса.

Далеко на континенте, под Ипром, лицом к лицу сходились армии.

* * *

Окна гостиной были плотно зашторены; в темном небе над темной землей, над старой доброй Англией медленно плыл начиненный, точно гигантская рыба — икрой, смертоносными бомбами шестисотфутовый цеппелин…

Одинокая свеча горела посреди стола.

— Мне нужна бумага, — сказала Лили, — много бумаги.

— Это же дом писателя. — Дойл улыбнулся.

— Тогда…

Она закрыла глаза и замолчала. Дойл вновь услышал грохот пушек за проливом; он звучал, как отдаленный гром.

Джин нетерпеливо пошевелилась:

— Я не…

— Тсс!..

Руки Лили Лодер-Саймонс двигались сами по себе.

— Кто здесь? — спросила она низким голосом.

— Бумагу, — прошипел Дойл, — подсуньте же ей бумагу…

— Это…

— Смотри-смотри…

— Кто здесь? Что ты хочешь сказать?

Язычок свечи пластался и плясал, и пальцы яростно царапали бумагу, прорывая ее насквозь.

— Назови первую букву твоего имени. Имя!

Рука отбросила бумагу и схватила следующий листок.

— «Я», — прочитал Дойл. — «Яков»? Нет…

Он подобрал второй листок.

— Я Малк… ска… скажи Джин… я…

— Нет! — отчаянно завизжала Джин, заткнув уши и зажмурившись. — Нет! Она врет! Все врет!

— Убит, — гласил следующий листок.

Мортимер осторожно поддержал миссис Дойл под локоть.

— Пойдемте, сударыня.

Белая рука продолжала писать. Слепые глаза неподвижно уставились на пламя свечи, и оно трепетало под этим взглядом.

— Атака… захле… Со… Сомма… Скажи Артуру.

— Что? — Лист бумаги трепетал в руках у доктора, точно белая ночная бабочка — Что ты хочешь мне сказать? Малькольм? Малькольм, это ты?

— Сомма, — крупными буквами было выведено на бумаге.

Рука продолжала скользить по последнему уцелевшему листку все тише, тише…

— Я дал ей камфарные капли, — сказал Мортимер, появившись в дверях, но она…

Лили приходила в себя. Она несколько раз моргнула, увлажняя пересохшие глазные яблоки.

— Получилось?

— Да, Лили. — Рука Дойла разглаживала последний лист бумаги. — Получилось. Но…

— Что? — Бледная худая рука вцепилась в его запястье. — Что, мистер Дойл? Где Джин?

— Когда вы последний раз получали письмо от Малькольма?

— Три дня назад. Они стояли под Ипром. Что?

Она в упор посмотрела на него. В расширенных глазах отражалось пламя свечи.

— Малькольм? Нет!

— Похоже на то, мисс Лодер-Саймонс. Если только…

— Если?

— Если вашим посланиям можно верить.

Она покачала белокурой развившейся прической.

— Не моим, доктор. Их посланиям. О да, им можно верить. Малькольм, боже мой, Малькольм…

Она провела рукой по глазам и неверной походкой направилась в ту сторону, куда ушла Джин.

— Они были помолвлены. Она и он, — грустно заметил Дойл. — Но я не понял. Сомма… передай Артуру… что? Если бы я мог…

Из дверей доносились сдавленные рыдания.

— Джин плачет, — тихо напомнил Мемпес.

— Да, но ведь… Мертвые живут. То есть… он говорил с нами!

— Вы уверены, сэр? Это было так… невнятно.

— Проклятье! — Дойл сердито стукнул могучим кулаком по столу. — Послания приходят, но такие запутанные. У Лили тоже погиб брат, вы знаете? Словно тысячи их толпятся у двери, пытаясь пробиться к родным и близким! Вот если бы я мог получить окончательное, достоверное подтверждение.

В соседней комнате на диване, обнявшись, рыдали женщины.

— Мне бы не помешала выпивка, — сказал Мортимер.

* * *

— Все верно. — Дойл болтал в чашке серебряной ложечкой, размешивая сахарин. — Сомма… Рыбаки на побережье уверяют, что слышат грохот канонады там, за проливом.

— Иллюзия, — жалобно сказала Джин. — Они просто напрягают слух, слушают, слушают…

— И рано или поздно начинают слышать. А это значит — самое время для сеанса. Позови секретаря, дорогая. Я напишу Лили. И скажи горничной, пусть приготовит ей комнату.

— Нет! — Джин вскочила, отбросив стул. — Нет, Артур…

— Но, дорогая, — мягко сказал Дойл, — это же элементарный эгоизм. Женские страхи. Ты представляешь, как важно для тысяч людей узнать…

— Я ничего больше не хочу знать. — Она зажала уши руками и топнула ногой. — Я не позволю… Это словно… словно один зовет за собой другого! Сначала Малькольм. Потом Дик… Потом… кто еще, Артур? Этот милый молодой человек, муж твоей сестры? Все, кого мы любим! Все. Словно чья-то рука шарит в толпе и выхватывает их по одному… Артур, а ведь там еще Иннес! И Кингсли!

Дойл расстегнул воротник.

— Под Ипром, — сказал он самым рассудительным голосом, — погибли тысячи. Тысячи гибнут на Сомме. Это просто… статистика.

— Я не хочу такой статистики! Я не хочу!

— То, что я делаю, — это для них. Для погибших. Для их близких.

— Это не для них, Артур. Это для кого-то другого. Ты делаешь все это для кого-то другого.

— Ты просто напугана. И расстроена. Добрый день, Джереми.

— Добрый день, мистер Холмс, — сказал почтальон. — То есть я хотел сказать, доктор Дойл. Сегодня много писем.

— Вот видишь! Это от тех, кто… от тех, кто потерял близких на этой войне. Миссис Лорри из Гемпшира. Фермер из Суррея. Кстати, Мортимер сейчас там, ты знаешь? Поехал навестить эту несчастную семью. Они пишут, что теперь, когда знают, что смерти нет, что их близкие с ними…

— А это что за письмо, Артур? — странным голосом спросила Джин. — Нет, погоди, не открывай, оно мне не нравится. Дай, я…

— Ну что…

Ножичек с костяной ручкой упал на скатерть. Следом за ним на стол спорхнуло письмо.

— Иннес, — прошептал доктор Дойл побелевшими губами.

— Я же говорила, Артур. Я же говорила.

— Но он же… демобилизован по здоровью.

— Война везде, доктор Дойл, — виновато сказал почтальон. — Она настигает их, даже когда они далеко.

Дойл встал и застегнул жилет.

— Джереми, — сказал он очень спокойно, — погоди, я сейчас напишу письмо мисс Лили. Сегодня вечером будет сеанс.

— Доктор Дойл, — нерешительно прошептал почтальон. — Я думал, вы знаете. Мисс Лодер-Саймонс… в утренних газетах…

— Что?

— Она умерла, доктор Дойл. Такая молодая. Такая красивая…

* * *

— Вы правы, сэр Редьярд. Прогресс, вот что мы им несем. Вот именно, прогресс. Мы пришли в Индию и расправились с чертовыми тугами. Индусы благодарили нас со слезами на глазах. В Конго мы уничтожили этих их ужасных колдунов.

— Насчет Конго, мистер Мемпес, я бы не стал говорить с такой уверенностью. То, что там творили бельгийцы… Естественно, туземцы стали искать защиты у местных шаманов. Знаете, там с белыми людьми порой случались странные вещи.

В пабе на Флит-стрит было людно, полутемно и душно. Мортимеру казалось, что самый воздух мерцает у него перед глазами: свет-тьма, тьма-свет…

— Зло нельзя истребить совсем, мистер Мемпес. Оно просто принимает иные формы. Взять, к примеру, ту же Преторию, мы воевали с бурами, буры с нами. Но ведь были еще зулусы. И вот они-то воевали со всеми. В конце концов, это их земля. Я слышал историю про какого-то сержанта, Хопкинса, кажется… ну, просто сержант Ее Величества. Он застрелил зулуса просто так, на глазах у всей деревни. Жара, понимаете. Все из-за жары. И тогда местный колдун… они как-то связываются между собой, эти колдуны, неведомым нам способом.

— Как гелиограф?

— Да. Что-то вроде гелиографа. Наверное. Так вот, сперва начинают стучать барабаны. Их даже не слышно — артиллерия бьет громче. Но они стучат. Стучат. Долго. Ночь за ночью. И в конце концов…

— Что? — прошептал Мортимер.

— Приходят земляные духи.

— Демоны? — Мортимер помахал рукой, подзывая бармена.

— Нет, просто духи. Бесформенные тупые духи. Они питаются астральными телами, понимаете? Астральными телами умерших. Они занимают астральное тело, пока физическое тело еще теплое. Прихватывают обрывки памяти, сны, мечты. И они умеют плодиться, мистер Мемпес. Они идут по путеводной нити любви, идут и находят близких покойного. И занимают их астральные тела. И так дальше, дальше, пока нить не оборвется. Этот сержант вскоре погиб, конечно. Кажется, от тифа. Там разразилась эпидемия тифа, в Претории. И я вот думаю, не умер ли кто из его родни, — здесь, на Острове. Готов поставить свои часы против этой вашей трости.

— Хопкинс? — медленно спросил Мортимер. — Не Перкинс?

— Точно. Перкинс. Вы его знали?

— Знал. Еще стаканчик? Да, у него была семья. Решил навестить их пару недель назад. Они жили в Суррее. Дом стоял пустым. Заброшенным. Думал, они уехали. В местном пабе сказали, она в Бродмуре. Ну, в лечебнице. Задушила детей. Сказала, отец их позвал. Сказала, там им будет хорошо. Лучше, чем здесь. Когда их выносили, она улыбалась.

Свет-тьма, свет-тьма. Рои зеленых мух. Отгоняя их, он помахал рукой перед глазами.

— Жаль, что вы не стали биться об заклад. Мне нравится ваша трость. Эта, с собачьей головой.

— Ее я не стал бы ставить, — замотал головой Мортимер. — Мне ее доктор Дойл подарил.

— А, так вы знакомы с Дойлом? Замечательный человек. Странно, что он увлекся спиритизмом, он всегда казался образцом здравого смысла.

— Благая весть, — прошептал Мортимер.

Он встал из-за стола и нахлобучил на голову котелок.

— Они нас ненавидят, да? — прошептал он. — Все они. Туги, конголезские колдуны, зулусы. И вот начинают стучать барабаны… ночь за ночью. И тогда приходят земляные духи. Боже мой, чем больше смертей, тем больше астральных тел… еще теплых… и они еще помнят, да? И зовут, зовут… роятся… Это конец белой расы, сэр Редьярд, говорю вам, это конец белой расы!

— Вам надо меньше пить, друг мой, — заметил сэр Редьярд. — Вы слишком впечатлительны.

* * *

— Перемирие! — Прилично одетая, степенная дама кружилась в холле гостиницы, держа по «Юнион Джеку» в каждой руке. — Перемирие! Больше не будет смертей! Никогда! Никогда! Не будет резни! И мой мальчик вернется домой! Перемирие!

Автомобиль с шофером ждал у входа.

— Как ты можешь читать эту лекцию, Артур, — спросила Джин, — сейчас, когда Кингсли…

— Мой сын бы меня понял. — Доктор Дойл взял ее под руку. — Ведь столько людей будут оплакивать сейчас своих погибших. Я призван утешить их. Он бы понял.

Они прошли мимо с поклоном отворившего им дверь швейцара.

— Благослови вас Бог, доктор, — сказал швейцар им вслед.

Они медленно катили по Лондону, ветер развевал волосы Джин, такие светлые, что седина казалась почти незаметной.

— Я не хотел тебе говорить, — Дойл обнял ее за плечи, — но теперь, наверное, можно. Я нашел очень сильного медиума. Очень сильного, почти как Лили. И вчера… Я сказал тебе, что иду в клуб, но я был на сеансе. И мы говорили… Малькольм был там. Он сказал… сказал… помнишь, ты провожала меня в Америку? Мы тогда таились от всех. И вы с Малькольмом спустились в каюту, а я был на палубе с Кингсли и бедняжкой Туи, и ты… поставила цветы на столик, и поцеловала подушку с двух сторон, чтобы я спал среди твоих поцелуев. Это правда, дорогая?

— Да, — прошептала Джин. В ее глазах стояли слезы. — Да…

Над головой торжественно сияло небо. Толпы народа стояли вдоль обочины, приветствуя его, доктора Дойла, человека, принесшего Благую Весть, зримые и незримые, и все были здесь — и Малькольм, и Дик, и Иннес, и Кингсли, и Лили Лодер-Саймонс улыбалась мягкой улыбкой, прижимая к вискам тонкие руки…

— Если бы они знали, — доктор Дойл окинул взглядом толпу, — если бы они только знали!

(Для написания этого рассказа использована биография Конан Дойла Джона Диксона Карра.)