Законы безумия – 3. Одна любовь

Мария Высоцкая, 2018

Богдан чемпион мира. Он осуществил свою мечту, но остался без сердца. Уходя, Герда забрала его с собой. Она замужем, счастлива и даже родила ребёнка. Но всё ли так радужно, как выглядит, на первый взгляд? Возможно, семейная идиллия всего лишь картинка, а её жизнь уже давно похожа на ад? Он встречает её случайно. В клинике, спустя четыре года после расставания. Она больна и нуждается в помощи. Что он выберет? Сможет ли простить предательство? Содержит нецензурную брань.

Глава 4

Герда.

Ставлю Теину сумку с игрушками на диван, невольно бросая взгляд на столик с целой кучей лекарств. Рука сама тянется к этим коробочкам. Успокоительное, снотворное ещё и ещё…

В кухне слышится Тейкин смех. Возвращаю всё на место и иду на голоса. Мама держит малышку на руках, что-то шепча ей на ушко. Улыбаюсь от этой картины. Но и печалюсь одновременно…

Я знаю, как тяжело моей матери. Она так и не смогла окончательно оправиться от развода с отцом. Она до сих пор его любит, а я просто не понимаю, за что можно любить этого человека… не понимаю.

— Герда, — поднимает на меня взгляд, — ты чего, доченька?

— Всё хорошо, мам, — сажусь напротив, — ты опять пьёшь снотворное?

— Не могу уснуть.

— У тебя же сердце… нельзя так. Это же опасно…

— Не беспокойся за меня, у меня всё хорошо, — робко улыбается, ставя Тею на пол. — Останетесь сегодня?

— Я нет, но Тейку у тебя оставлю.

— Правда? Если они узнают… ты же сама понимаешь, я не здорова.

— Это всё ерунда. Я в это не верю. Ты нормальная, а они просто хотят сделать из тебя такую, о которой твердят. Слышишь? — всхлипываю.

Для меня это очень больная тема. До ужаса. Я столько лет ненавидела свою мать, что, когда поняла, насколько она слаба и несчастна, хотелось биться головой о стену. Как? Как я, родная дочь, могла этого не замечать? Он же издевался над ней, всю её жизнь… унижал, втаптывал в грязь, ненавидел. Он делал с ней то же, что сейчас Назаров делает со мной. А я жила с ней в одном доме и ничего не замечала. Он такой же больной садист, как Гриша. Только с одним исключением — все его пытки моральные. Он не поднимал на неё руку, в отличие от…

— Ты такая хорошая мать. Не то что я… если бы у меня только было столько силы духа, как у тебя, всё бы было по-другому… абсолютно всё.

Вздрагиваю. Мы почти не касаемся этой темы. Потому что виновны в этом все. Я, отец, она…

Мама не смогла уйти от него сама, и он выбросил её, как собачонку. Ему нравилась её больная любовь ровно до тех пор, пока в его мозгу что-то не перещёлкнуло и он не нашёл Дашку. С ней он себя так не ведёт… и это странно. Я не за то, чтобы она испытала это на себе, просто я не знаю, чего от него ещё ожидать.

Мама страдала по отцу. Любила его. Смирялась со всем и, наверное, делала бы это до сих пор. Она слаба. Впрочем, как и я. Я ничего не могу и не могла сделать. Меня вынудили и закрыли в золотой увешанной жучками клетке.

Тогда я боялась навредить любимым людям, даже своему отцу… хотя сейчас жалею об этом. Очень. Но в любом случае беды было не миновать. Лукьян, который вроде как партнер Назарова, очень страшный человек. Он слишком высокопоставлен, чтобы с ним бороться. Возможно, я бы смогла что-то сделать с Назаровым, не будь всё так охвачено. Гриша творит что хочет и наслаждается своим беспределом. Он просто прихлопнет меня, а потом всех, кто мне дорог. Избавится.

Я не раз слышала эти крики в подвале загородного дома. Они мне снились. Я видела, как ночью оттуда вытаскивали чёрные мешки, мельком видела этого Лукьяна, встреть его на улице, я бы, наверное, его даже не узнала. Ни имени, ни фамилии, ничего. Человек вроде есть, а вроде его и нет. Призрак с выдуманным именем.

Я не могу так рисковать. Не могу ради ребенка, ради мамы, ради себя, в конце концов. Я не хочу, чтобы кто-то из нас оказался в этом чёртовом чёрном пакете.

— Не говори ерунды, мам. Всё хорошо. Так что? Приютишь Теону у себя сегодня? Не хочу оставлять её с этой нянькой, она мне не нравится. Её Гриша притащил.

— Конечно. Только… ты не сделаешь хуже?

— Нет.

Встаю, поднимая Тею на ручки.

— Завтра к обеду я её заберу. Мы едем в какой-то новый гольф-клуб. Там…

Мама включает телевизор, а меня парализует. Смотрю на это когда-то родное лицо, и сердце замирает. Шелест. Красивый, холёный, но всё такой же дерзкий и милый. Он даёт какое-то интервью для спортивного канала.

Мама тянется за пультом. Я знаю, что она хочет сделать.

— Стой, — повышаю голос, — не надо.

Смотрю на экран, а по щекам льются слезы. Я стараюсь ничего о нём не читать и не просматривать. Стараюсь ограждать себя от любой информации о нём. Потому что это больно. Так больно видеть его там. В другой жизни. В нормальной жизни.

— Герда…

— Всё хорошо, — вытираю слезы.

Тея начинает капризничать. Нервничать. Прижимаю ее крепче и выхожу из кухни.

***

В восемь я поправляю завитый локон упавший на лицо, и, забрав у администратора карту, покидаю салон красоты. На парковке касаюсь пальцами тонкой бретельки своего нового чёрного платья с разрезом почти по всей правой ноге от Валентино и, как можно выше задрав голову, иду к ждущему меня автомобилю.

Пока иду, морально стараюсь отстраниться от всего, как в школе. Стать холодной, избалованной и не живой.

Гриша присоединяется ко мне на полпути. Машина тормозит где-то посреди дороги, уже за городом.

— Прекрасно выглядишь, — пробегает глазами по моему декольте и разрезу на юбке, — шикарно, — его губы касаются моей шеи.

От него ужасно пахнет. Я ненавижу этот запах, эти духи. Его ненавижу. Сжимаю помаду в кулаке, прикрывая глаза.

В этом дурацком ресторане полно народу. Все такие счастливые, даже тошнит. На входе к нам присоединяются отец и Дашка. Гриша обнимает меня и доводит так почти до самого стола. Отодвигает стул и, когда я сажусь, касается ладонями моих плеч. У него холодные руки. Очень холодные. Он стискивает ими мою покрывшуюся мурашками кожу, а мне кажется, ещё немного — и у меня начнут хрустеть кости.

Официант подает меню, и Назаров садится на соседний стул. Внимательно вчитываюсь в меню и не могу избавиться от мысли, что кто-то смотрит мне в спину. Делаю заказ и как можно менее подозрительно оглядываю зал, оборачиваясь назад. Никого. Странно, но я была уверена, что кто-то смотрит. И сейчас это чувствую. Этот взгляд. Но в зале никого нет.

Немного задираю голову, но единственный стол, который видно отсюда, пуст.

Кажется, я начинаю сходить с ума. Неужели это мания преследования? Не знаю. Каждая минута здесь тянется адски медленно.

Дашка что-то рассказывает, я улыбаюсь. Улыбаюсь заученной, вышколенной улыбкой, чтобы Гриша не смотрел на меня косо. Пока я тяну свой бокал с вином, Назаров упивается в хлам. Они с отцом что-то обсуждают. Громко и вычурно смеются, за что мне становится неловко перед людьми вокруг. Конечно, визуально моих переживаний не заметит никто, но внутри мне мерзко и стыдно. Очень стыдно за всё это.

Поднимаюсь и, гордо выпрямив спину, иду в туалет. Мне нужно немного передохнуть. Всего пару минут. С милой улыбкой миную такого дружелюбного и улыбчивого хоста и, как только оказываюсь в длинном и достаточно узком коридоре, ускоряю шаг. Выдыхаю.

Слышу, как стучат мои каблуки, а ещё теперь мне кажется, что кто-то не просто смотрит, а идёт следом.

Оглядываюсь, и сердце замирает. Шелест. Не верю. Ускоряю шаг, чувствуя, что он позади. Заворачиваю за угол и вздрагиваю. Его руки резким грубым движением прижимают меня к себе. Он без слов и моих сопротивлений толкает в какое-то помещение, в ушах гул, слышу только звук дверной защёлки.

Богдан поворачивает меня к себе лицом, немного развязно толкая к стене. Прилипаю к ней спиной и не могу отвести от него глаз. В этом помещении горит тусклый свет, и я вижу скорее заострённые черты, нежели лицо в целом.

Протягиваю руку в непреодолимом желании коснуться его щеки. Пальцы замирают на смуглой коже. Шелест морщится, а меня прошибает током.

Улыбаюсь. Из глаз выступают слёзы, до боли закусываю губы.

Шелест молча убирает мою руку, с силой сдавливая запястье. Подносит к своему лицу, вдыхает.

Этот жест словно спусковой крючок. Мир трещит по швам. Богдан наступает, рывком закидывает на себя мою ногу. Я слышу едкий треск платья, но мне плевать.

Чувствую запах виски. Он пьян. Он пьян и здесь только поэтому. Обнимаю за плечи, глажу его волосы, не могу им надышаться. Просто не в силах.

— Я тебя ненавижу, терпеть не могу.

— Я знаю, мой хороший, знаю.

Прижимаюсь к нему всё сильнее. Господи, как я этого хотела. Просто дотронуться, увидеть. Больше жизни.

Богдан. Мой любимый. Главное, не сказать это вслух.

Шелест проворно подхватывает меня, заставляя обвить ногами его корпус. Его пальцы скользят по шее, декольте. Он тяжело дышит, упираясь своим лбом в мой.

— Дрянь, какая ты, Гольштейн, с*ка, — сжимает мой подбородок впиваясь в мои губы. Его пальцы уже покоятся на моей щеке, а язык проникает всё глубже. Схожу с ума от этой близости. Меня трясёт от его прикосновений, его ярости. Я знаю, что он зол, знаю, что ненавидит, знаю, что будет жалеть об этом завтра, но ничего не могу с собой поделать.

Расстёгиваю дрожащими пальцами его кофту. Ладони в хаосе трогают его твёрдую грудь.

Богдан без церемоний расстёгивает ремень на джинсах и резким движением задирает моё платье. Нагло тянет за резиночку стрингов, и всё, что я могу, — издать стон.

Шелест усмехается, проникая пальцами внутрь. Несколько грубых, глубоких движений, а у меня сносит крышу.

— Мокрая, просто по щёлчку, для меня.

Мне плевать, как он это говорит. Плевать, что, возможно, хочет задеть. На всё плевать. Я хочу лишь одного — почувствовать его в себе. До одури.

А он, как и всегда, читает мои мысли. Подхватывает под коленом, разводя мои ноги шире, и входит на всю длину. Его грубость возбуждает ещё больше.

Меня потряхивает, и я не понимаю, что происходит вокруг. С силой вцепляюсь в его плечи, отвечая на поцелуи, двигаюсь ему навстречу.

Это агония. Сумасшествие. Я утопаю в этой страсти, ненависти к себе, слезах и диком блаженстве.

Его запах, прикосновения…

Окончательно отпускаю себя, поддаваясь его напору. Умоляю не останавливаться, стоны становятся громче, и нас могут слышать, но мне нет до этого дела. Нет. Всхлипывая от накрывающей волны экстаза, обессилено падаю в его объятия.

Но он не настроен иметь со мной больше ничего общего.

Шелест отстраняется, с силой сжимая мои плечи. Смотрю в его глаза и не вижу там ничего. Пусто. Все выжжено дотла. Он ненавидит меня, презирает…

Касаюсь ладонями холодной стены, а после приваливаюсь к ней всем телом. Между нами по-прежнему мало воздуха. Мы задыхаемся от этой близости.

Тянусь к нему, но он отрицательно качает головой. Медленно. С горящей в глазах злобой.

Опускаю руку, поджимая губы. Выдавливаю истеричную улыбку и хочу удавиться. Хочу ему всё рассказать. Очень хочу. Но не могу. Какой в этом теперь смысл? Это его погубит. А Гриша никогда меня не отпустит. От него убежать либо на тот свет, либо когда-нибудь ему самому всё это надоест, и, возможно, он меня выкинет.

Всхлипываю, изо всех сил стараясь сдержать подступающие слёзы. Но резкий звук застёгивающейся ширинки отрезвляет.

Чувствую себя разбитой окончательно. Знаю, что он сейчас уйдёт. Уйдёт и забудет обо всём этом, как о маленьком недоразумении. Пьяной выходке.

Он уйдёт, а я ничего не смогу сделать. Ничего…

— Прости меня, — не поднимаю глаз, — прости, — шепчу, впиваясь ногтями в своё запястье, — я…

— Гера, мне пох*й, — ухмыляется.

Смотрю на его губы и давлюсь собственной слабостью. Никчёмностью. Он может жить дальше, а я нет…

— Всё, что было между нами, ничего не значит. Никогда не значило. Да ты сама это знаешь.

Поднимаю глаза, отчетливо понимая, что каждое сказанное им слово тщательно подобрано, чтобы унизить меня.

— Прости, у меня сегодня ещё много дел.

Слышу, как он поворачивает ручку двери, и ничего не могу сказать.

Шелест уходит. Словно его и вовсе здесь не было.

В голове ужас. Я боюсь туда идти. Боюсь ехать домой. Мне страшно, если Гриша узнает… хотя нет, я боюсь не этого. Я привыкла к боли, привыкла к унижениям. Я боюсь лишь одного — понять, что всё, что сегодня произошло… этого больше никогда не будет. Не будет Богдана, прошлого, всё, что было, уходит в небытие. Я словно живу сквозь текущее вокруг меня время. Не здесь и сейчас. Не сегодня, не завтра. Меня нет. Меня давно уже нет.

Когда возвращаюсь в зал, то губы немеют. Пальцы холодеют, а сердце покрывается коркой льда. Шелест сидит в центре зала с какой-то девкой. Улыбается. Она что-то мило ему рассказывает, а он слушает её с таким видом, словно это самая интересная вещь в мире.

Он не смотрит в мою сторону, даже не подает вида, что вообще меня заметил. Сглатываю и, прикрыв ладонью надорванный разрез платья, сажусь за свой стол.

Дашка хмурится. Она явно узнала Богдана, да и как его не узнать?

— Я надеюсь…

Я молчу. Складываю ладони перед собой и молчу. Кстати, отца и Гриши за столом нет.

— Хорошо, что Гриша пьян, и Броня увел его играть в бильярд. Иначе мне страшно подумать, что б он с тобой сделал. Ты вообще думаешь, что творишь? — она начинает повышать голос.

— Это не твоё дело. Поняла? — шиплю, убивая её глазами.

Я чувствую, как немного подавшаяся вперёд Дашка резко отстраняется, прижимая пятую точку к стулу. Её лицо меняется, на нём яркой краской прописывается недовольство. Она хмыкает и отворачивается. Мне же всё равно. Сегодня. Я так устала от всего этого театра. Устала от нравоучений… не могу так больше. Не могу…

Барабаню пальцами по столу, но, как только Назаров появляется поблизости, волосы на моей голове встают дыбом. Я чувствую его присутствие всем существом. Хочется спрятаться. Убежать.

Подпираю подбородок кулаком и, лениво зевнув, смотрю на Гришу. Он не должен ничего заподозрить.

— Мы останемся здесь.

Киваю. Он внимательно рассматривает меня, и на его лице медленно вырисовывается улыбка. Сглатываю.