Законы безумия

Мария Высоцкая, 2018

Детдомовец и мажорка. Они из разных миров, у них нет ничего общего, ничего, кроме обоюдной неприязни, граничащей с обожанием. Богдан – вырос в детском доме, его усыновили, когда ему стукнуло семнадцать. Теперь он вынужден учиться в элитной школе. Он дерзкий, бесстрашный, справедливый, и никогда не делит людей на богатых и бедных. Герда – всегда считала себя лучше других. Хотела доказать отцу, что он может ей гордиться. Она королева элитной гимназии. Местная звезда, а ещё, просто несчастная девочка. Смелая снаружи, и робкая внутри. Их судьбы сплетены настолько тесно, что другим там никогда не хватит воздуха. Содержит нецензурную брань.

Глава 1

Богдан.

…длинный серый коридор с обшарпанными стенами и отстающей на потолке побелкой я не забуду никогда. Он казался нескончаемым. Высокая рыжеволосая тетка в темной кофте и очках с острыми и, кажется, такими колкими оправами, ее лицо не выражало ни малейшей эмоции. Впалые скулы, безэмоциональный взгляд, незаинтересованно блуждающий по стенам коридора, она с каждой секундой ускоряла шаг. А я, будучи маленьким шестилетним ребенком, просто не успевал за ней, а оттого часто спотыкался. Но женщина лишь невозмутимо сильнее тянула меня за руку.

Мимо пробегали дети и, завидев новенького, разглядывали меня во все глаза. Старшие лишь смеялись над моим запуганным взглядом, я же ускорял шаг, все крепче прижимая к себе серого зайца.

Наконец Гестапо остановилась, широко распахнув дверь большой комнаты, где стояло много кроватей. Все они были одинаково заправлены, некогда белое белье посерело от частых стирок, а шторы только нагоняли тоску. Все в этой комнате создавало угнетающую атмосферу. По телу пробежал холодок.

— Вот твоя кровать, — громко скомандовала она и выпустила мою руку из своей, — днем сюда заходить нельзя, только в специально отведенное время. Идем.

На выходе из комнаты уже собралась толпа детей, слухи здесь распространялись быстро. Их глаза пылали интересом вперемешку со злобой. Стоило только женщине уйти, как толпа стала сгущаться надо мной, словно стая серых волков.

— Эй, новенький! — воскликнул паренек, по виду он был на пару лет старше. — Чего замер? Что это у тебя? — отобрал игрушку. — Ох, посмотрите-ка, что это у него? Заяц, — расхохотался, — ты что, девчонка?

Толпа начала ехидно хихикать, их глаза горели какой-то необъяснимой злобой.

— Отдай! — я шагнул в его сторону, пытаясь вернуть свое.

— А ты отбери, — он еще громче смеялся надо мной и моими нелепыми попытками отобрать игрушку.

— Верни, это мое, мое! — я кричал что было сил, ведь это единственное, что осталось от родителей, зайца мне подарили на прошлый день рождения. Я никогда в него не играл, он всегда мирно лежал на полке, но стал той вещью, которую я успел прихватить с собой, когда в дом моей старой бабули нагрянули органы опеки.

— Смотрите, он сейчас расплачется, как девчонка! — все громче глумилась толпа.

— Я не девчонка! — кричу что есть сил, сжимаю руки в кулаки, но в глазах предательски застывают слезы. Все произошло слишком быстро и неожиданно. Я ринулся вперед и ударил задиру по лицу, тот заорал и выронил игрушку, но поднять ее я уже не смог. Еще несколько мальчишек проворно схватили меня за плечи и оттащили к стенке.

Задира быстро пришел в себя.

Удары приходились по всему телу, кроме лица. Когда они закончили, все, что я мог, это отшатнуться от стены и упасть на пол, свернувшись в клубок. Сил не было. Тело болело, из глаз текли соленые слезы, и так хотелось домой. К маме, отцу… Но их больше нет. Их никогда больше не будет. Бабушка говорит, что они уехали в далекую командировку, но я знаю, что они умерли. Я слышал разговоры соседей по лестничной клетке, слышал, как они жалели меня, потому что в пять лет я остался практически сиротой. Слышал, и от этого становилось еще больнее.

Тогда я еще не знал, что мне придется испытать и пережить в этом месте, не знал, как жестоки бывают обделенные вниманием дети, не знал и то, насколько скоро мне предстоит узнавать это изо дня в день, медленно превращаясь в куклу для битья.

Прошло больше месяца, за окном был совершенно незнакомый город. Все было серым. Тело ноет от очередной потасовки, я сижу в углу первого этажа, под лестницей. Это место я облюбовал сразу, после той первой драки. Единственное желание в тот момент — скрыться от чужих глаз. Поджав ноги под себя, вспоминаю, как мы с отцом ходили на рыбалку, катались на роликах, как кормили с мамой птиц в парке недалеко от дома, зимой ездили кататься на ватрушках. Когда я вырос, то часто задавался вопросом, как я мог все это помнить, помнить те моменты, когда мне было три, четыре года, ведь большинство помнит лишь мимолетные картинки, а я четко видел целые фильмы прошлой жизни. Помнил лица родителей, мамин смех, папин серьезный, но в то же время насмешливый взгляд, когда я впервые пытался надеть червяка на крючок, помнил все до малейшей детали. Но за всеми этими мыслями всегда приходила одна и та же концовка, мое сознание каждый раз изощренно воспроизводило утро в день гибели родителей. В голове вновь раздавался горький бабушкин плач, разговоры соседей, черные закрытые гробы. Мои родители попали в аварию. На трассе в беспроглядный ливень в их маленькую тойоту влетела огромная груженая фура, это я, конечно, узнал позже, как и то, что от них остались лишь разорванные на куски части. Хоронить, по сути, было нечего, изуродованные тела положили в закрытые гробы, пряча глубоко под землю. По спине побежали мурашки, плечи невольно сжались.

— Вот ты где! — зло вскрикнула Инна Геннадьевна, воспитатель. — Нашкодил и смылся. Ты зачем Егорова побил, а?

— Он первый начал!

— Первый, — она орет, а я даже не реагирую, — у него синяк на все лицо. Паскудник! Привезли проблему на мою голову. Быстро пошли к директору. Пусть она с тобой разбирается! — она бесцеремонно вытаскивает меня из-под лестницы за ухо.

Полная и отвратительно манерная женщина гордо вышагивает по коридору, иногда оборачивается, чтобы побуравить меня своим яростным взглядом, словно желая показать, какой я никчемный. Дойдя до кабинета директрисы, она ухмыляется и толкает вперед.

— Иди, иди!

Заглянув в кабинет, я вижу огромный письменный стол, за этим самым столом сидит худая женщина с черными как уголь волосами. Из кабинета тянет сигаретным дымом. Завидев меня, она нехотя тушит окурок, поднимаясь с кресла и распахивая окно. Деревянные рамы скрипят от такого напора.

— Стучать надо! — недовольно. — Шелест, — ее цепкие, серые, как лед, глаза впиваются в мое лицо, губы недовольно сжимаются, — зачем Егорова побил, гаденыш?

— Он первый начал, он у меня…

Фурия несется ко мне со скоростью света и хватает за ворот зеленой рубашки в мелкую белую клеточку.

— Значит, так, я ябед терпеть не могу. Попался, отвечай! Мне тут проблемы с тобой не нужны, — отпускает воротник. — Еще раз повторится, будем говорить по-другому. Ясно тебе? — киваю. — Молодец, а теперь пошел вон отсюда, — мегера толкает в спину по направлению к двери.

Вылетев из кабинета, я спотыкаюсь и падаю возле порога на колени. Утерев слезы рукавом, встаю — отряхиваю штаны.

— Пойдем, — слышится откуда-то сбоку. Обернувшись на голос, невысокую темноволосую девчонку, она стоит неподалеку, теребя пальчиками толстенную косу, — не бойся. Я Таня, — Таня растягивает губы в миленькой улыбке, — вот, — отдает мне зайца, отобранного еще в первый день моего приезда сюда.

— Спасибо.

— Это Сережке спасибо, он Егорова и всю его шайку отлупил, но они будут молчать, — робко смотрит на дверь директрисы. — Как тебя зовут?

— Богдан. Богдан Шелест.

— А я Таня, Таня Мелкова, — из-за лестницы к нам подходит худощавый и длинный мальчик, — а это Сережка, мой брат.

— Ну привет, — протягивает мне руку.

— Спасибо, — смотрю на своего зайца.

— Больше не теряй. Орала?

— Да.

— Обвиняла, что ты Егорова побил?

— Ага, — вздыхаю.

— Этот Егоров — стукач еще тот. Запомни вот что: никогда не бей по лицу. По крайней мере здесь! Нет синяков, нет доказательств! Иначе…

— Понял.

— Тебя за что сюда?

— Родители на машине… — не смог договорить, из глаз выступили слезы.

— Не реви! — одернул Сережка. — Нормально все будет. Тебе сколько лет?

— Шесть.

— И мне. Не боись, теперь мы тебя никому в обиду не дадим, — подмигивает, — кстати, хорошо ты Егорова! Такой мелкий, а вон сколько силы. Танюха, что встала? Пошли.

Девочка бежит за нами вприпрыжку, а каблучки ее сандалий отбивают гулкую мелодию в стенах этого треклятого места.

***

Одиннадцать лет спустя…

— Шелест, ну сколько можно? — бурчит директриса, буравя меня взглядом. — Ты, Мелков и вся ваша шайка скоро доиграетесь!

— Лариса Викторовна! Ну как мы можем, о чем вы вообще?!

— Я знаю, что ты, Мелков, Крашевич, Смирнов и Воеводин вчера сбегали в город.

— Не понимаю, о чем вы, — засовываю руки в карманы и непонимающе смотрю на грымзу.

— Пошел вон, сопляк! — срывается женщина, на что я лишь ухмыляюсь.

Третий раз за этот месяц я выхожу из ее кабинета под эти крики. Шаркая ногами по бетонному полу, медленно вышагиваю по коридору, направляясь на улицу. У самых дверей наталкиваюсь на задирающуюся малышню. Оценив ситуацию, приближаюсь к дерущимся малявкам, которые визжат как сумасшедшие.

— А ну — тихо! — громкий крик распугивает детей, и они, словно мышки, разбегаются по углам. За толпой не следует только один. Маленький сероглазый мальчик.

— Спасибо, — раздается тихо.

— Как тебя зовут?

— Витя, — робко шепчет малыш.

— Я Богдан, — подаю ребенку руку, — обижали? — кивок. — В следующий раз скажи, что, если тронут, мне расскажешь.

Паренек снова кивает и, срываясь, убегает из зала. Я же направляюсь на улицу. Мелок уже ждет меня под старым дубом во дворе. Мы с ним не разлей вода, вот уже десять лет, с того самого разговора в коридоре. Мы быстро стартанули и собрали вокруг себя круг детдомовской элиты, которая силой выгрызла себе место под солнцем. Как только ушли одни старшаки, им на смену пришли другие, то есть мы.

И мы не беспределим. Нет, мы лишь поддерживаем порядок: не даем задирать слабых, ставим на место борзых. Здесь наше слово увесисто, а решение — неоспоримо. Эта, казалось бы, на первый взгляд игра — далеко не детская безобидная забава, нет. Наш интернат на окраине города, недалеко от промзоны, мы видели многое, сбегая туда ночами, а потому знаем цену человеческой жизни, при нас людей не раз закатывали в бетон, чему мы были лишь сторонними наблюдателями. Именно поэтому мы не понаслышке знаем, как сурова может быть жизнь, в которой мы лишь инструмент порядка в одной небольшой, созданной человеком системе, и да, тот человек, который создал эту ср*ную систему, однозначно был го*нюк.

Хлопаю Мелка по плечу, облокачиваясь на дерево.

— Мы сегодня в город, ты с нами?

— Нет, у меня тренировка.

— Ты задрал всех со своими тренировками. Спортсмен х*ров.

— Иди в ж*пу, Мелок. У меня соревнования скоро.

— Зачем тебе это надо? — закуривает сигарету. — Не понимаю…

— Значит, надо, — отмахиваюсь, зная, что Мелок все равно не поймет моих стремлений. Заниматься борьбой я начал в шесть лет, сразу же как в интернате открыли секцию по самбо. Какой-то меценат решил сделать детишкам подарок, и мне он оказалось кстати. Я упорно тренировался. У меня всегда был большой энтузиазм на этом поприще, в восемь я поехал на свои первые соревнования, где взял золото. Тренер в тот же день положил на меня глаз, и не слезает и по сей день. Сплошные тренировки, режим, соревнования…

— Ребята, — кричит Танюха, она подходит к нам быстрым шагом, — там, — заводит руку за спину, — там, в общем, у нас новая директриса, к себе вас зовет, — убирает руки в карманы легкой курточки, осень в этом году теплая.

***

Мы, как стадо на выгуле, стоим в коридоре. Ждем. Чего, собственно, загадка. Минут через пятнадцать к нам выходит невысокая, стройная брюнетка. На вид ей лет тридцать пять. Если она наш новый Царь и Бог, то я готов кончить прямо здесь.

Оборачиваюсь, зная, что такие мысли не у меня одного.

— Ребята, всем добрый день! Меня зовут Баженова Марина Юрьевна, я новая заведующая, — сцепляет пальцы в замок, держа руки перед собой. Улыбается.

И откуда столько веселья и доброты? Очередная показуха. Посмотрим, что она скажет через пару-тройку дней. Как и все предыдущие, натырит бабла, отпишет себе под шумок несколько квартир и свалит в закат. А, еще до*бется до всех с новыми порядками.

— Я рада со всеми вами познакомиться. Надеюсь, мы найдем общий язык.

— А нам оно надо? — ржет Мелок.

Марина хлопает глазами, теснее сплетая пальцы.

— Как тебя зовут, скажи, пожалуйста? — опять улыбочка.

— Ну Мел…Серега.

— Сережа, значит. Хорошо. Ребята, как я понимаю, у всех вас есть какие-то вопросы, а может быть, даже претензии. Предлагаю сделать вот что… сейчас Ольга Павловна раздаст всем листочки, и вы напишете все, что вам не нравится, и все, чего бы хотелось.

— И что будет с теми, чьи претензии вам не зайдут? — не могу промолчать. Знаю я, как эта х*йня работает. — Сначала записки пишем, а потом палкой по хребту получаем или на голом кафеле всю ночь спим. — С*ки. Цепляю ее взглядом, читая там явное недоумение. Она либо напрочь отбитая, что так невинность корчит, либо реально не в теме.

— Палкой… на кафеле… — хмурится, полностью гася улыбку. — Как тебя…?

— Богдан. Богдан Шелест, — продолжаю смотреть ей прямо в глаза. Если думает, что я дебил и поверил в этот цирк, — ошибается. А если думает, что срулю — хрен там.

— Ребята, напишите, пожалуйста, ваши пожелания, — явно нервничая, — а ты, Богдан, зайди в мой кабинет.

Ну вот. Все как и всегда. Спектакль длился недолго. Только теперь мне не десять лет, и отх*рачить меня поленом не прокатит. Убираю руки в карманы, беззаботно двигаясь в ее кабинет. Демонстративно прикрываю дверь, чувствуя предвкушение скандала. Эмоции. Эмоции — это самая кайфовая вещь в мире. Негативные эмоции могут стать самой лучшей подпиткой. Когда тебе плевать, когда ты так долго жрал лишь их, к тебе приходит ма-а-а-ленькое осознание — они прекрасны. Ты не просто жрешь их, ты манипулируешь, насыщаешься болью и злобой этих людишек. Они все, все эмоционируют, даже не понимая, какое наслаждение доставляют.

— Присаживайся, пожалуйста, — указывает на стул.

Я расслабленно падаю на него, закидывая ногу на ногу. Один. Два. Три. Поехали…

Марина садится напротив, складывая руки на стол. Она внимательно на меня смотрит, но по-другому. В ней нет того, чего я жду. Она не зла. Она подавлена. Растеряна. Печальна. Но она не в ярости. Что с ней не так?

— Вас правда здесь били? — слабым голосом.

— Че?

Она серьезно? Что за бред?

— Хватит строить из себя хорошую. Можешь сбросить маску.

— Почему вы никому не говорили? Это же уголовное дело.

Она говорит так тихо, что я еле разбираю ее шепот.

— Господи, — касается пальцами лба, — какой ужас. Я даже подумать не могла… — поднимается из-за стола, а потом копается в своей сумке.

Я все это время сижу в немом ступоре, потому что пока вся эта ситуэйшен за гранью моего понимания.

— Папа, — улыбается, прикладывая айфончик к уху, — привет, у меня будет к тебе дело, я заеду вечером. Хорошо. Целую.

Кладет телефон на стол, поворачиваясь ко мне, вздрагивает, будто забыла, что я вообще здесь.

— Богдан, — протягивает лист, — напиши все, что с вами здесь происходило, и распишись внизу.

— Зачем?

— Ты же хочешь, чтобы виновники были наказаны?

— Да тут у всех рыльце в пушку. Вас сожрут с такими замашками.

— Не сожрут, — голос становится жестче, и со мной будто уже говорит кто-то другой, — если работники сменятся, жрать будет некому. Пиши. Имена и фамилии тоже. А потом пусть ко мне зайдут все ребята. По очереди, конечно.

Голос вновь становится мягким. Марина вытаскивает из стакана ручку, обходит стол, замирая за моей спиной.

— Ручка, — кладет поверх листка.

— Как, вы там сказали, вас зовут? — оборачиваюсь, встречаясь взглядом с ее ярко-голубыми глазами. Они очень выразительные. Синяя радужка с мелкими крапинками, я ни у кого не видел таких.

— Марина Юрьевна, — ее лицо светлеет, а все вокруг словно озаряется ее улыбкой.

Я долго смотрю на белый лист, мысленно решая задачку. Все это странно. Такого здесь точно не происходило. Никто и никогда ничего не хотел менять. Все ломались под натиском коллектива, подыхая в этом болоте. А что, если это шанс на нормальное существование? Или же это путы, они вроде и излучают добро, но не факт, что не таят в себе тьму и злобу. Хотя… к го*ну нам не привыкать, а вот если это реальный шанс что-то поменять, то рискнуть стоит.

Сжимаю ручку, вписывая первую фамилию.