Сейф для колбасы и сыра

Мария Владимировна Акимова (2024)

Сейф — в хозяйстве вещь незаменимая: одни хранят в таком ящичке драгоценности, другие — колбасу и сыр. Для кого-то сейфом становится кладовка, в которой спрятана старуха в длинной, до пят рубахе, а есть и те, кто зашивает «пачечки» в обивку любимого кресла. Бывают люди-сейфы. У них внутри черт знает что: старые обиды, пустые мечты, ну и светлое, доброе тоже, конечно, имеется. О таких вот разных сейфах — этот сборник.

Сейф для колбасы и сыра

Колбасу и сыр Анатолий Степанович Мемуаров убирал от своего сына Пети в сейф, установленный на самой верхней полке холодильника, — так высоко, что достать до него мальчик мог только взобравшись на три толстых энциклопедии, сложенные в стопку на стуле.

Черный ящик был заперт на навесной замочек.

Взрослый мужчина, наверное, взял бы кусачки и запросто перегрыз ими шею замка, но первоклассник, никогда ничего не взламывавший и вдобавок больше всего на свете боявшийся гнева отца, беспомощно вглядывался в морду сейфа и глотал слюни.

Петя воображал, как толстым слоем намазывает майонез и кетчуп на кусок хлеба — черного или белого, неважно. Сверху кладет докторскую колбасу — нежно-розовые кругляшки толщиной в сантиметр. А уже их прячет под треугольниками ноздреватого сыра. Потом все это отправляется в духовку. Вуаля! Горячие бутерброды готовы.

А какой от них аромат!

Петя повел носом: на кухне уныло пахло сигаретами и пылью, в солнечных лучах распадавшейся на белые точки.

Когда мальчик получил свою первую двойку, он так переволновался от предстоящего объяснения с отцом, что съел целую палку докторской колбасы и весь сыр, что был в холодильнике. Этот эгоистичный поступок сына, да еще и плохая отметка в его дневнике очень разозлили Мемуарова-старшего, который и без того вернулся домой в плохом настроении после тяжелого рабочего дня. Он был водителем троллейбуса, следовавшего по третьему маршруту, самому протяженному в городе-миллионнике.

Мемуаров достал из шкафа ремень, который хранился дома исключительно для воспитательных целей, так как брюкам и джинсам Анатолий Степанович предпочитал спортивные штаны на резинке, и хорошенько прошелся им по Петиной пятой точке, бормоча:

— Что ж ты творишь, свинтус? — так Мемуаров называл сына за его тучность и чрезмерный аппетит. — Мать в могилу свел и меня туда же? Хрена с два!

Мальчик терпел удары ремнем молча, потому что знал: слезы еще больше разозлят отца, и тогда тот отправит его, Петю, на полчаса в угол — успокаиваться. Такой вот метод кнута по отношению к Мемуарову-младшему применялся частенько, а вот до пряника дело никогда не доходило. «Я и так толстый, — думал Петя, — куда мне еще пряники?»

Ночью мальчику стало плохо. К саднящим ягодицам прибавилась резь в животе. Петя то и дело вскакивал со скрипучей кровати, стоявшей у стены, за шкафом, и бежал в туалет, стараясь делать это тихо, но все равно шумел и не давал отцу спать.

Ночевали они в одной комнате, потому что других в квартире не имелось.

Пока Петю рвало, Мемуаров-старший, недовольно кряхтя, ворочался на своем диване. Наконец он опустил голые пятки на пол, решительно взял в руки трубку стационарного телефона и вызвал скорую помощь. Через два с половиной часа в квартиру сонными мухами вползли медики.

Они измерили мальчику температуру, сделали, как назло, укол в ту ягодицу, которая больше болела, сказали, что утром нужно обязательно явиться к участковому врачу и сдать анализы («Вдруг, это не просто отравление, а что похуже, например, кишечная инфекция!»), и на словах отца: «Да это он бутербродов, едрид-мадрид, обожрался!» — уползли на следующий вызов.

— Тьфу! — ругался Мемуаров-старший, укладываясь спать. — Только ковер мне зря ботинками истоптали. У нас в стране не медицина, говно! Ничё-ничё, больше такого в моем доме не повторится. Уж я меры приму.

Этими мерами стала установка в холодильнике сейфа.

Подергав замок — вдруг отец забыл его закрыть, в спешке собираясь на работу, — и убедившись, что черный ящик надежно заперт, Петя аккуратно спустился на пол с вершины башни, сооруженной им из книжек и стула. Он отварил себе макарон, съел их, хорошенько сдобрив острым кетчупом, и, вымыв в раковине тарелку с вилкой, отправился в комнату — поспать часок перед тем, как засесть за уроки.

Днем он обычно дремал на отцовском диване, так как Анатолий Степанович требовал от сына, чтобы кровать была идеально заправлена — без единой складочки на покрывале. А Петя спал беспокойно, во сне крутился как егоза и лишний раз комкать постельное белье не хотел.

Диван — когда-то гордость семьи Мемуаровых, а теперь грустное напоминание о былом семейном благополучии, — стал первым совместным приобретением Петиных родителей в браке. Со временем лак на деревянных подлокотниках облупился, обивка поблекла. Её цвет, прежде ярко-зеленый, как первая трава весной, превратился в бледно-желтый — один-в-один увядающий осенний лист.

Мемуаров-старший покупать новый диван отказывался. Он уверял, что найти другой такой же удобный невозможно, ведь за годы в обивке образовались выемки, идеально повторяющие выпуклости его тела.

Недавно, правда, отец приобрел специальное покрывало, чтобы скрыть от посторонних глаз неказистость дивана и тем самым уберечь его от критических замечаний всяких там вертихвосток.

А дело вот в чем.

В очередной раз домой к Мемуаровым нагрянула соседка Люда — хорошенькая вдова с пергидрольной шевелюрой — за солью. Она, как всегда, была одета в короткий красный халатик с кружевом, пущенным по рукавам и низу. Выпятив грудь, дамочка впорхнула с лестничной клетки в квартиру и с полчаса щебетала о чем-то в коридоре, хотя Анатолий Степанович уже вручил ей то, что она просила. В хорошенькой головке, под желтыми локонами, догадывался Петя, у тети Люды не доставало мозгов: это ж надо столько есть соли и все время забывать ее купить!

Дверь в комнату была открыта, и в проеме виднелся бок выцветшего дивана. Заметив его, соседка брезгливо сморщила аккуратненький носик. «Фу! — сказала она, накручивая прядь волос на указательный пальчик. — Немыслимо, чтобы приличная женщина на таком лежала!»

Вот только ни Люде, ни другим женщинам лежать на своем диване Анатолий Степанович не предлагал.

Петя зашел в комнату и уставился на высокий, до самого потолка шкаф. Мальчик не поверил своим глазам: деревянная дверка антресоли, обычно запертая, была открыта — из замочной скважины торчал ключ.

Если в сейф, стоявший на верхней полке холодильника, Мемуаров-старший убирал от сына колбасу и сыр, то в антресоли он прятал от него свою главную реликвию — фотографию Танечки, единственной и горячо любимой жены, умершей семь с половиной лет назад во время родов. Анатолий Степанович никак не мог простить Пете смерть супруги, поэтому между отцом и сыном установились, мягко говоря, прохладные отношения.

Танечка работала учителем русского языка и литературы.

В школу и из школы она ездила в одно и то же время на третьем троллейбусе, том самом, водителем которого был Анатолий Степанович, — так, по счастливой случайности, совпало расписание двух одиноких людей. Впервые Мемуаров заметил Таню на остановке: стройная, как тростинка, она держала в руках увесистую книгу и, водя пальчиком по страницам, увлеченно читала.

Девушка была одета, как и положено педагогу, строго: под распахнутым плащом виднелось темно-синее платье чуть ниже колена, на ногах — черные сапожки на небольшом каблуке. Этот скромный наряд служил идеальным фоном для Таниной красоты, которую подчеркивала и простая, без излишеств прическа — русые волосы, собранные в тугой пучок на затылке.

Когда троллейбус поравнялся с остановкой, девушка захлопнула книжку, убрала ее в сумку, казавшуюся чересчур громадной и тяжелой по сравнению с хрупкой владелицей, к тетрадкам восьмого «Б», и вошла в открывшуюся перед ней дверь — ту, что была ближе к водителю. До Анатолия Степановича донесся едва уловимый аромат кофе.

Конец ознакомительного фрагмента.