У зла нет власти

Марина и Сергей Дяченко (2008)

У зла нет власти — даже если кажется, что все пропало и зло торжествует. Королевство осаждает Саранча — кочевники верхом на чудовищах; некромант восходит на черный трон, и у Лены Лапиной есть всего три дня, чтобы предотвратить катастрофу. Новый роман Марины и Сергея Дяченко, продолжающий уже известную читателю книгу «Маг дороги», завершает трилогию «Ключ от королевства», являясь тем не менее самостоятельной книгой.

Глава 3

Катастрофа

В Королевстве тоже был летний вечер. Я зажмурилась: после сумерек моего родного мира предзакатное солнце слепило глаза. Мы с Максимилианом стояли на холме; под ногами пружинила изумрудно-зеленая трава, где прятались кузнечики, похожие на фей, и феи, похожие на кузнечиков. Тянулись к небу сосны. Позади, за нашими спинами, сплетались ветками толстенные дубы, их стволы казались бородатыми от буро-зеленого мха. Вьюнки увивали и землю, и ветки, в густой зелени яркими пятнами горели цветы. Впереди стоял замок, упираясь шпилями в небо, а ниже, в долине, широко раскинулся город: он стал вдвое больше с тех пор, как я в последний раз его видела. Сверху, с холмов, спускалась широкая речка, у нее было имя — Ланс. Река впадала в море, покрытое белыми барашками, а между городом и морем был огромный порт.

Мое Королевство, как же я по тебе соскучилась!

Максимилиан стоял, подавшись вперед, и смотрел на замок. Ноздри у него дрожали, будто он принюхивался. У него было в этот момент такое хищное лицо, что я первым делом решила вернуть себе посох.

— Идешь в замок? — Некромант будто прочел мои мысли. — Иди. Пройдись по городу. Поговори со старыми знакомыми. Поверь своим ушам и глазам. Учти только: времени мало.

Он так странно улыбнулся, что у меня сердце защемило. Как будто впереди меня ждала какая-то скверная неожиданность.

— Да, и поговори с Гарольдом, — Максимилиан не сводил с меня черных неподвижных глаз. — Поручись за меня. Скажи, я дам клятву союзника.

Я подумала: это мы еще посмотрим. И еще: хорошо бы как-то отвязаться от Максимилиана.

— Я не пойду с тобой, — сказал он, отвечая на мой взгляд. — Все понимаю: у вас с Гарольдом приватный разговор…

Наверное, я выдала свое смущение и страх: мне показалось, что он читает мои мысли. Во всяком случае, Максимилиан, увидев мое лицо, расхохотался.

— Что смешного?

— Ничего… Просто я рад, что ты наконец в Королевстве. Теперь дела пойдут веселее… Ну, иди.

— Где тебя потом найти? — спросила я медленно.

— Сам тебя найду. Ну, не теряй времени!

Не переставая улыбаться, он подпрыгнул, превратился в большую черную птицу и, подняв крыльями ветер, улетел куда-то на закат.

* * *

Вот скотина. Он еще и оборачиваться птицей научился. Или раньше умел? Я ведь до конца не знала, что некромант может, чего не может — даже когда он был пацаном двенадцати лет. Чего ждать теперь?

Солнце опускалось все ниже. Я двинулась к замку — широкими шагами, вниз по склону холма. На мне были джинсы, кроссовки, рубашка с короткими рукавами — как я гуляла с Риткой в парке, так и брела сейчас среди сосен, а между тем вечер обещал быть прохладным.

Или меня знобило?

Очень хотелось увидеть Оберона. Вот было бы здорово, если бы, явившись в замок, я заглянула к нему в кабинет… А он поднялся ко мне навстречу, и даже крыса в передничке, Дора, на секунду перестала мести столешницу метелкой из связанных перьев. Он сказал бы: «Здравствуй, Лена!» И все бредни Максимилиана оказались бы враньем.

Или даже пусть так: некромант не врал, к городу действительно подступают полчища Саранчи. Оберон действительно был в отлучке… Но вовремя узнал об этом и вернулся. Тогда мы встанем плечом к плечу, как много раз вставали, и отобьемся хоть от Саранчи, хоть от колорадского жука.

Кто такие многоноги, на которых едут пустынные воины? Забыла спросить у Максимилиана… И, если честно, не больно-то хочется знать.

Лес вокруг шуршал, звенел, пялился на меня блестящими глазами из травы, и каждый пень, казалось, провожал меня взглядом. Птицы размером с бабочку вились у меня над головой, а бабочки размером с крупную птицу замирали на цветах, расправив крылья. Я была совершенно одна и чувствовала себя не магом дороги, а заблудившейся девочкой в лесу Бабы-яги.

Потом я заметила скрюченную темную фигурку в кустарнике; кто-то бородатый, покрытый шерстью, объедал с куста красные ягоды. Я остановилась, готовая бежать или драться, но любитель ягод не обратил на меня никакого внимания — даже лохматой головы не повернул, а все так же продолжал лакомиться, потихоньку бормоча под нос.

Я пошла дальше, то и дело оглядываясь, и через несколько минут выбралась на проезжую дорогу.

* * *

Я вошла в город через северные ворота. Раньше здесь всегда стояла стража. Но теперь не было ни души — ни в воротах, ни на ближайших улицах. Город, такой основательный, обжитой, теперь оказался почти пустым. Безлюдье и тишина на улицах напугали меня сильнее, чем десяток Максимилианов.

Правда, ближе к центру люди стали попадаться, причем многие, мне показалось, были пьяны. Кто крался, не поднимая головы, кто, наоборот, громко говорил и смеялся. Мне встретилось несколько повозок, нагруженных домашним скарбом, — люди, правящие лошадьми, не отрывали глаз от булыжника мостовой. Все они направлялись в нижнюю часть города, к выходу на большую дорогу, а может быть, в порт.

Я вышла на центральную площадь и остановилась перед Храмом Обещания. Я успела позабыть, какой он большой. Яркий купол почти не потускнел за прошедшие годы, сейчас он сверкал красным и золотым, отражая закатное солнце.

Но ведь королевское обещание давно выполнено. Почему до сих пор стоит Храм?

Огромные двери были приоткрыты. Вход никто не сторожил. Я поднялась на каменное крыльцо; прямо на ступеньках были высечены какие-то слова. Я присмотрелась.

«Музей Того, что Следует Помнить».

Уши мои, а не глаза, сказали мне, что внутри никого нет. Там царила особенная тишина очень большого помещения, пахло пылью и влагой, и было совершенно темно. Я зажмурилась, призывая ночное зрение, а когда открыла глаза, весь огромный зал предстал в серо-коричневом свете — без красок, но очень четко. Я могла различить каждую плиточку на мозаичном полу, каждую каплю влаги на бронзовом подсвечнике. Это действительно был музей, и я в жизни не видала ничего подобного.

В центре стоял макет дворца — точный, в мельчайших деталях. Напротив входа на больших рамах были натянуты гобелены. Один из них я узнала: мимо развалин, кое-где встающих из песка, шел караван. Впереди ехал человек на белом крылатом коне. Это Королевство в пути, а впереди — Оберон; мне страшно захотелось увидеть короля прямо сейчас.

Я присмотрелась. Раньше, когда гобелен висел во дворце, он выглядел лучше. Сейчас нитки потускнели, кое-где разлохматились, гобелен казался влажным. Я помнила, что прежде лицо короля было выткано в мельчайших деталях, а теперь его и разобрать-то не получалось. Может быть, потому, что я смотрела ночным зрением?

И на других гобеленах была летопись того давнего похода: как мы ехали мимо озер и полей, как шли через лес, и какие на нас кидались хищные твари. Для Королевства это сделалось историей, ведь миновали годы с тех пор; для меня все это было совсем недавно. Я даже не успела как следует повзрослеть.

Здесь был портрет Ланса, вытканный шелком; Ланс, старший маг дороги, погиб в пути, защищая свое Королевство. Какие-то гобелены сохранились лучше, какие-то вылиняли и покрылись пятнами. Чем дольше я на них смотрела, тем тверже убеждалась: их неправильно хранили! Что за музей, где так сыро?!

А потом я увидела свой портрет: в полном облачении мага дороги, с посохом наперевес, я ехала верхом. У меня было такое гордое, такое мужественное лицо на этом гобелене, что я несколько минут не могла поверить: это правда? Это действительно мой портрет — в музее Того, что Следует Помнить?

У меня комок встал в горле. Я огляделась, смаргивая с ресниц случайные слезы, увидела другие экспонаты на постаментах, на столах, в затейливых стеклянных витринах: щиты, мечи, какой-то дикарский наряд, обугленную железную решетку, стоптанные сапоги, носовую статую корабля — она, правда, не помещалась в витрину и висела просто в воздухе, на высоте двух человеческих ростов…

А потом я увидела свой посох.

Когда-то мне его подарил Оберон — выдал, как именное оружие. Мой посох стоял в высоком стеклянном шкафчике, красно-зеленое навершие казалось черным. И я сразу поняла, зачем пришла в Музей, — не на свой портрет любоваться.

Я пришла за своим оружием.

Звякнуло стекло. Шкафчик не открывался — у него даже дверцы не было. Похоже, тот, кто поставил мой посох под стекло, предполагал, что экспонат останется там навечно.

Я отступила к соседнему стеллажу, где безо всякого стекла лежала здоровенная дубина с шипами. Не знаю, что в ней было ценного и за что ее нужно было помнить, но стекло она расколотила с одного удара — вдребезги. Посыпались осколки, и запрыгало эхо под огромным темным куполом.

Я протянула руку, взяла свой посох и сразу почувствовала себя сильной. Расправив плечи, вышла из Храма-Музея, остановилась на лестнице, огляделась; потом меня будто под локоть толкнули — я обернула посох навершием на запад…

Оттуда надвигалась такая огромная опасность, что посох, дернувшись, чуть не вывалился из рук.

* * *

По дороге к дворцу я встретила мародеров. Два мужичка таскали вещи из брошенного дома: один передавал другому через разбитое окно узелок, из которого свисали рукава и штанины. Другой стоял на камушке, зажав в одной руке большой медный чайник, а другой рукой пытался принять узел с одеждой. Я ударила посохом — зашипев, взвился зеленый луч в небо. Мародеры одновременно обернулись.

Тот, что был снаружи, бросился бежать вдоль по улице, не выпуская чайника, и скрылся в подворотне. Другой выпрыгнул из окна, вынеся раму на широких плечах, приземлился на четвереньки, вскочил и бросился догонять подельника. Я успела подпалить этому второму штаны — когда он заворачивал за угол.

Через секунду все было тихо. Узел с одеждой валялся под окном. Я заглянула в дом: там было пусто, следы не то поспешного отъезда, не то грабежа, а может, того и другого разом…

Если бы Оберон остался в городе — разве такое было бы возможно?

* * *

Вот где обнаружилось полно народу — перед дворцом. Здесь толпились стражники из Королевства и ополченцы из соседних деревень. Здесь собрались горожане из тех, кто все-таки решился защищать свой дом, вместо того чтобы драпать. Отряд землекопов с лопатами отправлялся куда-то под командованием моего старого знакомого — канцлера. Крючконосый меня не заметил. Он всем своим видом показывал, что стар для военных операций и, шагая впереди отряда, нарочно держался за поясницу.

Я едва протолкнулась к воротам замка, и вот здесь меня узнали в первый раз. Усатый стражник протер глаза:

— Маг дороги?! Вот удача! Как вовремя! Скорее к господину Гарольду, он знает о вас? Ему уже доложили?!

Ему не доложили. Поэтому, когда я встала — в джинсах и с посохом — на пороге его кабинета, он чуть стол не опрокинул, так резко вскочил.

Он тоже сделался старше. Вот беда. Я познакомилась с ним, когда ему исполнилось семнадцать, и он был мне как брат. В прошлую нашу встречу ему было уже хорошо за двадцать, он был женат, нянчил сына… А теперь он отрастил бороду и сильно раздался в плечах. Зрелый, крепкий мужчина.

— Лена! Это точно ты?

Он уставился на меня недоверчиво. Потянулся даже за посохом, который стоял тут же, у кресла. Я попятилась. Гарольд махнул рукой моим провожатым:

— Ступайте. И закройте дверь!

У него был резкий, не терпящий возражений голос. Я обратила внимание: он привык командовать, привык, чтобы ему подчинялись беспрекословно.

— Это точно ты? — повторил он испытующе.

— Это я. Не морок, не привидение.

— Откуда ты взялась?

— Меня привел Максимилиан.

— Некромант?!

Я сжала зубы. Казалось, передо мной совсем незнакомый человек. Властитель. Суровый. Чужой.

— Добрый день, Гарольд. Рада вас… тебя видеть, дружище.

Он помолчал. Потом с силой провел рукой по лбу:

— Извини. Видишь, что происходит…

Этот жест напомнил мне Гарольда-прежнего. Молодого. Друга.

— Вижу, — сказала я через силу. — Я пришла, чтобы помочь.

Он поднял глаза. Я испугалась, увидев этот взгляд.

— Ленка…

Он что-то хотел сказать, но не решался. И эта его нерешительность напугала меня до холодных мурашек.

— Гарольд, — я старалась, чтобы голос у меня не дрожал. — Дружище… Ты опять вырос, я тебя не узнаю, а как поживает твой сын?

Он помотал головой и снова уселся за стол. Поставил рядом посох. Кивнул мне, предлагая садиться в кресло для гостей.

— Ленка, очень мало времени. Ты — вот что… Если я дам тебе мальчишку и проведу вас обоих туда… в твой мир… Ты обещаешь о нем позаботиться?

— Что?!

Он смотрел на меня, будто издалека, — мутноватым, напряженным взглядом.

— Мы собираемся достойно умереть здесь и дать возможность нашим женщинам уйти подальше… Моему сыну пять с половиной лет, у него есть свой меч, он хочет идти на бой… Слушай, забудь. Я ничего тебе не говорил.

Я поперхнулась несказанными словами. Мне не раз приходилось выполнять в Королевстве опасную работу, сражаться, рисковать… Но такого я не ждала от моего доброго, прекрасного Королевства.

И я задала вопрос, который волновал меня сильнее всего:

— Где Оберон? Где его величество?

Он чуть сдвинул брови:

— Кто?

— Оберон!

Он смотрел, будто припоминая. Потом властно поднял руку:

— Извини, у меня нет времени на ребусы. Через полчаса военный совет… Уйма еще не прибыл?

— Гарольд, это не ребусы, — я задохнулась от возмущения. — Где Оберон? Мне-то можно сказать? Он жив, что с ним?

— Я не знаю, о ком ты спрашиваешь, — признался он, и в голосе его проскользнуло раздражение.

У меня пол закачался под ногами.

— Да что случилось здесь у вас?! Что Оберон мог сделать, чтобы ты его так…

— Я не понимаю, о ком ты говоришь! — Он злился. — Я не могу помнить всех твоих знакомых!

— Гарольд! Я говорю об Обероне!

Он резко поднялся:

— Все, хватит. Я должен готовить совет. Пошли.

* * *

Несколько минут после этого разговора я ничего не слышала, кроме гула в ушах. Вокруг лязгало железо, топали сапоги, хлопали двери. Весь замок шумел, как лес во время бури, меня узнавали, окликали, о чем-то спрашивали. Я кивала в ответ, не понимая ни слова.

Потом стала подходить ко всем, кого помнила, и спрашивать: где король? Где Оберон?

Они смотрели непонимающе, будто никогда не слышали этого имени!

Это было как в страшном сне. Я села на ступеньку лестницы и укусила себя за руку. Захотелось проснуться. Я в Королевстве, где нет Оберона! Где никто его даже не помнит!

Это была ловушка. Какое-то другое, измененное Королевство. Максимилиан привел меня сюда обманом. Значит, Гарольд — не Гарольд… Замок — не замок… А как же Музей Того, что Следует Помнить? Мой портрет на гобелене — тоже не мой портрет?!

Люди разбегаются из города. Мародеры грабят покинутые дома. Гарольд просит меня увести его сына в мой мир и спасти. Они все сошли с ума. Сошли с ума — и забыли Оберона.

Совершенно потерянная, я вышла на лестничную площадку у входа в одну из башен. Витражное окно было распахнуто настежь — на запад. Там горел закат, алый и золотой, и длинные фигурные облака светились пурпуром и золотом. Это зрелище завораживало; не верилось, что в мире, где есть такой закат, Оберон мог исчезнуть навсегда. Это какое-то злое волшебство; может, еще не все потеряно?

Закат перечеркнула черная птица. Бесшумно ударила крыльями, зависла прямо напротив окна. Я отшатнулась. Птица присела на подоконник. Скрежетнули когти по мрамору, и в ту же секунду превратились в пальцы, вцепившиеся в край окна. Максимилиан повис снаружи, на руках, глядя на меня снизу вверх.

— Убедилась? Все поняла?

У меня за спиной бегали люди, переговаривались. Некроманта, висящего за окном, никто не замечал. Мне было страшновато смотреть на него: под нами было метров двадцать отвесной стены, а потом еще ров, утыканный заостренными кольями.

— Почему ты мне не сказал…

— А ты бы поверила?

Я прижала к себе посох, как любимую куклу.

— Что это значит, Макс? Что с ним… случилось?

— Расскажу все, что знаю… потом. Начинается военный совет. Уговори Гарольда взять меня в союзники.

И он разжал пальцы. Я поперхнулась; черное тело Максимилиана полетело вниз, на лету съежилось и обернулось птицей. Птица взлетела на уровень заката, каркнула что-то в мою сторону и умчалась.

* * *

Бальный зал, где когда-то праздновали свадьбы сразу четырех принцесс, превратился теперь в зал военного совета. Королевский трон стоял пустой. Я посмотрела на него — и сразу отвела глаза. Вокруг собиралась толпа, вдоль стен теснились стражники и придворные, быстрым шагом вошел Гарольд и сел справа от пустого трона.

— Его величество король Уйма Первый Вегетарианец! — провозгласил слуга надтреснутым, но громким и торжественным голосом.

Рявкнули трубы. Двумя колоннами в зал двинулись обросшие бородами, лохматые дикари в одеяниях из грубо выделанной кожи, с браслетами и ожерельями из звериных зубов, а кое у кого болтался на шее птичий череп. Лица их были покрыты шрамами; разве что на лбу у каждого не было написано «людоед», а так все ясно.

Потом вошла туземка. Какая-то островитянская красавица: в пышной юбке из пальмовых листьев, в меховом лифчике, украшенном иглами дикобраза (во всяком случае, так мне показалось). Ее черные волосы торчали вверх — уж не знаю, каким образом их закрепили, но из-за них туземка была похожа на жесткую щетку, поставленную стоймя. На босых ногах у нее звенели браслеты с колокольчиками, руки, обнаженные до самых плеч, были расписаны узорами. В каждом ухе блестело по огромному драгоценному камню, правую ноздрю украшал камень поменьше. Лицо ее, раскрашенное белой и черной краской, показалось мне странно знакомым.

Последним вошел Уйма. Трубы рявкнули совсем уж нестерпимо. Уйма был гладко выбрит, аккуратно подстрижен и одет в какой-то элегантный шелковый балахон, черный с серебром. А в остальном — он не изменился.

А когда он встал рядом с островитянкой, она небрежно оперлась на его локоть и Гарольд, поднявшись, приветствовал их обоих, я узнала Филумену, коварную и капризную принцессу, которую выдали замуж за дикаря — и, как видно, это пошло ей впрок…

Гарольд оглядел толпу, увидел навершие моего посоха и поманил меня пальцем. Я подошла. Уйма обернулся, и его желтые глазищи вдруг стали круглыми, как чупа-чупсы.

Он ничего не сказал. Мы обнялись на глазах всего зала. Филумена, конечно, тоже узнала меня и выдавила что-то вроде улыбки.

— Ты в самом деле вегетарианец, Уйма?

— Я создаю себе репутацию, — он оскалил желтоватые острые зубы. — Главное в политике — правильно себя поставить, жритраву!

И он так лихо подмигнул мне, что у меня стало легче на душе.

— Уйма, ты помнишь Оберона?

Вопрос сорвался с губ прежде, чем я успела удержать его.

Он не успел и рта раскрыть — а я прочла ответ по глазам.

— Это кто-то из ваших?

Тяжесть, чуть отпустившая меня от его улыбки, снова навалилась на плечи — стократ хуже.

* * *

Начался военный совет. Как по мне, здесь было слишком много людей; советоваться посреди большого зала, среди толпы людей, не очень-то удобно.

Канцлер, напоказ держась за поясницу, доложил о подготовке замка к обороне. Столько-то выкопано рвов такой-то глубины, такой-то ширины. Столько-то вбито колышков, чтобы многоноги о них спотыкались. Столько-то приготовлено каменных ядер, столько-то катапульт установлено на стене. Столько-то крупы, свеклы и соленого мяса запасено в замке. Его скучный, очень подробный доклад то и дело перемежался жалобами на то, что людей мало, средств недостаточно, замок — это жилище, а не крепость, то есть не оборонительное сооружение, и он, канцлер, старый больной человек: как он может в таких условиях за что-то отвечать?

Я смотрела, как шевелятся волоски в его крючковатом носу, и вспоминала, как этот же самый канцлер допрашивал меня, перепуганную до смерти, когда я впервые попала в Королевство. Потом он отвел меня к королю… Мне захотелось зажать уши руками, как будто тысячи голосов кричали мне, что есть силы: «Оберон! Оберон! Оберон!»

Уйма тем временем сообщил, что привел две тысячи бойцов. Я вспомнила, что говорил об этих бойцах Максимилиан — «Уйму они съедят первым»… Надо было заговорить о Максимилиане, но я никак не решалась открыть рот.

— Лена, ты хочешь что-то сказать? — отрывисто спросил Гарольд. У него появилась новая манера — он говорил очень резко и сухо.

Я начала, стараясь держаться как можно спокойнее. Правда, долго разглагольствовать мне не пришлось.

— Наши люди не станут сражаться рядом с некромантом, — оборвал меня Гарольд. — Говорить об этом не следует. Дальше…

— Погоди, — я крепче сжала посох. — Почему — говорить об этом не следует? Если наше положение так плохо — почему не принять помощь от…

Уйма покосился желтым глазом. Гарольд очень медленно повернул голову. Обдал меня взглядом, как кипятком.

— Младший маг дороги, — произнес, сделав ударение на слове «младший». — У меня нет сейчас времени, чтобы объяснять тебе общеизвестные вещи. Если в этом городе остался кто-то, кому ты доверяешь, иди и расспроси его… Пока мы решим очень важные вопросы: с боеприпасами, с водой и кто будет заниматься ранеными на поле боя!

«Если в этом городе остался кто-то, кому ты доверяешь». Меня резанули, как бритвой, эти его слова. «Общеизвестные вещи»… Я крепче сжала свой посох, поднялась и отошла от них. Пусть совещаются.

Огромный зал плыл перед моими глазами. Я заметила Эльвиру, принцессу: она сильно изменилась за те несколько лет, что я ее не видела. Рядом с ней стоял принц Александр — только я во всем Королевстве знала, что он подкидыш, его подменили в колыбели, а настоящий сын Оберона — тот самый Саша, что закончил третий курс и женился на Стелле… Эти двое тоже забыли короля?

Я вышла из зала и остановилась на лестнице. Собственно, вот и все. Просьбу Максимилиана (или это было поручение?) я не выполнила. Армия Саранчи стоит в трех днях пути от города. Оберона нет. Такое впечатление, что никто не слышал его имени.

Я снова присела было на ступеньку, но в этот момент перед замком грянули трубы — не хрипло, как во время появления Уймы, а полнозвучно и очень грозно. Я подскочила; звук труб сменился мерным топотом идущих в ногу людей. Сбегая вниз по лестнице, я подняла посох; казалось, что опасность везде.

Снизу, навстречу мне, бегом поднимался мальчик лет шести, в бархатном костюмчике, высоких сапогах, с маленьким мечом на боку. Пробежал мимо меня, потом обернулся и посмотрел внимательнее. Он был вылитый маленький Гарольд.

— Что там? — спросила я.

Он нахмурился, будто решая, достойна ли я доверия.

— Я Лена Лапина, — сказала я.

Он улыбнулся — широко и недоверчиво.

— Что там? Кто трубил?

— Это принц-деспот, — сказал мальчик, не переставая улыбаться. — Он привел большое войско.

* * *

Военный совет возобновился после короткой паузы — в новом составе. Принц-деспот искренне обрадовался, увидев меня. Это был высокий, статный, черноволосый мужчина; когда я увидела, что он на свободе и, более того, привел Гарольду подкрепление, — меня чуть удар не хватил.

Он был мой давний враг. В прошлую нашу встречу победа осталась за мной — честно говоря, это было редкостное везение. Я знала, что он не упустит случая отплатить, хоть сто лет придется выжидать удобного момента. Оберон прекрасно понимал это и потому не собирался выпускать из удобной, хорошо обставленной тюрьмы. А теперь Оберона нет и принц-деспот на свободе.

— Кого я вижу! Маг дороги Лена Лапина собственной персоной! Вы отлично сохранились, миледи, и, кажется, не подросли ни на вершок.

— У нас в мире время идет медленнее, — проронила я сквозь зубы. Принц-деспот смотрел на меня цепким — нет, цепенящим! — взглядом. Я старалась не поворачиваться к нему спиной.

Гарольд произвел смотр войск. Они выстроились перед замком — три тысячи солдат, все в железных нагрудниках, с копьями наперевес, и на каждом копье — упор. Это чтобы останавливать наездников на многоногах, пояснил принц-деспот, и по его команде первая шеренга ощетинилась копьями, уперши их в землю.

— Славно, — сказал Гарольд, и ноздри его раздувались. — Саранча подавится нашим Королевством, здесь они встретят отпор, какого не видели нигде и никогда! Остановим их!

— Остановим! — взревели войска.

Гарольд кричал, задрав бороду, вскинув к небу руку; он кричал, что Саранча захлебнется, будет отброшена, раздавлена, — а глаза у него были такие же, как в тот момент, когда он просил меня увести из Королевства его сына.

Он не верит в победу, поняла я. Все эти войска, может быть, помогут продержаться несколько дней… Но Саранчи неисчислимые полчища.

Прячась за спинами плечистых вооруженных мужчин, я незамеченной вернулась в замок. Во всяком случае, мне хотелось верить, что меня не заметили. Верхние этажи еще хранили хотя бы внешний порядок — не громоздилась как попало мебель, не летали подхваченные сквозняком бумаги, не валялись в углах кучки обглоданных птичьих костей. Я искала кабинет Оберона, и я его нашла — хотя он выглядел совсем не так, как мне помнилось.

Тяжелая штора прикрывала книжный шкаф. В углу стояла тренога с черной доской, похожей на школьную. На деревянной скамейке лежала клетчатая шкура — я вспомнила, Оберон называл ее шкурой бебрика. На ней хорошо бы играть в шахматы…

В стене темнела полукруглая нора. Видно было, что и там никто не жил — проем был затянут паутиной. Где сейчас Дора, крыса-уборщица с подвязанным к спине хвостом…

О чем я думаю? Где сейчас сам Оберон, да что же здесь случилось, кто мне ответит на этот вопрос?!

Я опустилась на колени, коснулась щекой шкуры и погладила ее трясущейся рукой. Очень хотелось реветь, слезы подобрались уже к самому носу; я с преогромным усилием взяла себя в руки.

Быстро темнело. Из окна город был как на ладошке. Темный город, только где-то горел пожар. Последние отблески заката отражались на куполе Храма-Музея. С трудом открыв раму, я распахнула окно.

Почти сразу, не дожидаясь приглашения, на подоконник плюхнулась черная птица. Покосилась на меня глазом-бусинкой, оглядела пустую комнату и, соскользнув с подоконника внутрь, обернулась Максимилианом.

— Он не хочет тебя в союзники, — сказала я без предисловий. — Или ты мне здесь, сейчас объяснишь, что случилось, или…

Он и глазом не моргнул.

— Видала, кто пришел?

— Да…

— Теперь-то Гарольд точно меня не примет. У него есть другой, хороший и приятный союзник — принц-деспот. — Максимилиан беззастенчиво поковырялся в носу.

— Он сошел с ума, — пробормотала я. — Гарольд рехнулся.

— Лена, признайся: Гарольд никогда не был очень умным.

— Зато он всегда был порядочным… — Я хотела добавить «в отличие от тебя», но удержалась. Я поймала себя на том, что разговариваю с некромантом, как с другом; он единственный из всех помнил Оберона. И он не заключал, подобно Гарольду, союза с принцем-деспотом, который много раз пытался меня убить и еще попытается. Он был какой-то… человеческий.

— Кто выпустил принца-деспота из тюрьмы? — спросила я отрывисто.

— Никто. Он сбежал. Надо сказать, принцесса Розина моментально расторгла их брак и удрала с каким-то бывшим пиратом.

— Как Оберон допустил, чтобы принц-деспот… — Я поперхнулась. — Послушай, я не могу больше ждать. Если ты знаешь, что с ним случилось, — говори!

Он с готовностью кивнул:

— Я затем тебя и позвал… Давай переберемся ко мне в замок.

— У тебя и замок есть?!

— Ну… маленький. Это недалеко, только надо лететь по воздуху.

Я подпрыгнула. Повисела над полом, медленно опустилась. При мысли о том, что придется лезть в окно и взлетать — впервые после перерыва — прямо над пропастью, надо рвом со вбитыми кольями, — делалось очень кисло.

— Что я забыла в твоем замке? Мы здесь не можем поговорить?

— В моем замке, во-первых, спокойно и никто не помешает. Во-вторых, там полно хорошей еды и питья. В-третьих… Я-то отлично помню, как к тебе относится принц-деспот. Ты не боишься ночевать с ним под одной крышей?

Он сидел в оконном проеме, устроившись так удобно, что при взгляде на него тоже хотелось сесть, раскинуться, расслабиться; внизу, в темноте наступающей ночи, горели костры, грохотали сапоги, кто-то командовал, кто-то ругался.

— Не боюсь, — сказала я, нарочито поигрывая посохом. — Я ничего не боюсь, так и знай.

— Тогда полетели, — он перекинул ноги через подоконник, свесил их из окна. — Держись за мной, сейчас темно, никто нас не заметит…

И соскользнул с подоконника.

У меня заныло в животе. Я вспомнила, как последний раз мы летали с Обероном; я держалась за его руку, сперва висела, как мешок, а потом выправилась…

Когда решаешься на что-то, в какой-то момент надо перестать думать. Принял решение — и вперед; я взобралась на подоконник. На мне по-прежнему были кроссовки, джинсы, рубашка с короткими рукавами, ночью в небе я замерзну…

На горизонте собирались низкие облака. Из них наполовину высунулась луна, огромная, как купол Храма-Музея. В свете луны кружила черная птица — удобно распластавшись в воздухе, ждала меня.

Я посмотрела вниз…

Вот ерунда. Сколько взлетаю — столько боюсь. Душа в пятки уходит.

— Оберон, — прошептала я, глядя на луну. Собрала в кулак всю свою волю и чуть приподнялась над подоконником — на пару сантиметров. Почувствовала себя легкой, как шарик; пыльный сквозняк тянул меня наружу, навстречу луне, как будто я была струйкой дыма, а не девочкой…

И я полетела.

Наверное, со стороны это выглядело не очень изящно — я летела, раскорячив руки и ноги, будто ухватившись за воздух. В правой руке у меня был посох, по его навершию пробегали искры, красные и зеленые. В небе оказалось не так холодно, как я ждала, но все равно кожа моя покрылась мурашками, а зубы застучали.

Птица летела впереди, указывая дорогу. Улетала вперед — и возвращалась, кружила, ожидая. Я прибавляла и прибавляла ходу, и скоро ветер засвистел у меня в ушах, а полы рубашки захлопали, как парус; немного успокоившись, я решилась посмотреть вниз.

Внизу проплывали скалы. Я видела их ночным зрением — серые и коричневые хребты, поросшие лесами, оплетенные ручьями, как человеческая рука — синими венами. Мы летели прочь от моря и прочь от города. Воздух становился все холоднее.

Показалось большое озеро. Черная птица описала над ним круг, а потом начала снижаться. И я увидела на берегу этого озера, в неприступном месте — угловатый, черный, островерхий замок.