Проклятье мертвой сети. Роман-финалист конкурса Литературной мастерской Сергея Лукьяненко Лауреат премии «Пересвет»

Марина Фокина

Тьма создала собственную социальную сеть и забирает души своих пользователей. Зачем ей это? Что за игру она ведет? И кому под силу остановить мертвое Зло, которому уже мало войн виртуальных, и оно развязывает реальную?

Глава 2. Медведь⁷

Март 2022 года

Он шел по лабиринту из сине-белых стен, оклеенных странными обоями. Сначала казалось, что это тысячи фотографий то ли человеческих лиц в натуральную величину, то ли очень правдоподобно сделанных масок. Но когда одно женское лицо привлекло его внимание, и он подошел поближе, чтобы разглядеть, лицо-маска вдруг открыло закрытые раньше глаза. Он от неожиданности отскочил. И наткнулся спиной на что-то мягкое. Обернулся — и еле сдержал крик. Это были не фотографии. Это были маски из реальных человеческих лиц. Женских и мужских, черных и белых, красивых и безобразных. Немало было и подростковых лиц. Все они выглядели, словно мертвые. Глаза закрыты, дыхания нет. Посмертные какие-то маски. Но, повинуясь какому-то неизвестному импульсу, в хаотичном порядке, лица внезапно распахивали глаза. Высовывали языки. Улыбались. Плакали. Беззвучно говорили и кричали. Чтобы потом снова превратиться в подобие восковой посмертной маски.

Ему надо было найти выход из этого жуткого лабиринта. А для этого — сосредоточиться и сконцентрироваться. Но лица мешали. Они пугали. Напрягали. Заставляли просто бездумно бежать вперед, не думая, куда поворачивать. И в какой-то момент ему показалось, что он останется в этом страшном месте лабиринте навечно. Стены стали сжиматься. Лица-маски приближались к нему, пытаясь лизнуть, поцеловать, укусить. От отчаяния и безысходности он закричал. И проснулся.

— Леш, боженьки, ты чего орешь-то так?

Жена Юлька или, на американский манер, Джулия, смотрела испуганно.

— Опять кошмар, да? Не помогают таблетки?

Лешка Медведев или, на американский манер, Алекс Беар тяжело дышал и пялился в потолок. Юлька прижалась, обняла.

— Лешенька, может доктора сменить, а? Что ж такое, третий месяц ты от кошмаров маешься, уже кучу лекарств перепил, а толку ноль. Хорошо хоть страховка медицинская есть, а то по миру б уже пошли.

Лешка поморщился. Юлька с трудом умела думать о чем-то, кроме денег. Все чаще ему казалось, что и о нем, муже своем, она думает не как о человеке, не как о крутом программере, не как о мужике, в конце концов. А исключительно как об абстрактном производителе денег. И чтобы он исправно делал свою работу, бесперебойно снабжал ее долларами, за ним надо ухаживать, содержать в чистоте и порядке. Впрочем, когда такие мысли накатывали, Лешка лишь плечами пожимал: а чего он хотел-то? Жена никогда его не любила, поженились случайно, так что все честно.

Думать о семейных отношениях не хотелось. Думать не хотелось вообще. Потому что тот ад, в который за каких-то три месяца превратилась Лешкина жизнь, никакому осмыслению не поддавался. Ну вот никакому! Хотелось спать, потому что за окном стояла темная американская ночь. Но спать было страшно. Поэтому Лешка легонько чмокнул в висок Юльку:

— Спи. Пойду чаю попью.

Жена снова закрыла глаза и свернулась клубочком под одеялом. А Алекс Беар, еще так недавно чувствовавший себя небожителем, сидел на своей крутой американской кухне, пил крепкий черный чай и размышлял, что лучше сделать. Покончить с собой каким-нибудь безболезненным способом или улететь в Россию ближайшим возможным рейсом. Россия перевесила. Там Родина. Дом. Катя. И, видимо, ответы на все вопросы.

Тремя месяцами раньше

Все чаще приходила в голову странная мысль: вот бы мама увидела! Странная потому, что директриса детского дома, в котором после дома ребенка жил Лешка Медведев, исповедовала примерно такую концепцию: мам и пап своим сиротам я за деньги не куплю, зато куплю такую жизнь, чтобы их мамы и папы локти себе от досады сгрызли. Марина Викторовна, женщина резкая, жесткая, но горой стоящая за своих воспитанников, реально давала им все, чтобы сиротская жизнь не была горькой. Причем, это распространялось не только на быт. Естественно, многочисленные спонсоры, которых она всеми правдами и неправдами добывала, первым делом хотели сделать в здании ремонт, купить игрушек, еды и телевизоров. Но эти потребности закрылись быстро, поэтому Марина Викторовна переключилась на другое. В каждом из своих детей она искала то, что может в дальнейшем привести ребенка к успеху. С сиротами работали психологи, спортивные тренеры, специалисты по профориентации, нанималась куча учителей по не входящим в школьную программу дисциплинам и масса репетиторов. В итоге чуть ли не каждый интернатский выпуск становился звездным. Сироты из провинциального волжского города поступали в лучшие вузы страны, били рекорды в разных видах спорта, становились танцорами, певцами, шахматистами. И Лешкина первая мечта сбылась — он без проблем поступил в крутейшую московскую Бауманку. Сдал квартиру, полученную от государства, и переехал в столичное общежитие — жить одному ему не хотелось, привык в коллективе, да и еще причины имелись. А на подходе была сбыча и второй мечты.

Лешка боготворил Кварка Дрейка. Вот как впервые прочел о нем, как Масквол увидел, так и забоготворил. Впрочем, Павла Дурова Лешка боготворил не меньше. Но расторопные представители Кварка нашли его первыми. И уже с третьего курса стали платить свою собственную стипендию и давать разные интересные задачки. А когда вуз с красным дипломом был окончен, Лешка собрался в Америку. Его там ждал собственный дом, огромная по его понятиям зарплата, куча плюшек и бонусов. И интереснейшая работа на его божество. Вот скажите, разве столько счастья безродному сироте может привалить, а?

Лешке привалило. Ложку дегтя в эту бочку с медом добавила только Катя. Они познакомились на программерской олимпиаде в десятом классе. Катя, конечно, от него отставала, но по-своему была тоже крута. Поэтому он занял первое место, а она — второе. Пошли отмечать победу. Потом встретились еще раз. Еще. А потом — любовь. Первая, страстная, горячая. И в Москву уехали вместе, Катя поступила в МГУ. Но на третьем курсе случилась беда: ее маму, совсем еще молодую женщину, разбил инсульт. И Кате пришлось переводиться на заочное отделение и переезжать обратно в волжскую провинцию. Деньги она зарабатывала приличные, как и все талантливые программисты, но представить себе, что мама будет лежать одна, с сиделкой, Катя не могла.

Поэтому в последние пару лет виделись они с Лешкой не так часто, как хотелось обоим. Но виделись. И он приезжал, Марину Викторовну проведать и с Катей встретиться. И она к нему в Москву выбиралась, то на выходные, то просто так. Однако, когда встал вопрос о переезде в Америку, все застопорилось.

— Леш, ну как ты не понимаешь! Я из Москвы уехала, чтобы с мамой рядом быть. А ты теперь мне предлагаешь что? Бросить ее на сиделок и в Америку укатить?

— Да, Катя, я не понимаю. Потому что моя мама меня, как ты знаешь, даже до дома ребенка не донесла, прямо у мусорки бросила. Поэтому я не понимаю, почему ты, обеспечив маме достойный уход, не можешь оставить ее на сиделок. Она все равно не говорит, тебя не понимает и не узнает. Так ради чего такие жертвы, а?! Ты жертвуешь нашей любовью, своей блестящей карьерой, счастливой совместной жизнью. Ради чего, я тебя спрашиваю?!

— Ради мамы…

Такие диалоги они вели месяц перед Лешкиным выпуском и месяц после. Американцы были готовы принять его и женатого, но вступить в брак следовало еще до отъезда. Лешка бесился, орал, бил посуду. Катя плакала, но стояла на своем. Понять друг друга не получалось. В конце концов, Медведев озверел. И наговорил такого, после чего Катя вытерла слезы, молча встала и ушла. Перестала отвечать на его звонки и письма. А когда он заявился к ней домой, открыла сиделка и ледяным тоном сказала, что Екатерина тут больше не живет. Сняла квартиру где-то, приходит только проведать маму всегда в разное время. Он пытался караулить у подъезда, но так ни разу Катю и не дождался. Ее подруги ему тоже не отвечали и встречаться не желали.

В совершеннейшем бешенстве и таком же горе Лешка переспал по пьяной лавочке со своей бывшей одноклассницей Юлькой, влюбленной в него класса с пятого. В ней даже пробивная Марина Викторовна особых талантов найти не смогла, поэтому после окончания школы Юлька получила диплом мастера маникюра и педикюра и работала по этой специальности в небольшом салоне. Интеллектом Юлька не блистала, но при этом было у нее то, что называют «житейским умом» или хваткой — этого не отнять. Но Лешке в этом проку не было. Да и разговоры он с ней не собирался разговаривать, а в постели интеллект не нужен. Особенно — после большого количества виски.

Проснувшись утром после грехопадения в Юлькиной квартире, Лешка застонал. И от того, что голова раскалывалась. И от того, что свое жилье, от государства полученное, девушка украсила так, что реально глаза слепило. Везде золотое, алое, розовое и черное. Блеск, рюшки, завитушки. И — апофеозом или, скорее, апофигеем — зеркало на потолке над кроватью. Посмотрев в него, Медведев заорал. Прилетела Юлька, по всей видимости принимавшая душ: без боевой раскраски, с мокрыми волосами и завернутая в черное с золотом полотенце.

— Медведев! Ты чего вопишь? Соседей перепугаешь!

Лешка с трудом заставил себя замолчать. Сердце в груди бухало молотом. Он с трудом разлепил сухие губы:

— Да сон плохой приснился, прости. А что это за зеркало у тебя на потолке? Дорогая, наверное, штука?

Юлька хмыкнула:

— Да щас прям, не тратилась я еще на такие вещи. Несколько раз в старушатник съездила — и вот вам материал для зеркального потолочка.

Лешка понимающе кивнул. Старушатником называли микрорайон, в котором доживали свой век практические одни пенсионеры. Молодежь оттуда сбегала сразу, как только возможность появлялась. А бабки жили и довольно часто умирали. Счастливые наследники, как правило, все вещи тут же выносили на помойку. Видимо, там рачительная Юлька зеркал и набрала.

— Юль, я, конечно, в отделке ничего не понимаю. Но мне казалось, что для потолка какие-то особые зеркала нужны, нет? Более тонкие, что ли? Ну и режут их не мелко, а одним большим куском.

Юлька раздраженно передернула плечами.

— Ну да, мастер, который ремонт делал, тоже что-то такое говорил. Но я настояла на своем. И он сначала на какой-то мощный клей все посадил, а потом еще на шурупы что ли какие-то, чуть ли не в палец длиной. А что кусками — так оригинально даже получилось. Один чел мне сказал — прикольный эффект преломления.

Лешка не стал расспрашивать про чела, который наблюдал эффект преломления с Юлькиной кровати. Ясно, что монашкой она не жила, да и не должна была. Но вот зеркало… Впрочем, нет. Об этом он подумает как-нибудь потом.

Вместо мыслей о зеркале потом приключилось еще несколько сексов с Юлькой — выгодно отличавшихся от разговоров с ней же. Лешка сделал еще одну попытку связаться с Катей — безрезультатно. И принял решение. Они с ошарашенной, но счастливой Юлькой поженились. И в Америку уехали вместе.

Пожалуй, это был единственный поступок, о котором он периодически жалел. Все же остальное складывалось как нельзя лучше. Американцы не обманули: и дом, и машина, и зарплата, и бонусы — все случилось. И работа мечты случилась тоже. Через несколько месяцев после его трудоустройства, аккурат перед Рождеством, в компании раздавали награды лучшим. В его подразделение неожиданно приехал сам Кварк Дрейк. Нет, не так. Сам!!! Дрейк!!! И самолично вручил русскому программисту Алексу Беару какой-то сувенир. И договор на новое назначение: Лешку перевели на так называемое «мертвое направление». В России это было не очень распространено, а вот в Америке и других странах профили умерших пользователей становились своеобразными «мемориальными досками». По заявлению близких странице присваивался особый статус. С нее активность больше не велась, а другие пользователи могли заходить и что-то на стене оставлять. Многим Лешкиным коллегам казалось, что на «мертвом направлении» и работа «мертвая». Но сам он чувствовал, что перспектив много. И даже поделился парой быстро пришедших в голову фишек с небожителем, когда тот ему руку пожимал. Кварк взглянул остро и заинтересованно, сказал, что «Алекс молодец», потрепал по плечу и отошел к другим сотрудникам. Но еще пару раз, пока великий босс общался со своими подчиненными, Лешка ловил на себе его взгляд. Но что было в этом взгляде — понять не сумел. Под ложечкой только как-то противно засосало, но Медведев списал это на пережитое волнение.

А в начале января Лешкина жизнь начала катиться под откос. Что характерно, с самого что ни на есть позитивного события. Он написал письмо своему божеству. В компании это не только не запрещалось, но даже приветствовалось — делиться идеями с самым главным начальником. Вот Лешка и написал насчет той пары фишек, которая придумалась на корпоративе. Шеф ответил быстро и с какого-то другого адреса. Спросил, как именно Медведев собирается реализовывать задуманное. И когда подчиненный все прописал, предложил чуть иное решение. Типа, а может, вот так? И Лешка реально растерялся.

Он был действительно хорошим программистом. Отличным даже. Но со своими тараканами и косяками, не без этого. И вот решение, которое предлагал Кварк, вроде было прекрасно всем. Но была в нем некая червоточина, которую Лешка чуял, но сказать, что конкретно не так, не мог. И посоветоваться не с кем, как назло! Не с Юлькой же.

Коллег, конечно, было много. Более того, они с женой жили в «славянском квартале»: в их коттеджном городке были только русские, украинцы и белорусы. Но почему-то близких, да даже приятельских отношений почти за полгода не сложилось ни с кем. Хотя Лешка отличался от классического программера из анекдотов: и общительным был, и мылся-брился регулярно, и ел не за компом, а за столом. Но вот найти себе приятелей — не смог. Со всеми — лишь вежливо отстраненные смолл-токи. Юлька каких-то русских девиц нашла, более того — даже маникюр им делала, типа по дружбе, так как работать права не имела. Но они договорились как-то. Потому она не скучала. А вот Лешка скучал отчаянно. Товарищи из Бауманки тоже по всему миру разъехались, кто-то женился, у кого-то уже даже потомство намечалось. Да и уезжал он в таком настроении и состоянии, что толком не попрощался даже с теми, с кем дружил и приятельствовал. Потому писать им сейчас было неловко. А в довузовской жизни из близких у него была только Катя. Катя…

Лешка подумал. Еще раз подумал. Сказал себе, что совершает двойную ошибку. Во-первых, потому что хочет проверить идею самого (!) Кварка Дрейка. А во-вторых, потому что хочет написать человеку, которого сильно обидел. Но и это осознание не остановило. Быстро, чтобы не передумать, Лешка написал Кате о своих сомнениях и нажал кнопку «отправить». Почта зависла. Леша изумился — сто лет уже такого не наблюдал, и техника, и интернет и в офисе компании, в поселке были высшего качества. Перезагрузил почту. Изумился, что не осталось даже черновика его письма. Наученный горьким опытом, написал заново — в ворде. Скопировал. Вставил в тело письма. Страница снова зависла.

Лешку окатило горячей волной. Он так хотел поделиться с Катей, что совсем забыл — слежка. Тотальная и постоянная. За всеми и за всем. Практически все программеры, которых он знал, в той или иной степени были параноиками. И были уверены, что даже если слежка не проявляется, она все равно есть. Лешка сначала над этим смеялся. Но чем больше становились его познания и умения, тем больше он параноил сам. Потому что понимал, как именно можно отследить то, что нужно. А сейчас, в порыве своем глупом, словно мозг отключил. И так по-дурацки спалился. Типа он на работе один, время — ночь, значит, можно делать все, что хочешь. Ага. Вот и сделал.

Для проверки и очистки совести Лешка набросал несколько слов о свой жизни, прикрепил пару фото и отправил директрисе Марине Викторовне. Она своих воспитанников продолжала любить и после выпуска и всегда радовалась весточкам от них. Письмо, несмотря на то, что с тяжелыми фотками, улетело тут же. Чтд. Что и требовалось доказать. Безобидная инфа ушла влет, небезобидная — не ушла.

Медведев плюнул. Терять было все равно нечего. Скопировал текст. Послал его себе на личную почту. Прошло почему-то. Вышел в почту с телефона. И скопированный текст переслал Кате в чате телеграма. Ушло. Уфф…

Руки тряслись от волнения. С одной стороны, очень хотелось получить от Кати ответ. С другой — было очень страшно, что именно она напишет. И не столько за идею Кварка страшно, фиг бы с ней. И так ясно, что из Масквола его погонят, не посадили б только. А вот что Катя пошлет подальше — страшно. Или вообще промолчит. Лешка попытался сделать себе чай, сначала чуть не обварился кипятком, потом, неловко взяв чашку, облил чаем любимую футболку. И тут телефон запиликал. Пришло сообщение. Катя писала:

— Медведев, у меня оооочень раннее утро. И хочу тебе сказать, что я бы решила такую фигню, что ты прислал, прописать куда-то, только при условии, что хотела бы сильно навредить. Вирус, к примеру, какой-то высшей степени зловредности запустить. Это если по существу. А не по существу — у меня ощущения, как у тебя. Код крайне странный, но объяснить эту странность не могу. Буду думать. Ты уверен, что тебе надо использовать эту штуку именно в таком виде? Если творческий кризис, могу накидать несколько небанальных идеек, как это красиво и технично сделать.

Когда-то Лешка читал про амбивалентность. И недоумевал, как одновременно можно испытывать полярные чувства. Вот теперь понял. С одной стороны, он был счастлив, что Катя ответила и не послала. С другой — испытывал страх и растерянность от того, что великий Кварк накосячил. С третьей — радовался, что оказался прав, пусть знаний не хватило, но чуйка не подвела. А с четвертой — пребывал в замешательстве от того, что именно ему придется говорить божеству о его ошибке. Замешательство было в данный момент актуальней всего, поэтому мозг начал обрабатывать именно эту проблему. И быстро нашел решение. Рабочий день давно закончен, на дворе ночь, Лешка в офисе один. А завтра прямо с утра он поговорит со своим непосредственным начальником, выскажет свои опасения. И переложит груз принятия решения и разговора с Дрейком на более подходящие для этого плечи.

Однако не успели его собственные плечи расправиться от такого замечательного варианта, как на личную почту свалилось письмо. От Кварка Дрейка. Звучащее примерно так: «Алекс, прошу запустить наше совместное решение в течение ближайшего часа. Пока ты будешь спать, хочу потестить, как все пройдет».

Во тебе, бабушка, и Юрьев день! Вот палево так палево! Лешка покраснел до корней волос и подумал, что обошелся малой кровью. С таким же успехом Дрейк мог написать, что увольняет его за распространение конфиденциальной информации. И вообще сажает в тюрьму за это же. Но пока он не уволен и не в тюрьме, придется выполнять просьбу, которая, по сути, приказ. Даже несмотря на то, что с программой явно что-то не так. Спорить с великим Дрейком Лешка был не готов.

Он сделал все, как было велено, и ушел домой. А дома напился так, что Юльке пришлось волочь его до кровати, идти Лешка не мог. И ночью ему впервые приснился сине-белый лабиринт с человеческими лицами-масками. И он проснулся с воплем и стоящими от ужаса дыбом волосами.

Двумя месяцами раньше

Лешке казалось, что он сходит с ума. И на то были причины. Причина первая — он почти совсем перестал спать. Потому что ему снился либо кошмар с лабиринтом, либо не кошмар, а нечто похуже. Ему снилась мама, которую он никогда не видел. Мама была молодая, красивая, с длинными платиновыми волосами. Она лежала в гробу, который каким-то хитрым образом висел на толстой, суковатой березе. Гроб тихонько раскачивался, и казалось, что покойница качается на качелях. Тем более, несмотря на закрытые глаза, мертвой мама не выглядела. Щеки румяные, на губах улыбка. И нежный, как колокольчик, голос у Лешки в голове: «Сыночек, приходи, маму найди. Беги, мой медвежоночек, спасайся, в паутину не попадайся, в нижний мир не спускайся. Чернота на тебя прыгнет, тебя съесть захочет, да отскочет. Только дома силу найдешь, чтобы черноту прочь прогнать, чтобы людей от нее спасать. Приходи. И прости».

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

7

В данном случае медведь — это тотемное, священное животное у древних славян и мордвы, зверь-защитник.