Ты обязательно простишь

Марина Стекольникова (2024)

Третья книга из цикла «Дом на Загородном» представляет историю жизни пятерых друзей, наполненную приключениями, окутанную семейными тайнами и мистическими явлениями. В повествовании ненавязчиво переплетаются печальные, романтические, забавные и радостные события, уходящие корнями в прошлое. Читатель встретится с некоторыми героями, уже знакомыми по первым двум книгам, а в конце его ждёт неожиданная развязка. В оформлении обложки использованы изображения: «Бубен шамана», «Социалистическая улица, 2». Автор Завалишин А.

1973

В детском саду готовились к празднику Первомая. Руководила всем любимая Антошкина да и Анькина воспитательница Нинель Виленовна. Она поручила Антошке рассказать стихотворение Акима «Цветные огоньки». Дома он честно с помощью бабушки всё выучил, после чего принялся скакать по коридору из конца в конец, радостно выкрикивая: «Разные-разные, голубые, красные, жёлтые, зелёные воздушные шары!» Слово «шары» он повторял по пять раз, растягивая последнюю «ы», насколько хватало дыхания. Бабушка Клавдия, бабушка Яна и дедушка Олис каждый по отдельности и все вместе просили его угомониться, но безрезультатно. Антошку переполняло беспричинно счастливое настроение. Если бы кому-то пришло в голову его связать, он и тогда не перестал бы восторженно вопить про шары. Хорошо, что Аньки не было дома — родители повели её к врачу: с двумя «бесенятами» сладу совсем бы не было. Наконец не выдержал Демьян Силантьевич. Он вышел в коридор, поймал Антошку за руку на очередном стихотворном вираже, строго посмотрел на прыгуна и ровным тоном спросил:

— Что нужно сделать, чтобы ты перестал орать?

Антошка сначала не воспринял его вопрос всерьёз, но сбился с ритма и замолчал. В квартире стало слышно, как между рамами кухонного окна шуршит проснувшаяся от весеннего солнца первая муха.

— Я жду, — так же ровно произнёс Демьян Силантьевич.

— А-а… Э-э… — замялся Антошка. — А я же уже не ору… — Он не мог понять, чего от него хочет этот дед.

— Может быть, мне поскакать вместо тебя? Посмотришь на себя со стороны.

— Э-э… — Мальчишка явно был озадачен, он не знал, что отвечать. Он на секунду представил себе, как будет выглядеть старик, галопом несущийся по коридору, и неожиданно для себя хихикнул.

— Хихикаешь? Ну-ну… — Из уст Демьяна Силантьевича это прозвучало угрожающе. Антошка притих.

И тут ДД вытворил такое… Его поступок оставил неизгладимое воспоминание у всех, кто находился в квартире в тот момент.

Пока Антошка, вновь поставленный в тупик неприятными интонациями соседа, хлопал глазами, Демьян Силантьевич без предупреждения сорвался с места и помчался по коридору, сопровождая свой бег невообразимыми коленцами и дикими завываниями: «Шары-ы-ы!!! Шары-ы-ы!!!» Во время своей выходки он удивительно соответствовал прозвищу Домовой, только это был какой-то взбесившийся домовой с развевающимися белыми космами и такой же белой бородой, прыгающей в такт безумной скачке. На новый шум из комнат повыскакивали обе бабушки и дедушка Олис. Узрев происходящее, они буквально онемели. Пока они приходили в себя, ДД прекратил показательное выступление, подошёл к Антошке и как ни в чём не бывало прежним ровным тоном спросил:

— Понравилось? — При этом его глаза казались совсем чёрными, как космическая пустота.

— Э-э… — снова промычал Антошка.

— Демьян Силантьевич, а что это сейчас было? — озвучил бывший у всех на устах вопрос Олис Тойвович.

— Наверное, воспитательный момент… — вместо ДД ответила Яна Ивановна. — Зато каков результат! Ти-ши-на!

— Надо было нам всем вместе… — Клавдия Васильевна не успела договорить, что надо было сделать всем вместе. Антошка перестал «экать» и выпалил:

— А подарите мне шарики! Пожалуйста! Разные-разные! Голубые, красные…

— Стоп! — воскликнул Олис Тойвович, чувствуя, что больше не выдержит бесконечного повторения дурацких стихов. — Стоп! Мы подарим тебе и Анечке шары. Какие хотите! Только помолчи, пожалуйста. Артист!

— Ну, вот и хорошо, вот и хорошо. — Демьян Силантьевич в последний раз сверкнул глазами на маленького соседа и ушёл к себе.

Внимание «артиста» переключилось на будущий подарок, и вирши были на время забыты. Вскоре вернулись младшие Карху. Анюта тут же прибежала к Вишнёвым и принялась возбуждённо рассказывать приятелю, как её возили в больницу, чтобы удалить гланды.

— Потому что у меня всё время ангины, а в больнице оказался карантин, а операцию отменили, — вывалила она информацию на своего друга. — Я теперь буду с гландами жить. А доктор сказал, что это, может, и лучше. Я не поняла, чего там происходит, но вроде гланды эти нужны там для чего-то. А ангины пройдут. Вот.

— А нам шарики подарят! Разные! Голубые! Красные! — тут Антошка почувствовал, что никак не может отвязаться от этих шариков. — Жёлтые! Зелёные! Воздушные шары!

— Правда? Кто подарит?

— Твой дедушка сказал, что подарят! Разные! Голубые! Красные! — остановиться он уже не мог. — Жёлтые! Зелёные! Воздушные шары!

В этот момент Василиса и Дмитрий, которые сначала слушали детский диалог посмеиваясь, поняли, что дело принимает серьёзный оборот. Бедного ребёнка заклинило.

— Прямо как у Марка Твена. «Режьте билеты, режьте билеты! Режьте осторожней!» — прошептала Василиса. — Дима, надо что-то делать. Надо его на что-то переключить. И что за стихи-то такие. Кошмар.

Дмитрий был абсолютно согласен с женой. По всем пунктам. И рассказ Марка Твена он помнил прекрасно.

И правда надо было что-то делать. Он подумал, потом, к ужасу Василисы, не придумал ничего умнее, чем предложить:

— Тошка, Анюта! — Дети вопросительно посмотрели на него. — А слабо вам с печки прыгнуть?!

— Дима! — В свой возглас Василиса вложила все возможные чувства, кроме одобрения. — Ты в своём уме?

Но было уже поздно.

— Не слабо! Не слабо! — наперебой загомонили отпрыски. — Мы уже хотели! У нас не получилось! Никак!

— То, что вы хотели, мы знаем. Не вздумайте повторять попытки. Это вам не бабушкин шкаф, — уже спокойнее сказала Василиса.

— Ну мама! Папа! Давайте мы сейчас прыгнем! Папа, подсади меня! — нашёлся Антошка.

Дмитрий виновато смотрел на жену. Та пожала плечами. Ей и самой когда-то очень хотелось прыгнуть с этой печки. Они с Марти однажды тоже предприняли такую попытку. И у них ничего не вышло. А потом уже как-то не сложилось, всё время что-то отвлекало, было некогда.

— Хорошо, — вздохнула Василиса. — Дима, ты их только лови.

— Нет! Похоже, тут происходит массовое помешательство, — Клавдия Васильевна, которая до этого молча наблюдала за всеми и слушала, решила вмешаться. — Родители! Какие ещё прыжки?! Совсем разум потеряли!

— А мы подушки положим, — не очень уверенно предложил Дмитрий. Связываться с тёщей ему не хотелось.

— Мама, да пусть они разок прыгнут, успокоятся и потом без нас не полезут.

— Не уверена я, что они потом не полезут.

Бабушка чувствовала, что её сопротивление так или иначе будет сломлено. Одной против четверых ей было не устоять. Так и вышло. В ближайшие пять минут она с неодобрением смотрела, как двое взрослых обормотов, называемых родителями, готовили на её кровати подстилку для прыгунов, потом помогали сначала Анюте, потом Антоше забраться на печь. Маленькая Анька с горящими восторгом глазами легко слетела вниз и приземлилась ровненько в центре подготовленной площадки. С Антошкой всё вышло немного хуже. Уже отделившись от печки, он неудачно взмахнул рукой и сшиб кусок бордюра, который сам же старательно приладил на место после памятного неудачного штурма этой вершины. Вместе с куском от печки отделилось ещё что-то небольшое — Антошка не видел, что это было, — и упало на пол. Василиса и Дмитрий, занятые подстраховкой, и Анька, сосредоточенно следившая за приятелем, ничего не заметили. Зато этот предмет не ускользнул от внимания Клавдии Васильевны. Она подняла его — в несколько раз свёрнутый лист бумаги, развернула, побледнела и быстро спрятала в карман своего платья.

— Всё? Насладились полётом? — вопросы явно были заданы риторически, вид у бабушки Клавдии был необычно задумчивый. — Теперь марш ужинать! — высказав приказание тоже каким-то отстранённым тоном, как будто обращалась неизвестно к кому, она первая, ни на кого не глядя, вышла из комнаты. Вишнёвы проводили её недоумёнными взглядами.

— Что это вдруг произошло с любимой тёщей? — тихо проговорил Дмитрий.

— Не знаю… — удивлённо ответила Василиса. — О чём-то она вспомнила, наверное…

— Интересно, куда это она пошла? Похоже, не за ужином… А кстати, что там с ужином? — Насущная человеческая потребность вытеснила мысли о непонятном поведении Клавдии Васильевны.

Василиса засуетилась между столом, буфетом и холодильником, потом выскочила в кухню разогревать еду. Антошка и Анька переместились вслед за ней. В кухне уже хлопотала Зоя, и дети остались там же мешать матерям. Дмитрий вышел было из комнаты, но, увидев столпотворение у плиты, предпочёл дожидаться своей порции у телевизора. Марти, в отличие от него, даже носа не показал, зная, что ему-то уж точно в кухне делать нечего.

Пока молодёжь сновала туда-сюда, Клавдия Васильевна сидела за столом в комнате старших Карху. Напротив неё сидела Яна Ивановна, а Олис Тойвович курил, стоя у открытой форточки. Он отрешённо глядел на противоположные окна, в одном из которых виднелись силуэты пожилой женщины и небольшой кошки. В центре стола лежал местами изломанный порыжевший лист плотной бумаги, который несколько минут назад выпал из печного бордюра.

— И как она не сгорела за столько лет?! — воскликнула после долгого молчания Яна Ивановна.

— Да! Лучше б сгорела совсем! — с непонятной досадой ответила соседка. — Я думала, всё! Больше никогда об этом и не вспомню! А тут на́ тебе! И что нам с ней делать?

Олис Тойвович не обернулся, только плечами пожал, продолжая разглядывать женщину в окне напротив. Молчала и Яна Ивановна. Через некоторое время она усмехнулась и предложила:

— Взять всем отпуск и поехать.

— С ума сошла? — задумчиво спросил Олис Тойвович.

Вопрос не требовал ответа, поэтому женщины промолчали.

— Никуда ехать не надо. Ничего мы не найдём. А если и найдём, ничего хорошего из этого не выйдет. Одна беда выйдет. Пете судьбу эта дрянь поломала, и не только Пете… Уничтожить следует, вот что. Не дай бог дети найдут. Они точно полезут куда не надо.

— Ты права, Клава, права. Только до сих пор ни у кого рука не поднялась её уничтожить. И у нас не поднимется. Перепрятать надо. — Яна Ивановна говорила не очень уверенно. Сомнения одолевали всех троих. — Олис! Что ты там разглядываешь? Отвлекись. Надо же что-то решать!

— Спрячем, — не отвечая на вопрос жены, произнёс Олис Тойвович. — Но сделаю это я. Один. Меня тогда с вами не было. Никто не должен ничего знать. Чтоб соблазна не было. Точка.

Произнеся «Точка», он обернулся и снова взглянул куда-то за окно. Вид у него был такой, точно он мысленно с кем-то советовался, вероятно с самим собой.

— Что же… Наверное, так будет правильно. Если суждено кому-нибудь ещё в эту историю попасть, то наверняка попадёт. Но от нас это уже зависеть не будет.

— Послушайте, друзья мои. — Клавдию Васильевну не покидало неясное беспокойство. — Это только часть целого. У кого другие? А ещё ведь были какие-то предметы… Где они? У кого? А вы уверены, что, кроме нас, свидетелей не осталось? Яна, сколько вас там было?

— Кажется, пятеро… не считая меня… Но точно знаю, что, кроме Пети, ещё двое войну не пережили. Остались я и Катерина. Где она, что с ней — не знаю. А это, — она указала на кусок бумаги, — разрезали и разделили, кажется, на четыре части. Я не брала. Ничего не брала. Я тогда с ними вообще случайно оказалась.

— Уверена? А с вами ещё какой-то мальчик был?

— Нет. Вряд ли. Он был местный. Не думаю, что он… Нет… Это было бы слишком фантастично. Скорее всего, он там и остался. Что его могло привести в Ленинград? А может быть, и его уже нет в живых?

— Может быть, конечно. А копию никто не сделал?

— Вот за это поручиться не могу. Но, скорее всего, нет.

— Послушайте, девушки. Если бы кто-то и охотился за этой бумагой, то уже давно бы объявился. Сколько лет прошло, сколько всего за эти годы случилось. Всё. Давайте её сюда. Постараюсь так спрятать, чтобы и через сто лет не нашли. А кроме этого вы больше ничего оттуда не притащили? Может, тоже прибрать подальше?

— Было кое-что… — вспомнила Яна Ивановна. — Но не у меня… Клавдия?..

— Если у нас что и было, то я не знаю, сохранилось ли… — Клавдия Васильевна помолчала. — Я вот что подумала…

А вдруг бумажка эта неспроста появилась? Вдруг это знак, что пора что-то делать? Может, вернуть всё, где раньше лежало?

— Может, и вернуть, а не прятать, — Олис Тойвович засомневался в ранее принятом решении. — Пусть этот фрагмент остаётся, только где всё остальное, что вернуть надо? Вопрос!

* * *

Антошка чувствовал себя героем. Он сделал это. Он прыгнул, хотя и трусил ужасно. Но Анька же прыгнула! Уронить себя в её глазах — ни за что, подвести отца, который верил в него, — нет, никогда. Полёт длился всего какую-то секунду, но для Антошки она растянулась так, что всё ему виделось как в замедленном кино: комната в необычном ракурсе сверху, приближающаяся кровать, заваленная подушками, папины руки, готовые подхватить его в любой момент, и глаза, глаза, глаза. Бабушкины — обеспокоенные, мамины — добрые, любящие, сочувствующие, папины — внимательные, подбадривающие, вселяющие уверенность, Анькины — восторженные. Он смутно помнил, что было ещё что-то, какая-то помеха. Он задел рукой печку, и, кажется, от неё отлетел кусок. Но сейчас это было неважно. Он — герой, он победил страх.

Герой снова не мог уснуть. Мешало радостное возбуждение. Он предвкушал, как они с Анькой будут рассказывать в детском саду о своём поступке, о том, какие они храбрые, а все будут смотреть на них с восхищением и завистью. Постепенно мысли стали повторяться, расплываться, Антошка уже не мог додумать их до конца. Лёжа в темноте, он таращился на печку, стараясь придумать самые убедительные слова для будущих слушателей, но стал подкрадываться сон и потихоньку обволакивать его всё плотнее и плотнее. И вот когда Антошка, казалось, окончательно погрузился в забытьё, между печкой и стеной возникла светлая полоска. Она незаметно расширилась, и на её фоне Антошка во второй раз увидел необычного дядьку. Дядька поднял с пола какую-то бумажку, внимательно посмотрел на Антошку и покачал головой. Мальчик зажмурился, а когда открыл глаза, комнату заливал утренний свет. У печки висел бабушкин халат. Страшно Антошке не было, он чувствовал скорее удивление: что за человек такой, очень на кого-то похожий, живёт за печкой и зачем он оттуда вылезает. От пришельца не исходило никакой угрозы, поэтому с наступлением дня Антошка позабыл о ночном видении. Тем более что им с Анькой было о чём поговорить.

В детский сад они шли как на праздник. Взрослые сказали бы, что они собираются произвести фурор. Собственно, им это удалось, но, к сожалению, не обошлось без пресловутой ложки дёгтя в бочке мёда. Вместе с ними в группу ходила излишне воспитанная девочка по имени Марина Соркина. Характер у Мариночки, с точки зрения ребят, да и воспитательницы тоже, был гаденький. Считая себя истиной в предпоследней инстанции — истиной в последней инстанции мог быть только её папа, руководящий работник, — она позволяла себе осуждать не столь идеальных согруппников, выпячивала собственные «достоинства» и не гнушалась ябедничества. Ей ничего не стоило испортить Антошке и Аньке удовольствие от удивлённо-уважительной реакции на их гордое заявление о том, что теперь, после прыжка, им всё нипочём.

— И всё это вы вг-гёте! — Мариночка сильно картавила. — Ниоткуда вы не пг-гыгали!

— Прыгали! — дуэтом воскликнули Антошка и Анька.

— Они прыгали! — поддержали их слушатели.

— Непг-гавда! Вы говог-гите непг-гавду! Вг-гёте! Я Нинеленовне скажу! Вас накажут. А я буду читать стихотвог-гение на пг-газднике!

— Ну и говори! Ну и пожалуйста! — Аньку мало волновали угрозы противной ябеды. — Ябеда-корябеда!

— Ябеда-корябеда, турецкий барабан! — подхватил дразнилку Антошка, а остальные стали смеяться и тыкать в Соркину пальцами.

— Обзываться нехог-гошо! Вы все дуг-гаки! — заявление было нелогичным, зато искренним.

Сидевшая за воспитательским столом Нинель Виленовна понимала, что назревает ссора и надо бы вмешаться, но ей так этого не хотелось. В прыжок с печки она тоже не верила. Формально неправы были все, но Марина не вызывала у неё сочувствия. Малышовые фантазии казались ей более безобидными, чем упорное стремление начальственной дочки выпячивать свою «праведность». Кроме того, ей только-только удалось отговорить Соркину выступать на празднике со стихами, а вернее откупиться от неё обещанием мороженого. Начинать всё сначала — увольте. Нинель Виленовна тяжело вздохнула, посмотрела на часы, поняла, что выход найден, встала и хлопнула в ладоши:

— Дети! Пора на прогулку. Все идём в раздевалку! Надеваем пальто, переобуваемся и строимся!

Простые действия отвлекли ребятню от выяснения отношений. На прогулке все весело и дружно играли в «ручеёк». Мир был восстановлен. Антошка и Анька сумели пережить свою первую «минуту славы».

Вторая «минута славы» пришла к ним спустя несколько дней, в песочнице дома номер восемь. Но и здесь не обошлось без огорчения. А произошло следующее. Как и обещал дедушка Олис, родители подарили маленьким друзьям целую связку разноцветных шариков…

* * *