Хорошее время, чтобы умереть

Марина Серова, 2013

Частный детектив Татьяна Иванова впервые столкнулась с таким делом, когда под подозрение попадают практически все знавшие потерпевшую. Старушка Ахолия Ягудина убита изуверским способом, ей в глаз воткнули какой-то железный предмет. Но странным кажется другое – Ягудину ненавидели все, кто с ней сталкивался. Даже родственники называют ее не иначе как Баба-яга и пугают домашних ее именем. Своим скандальным нравом Ахолия испортила отношения со всеми близкими и знакомыми. Даже не зная ее, у самой Татьяны чесались руки воткнуть ей что-нибудь острое в глаз. Видимо, кто-то и не удержался. Ни у одного из родственников, как выясняется, нет алиби на момент убийства, а некоторые из них в свое время профессионально занимались фехтованием…

Глава 3

Мое воскресное утро началось с хорошей физической разминки. Почти час я занималась с железом, качалась с гантелями на шведской стенке, потом подтягивалась на ней и приседала со штангой на плечах. После контрастного душа и сушки головы феном я с удовольствием уселась на кухне за стол, достав предварительно из холодильника сыр и масло, а из хлебницы — батон ржаного. Чайник на плите ворчливо закипел, и вместе с его свистком требовательно зазвонил домашний телефон. Пришлось отложить на время хлеб и нож, пойти в комнату и взять трубку.

— Слушаю.

— Привет, Тань, это я…

Голос Мельникова на том конце провода был уставшим и каким-то даже, я бы сказала, грустным. Не выспался, бедолага? Или его «подопечные» вконец его доконали?

— Рада тебя слышать, Андрюша. По делу звонишь или как?

— По делу.

— Все-то ты в трудах праведных, государь, аки пчела.

— Я уже не пчела, я уже шмель — мохнатый и злой! — и скоро начну жалить всех подряд! — рявкнул в трубку Мельников.

— Ого! Андрюша, это кто же тебя так довел?! — возмутилась я.

— Да тот вчерашний писака, родственничек нашего обожаемого начальства, — процедил Мельников сквозь зубы.

— Этот Дарий Донцов? Чем же он тебя довел, Андрюша? Когда я вчера от тебя уходила, ты имел еще вполне сносный вид.

— Спасибо. Только этот вид был уже одной видимостью. На самом деле я еле сдерживался, чтобы не послать этого бумагомараку куда подальше. Ты даже не представляешь, Тань, как он достал меня своими расспросами про нашу работу! И как вы выезжаете на места преступления, и как вы расследуете эти самые преступления, и как вы вычисляете преступников?.. Мне что, делать больше нечего, как лекции читать всяким детективщикам недоделанным?!

— А почему ты думаешь, что он «недоделанный»? — спросила я. — Ты же детективов не читаешь. Может, он очень даже хороший писатель, известный?

— Кто известный? Дарий Донцов известный? Тань, ты что такое говоришь? Вот ты, к примеру, о нем слышала?

— Я — нет. Но, может, он широко известен, так сказать, в узких кругах…

— В узких кругах ограниченных людей? Ну, там-то, может, и известен! Например, среди своих родственничков. Может, его книги только его мама с папой и читают. Ну, еще дядя, наше обожаемое начальство, и его дражайшая половина — тетя…

— Значит, он тебя конкретно вчера достал? — подытожила я.

— Ты даже не представляешь, как! И знаешь что, Тань, я вчера в сердцах это… Может, и зря сделал, но… так получилось…

— Ну, Мельников, не тяни. Что ты такое сделал? Упек его на пятнадцать суток?

— Да как его упечешь-то: племянник начальства?! Нет, я того… Дал ему номер твоего телефона! — выпалил наконец Андрюша.

— Что? — ужаснулась я. — Вот этому… хм… Мельников! Зачем?

— Тань, ну, извини, но он меня просто достал! Понимаешь?

— Это я как раз понимаю, а телефон-то мой тут при чем?! И вообще, Андрюша, что я тебе такого плохого сделала, что ты слил мой номер этому чудику?

— А я что плохого сделал своему начальству, что оно меня отдало на растерзание этому Дарию?..

— Ты, Андрюша, знаешь что, давай сам разбирайся со своим начальством и его творческими родственниками, а меня в свои дела не впутывай. Что мне теперь с этим писателем делать, если он начнет звонить мне?

— Что значит «если»? — удивился Мельников. — Обязательно начнет, вот увидишь!

— Да? Ну, спасибо тебе, Андрюша, удружил! Век буду помнить, — язвительно выдала я.

— Да ладно, Тань, ты особо не расстраивайся. Этот Дарий, в общем-то, безобиден. Только вот чересчур занудный, — попытался успокоить меня Мельников. — Но от занудства, насколько я знаю, у нас еще никто не умирал…

— Кроме людей, окружающих зануду, — добавила я и уже более миролюбивым тоном заключила: — Ладно, Мельников, так и быть, я сегодня добрая, и на этот раз я тебя прощу, если… устроишь мне встречу с вашим подозреваемым.

— Встречу? — Андрей на минуту задумался. — Хорошо, Тань, считай, что уговорила.

— Завтра. Во сколько подъезжать? — решила я закрепить отвоеванную позицию.

— М-м-м… Во сколько?.. Давай часикам к одиннадцати.

— Как скажешь, Андрюша. В одиннадцать я у тебя.

Я положила трубку и вернулась в кухню. Мой завтрак уже подходил к концу, когда вновь раздался телефонный звонок. Пришлось снова пойти в комнату.

— Слушаю.

— Здравствуйте, Татьяна, — раздался в трубке уже знакомый мне голос Дария.

— И вам не хворать, — не особенно любезно ответила я.

Звонивший, казалось, не заметил моей неприветливости.

— Вы меня узнали?

— Еще бы! Вы — знаменитый писатель-детективщик, Дарий Донцов. Я права?

— Ну, так уж и знаменитый! — В его голосе сквозило плохо скрываемое удовольствие. — Я, вообще-то, недавно пишу, пробую, так сказать, перо.

— И как? — поинтересовалась я.

— Что «как»? — не понял Дарий.

— Как вам перо?

— В каком смысле?

— Но вы же его пробуете! Вот я и спрашиваю: как вам перо?

На том конце провода повисла тишина, наверное, писатель придумывал, что бы мне ответить пооригинальней. Так ничего и не придумав, он решил перевести разговор на другую тему.

— Татьяна, как вы думаете, откуда у меня номер вашего телефона? — лукаво спросил Дарий.

— Я думаю, вам его слил мой друг Андрей Мельников, — ответила я.

— Да-а? — разочарованно протянул писатель. — Вообще-то, вы правы. Он сказал, что вы — частный детектив и можете помочь мне в выборе сюжета для моей новой книги.

— Что ж, он прав, — подтвердила я, вздохнув, — это мое самое любимое занятие — подсказывать писателям сюжеты для их новых книг.

— Правда? — обрадовался мой новый знакомый, не уловив сарказма в моем голосе. — Тогда, может, вы и мне подкинете какой-нибудь эдакий сюжетец?

«Я-то могу подкинуть, — подумала я, — только вот ты поймаешь ли? — Но вслух я, разумеется, этого не сказала. Пожалуй, все-таки не стоит «подкалывать» родственничка Андрюшиного начальства, а то неизвестно еще, как он на это отреагирует. Вдруг пожалуется дяде, тот даст нагоняй Мельникову, и встреча с нашим подозреваемым может мне и не обломиться, а это, в свою очередь, замедлит мое расследование». Поэтому я сказала:

— Хорошо. Дайте мне время подумать, и я подарю вам роскошный сюжет для вашей книги.

— Правда? — обрадовался писатель. — Тогда, Татьяна, запишите номера моих телефонов… И можете звонить в любое время дня и ночи!

«Ой, спасибо, что разрешили!» — чуть не сказала я. Делать мне больше нечего, как по ночам разным писателям звонить, сюжеты подкидывать. Но тем не менее я записала номера его телефонов — домашнего и мобильного — и, попрощавшись, положила трубку. Потом я взяла листок со списком подозреваемых в деле старушки Ягудиной и нашла номер ее сестры, Эллы Ивановны. Сегодня у нас воскресенье, дамочка, скорее всего, дома, так что можно встретиться с ней и мило побеседовать о детстве нашей погибшей и вообще разузнать на месте, как там и что. Как они жили, как дружили, хотя бы в далеком детстве, а может, и не дружили вовсе, не всегда родные сестры любят друг друга до беспамятства.

Я набрала ее домашний номер, и вскоре мне ответил приятный женский голос, прекрасно поставленный и с артистическими нотками.

— Квартира Белохвостиковых.

— Здравствуйте. Мне нужна Элла Ивановна, — сказала я.

— Слушаю вас.

Очень приятный голос, таким обычно говорят дикторы или экскурсоводы. Ну, еще дамы высшего общества. Подчеркнуто любезно, но с достоинством, выдержанно, мы, мол, себе цену знаем. А ведь ее внук сидит в «обезьяннике» с подозрением на убийство! Или ей на него, что называется, начхать?

— Я — частный детектив, меня зовут Татьяна Иванова. Я расследую дело убийства вашей сестры…

Она слушала меня, не прерывая. Я коротко объяснила, зачем мне необходимо встретиться с ней.

— Кто вас нанял? — вдруг спросила она холодно-любезно.

«Хороший вопрос. Ну, и как мне быть? Сказать правду, мол, бывшая жена вашего драгоценного внука, — возможно, она даже бросит трубку или пошлет меня куда подальше, ведь мне хорошо известно, как они все относятся к Насте. Но ей это тоже нужно: оправдать мальчика, ее близкого родственника, которому грозит до пятнадцати лет тюрьмы». Я решила ответить уклончиво, главным для меня было попасть в их дом, а там на месте что-нибудь придумаем.

— Меня нанял человек, которому, скажем так, небезразлична судьба вашего внука.

Интересно, устроит ее такое объяснение? Она помолчала буквально пару секунд — выдержала этакую театральную паузу, затем негромко сказала:

— Хорошо, подъезжайте. Запишите адрес…

Она продиктовала мне адрес, который, разумеется, был мне прекрасно известен, но я сделала вид, что записала его, поблагодарила собеседницу и начала собираться. До двух часов, на которые у меня была назначена встреча с моей клиенткой, было еще достаточно времени, зачем же терять его понапрасну?

* * *

Квартира Белохвостиковых расположилась в такой же четырехэтажной «сталинке», как и квартира Насти, только на третьем этаже. Современная железная дверь с глазком и ковриком на полу, веселая трель звонка, после которой за дверью послышался знакомый уже женский голос:

— Кто там?

— Я — Татьяна Иванова, я вам звонила…

Щелкнул замок, и в проеме двери показалась женская статная фигура. Мельников был прав: Элла Ивановна выглядела гораздо моложе своих семидесяти лет. Пятьдесят не пятьдесят, но шестьдесят или около того я точно ей дала бы. Темные крашеные волосы были аккуратно уложены в высокую прическу, карие глаза подведены карандашом, неяркая губная помада подчеркивала ее маленькие аккуратные губы. Острый, чуть вздернутый носик придавал лицу задор и молодость, нежный румянец гладких, практически без морщин, щек оттенял красноту рубиновых сережек в ушах. На хозяйке было бордовое шерстяное платье — длинное, ниже икр, с белой кружевной шалью, небрежно накинутой на плечи. Рубиновая брошь сверкала под ослепительной белизны воротничком.

— Элла Ивановна — это я, — доложила хозяйка, хотя я и так догадалась об этом.

— Очень приятно, — кивнула я в ответ.

Она отступила в глубь коридора, пропуская меня внутрь.

— Простите, вам нетрудно будет переобуться? У нас, знаете, паркет…

Квартира Белохвостиковых напоминала скорее музей — повсюду висели картины в рамах, пастели, карандашные зарисовки, на секретере, ломберных столиках, в стенке за стеклом стояли фарфоровые и бронзовые статуэтки. Кажется, у ее сестры тоже дома были картины и статуэтки, вспомнила я, во всяком случае, Кирилл, сослуживец Андрея, говорил ему об этом. Хозяйка заметила, что я оглядываюсь, и поспешила предварить мой вопрос:

— Я работаю в музее, я — экскурсовод. А это — это скорее хобби.

— Копии? — догадалась я.

— Вот именно: копии, а не подделки, как выражаются некоторые невежды. Хотя здесь в основном работы хороших копиистов. Вот это, например, копия с картины Васнецова «Сирин и алконост», работа Сусекина, это — Врубель, «Валькирия», копия неизвестного художника, но копия очень хорошая! А это — пейзажи Володи Мошникова, нашего тарасовского художника-живописца. Заметьте: это — подлинники, и я горжусь этим. Володя — умница, я от него в восторге! Несколько его картин и в нашем музее висят.

— Элла Ивановна, мне бы хотелось поговорить с вами о вашем внуке, — напомнила я ей причину моего визита.

— Да, конечно, — вздохнула хозяйка. — Присаживайтесь сюда.

Она указала рукой на глубокое старинное кресло возле изящного журнального столика. И кресло, и столик были выполнены в стиле девятнадцатого века. Женщина забрала с кресла свое вязание — длинные толстые спицы с ажурным изделием на них, и я опустилась на мягкое сиденье, поставив сумку на пол, на ковер.

— А вас, наверное, удивляет, что я так спокойно отношусь к тому, что мой внук сидит в кутузке?

Я предпочла промолчать, но Элла Ивановна расценила мое молчание по-своему.

— Поверьте, это так только кажется, — вздохнула она, садясь на диван напротив меня. — Я вовсе не спокойна, сердце просто заходится от одной мысли… Но Роман принес нам столько горя! Вы не представляете! Мы возлагали на него такие надежды! Он ведь мог быть чемпионом в своем фехтовании, а он… Женился черт знает на ком! Это такая семья! Ужас! Вы даже представить себе не можете… Отец жены Романа — уголовник, мать — алкоголичка, торгашка паленой водкой! Это же просто жуть! Где у него были глаза?! Разве мы так его воспитывали? Разве к такому готовили? И разве такая девушка должна была войти в нашу семью?! Вернее, в семью моего сына…

Элла Ивановна достала откуда-то платочек и приложила к глазам. Я заметила, что по лицу ее и шее пошли красные пятна. Я перевела глаза на статуэтку, стоящую на высокой тумбе за ее спиной. Бронзовый обнаженный юноша занес свой короткий меч над чудовищем с телом человека и головой быка. Еще мгновение — и Минотавр будет повержен. Я невольно залюбовалась работой неизвестного мне мастера. Хозяйка перехватила мой взгляд.

— Это Бари. «Бой Тесея с Минотавром», — сказала она грустно. — Я уверена, вы слышали эту легенду. Царь Крита приказал ежегодно приносить Минотавру в жертву семь афинских юношей и семь девушек. Жестокие были времена! Когда вместе с жертвами на остров прибыл Тесей, в него влюбилась дочь Миноса, Ариадна… Господи, о чем я?! Ромочку подозревают в убийстве…

Элла Ивановна снова поднесла платочек к глазам. Я увидела, как на них блеснули слезы.

— Он не мог, правда, Татьяна, не мог! Мы воспитывали в нем порядочность и благородство, а теперь говорят, что он воткнул рапиру в глаз Ахолии! Господи! Это просто дикость какая-то! Нет, нет, это не он…

— Элла Ивановна, а эта история со свадьбой Романа, — осторожно сказала я, — правда, что вы…

— Спрятали его одежду? Да! — Хозяйка гордо выпрямилась на своем диване, в ее голосе послышался вызов. — Мы решили всеми силами воспротивиться этой дурацкой свадьбе. Это же надо было додуматься до такого: жениться на этой… хм, этой…

— А ваша сестра, как я поняла, помогла молодым?

— Помогла, черт бы ее побрал! Да разве это была помощь?! Она же нашему Ромочке жизнь испортила, идиотка!

Я внимательно посмотрела на Эллу Ивановну. Нет, она еще держала себя в руках, но лицо ее еще больше пошло пятнами.

— Своих детей и внуков нет, так она моим нагадила!.. Извините, конечно, Татьяна, вы — посторонний человек, и я не должна вам говорить такое… Это наше, семейное… Но, поверьте, просто сил никаких нет. Иной раз думаешь: надо было давно отравить ее, и желательно еще в детстве, тогда, по крайней мере, не пострадали бы мои близкие…

Хозяйка отвернулась к окну и теперь сидела ко мне в профиль. Сейчас она была похожа на какую-то графиню или герцогиню. Помолчав с минуту и, очевидно, придя немного в себя, Элла Ивановна продолжила:

— Хотя что ее винить?! Я считаю, это наш отец во всем виноват.

— Ваш отец? — удивилась я. — Но чем?

— Вы слышали о… Да нет, наверное, вы слишком молоды для этого… Наш отец — профессор истории Ягудин. Когда-то он был знаменит, а уж в нашем Тарасове его все знали. У него вышло довольно много книг и монографий. Но он был, мягко говоря, с большими странностями. Видите ли, женясь на нашей маме, он мечтал о сыновьях. Вот просто спал и видел: иметь двух или трех сыновей. И чтобы они тоже были историками, как он. Но… Первой родилась девочка. Отец страшно расстроился, даже накричал на маму и назвал дочку Ахолией. В переводе с греческого это значит «злая, жестокая». Как вам такое, Татьяна?

Элла Ивановна посмотрела на меня. Что я могла ей ответить? Я только сочувственно покачала головой, мол, да, ужас! Не имя, а Божье наказание.

— А менее чем через три года родилась я. Когда отец узнал, что у него снова девочка, он, представьте себе, напился, а маму встречать из роддома даже не пришел! Никто из его друзей-ученых и учеников и не догадывался, что он такой самодур. Мама страшно переживала, плакала, у нее даже молоко пропало от расстройства. А отец назвал меня… Вы думаете, мое имя Элла? Нет. Я — Аэлла, что на том же греческом — папином любимом языке — значит «буря». Ну и как вам такое? — Хозяйка смотрела на меня, ища в моих глазах сочувствия.

— Впечатляет, — кивнула я, не торопясь, правда, выражать это самое сочувствие.

— Дурацкое имя, не правда ли? Получая паспорт, я его сменила. Да все и так звали меня просто Эллой, всегда, с садика. А Ахолия предпочла остаться с папочкиным именем, ее, видите ли, все устраивало. Но я думаю, она сделала это из вредности: мол, назвали меня злюкой, так нате вам, получите!

— Элла Ивановна, скажите, пожалуйста, вы с сестрой дружно жили? — осмелилась спросить я. — Только прошу вас ответить, извините, честно.

Женщина посмотрела на меня с недоумением.

— Дружно? Что вы такое говорите, Татьяна?! Да с ней никто не мог ужиться, даже собственный отец. Даже мама, а уж у нее был просто ангельский характер. Ахолия ругалась со всеми. Хотя… здесь все-таки во многом виноват отец. Да. Он был очень груб с нами, с дочерьми и женой, временами его требования были просто несуразными. Например, когда сестре было девять лет, он заставил ее прочесть его книгу о гарпиях. Это такие существа в древнегреческой мифологии — полуптицы-полулюди, дочери морского божества Тавманта. Они исполняли наказания, посланные людям богами. Я помню, что книга была сложной, отец ссылался на свои находки и работы других авторов. Представьте, каково это было читать девятилетней девочке!

— И она прочитала? — спросила я.

— Да, от корки до корки, отец просто заставил ее сделать это в наказание за что-то… я точно не помню, за что именно.

— Жестко, — согласилась я.

— Самое интересное, что эти гарпии в средневековой литературе стали символами жадности, ненасытности и нечистоплотности. Считалось, что они нападают на скупцов. Образ гарпии в геральдике означает свирепость в ответ на провокацию или символ порока и страстей. И знаете, Татьяна, что я думаю, Ахолия, прочитав эту книгу, сама решила стать как гарпия. Да, да. Мы все испытывали на себе тиранию отца, но ведь мы с мамой не обозлились, не стали жестокими и черствыми. Мы несли свой крест с терпением и достоинством. А вот Ахолия… Она стала грубить мне и маме, потом и отцу тоже. Она стала злой и жесткой, переговаривалась в школе с учителями, а одноклассников дразнила и обзывала, ябедничала на них. Понемногу ее стали ненавидеть абсолютно все. Одноклассники называли ее не Ягудина, а Я-гадина, так и писали на доске и на ее парте. От этого она свирепела, выходила из себя и кидалась на обидчиков с кулаками. Никто не дружил с ней, и Ахолия озлоблялась все больше…

— Неужели она не понимала, что таким поведением только отталкивает от себя всех? — спросила я.

— Кто знает, может, и понимала, только остановиться уже не могла, и врагов с каждым днем у нее становилось все больше. Меня она тоже ненавидела, думаю, еще и потому, что мама часто ставила меня ей в пример: вот, мол, Элла у нас — добрая, отзывчивая девочка, не грубит маме, и подруг у нее много, а ты, Холя…

— Но это скорее только подливало масла в огонь, — предположила я.

Хозяйка кивнула:

— Да, сестра меня просто не выносила. И вредила мне, чем только могла: воровала у меня вещи, так, всякую мелочь — заколки, ленты в косы, потом и кое-что из одежды. Я не жаловалась маме, нет, мне ее было очень жалко: ей и так доставалось от папы, чтобы еще и наши с сестрой разборки разбирать. А вот Холка иногда ходила к матери и говорила про меня разные гадости: то я с мальчиком встречаюсь — а я тогда училась в восьмом классе, и такое у нас было не принято, время было не то, сами понимаете. То я гуляю с дворовым хулиганом, от которого весь двор стонет, и он учит меня курить… Откуда она брала эти истории? Зачем трепала маме нервы? Неужели не понимала, что она ужасно расстраивается?! Сначала мама ей верила и страшно переживала из-за меня, потом, когда убедилась, что Холка все врет, и врет постоянно, расстраивалась из-за того, что мы — родные сестры, а живем друг с другом хуже лютых врагов.

Конец ознакомительного фрагмента.