Свадебный кастинг

Марина Серова

Оказывается, счастливую спокойную жизнь довольно большого семейства может разрушить всего один телефонный звонок. Девять лет назад в квартиру Соколовых, где жили бабушка, мама и внучка Аня, позвонила некая женщина и соврала, что Аню сбила машина. Трубку подняла бабушка, с которой тут же случился инсульт. Она пролежала парализованной восемь лет, а Аня, вынужденная отказаться от любимого жениха, за ней ухаживала. Кем является женщина, сообщившая по телефону столь чудовищную информацию? А главное, зачем ей понадобилось коверкать чужие судьбы? Именно это и предстоит выяснить частному детективу Татьяне Ивановой по поручению клиента – генерала Максимова, принявшего живейшее участие в семье Анечки Соколовой…

Глава 2

Квартира Максимова находилась в центре города на третьем этаже четырехэтажной «сталинки». Он открыл дверь и пропустил меня внутрь. В большой коридор тут же вышла симпатичная женщина сильно за пятьдесят и немного смущенно со мной поздоровалась.

— Люся! Это Татьяна Александровна Иванова, — представил меня генерал.

— Здравствуйте, Людмила Алексеевна! — кивнула я.

— Она частный детектив и будет искать ту мерзавку, которая тебе с Анечкой жизнь изуродовала и бабушку раньше времени в гроб свела, — продолжил генерал. — Ты расскажи ей все, что знаешь или думаешь по этому поводу, и ничего не скрывай! А я пока у себя в кабинете посижу.

Женщина кивнула и предложила мне:

— Пойдемте на кухню.

— Люся! Я не понял! — сердито сказал Максимов. — У тебя что, здесь своей комнаты нет?

— Так мне привычнее на кухне, Василий Васильевич! — начала оправдываться она.

— Опять? — грозно спросил он.

— Простите, Василий, — пролепетала она, но, увидев, как он нахмурился, поспешно поправилась: — Извини, Васенька!

— То-то же! — внушительно сказал генерал. — И перестань себя вести в этом доме как прислуга!

— Хорошо, Васенька! — покорно согласилась она и повела меня в свою комнату, а генерал ушел в кабинет.

Войдя в апартаменты Людмилы Алексеевны, я с интересом огляделась: комната была довольно большой и светлой, с дорогущей обстановкой — гарнитуром из карельской березы. Судя по ее поведению, она чувствовала себя здесь не совсем уютно. Людмила Алексеевна явно нервничала.

— Присаживайтесь, Татьяна Александровна! — радушно, но как-то неуверенно предложила она.

Поняв ее состояние, я заговорщицки посмотрела на нее и предложила:

— А пойдем-ка мы действительно на кухню, Людмила Алексеевна, потому что мне там тоже привычнее!

Она обрадовалась и повела меня на кухню, оказавшуюся длинной — не менее двадцати квадратных метров. Плита и огромный двухдверный холодильник терялись где-то вдалеке.

Людмила Алексеевна быстро приготовила чай — о кофе я даже не заикнулась, потому что его здесь явно не было, — и села напротив меня.

— Что же вам рассказать, Татьяна Александровна? — спросила она.

— Зовите меня просто Таня и расскажите мне все-все-все! — предложила я. — Но сначала подумайте и ответьте, кому, на ваш взгляд, было выгодно совершить это преступление?

— Да мы уж с дочкой чего только не передумали, да ничего так и не пришло на ум! — вздохнула она.

— Тогда давайте начнем с того самого дня, — попросила я.

— Это 31 мая 1994 года было, — начала она. — До конца жизни этот день не забуду! Я, как всегда, к восьми часам на работу ушла — я на заводе тогда работала.

— На каком и кем? — спросила я.

— На станкостроительном. Это его потом развалили и в цехах рынок устроили, а тогда он еще работал, хотя дела шли ужасно! Время-то какое было! Зарплату нам месяцами не платили! А! — махнула она рукой. — Чего теперь об этом! А была я в то время заместителем начальника планово-экономического отдела. Начальником-то я уже потом стала, — объяснила она.

— Значит, на момент трагедии вы были заместителем? — быстро уточнила я.

— Ну да! У нас в июле начальник отдела на пенсию ушел, вот меня и назначили, — ответила она.

— Минутку! Значит, звонок был в конце мая, а место освободилось уже в июле, — медленно проговорила я и спросила: — А были еще претенденты на эту должность?

— Наверное, были, — пожала плечами Людмила Алексеевна.

— Василий Васильевич мне говорил, что ваша мама была очень больным человеком, — сказала я.

— Да! — грустно покивала она. — Она в последнее время и по квартире-то с трудом ходила, да и с сосудами головного мозга беда была — у нее временами очень сильно голова болела и кружилась, а уж волноваться ей ни в коем случае было нельзя.

— А у вас на работе знали, что ваша мама так серьезно болела? — спросила я.

— Конечно! Я же там всю жизнь проработала. Как после института пришла, так до самой пенсии! Да за столько лет я и подружиться со всеми успела, чуть ли не сродниться! Так что все знали. Мы же там делились каждый своим: и радостями, и бедами!

— Поня-я-ятно! — протянула я и добавила: — Простите, а ваш муж?..

— Я как раз Анечкой беременна была, когда он погиб. Он тоже у нас на заводе работал — авария в цеху. Потому-то дочка у меня раньше времени и родилась. Она очень слабенькая была. Мама ее выходила, подняла, потому что я работала — жить же на что-то надо было. Мне временами казалось, что она Аню больше, чем меня, любит, — грустно усмехнулась она. — Просто надышаться не могла!

— Значит, некто, позвонив и сообщив эту гнусную ложь, мог предполагать, что она вызовет у вашей так любящей свою внучку мамы настолько серьезную реакцию, что вы вынуждены будете оставить работу и, таким образом, уже не сможете занять место начальника отдела? — предположила я.

— Вы думаете, это мог позвонить кто-то из моих сослуживцев? — воскликнула Людмила Алексеевна и уверенно заявила: — Да быть такого не может!

— Увы! Еще как может! — вздохнула я. — Василий Васильевич мне сказал, что вы с Анной очень добрые люди. Естественно, вам трудно поверить в такую подлость, потому что вы сами на это не способны. Да только не стоит судить о других по себе. На кону стояла должность начальника отдела, а это и оклад совсем другой, и положение.

— Все равно не верю! — твердо сказала Людмила Алексеевна. — Да хоть кого спросите, не было у меня в отделе таких мерзавок!

— И спрошу! — пообещала я. — Только вы мне скажите, кто в то время мог быть в курсе этой подковерной борьбы?

— Кто? — она задумалась. — Да, наверное, замдиректора завода Михаил Григорьевич Гринберг — от него же зависело это назначение.

— А вы не подскажете мне, как его найти, если он, конечно, еще жив? — спросила я.

— Жив, — кивнула она. — Я его недавно с днем рождения поздравляла, и он вроде ни на что не жаловался. Запишите его домашний телефон. — Она продиктовала мне номер и добавила: — Только он вам скажет то же, что и я — никто из заводских этого сделать не мог.

— Посмотрим, — неопределенно пожала плечами я и напомнила: — Вы остановились на том, что ушли в тот день на завод.

— Да-да! А Аня должна была днем пойти на консультацию к своему руководителю дипломной работы, так что дома оставалась одна мама. Мы с дочкой потому и ключей с собой никогда не брали, что мама всегда могла нам дверь открыть. Ну, сижу я на работе, время к обеду, и тут Аня звонит. Плачет навзрыд, голос срывается, я и поняла-то с ее слов только то, что с мамой плохо. Отпросилась я у начальника и бегом домой, благо недалеко было. Прибегаю, а там уже «Скорая». Мама на кровати лежит, — ее голос дрогнул, — а врачи ее смотрят. Оказалось, что у нее левая половина отнялась — спазм сосудов головного мозга. Врачи хотели ее в больницу забрать, а она заплакала и отказалась, сказала, что лучше дома умрет, рядом с родными. А! — махнула она рукой. — Какие в то время в больницах лекарства могли быть? Тогда врачи сказали, чтобы мы участкового терапевта вызвали, и уехали, а мы остались. Не знали, что и делать! А с Аней еще Виктор был!

— Кто такой Виктор? — спросила я.

— Жених ее! — вздохнула Людмила Алексеевна. — Они тогда только-только заявление в ЗАГС подали.

— А что он собой представлял? — насторожилась я.

— Военфак он в нашем мединституте оканчивал. Сам он из Пензы, семья самая обычная, да я с его родными и познакомиться не успела — свадьба-то расстроилась. Аня с Виктором тогда так подгадали, чтобы пожениться прямо перед самым его выпуском и в его место назначения уже вместе ехать, а то где бы они в нашей квартире жили, если бы раньше расписались? — объяснила она.

— Людмила Алексеевна! А ведь вполне возможно, что кому-то очень не хотелось, чтобы они поженились, — предположила я.

— Да кому? — удивилась она.

— Какой-то влюбленной в Виктора девушке или влюбленному в Анну парню, — объяснила я.

— Да что вы! — отмахнулась женщина. — У Анечки и парней-то никогда не было, она, кроме учебы, ничего и не видела. А на праздники они всегда своей школьной компанией собирались, никак расстаться не могли!

— Но ведь мог же кто-то быть в нее влюблен? — не унималась я. — И потом она могла вам просто что-то не рассказать.

— У нее никогда от нас с мамой секретов не было! Она и с Виктором-то начала встречаться только после четвертого курса и всегда все нам рассказывала! — стояла на своем Людмила Алексеевна.

— А у нее есть близкая подруга? — спросила я, решив, что разговор с той, возможно, поможет мне прояснить этот вопрос.

— Есть, да только после той трагедии они почти и не виделись. Ну когда, скажите на милость, Анечке было куда-то ходить, если она за целый день с мамой так успевала намаяться, что только дожидалась меня с работы, ужином кормила и падала как убитая! Не до подруг ей было. И к нам тоже никто не приходил — какие уж тут гости, когда в доме лежачий больной? Одноклассницы звонили ей первое время, а потом перестали, вот так она и осталась у меня одна-одинешенька! — вздохнула Людмила Алексеевна.

— Понимаю, но телефон и адрес этой подруги вы мне на всякий случай все-таки дайте, — попросила я.

— Да бога ради! Света Ермакова. Они с Аней с первого класса за одной партой сидели. Адрес ее я вам не скажу — не знаю. В смысле, показать бы могла, а так — нет. А вот телефон, пожалуйста!

Записав номер, я спросила:

— Людмила Алексеевна! Уж если Аня вам все-все рассказывала, то не говорила ли она о какой-нибудь девушке, которая была у Виктора до нее? Наверняка ведь он с кем-то встречался.

— Я поняла, о чем вы, — кивнула она. — Только не знаю я ничего. Вы сами подумайте, какой же нормальный мужчина будет своей девушке рассказывать о ее предшественнице? Расстраивать ее…

— Знаете, умные мужчины встречаются довольно редко, а вот самовлюбленные дураки — гораздо чаще, — заметила я. — Ну да ничего! Это я сама выясню. А как фамилия Виктора?

— Чернов он, а по отчеству Александрович, — ответила женщина.

— Так, с этим ясно, — подытожила я и попросила: — Рассказывайте, что там дальше было. Вы остановились на том, что с Аней в тот момент был Виктор.

— Да-да. Значит, Виктор Аню около университета встретил, и они решили пойти погулять — погода в тот день была замечательная. А по дороге она захотела книги и тетради дома оставить, чтобы с собой не таскать. Ну, подошли они к двери, дочка позвонила, а мама ей не открывает. Аня решила, что бабушка просто уснула и поэтому не слышит, и начала громко в дверь стучать, но без толку. Тогда Аня пошла к соседям, чтобы позвонить по телефону, а в трубке услышала короткие гудки. Тут уж она всполошилась всерьез и позвонила в домоуправление, а оно у нас прямо во дворе. Пришел слесарь и вскрыл дверь. Аня с Виктором влетели в квартиру и увидели на полу мою маму, а рядом с ней телефонный аппарат. Аня сказала, что когда бабушка ее увидела, то с трудом выговорила: «Внученька! Живая!» — и заплакала. Это уже потом, когда они «Скорую» ждали, мама Ане рассказала, что ей по телефону наговорили.

— И носит же земля такую гадину! — не выдержала я.

— Да! — горько проговорила Людмила Алексеевна. — И ведь еще счастливо живет небось!

— Что же было дальше? — спросила я.

— Да у Виктора друг был — учились они вместе, а у того отец — профессор медицины, Витя еще через него лекарства для своей мамы доставал. Вот он за ним и поехал, за профессором то есть. Мы его как бога ждали, надеялись, что он нам поможет. Вот тогда Аня и сообщила мне то, что успела у бабушки узнать. Оказывается, ей позвонила какая-то женщина и сказала, что Аню машина насмерть сбила, причем говорила это таким злорадным голосом, с такой ненавистью, что маме стало плохо: голова закружилась — и она упала, а когда очнулась, то поняла, что сама встать не может.

— Эта гадина все правильно рассчитала, — зло сказала я. — Если бы она о вас что-то соврала, то ваша мама могла бы тут же позвонить вам на работу и перепроверить, а вот насчет Ани — нет, потому что сотовых телефонов тогда в Тарасове еще не было. Но пока ясно одно — эта мразь очень хорошо была осведомлена о том, что происходит в вашей семье, а именно: что ваша мама больна и, кроме всего прочего, без памяти любит свою внучку.

— Наверное, так и есть, — согласилась Людмила Алексеевна и продолжила: — Неизвестно, сколько бы мама так пролежала, если бы Аня с Виктором не пришли. Мы ее спрашивали, не узнала ли она голос этой гадины, а она только головой в ответ качала — не узнала. Ну, Виктор профессора быстро привез. Тот посмотрел маму, успокоил ее, сказал, что она скоро поправится, а нам с дочкой в коридоре прошептал, что при мамином состоянии здоровья она уже не встанет, а главное, нам надо готовиться к худшему, к тому, что и вторая половина ее тела отнимется. Так потом и произошло, — с болью в голосе сказала она и попросила: — Вы извините меня, пожалуйста, Таня, но мне надо валерьянки выпить. Я знала, что разговор будет для меня тяжелым, но не предполагала насколько.

— Конечно-конечно! — торопливо ответила я.

Людмила Алексеевна встала, накапала себе лекарство, выпила его и, снова сев, сказала, горестно качая головой:

— И зачем только Василий Васильевич решил старую историю ворошить? Все уже быльем поросло!

— Потому что не хочет оставлять эту подлую тварь безнаказанной!

— Бросьте, Таня! — вздохнула она. — Что мы теперь-то сделать сможем?

— Поживем — увидим, — ответила я и спросила: — А что было потом?

— Ну, мы с Аней мамой занялись, а Виктор тем временем дверь починил. Тут-то Аня его домой и отправила, хоть он и возражал, говорил, что, может, еще чего-то сделать потребуется. А она его все-таки спровадила, сказала, мол, нам с ней кое-что обсудить нужно. Ушел, значит, он, мы маме успокоительное дали, и она уснула, а сами на кухню пошли и стали думать, как нам дальше жить. Я уговаривала Аню, чтобы она на нас не оглядывалась, выходила замуж и уезжала, а я уволюсь и какую-нибудь надомную работу себе найду. А она наотрез отказалась и все по полочкам разложила — у нее вообще голова светлая.

— И характер, как я поняла, тоже имеется, — добавила я.

— Да! Это она в отца пошла! — покивала Людмила Алексеевна. — Она мне тогда так сказала: «Неужели ты думаешь, что я смогу быть счастливой вдали от вас, зная, как вы здесь вдвоем мучаетесь? Так что ни о каком замужестве речи больше быть не может! Я остаюсь дома! А теперь давай решать, кто станет работать, а кто за бабушкой ухаживать. Думаю, будет разумно, если я стану сидеть дома, потому что сразу же после университета я хорошую денежную работу не найду. А вот тебе бросать работу ни в коем случае нельзя, тебе до пенсии доработать надо, тем более что тебя собираются повысить».

— Да-а-а! — покачала головой я. — Повезло вам с дочерью! Все при ней: и ум, и характер, и совесть, и чувство долга. А главное, что она вас очень любит!

— Да, но только свою жизнь она этим решением тогда поломала. Ведь как она Виктора любила! — Женщина покачала головой. — Она же рядом с ним вся светилась! А тут решила — как отрезала! Потом Аня Виктору позвонила и о своем решении сказала, а еще попросила, чтобы он ей больше никогда не звонил и не писал и, вообще, пусть, мол, считает себя свободным и устраивает свою жизнь как хочет. Он ей, наверное, пообещал, что ждать ее будет, потому что она ответила: мол, тогда, получается, он будет ждать смерти ее бабушки, а она этого не хочет. Пожелала она ему счастья с другой женщиной и трубку положила. Он ей через пару минут перезвонил и не знаю уж, что говорил, только, если раньше она с ним твердым голосом разговаривала, то тут слышу, чуть не рыдает, но стоит на своем: «Нет!» — и все, а потом шепотом просить начала: «Витенька! Ну не мучай ты меня! Не звони! Забудь! Если действительно любишь и счастья мне желаешь, то оставь меня в покое! Мне сейчас силы нужны, нервы крепкие, а если ты мне постоянно звонить будешь, то я же с ума сойду! Пожалей ты меня! Нет у нас с тобой будущего! Понимаешь? Нет!» — а в голосе слезы. Трубку бросила. Успокоила я ее, как могла, да разве тут утешить, ведь у нее в один момент вся жизнь рухнула. — Она горестно махнула рукой. — Я на работу побежала и отпуск себе оформила, чтобы дать Ане возможность диплом нормально дописать. А потом у нас началась совсем другая жизнь.

— И Виктор так и ушел из жизни Ани? — спросила я.

— Да. Видно, понял он, что Анечке его видеть и слышать больно, вот и исчез, словно и не было никогда. Она даже фотографии его порвала и выкинула, чтобы душу себе не травить, не думать, что могла быть счастливой, да не стала. С тех пор они больше никогда и не встречались!

— Ну и характер! — восхищенно сказала я.

— Характер характером, да только знали бы вы, как она ночами рыдала, закрывшись подушкой, — мы же с ней в одной комнате спали, — тихо проговорила Людмила Алексеевна. — Наверное, думала, что я ничего не слышу. А иногда ночью уйдет, бывало, в ванную, воду там на полную пустит и плачет. Мама очень переживала, что своей болезнью сломала Анечке жизнь. Все обещала долго нас не мучить, говорила, что это скоро кончится, а мы ее утешали и врали, что она обязательно поправится.

— И это продолжалось целых восемь лет! — вздохнула я.

— Да. Представляете себе: бесконечной чередой идут похожие друг на друга дни, они складываются в месяцы, потом в годы, а молодая девчонка, вместо того чтобы радоваться жизни, любить и быть любимой, рожать детей, проводит все время практически взаперти, ухаживая за бабушкой, — со слезами в голосе, как-то отрешенно говорила Людмила Алексеевна. — Знали бы вы, как я проклинала себя за то, что согласилась с Аниным решением остаться! Вы не представляете себе, как больно видеть на лице своей дочери первые ранние морщины и знать, что они появились из-за твоей собственной бесхарактерности!

— Вы все равно не смогли бы ее отговорить, — возразила я.

— Да. Но я могла бы немедленно уволиться и поставить Аню перед фактом, — ответила Людмила Алексеевна. — А я смалодушничала!

— Ничего подобного! Вы с ней поговорили, разложили все по полочкам и приняли единственно возможное в тот момент решение — вам же нужно было на что-то жить! У вас ведь, как я понимаю, была довольно большая зарплата, когда ее вам выплачивали, конечно?

— Да, на жизнь нам хватало, — согласилась она. — Только доченька моя за эти годы сильно изменилась! Раньше-то она веселая была, а стала… — И она обреченно махнула рукой.

— Не стоит расстраиваться, Людмила Алексеевна, — попросила я, осторожно кладя свою руку поверх ее. — Сделанного все равно не воротишь! Тем более что вы до конца выполнили свой долг перед бабушкой, и вам обеим не в чем себя упрекнуть.

— Спасибо за сочувствие, — слабо улыбнулась женщина. — И вы совершенно правы: для моей мамы мы сделали все, что было в наших силах, чтобы она продолжала жить полноценной жизнью: поставили рядом с ней приемник, а напротив ее кровати — телевизор, и пока у нее еще действовала правая рука, она могла сама переключать каналы. На заводе мне сделали специальную подставку, на которую она клала книги. А вот потом… — Она даже закрыла глаза.

— Потом произошло то, о чем вас предупреждал профессор, — тихо сказала я.

— Да, — кивнула Людмила Алексеевна. — Тут уж Ане совсем тяжко пришлось. Счастье великое, что речь у мамы сохранилась, хоть и невнятная. Но это продолжалось всего год, а что это такое по сравнению с предыдущими семью? — горько усмехнулась она. — И знаете, мама ведь умерла за неделю до того, как мне уходить на пенсию!

— И Анна устроилась в Центр социального обслуживания населения, — продолжила я.

— А куда ей еще было идти? Диплом ее давно уже ничего не стоил — она же ни дня не проработала по специальности, — пожала плечами женщина. — А я сама устроилась вахтером: сутки через трое — чего мне, я подумала, дома-то сидеть?

— Потом Анна познакомилась с Василием Васильевичем и наставила его на путь истинный, — улыбнулась я.

— Ой, Таня, и не говорите! — сокрушенно покачала головой Людмила Алексеевна. — Мне Аня в тот вечер все рассказала, и я тут же подумала, что больше ей в центре не работать! Стала утешать ее, говорить, что она себе обязательно другую работу найдет, лучше прежней, там, глядишь, и мужчины холостые или разведенные будут, вот она свою жизнь и устроит. А она только отмахнулась — кому, мол, я нужна!

— Так, с этим мы разобрались, — сказала я, резко переводя разговор на другую тему, чтобы отвлечь собеседницу от грустных мыслей. — А теперь скажите мне, не мог ли кто-нибудь из подружек Анны или приятельниц, ну там знакомых всяких завидовать ей в чем-то и постараться сорвать ее свадьбу?

— Не думаю, — покачала головой Людмила Алексеевна. — Она же в основном со своими одноклассницами общалась, а никто у них, насколько я знаю по ее рассказам, на Виктора не зарился — у всех свои пары были, хотя он красивый был парень, высокий такой, статный.

— А в университете?

— Так там если он и появлялся, то всего несколько раз и уже после того, как они заявление подали. Мы с мамой посоветовали ей не знакомить его с однокурсницами — так как-то спокойней, ведь действительно кто-нибудь мог бы попытаться его отбить — Анечка же в женских хитростях мало что понимает. Вот она его на университетские вечера и не приглашала.

— А она сама в его мединститут ходила? — быстро спросила я.

— Да. Они такой красивой парой были! — вздохнула женщина.

— А как звали того его друга, который сын профессора? Как я поняла, это был его очень близкий друг? — поинтересовалась я.

— Звали Николаем, а фамилию не знаю, — развела руками она.

— Ничего, я это сама выясню, — пообещала я. — Итак, с работой разобрались, с друзьями-подругами тоже, остаются у нас соседи. Кто из них мог ненавидеть вас настолько, чтобы совершить такую подлость?

— Да вы что?! — удивилась она. — Я же в этом доме с самого своего рождения жила! Я со многими из соседей вместе выросла!

— Это еще ни о чем не говорит, — возразила я. — Некоторые люди годами ждут возможности отомстить! А что может быть для человека страшнее, чем болезнь или горе его близких, а о предстоящей Аниной свадьбе и слабом здоровье вашей матери, наверное, все знали?

— Конечно, знали, но… — Она решительно помотала головой. — Не верю!

— Хотите — верьте, хотите — не верьте, но подумайте как следует и постарайтесь вспомнить, кто из ваших соседей мог желать вам зла, — стояла на своем я. — Или вашей дочери. Или вашей матери. Думайте! — почти приказала я.

— Да мне и думать нечего! — возмутилась она.

— Значит, мне придется проверять все самой, — сказала я и добавила: — Диктуйте адрес.

Записав его, я решила, что для начала я работой обеспечена, а если возникнут какие-то вопросы, то их я задать всегда смогу.

— Ну вот и все! — произнесла я, вставая, и напоследок спросила: — А что случилось с Анной? Почему мне нельзя с ней поговорить? Она что, больна?

— Тьфу-тьфу-тьфу! — суеверно поплевала через левое плечо Людмила Алексеевна. — Не больна она, а беременна! Тройня у нее будет, вот она и лежит на сохранении. И врачи строго-настрого запретили нам ее волновать. Так что вы уж ее не беспокойте!

— Только в самом крайнем случае и только с вашего разрешения, — пообещала я.

Записав их домашний телефон, я пошла попрощаться с генералом. Войдя в его кабинет, я увидела, что он, сидя в большом кожаном кресле, читает газету, и решила осмотреться — когда мне еще представится случай побывать в таких апартаментах? Обстановка была прямо-таки барской: в углу стоял кожаный, под стать креслу диван, огромный двухтумбовый письменный стол располагался у окна, а вдоль стен высились буквально забитые книгами шкафы. Тут Максимов оглянулся и спросил меня:

— Ну, каковы ваши первые впечатления? Узнали, что хотели?

— Кое-что, — неопределенно ответила я. — Но уже сейчас могу сказать, что дело это очень непростое и трудоемкое.

— Понимаю, ведь прошло уже много лет, — согласился он и уточнил: — Но разрешимое?

— Сделаю все, что в моих силах, — заверила его я.

— Благодарю! — кивнул он и протянул мне конверт, сказав: — Это ваш аванс, Татьяна Александровна, а если потребуется какая-то помощь, то я и мои связи к вашим услугам.

— В случае необходимости непременно обращусь, — пообещала я и вышла.

Когда Людмила Алексеевна провожала меня до двери, я, не сдержав любопытства, тихонько спросила у нее:

— А кто отец детей Анны?

— Это Васенька, — просто ответила она.

Вышла я из квартиры Максимова в полном обалдении. «Непостижимы дела твои, господи! — думала я, спускаясь по лестнице. — Ну ты, генерал, и ходок! И ведь ни словом не обмолвился о том, что у Анны от него дети будут! Да… Странные в этой семейке отношения! Василий Васильевич с Анной не расписался, но перевез Людмилу Алексеевну в свою квартиру и требует, чтобы она чувствовала себя там как дома и обращалась к нему по имени и на „ты“, так же как он обращается к ней. Хотя… Она его ненамного моложе, но… Нет! Это выше моего понимания, так что незачем себе и голову забивать!» Спохватившись, я заглянула в конверт и даже присвистнула — каким бы человеком генерал ни был, скупость точно не была его недостатком!