Неродная кровь

Марина Серова, 2021

Частный детектив Татьяна Иванова оказалась втянута в весьма щекотливое дело, от результата которого зависят судьбы и высоких чинов, и руководителей преступных группировок, и представителей диаспоры. А все началось с борьбы за наследство богатого армянского бизнесмена. К Татьяне обратился Самвел Геворкян, которому приходят письма с угрозами и проклятиями: кто-то не хочет, чтобы он унаследовал семейное дело…

6 декабря, воскресенье

Вскочив по звонку будильника в шесть часов, я приняла душ, в результате чего проснулась окончательно. Разогрела в микроволновке котлеты из кулинарии и сжевала их даже без гарнира, запив соком, потому что возиться с кофе времени не было. Потом я оделась, сунула в сумку термос и пакет с продуктами и выскочила из дома.

Ждать мне пришлось не больше пары минут, и подъехал джип Ивана. Рядом с ним, одетый в камуфляж, сидел Сергей, поэтому я устроилась на заднем сиденье, и мы поехали.

Дорога была почти пустой, Иван гнал джип с приличной скоростью, и я даже задремала, добирая недобранное ночью.

Меня разбудили, когда мы были уже около райотдела в Тепловке.

— Пойдемте поздороваемся с Маркиным, заодно и последние новости узнаем, — предложила я, надевая маску, — мало ли кто чем в райотделе болеет?

С Маркиным мы столкнулись, едва войдя в здание.

— Здравия желаю, товарищ Кино, — неожиданно сказал Иван.

Игорь пристально на него посмотрел, а потом рассмеялся:

— Бин! Так это ты клиент Татьяны? Это когда же ты успел так разбогатеть? Гонорары-то у нее заоблачные.

— Не я. Брат мой, — объяснил Иван и представил ему Сергея, который взял пример с меня и тоже надел маску.

— Ну наконец-то я познакомился с твоим младшим братом, о котором ты столько рассказывал, — пожимая Геворкяну руку, сказал Маркин и спросил: — А ты, случайно, не в курсе, что это за автобус в сторонке притулился?

— Там наши, командир, — усмехнулся Иван. — Десять человек, до которых я ночью дозвониться смог.

— Надо пойти поздороваться, а то потом уже не до этого будет.

Игорь с Иваном направились к стоявшему неподалеку автобусу, а я, естественно, за ними — любопытно же, кто эти «наши». А Сергей — за мной.

Когда мы подошли, дверь автобуса открылась, и первым в него вошел Игорь. Я тоже сунула туда нос, поднявшись на ступеньку, — да уж! Мужики в камуфляже, все возраста Ивана, были как на подбор — оторви да выбрось! Видно было, что лихо они в свое время хлебали полной ложкой и досыта. И все как один без масок, что меня не удивило — от таких парней ковид сам убежит, чтобы не накостыляли.

— Морды вы мои родные, как же я рад всех вас видеть! — сказал Игорь. — Только времени сейчас у нас нет, чтобы сесть и встречу отметить. Ну да ничего! Не в последний раз видимся. Еще успеем!

— Ты, Кино, все грозишься, — язвительно усмехнулся какой-то парень, сидевший прямо рядом с дверью лицом ко всем остальным. — Звезду-то мы обмыли, а вот звездочку ты замылил!

— А вот нечего было уезжать, Рамзес, — не менее язвительно ответил Игорь. — Тогда и ты с нами мою звездочку обмыл бы!

— Ну если только в чае, ничего крепче не пью — работа не позволяет. Так, вприглядку напиваюсь: на ваши пьяные рожи посмотрю — и наутро башка трещит, — печально повесил голову Рамзес, но физиономия у него была до того продувная, что в его грусть как-то не верилось.

— Отставить хохмочки! — уже серьезно сказал Маркин. — Что случилось, знаете?

Со всех сторон раздались такие выражения в адрес работников дома престарелых, что Игорь вынужден был рявкнуть:

— Мужики! Здесь дама!

— Мальчики, не смущайтесь! Эта дама за свою работу еще и не такое слышала, — крикнула я в автобус.

— Брысь! Не разлагайте мне коллектив! — цыкнул на меня Маркин и обратился к мужикам: — Что делать, знаете?

— Не первый раз замужем, — ответили ему откуда-то с задних рядов.

— В этом-то я не сомневаюсь, но учтите, что вы теперь люди гражданские, поэтому все в рамках приличия.

— Да мы же эталон галантности! — возмутился Рамзес.

— Да ну тебя! — отмахнулся от него Игорь и распорядился: — Поедете вслед за автобусом ОМОНа. Бин, ты с ними?

— Я на всякий случай на своей, — ответил Иван.

Маркин вышел из автобуса и повернулся ко мне:

— Татьяна, ваше место в партере. И ваше, — это он уже Геворкяну, — тоже. То есть в автобусе прессы, — и показал на микроавтобус. — Надписи на нем нет, но внутри есть корреспондент и оператор.

— Вы что, решили?.. — обалдело воскликнула я.

— Да! Решил! — отрезал он. — Если все окажется так, как вы говорили, то последствия будут для некоторых людей самые печальные. И для этого с нами едет прокурор района. И некая дама из администрации, — язвительно произнес он. — Именно она у нас отвечает за социальную защиту населения. Вот мы все дружно и оценим результат ее работы.

— И где эта дама? Учтите, если она замазана, а по-другому быть просто не может, то обязательно предупредит подельников, — забеспокоилась я.

— Могла бы, если бы у нее еще телефон оставался, — безразличным голосом сказал Игорь. — А прокурор у нас молодой и честолюбивый. Ему сейчас громкое дело позарез нужно, так что он ей свой телефон не даст. А водитель — тем более.

Мы с Сергеем залезли в микроавтобус прессы, где он забился в самый дальний угол и даже закрыл глаза, сделав вид, что спит. Журналист, молодой парень, явно был не менее честолюбив, чем новый прокурор, и точно так же мечтал прославиться. Он тут же набросился на меня с вопросами, только об меня еще и не такие зубры зубы ломали, вот и ему обломилось.

Но вот все расселись по машинам, и мы поехали.

Когда мы добрались до места, была половина восьмого. Никаких фонарей, конечно же, поблизости не было, а фары были выключены, чтобы не привлечь внимание.

Корреспондент и оператор вылезли из машины, пошли на разведку и пропали — вероятно, уже приступили к делу. Я тоже попыталась высунуться, но водитель меня мигом загнал обратно в машину.

Если бы я спала, то даже не проснулась бы, потому что все, что происходило, было бесшумно. Наконец водитель, видимо, получил приказ, и мы тронулись.

Ворота на территорию были открыты, и на снегу на коленях с заведенными назад руками в наручниках стояли какие-то люди, среди которых, кстати, были и несколько женщин.

Маркин стоял посреди двора и изъяснялся с кем-то таким яростным тоном и в таких смачных выражениях, что я предпочла отойти подальше, чтобы не попасть под горячую руку — он был просто в бешенстве.

То, что на снегу стояли задержанные работники дома престарелых, было понятно, но меня интересовала участь дамы из администрации.

Я посмотрела по сторонам и увидела ее. Она стояла в дорогущей норковой шубе, закрыв лицо руками в наручниках, и рыдала в голос, а оператор подъезжал к ней с самых разных ракурсов, чтобы все-таки снять лицо. А стоявший рядом с ней корреспондент задавал один за другим очень неудобные вопросы, но она не отвечала. А зачем? На каждый этот вопрос уже был ответ. В Уголовном кодексе.

— А где директриса? — спросила я у какого-то бойца.

— Вот! — Он кивнул на окно. — Прокурор из нее душу вытаскивает. Можешь посмотреть.

Я подошла и посмотрела в окно. Перед прокурором на столе лежали стопки паспортов и другие документы, он показывал их сидевшей напротив него и рыдающей в три ручья очень приличной женщине, а ей и ответить было нечего.

Да уж! Лопухнулся Ломброзо со своей теорией! Глядя на эту даму, никто бы и не подумал, что она хладнокровная убийца.

— Жаль, что смертную казнь отменили, — процедила я сквозь зубы, вернувшись к бойцу, и спросила: — Слушай, а здесь парень был такой здоровый. Иван. Ты не знаешь, где он?

— Так он старика какого-то на руках из дома вынес и к себе в машину понес, — и он показал куда.

Я бросилась в ту сторону и увидела, что Иван и Сергей укладывали на заднее сиденье джипа какого-то худого, высохшего, еле живого старика.

Когда я к ним подбежала, Иван сказал:

— Нашел я его. Живой. В Тарасов повезем.

— Давайте не будем рисковать, — предложила я. — Ему сейчас врач нужен. Пусть его здесь, в Тепловке, в больнице посмотрят и скажут, можно его перевозить или нет. А если он у вас по дороге умрет? Это на вашей совести будет. Идите и договоритесь с Маркиным, чтобы он врачей там предупредил.

Иван явно колебался, а потом сорвался с места и помчался искать Игоря, а Сергей стоял и кусал от нетерпения губы. Конечно, я понимала, что на кончике языка Кузьмича находилась жизненно важная для него информация, но жизнь старика была важнее.

Вернулся запыхавшийся Иван и чуть ли не с ходу прыгнул за руль:

— Он договорился. Нас в больнице уже ждут. Поехали.

Я залезла в машину, хотя меня никто и не приглашал. Впереди сидели Иван с Сергеем, на заднем сиденье лежал Кузьмич, а я стояла, согнувшись, между спинкой переднего сиденья и сиденьем задним.

«Ничего, — злорадно думала я. — Я вам это еще припомню!».

В больнице был дурдом. Срочно снаряжались автобусы за стариками, с врачами, медсестрами и носилками, перетаскивались ящики со всем необходимым.

Иван на руках внес Кузьмича в приемное отделение, где, кроме врача, никого не было.

— Маркин должен был предупредить, — с порога сказал он.

— Предупредил, — буркнул врач. — Показывайте, кто это.

— Паспорт и медицинская страховка там остались — некогда было все там разбирать и отбирать, — объяснил Иван. — Скажите, что с ним?

Врач и Иван в четыре руки раздели Кузьмича догола, я глянула на то, что еще полгода назад было полноценным человеком, который копался в огороде и наслаждался жизнью, и отвернулась к окну — видеть это было свыше моих сил. И единственное, о чем я в тот момент страстно мечтала, — это чтобы дочь Кузьмича постигла самая страшная на свете участь, и я была уверена, что она за это заплатит.

— Ну что вам сказать? — через некоторое время начал врач, и я повернулась к нему. — Налицо физическое и нервное истощение. Я так понял, он из Анисовки?

— Там все такие, — сообщил ему Иван.

— Что же за звери там работали? Хуже зверей! — Врач удрученно покачал головой и продолжил: — Я уверен, что он уже очень давно полноценно не питался. Иначе говоря, голодал. Кровяное давление ниже низшего предела. Хрипы в легких — в лучшем случае бронхит, а может, и пневмония. Остальное покажут анализы, снимки и УЗИ.

— Он нас не узнал, — с болью сказал Иван.

— Неудивительно. На фоне голодания у него и зрение упало, и сознание замутненное, — объяснил врач.

— Его можно отвезти в Тарасов? — спросил Сергей у врача.

— Категорически нет. Дорогу он не перенесет. Его сейчас нужно вымыть, потому что на нем могут быть и вши, и клопы, и черт знает что еще, потом побрить наголо и уже только после этого — в реанимацию под капельницу. И кормить первое время его будут исключительно с помощью внутривенных вливаний.

— Когда он придет в себя? — спросил Сергей.

— Гадать не приучен. В нем сейчас жизнь на тоненькой ниточке держится. Он ведь уже приготовился умереть и смирился с этим. Теперь все будет зависеть от того, захочет ли он возвращаться к жизни или посчитает, что для него все закончено и нечего за нее цепляться. Найдите для него стимул жить.

— Я знаю этот стимул, — сказала я и спросила у Ивана: — Вы знаете, почему я начала его искать? Потому что одна женщина, которая его всю жизнь любит, заверила меня, что он жив. Она сказала, что обязательно почувствовала бы, если бы с ним что-то случилось. И она меня убедила. Сейчас я ей позвоню и если она сможет, то приедет.

— Если она его любит так, как вы говорите, то она обязательно приедет. Скажите мне, кто это, и я распоряжусь, чтобы ее сюда привезли, — сказал Сергей.

— Добраться сюда она и сама может, но дело в том, что умерла мать ее ближайшей подруги, которая это очень тяжело переносит, и она должна быть рядом, — объяснила я. — Они вообще всю жизнь вместе.

— Я знаю, что у Клавдии Петровны умерла мама — по телевизору говорили, — сказал Иван. — Если это она, то я знаю, о какой подруге идет речь.

— Тем лучше. Сейчас я ей позвоню и все расскажу, а потом пусть она сама сориентируется по обстановке. — Помявшись немного, я все-таки спросила у Сергея: — Сигаретами не угостите, а то мне сейчас здорово не по себе?

— Да-да, конечно, — тут же отозвался он, отдавая мне пачку вместе с зажигалкой. — У Ивана в машине всегда лежит блок, так что это не последние.

Я вышла на улицу, собралась закурить и увидела, как дрожат у меня руки.

С трудом закурив, я стояла возле крыльца, подставив лицо морозному ветерку, чтобы немного успокоиться. Наконец, я взяла себя в руки и позвонила Надежде:

— Надя, я нашла Кузьмича. Ты была права: он не умер, он был в доме престарелых, в ужасных условиях. Он сейчас в таком состоянии, что непонятно, выживет или нет. Это обтянутый кожей скелет. Я не знаю, каким он был раньше, но сейчас от него осталось очень немного. Врач сказал, что у него должен быть стимул выжить, но дать ему этот стимул можешь только ты. Подумай и решай, нужен ли тебе человек, прошедший через ад, которому к нормальной жизни еще выкарабкиваться и выкарабкиваться.

— Дура ты, Танька! — решительно заявила Надя. — Где он?

— В реанимации Тепловской районной больницы.

— Еду! — решительно заявила она. — Клавка в своей больнице. В реанимации — сердце. Вот оттуда завтра и привезут ее сразу на кладбище, а на отпевании ее не будет — врачи запретили. А с кладбища она вернется обратно в больницу. Так что я сейчас одна.

Я отключила телефон, и вдруг рядом со мной раздался голос Сергея.

— Татьяна, дайте, пожалуйста, сигарету, — попросил он.

— Как там? — Я кивнула на окно, возвращая ему пачку и зажигалку.

— Иван с санитаром повезли Кузьмича мыть, а потом в реанимацию. Это здесь же на первом этаже.

— А вы что же? — пристально глядя на него, спросила я.

— Мне стыдно, Татьяна, но я не могу, — отведя глаза в сторону, тихо произнес он. — Я помню Кузьмича большим, сильным, веселым. Он же с нами больше, чем отец, возился — папа же вечно занят был. Это всегда была такая надежная спина, за которой можно укрыться. А сейчас я посмотрел и… — он не мог продолжать — горло перехватило.

— Ничего, вот приедет Надя и, будем надеяться, вернет Кузьмичу желание жить. Скажите, вы знаете его дочь? Знаете, где она работает?

— Конечно, знаю. У меня же и работает, как и ее муж. Еще папа по просьбе Кузьмича их взял. Татьяна, у меня не укладывается в голове то, что она сделала. Но она за это ответит. И ее муж тоже. Можете быть уверены, — сказал Геворкян таким тоном, что я поверила — да! Ответят!

Мы стояли и молча курили, говорить было не о чем.

Тем временем подъехали автобусы, и первыми из них выскочили санитары. Они стали осторожно, под руки, выводить несчастных больных стариков, а кого-то выносили на носилках. Врачи побежали в здание, чтобы приготовить все к приему, и я порадовалась тому, что мы благодаря Ивану успели первыми. Конечно, это было несправедливо по отношению к остальным несчастным, но Кузьмич был для нас сейчас важнее.

На душе стало до того погано, что хотелось нажраться до провалов в биографии, чтобы утром проснуться с дикой головной болью, но ничего не помнить. И невозможность нажраться прямо сейчас делала это желание еще более яростным.

«Ничего, — успокаивала я себя. — Вот вернемся в Тарасов, я куплю бутылку коньяка и упьюсь вдрабадан. Надо только Надежду дождаться и убедиться в том, что ей удастся вызвать у Кузьмича интерес к жизни».

К нам вышел Иван — он был явно не в себе.

— Вячеславу Федоровичу стало хуже? — спросила я.

— Нет, его уже отвезли в реанимацию, — как-то заторможенно ответил он. — Татьяна, понимаете, я его мыл вот этими самыми руками, как он когда-то нас с Сергеем. — Он зачем-то посмотрел на свои ладони. — Я с ним разговаривал, я пытался до него достучаться, а он как будто в другом мире, не видит и не слышит меня. Может быть, просто не узнал.

— Будем надеяться, что у Нади получится то, что не вышло у вас, — обнадежила его я. — А вы, Сергей, пробовали?

— Даже не пытался, — покачал тот головой. — Иван всегда был ему ближе, чем я. Если уж он его не узнал, то меня — тем более, — и предложил: — Пошли внутрь, что ли? А то как-то зябко! — Он передернул плечами.

Хотела я ему сказать, что это от нервов, но смолчала — зачем?

Мы оставили свои вещи в гардеробе, облачились в халаты и бахилы с масками и пошли к реанимации — вдруг удастся что-то узнать? Но нас вежливо и настойчиво попросили посидеть в холле, потому что мы стояли на дороге и мешали проезду каталок. Пришлось переместиться туда — нам же все равно, где ждать Надю.

Чтобы как-то разрядить напряжение, я спросила:

— Иван, чем таким занимается Рамзес, что ему пить нельзя?

— У нас это называется каскадер, а у них — не помню как. Он говорил, да я забыл, — машинально ответил он.

— А где это «у них»? — вяло удивилась я.

— В Америке, — наверное, тоже решив немного отвлечься, сказал он. — Периодически проводятся… Не знаю, как это точно называется… Ну такие смотры-конкурсы профессионального мастерства. Рамзес тогда еще в России жил и работал. Вот на таком смотре они его заметили и пригласили к себе. Он уже давно там, но здесь его родители, вот он их и навещает, когда получается. А получается нечасто, потому что он очень востребован. У него всяких регалий и наград до черта, его считают одним из лучших каскадеров мира, и поэтому страховка по максимуму. Ему за каждую царапину такие деньги платят, которых никто из нас никогда не заработает. И профсоюз у них такой, что попробуй не заплати. Так что он чисто случайно здесь с нами оказался.

— Вы Бин от Ря-бин-ин, Мар-кин — это Кино, а Рамзес?

— Рамзаев, — ответил он.

Опять повисло тягостное молчание, и тут я поймала себя на том, что жутко хочу есть, и я, не выдержав мук голода, проскулила:

— Иван, очень сильно кушать хочется, а я свой пакет у вас в машине забыла. А там кофе и бутерброды. Может, перекусим?

— О черт! — воскликнул он. — Мне жена полную сумку пирожков дала и два термоса с чаем.

— А мне — большой контейнер с пловом, — добавил Сергей. — В термосумке, еще горячий должен быть.

И мы расположились на обед в машине, а у запасливого Ивана в багажнике нашлись упаковки одноразовых тарелок, стаканчиков, а также вилок и ложек. Так что перекусили мы вполне пристойно, наступил момент кофе с сигаретами, и в это время возле больницы затормозила машина, из которой вылезла Надежда.

Мы чертиками выскочили из джипа, и Надежда увидела меня. Но мне она только кивнула, а вот при взгляде на Ивана и Сергея в ее глазах вспыхнула такая ненависть, что удивительно, как они замертво не попадали.

— Какие же вы сволочи! Твари неблагодарные! — подойдя, начала она. — Да я все время только и слышала: «Мои мальчики научились плавать! Нырять! Ходить на лыжах! Кататься на коньках! Ловить рыбу! Варить уху!». Да он же вас как родных детей любил, вы это понимаете хоть задним числом? Он у жены все сына просил, а она ему в ответ: «Сын до венца, а дочь до конца! Не будет тебе сына. Девки хватит». Вот он с вами и возился. А вы ему за такую любовь, как отплатили? Вон он, результат вашей любви и заботы! — Она кивнула на больницу. — Что, трудно было время от времени ему звонить? Интересоваться: «Кузьмич! Дядя Слава! Может, тебе какая помощь нужна?» Но нет! Не дождался он этого от вас! А теперь спохватились! А чего задергались-то? Вину свою почувствовали? Хренушки! Вам опять его помощь понадобилась. Вот вы и рванули сюда! Да чтоб к вам, сволочам, ваши дети так же относились!

Надежда плюнула им под ноги и решительно направилась в больницу.

— Ее же не пустят в реанимацию, — сказал чувствовавший себя очень смущенным Иван.

Стоявший с опущенной головой, уставившись себе под ноги, Сергей ничего не сказал, а я только хмыкнула:

— Ее не пустишь! Как же! — и бросилась следом за Надей.

И действительно, та уже оставила шубу в гардеробе, достала из пакета бахилы, халат, шапочку, маску — словом, экипировалась по полной и направилась в сторону реанимации. По-хозяйски открыв дверь, она шагнула внутрь, я, естественно, шмыгнула за ней, но благоразумно осталась возле двери в коридор. Медсестра попыталась остановить ее, но та отмахнулась от нее, как от мухи:

— Посторонись! Зашибу!

На помощь медсестре бросились сразу несколько человек, но Надежда прошлась по ним, как танк по ромашкам, и зашла в палату.

Конечно, она помнила другого человека, сильного и здорового, но и сейчас безошибочно узнала своего Кузьмича, хотя его, наверное, после всего пережитого и мать родная не узнала бы.

Кузьмич лежал голый, облепленный датчиками, под капельницей и с трубками во всех возможных местах, а она нагнулась к нему и положила свою руку поверх его.

— Слава! Славочка! — позвала Надя. — Ну вот и свиделись, мой хороший. Что же ты так неаккуратно? Ну да ничего! Поправишься! Были бы кости, а мясо нарастет.

Я слушала ее и не верила своим ушам. И это была медведица-Надя, которую я знала много лет? Которая могла матом послать так, что стены краснели? Которая не боялась ни бога, ни черта? Которая и Клаве могла в глаза наговорить такого, что мало не покажется? Но это была та самая Надя! Ее довольно грубый, хрипловатый голос звучал сейчас так нежно, так мягко, словно она пела колыбельную своему ребенку.

Она говорила Кузьмичу какие-то ласковые слова, о чем-то вспоминала и добилась своего — он открыл глаза. И его взгляд уже был не затуманенным, а осмысленным.

Я не слышала, что он ей сказал, наверное, назвал по имени, потому что она радостно закивала:

— Да, Славочка! Да! Это я! Выздоравливай, мой хороший! Ты, главное, выздоравливай!

У него из глаз покатились слезы, как два водопада, и откуда они только взялись в этом истощенном теле? И вдруг он ясно и четко произнес:

— Надюша, ты меня снова не бросишь?

— Не дождешься! — грубовато ответила она. — Да мы с тобой, Славка, еще такие помидоры вырастим, каких ни у кого никогда не было!

Кузьмич больше не плакал, но он смотрел на нее как на икону. В его глазах было столько радости, столько доверия, что у меня самой слезы навернулись на глаза.

— Ну все! Хватит! — сказал Наде врач. — Выходите — ему спать надо.

— Надюша, ты придешь? — спросил Кузьмич.

— Слава! У Клавы мама умерла, завтра хороним. Ну как я могу ее сейчас одну оставить? А вот как она в больницу вернется, я сюда и переберусь к тебе поближе. А если тебе получше станет, так заберу тебя к ней в больницу, чтобы вы оба у меня в одной кучке были. Она у нее, конечно, дорогущая, но я так думаю, что для моего мужа скидку-то она сделает. Пусть только попробует не сделать!

— А ты за меня правда выйдешь замуж? — сам не веря своему счастью, спросил Кузьмич.

— Конечно, Славик, я же об этом всю жизнь мечтала, — улыбнулась ему она.

— Надюша! — даже не произнес, а пропел он.

— Ну все, Славик! Отдыхай! Лечись! А я, как только освобожусь, тут же приеду. Ну, спи, родной.

Она пошла к выходу и, остановившись в дверях, обернулась и помахала ему рукой, а он смотрел ей вслед сияющим взглядом и все кивал и кивал головой.

— Ну вот вам и стимул, — сказала я мужчинам, когда вслед за Надей вышла в коридор.

— Спасибо, — сказал ей врач. — Вы его к жизни вернули. Теперь дело на поправку пойдет.

— А когда с ним можно будет поговорить? — спросил Сергей.

— Если все будет хорошо, то через два-три дня. Он сейчас пережил такой стресс от встречи с вами, — врач повернулся к Наде, — что ему нужно прийти в себя, а долгий разговор ему может навредить.

— Да и время у нас еще есть, — поддержала я врача.

— А ну, пошли! — скомандовала Надя таким тоном, что ослушаться не посмел даже Иван.

Мы прошли в холл перед гардеробом, и Надя с нехорошей вкрадчивостью попросила:

— А теперь объясните мне, недалекой, как Кузьмич вообще попал в дом престарелых?

Иван и Сергей дружно потупились, и я в двух словах объяснила Надежде, что произошло.

Она смотрела на мужчин таким пылающим гневом взглядом, что я всерьез опасалась, что на них задымится одежда, но они оказались термостойкими, и тогда Надя спросила:

— Где эта сука работает? — речь шла явно о Нине.

— У меня, директором «Галереи моды», — отвернувшись, ответил Сергей.

— Знаю. Найду, — процедила сквозь зубы Надя. — А муж ее где?

— С Алексеем я разберусь сам, — заверил ее Иван.

— Хочу надеяться, — буркнула Надя — Мне так кажется, что пора мачехе с падчерицей познакомиться. Самое время. А у меня его сегодня как раз полно.

— Ты на чем приехала? — спросила я, видя, что машина продолжает ее ждать.

— У Димки взяла, — объяснила она.

Я пошла ее проводить и, когда мы уже отошли от мужчин на приличное расстояние, тихонько сказала:

— Надя, я понимаю, что ты в последние дни вся на нервах, но это еще не повод, чтобы называть меня Танькой и дурой. Пожалуйста, не делай так больше. Я к этому не привыкла и привыкать не собираюсь.

Она внимательно посмотрела на меня, а потом удивленно спросила:

— Я действительно так сказала? — Я кивнула в ответ. — Прости, конечно. Больше я тебя так никогда не назову. До свидания.

Надежда села в автомобиль и уехала, а я вернулась к мужчинам и увидела, что Иван говорит с кем-то по телефону:

— К Нине Вячеславовне, скорее всего, сегодня, а может, и на днях, одна дама придет. Проводить со всем уважением, ни в чем не препятствовать и ни во что не вмешиваться, даже если Нина будет звать на помощь — это у них личное, — и, убирая телефон, вздохнул: — Как бы не пришибла ненароком.

— Нет! Не станет она в преддверии своего светлого будущего срок на себя вешать, у нее теперь новая жизнь начинается, — заверила его я.

— А насчет того, чтобы перевести Кузьмича в клинику Полянской, — это хорошая идея, — сказал Сергей. — Сегодня же этим займусь и договорюсь с санавиацией.

— Ну что? — сказала я. — Нам здесь делать больше нечего. Давайте возвращаться.

Мы сели в машину и поехали в Тарасов. Дороги были уже забиты, поэтому плелись мы довольно долго.

Я попросила Ивана высадить меня возле супермаркета и, как и собиралась, купила бутылку коньяка. Возиться дома с готовкой не хотелось, и я взяла замороженную пиццу — несколько минут, и обед готов.

Вопреки своему намерению нажраться до провалов в биографии, напиваться я не стала — нужна была свежая голова, но пары небольших порций коньяка мне хватило для того, чтобы отпустило нервы, натянутые так, что впору на них играть.

Новой информации не было, поэтому я решила немного отвлечься и включила телевизор.

Снятый в доме престарелых материал был до того горячим, а корреспондент до того честолюбивым, что я ожидала увидеть репортаж в каком-нибудь выпуске новостей уже сегодня.

Я переключалась с канала на канал и нашла. Я не была внутри дома престарелых, только во дворе, и теперь, глядя на то, в каких чудовищных условиях содержались старики, какое несъедобное варево готовили для них воры-повара, я испытала такой прилив ненависти к этим сволочам, что меня даже затрясло, и потребовалась дополнительная порция коньяка, чтобы успокоиться. Но больше всего меня порадовало то, что дело взято на контроль областной прокуратурой.

Я решила лечь пораньше — не выспалась же прошлой ночью, и очередная порция коньяка в качестве снотворного и для профилактики ночных кошмаров стала моим спасением — мне ничего не приснилось.