Глава 2
С того памятного дня я больше ни разу не позволяла себе опустить руки и пожаловаться на судьбу. Я старалась как могла — выкладывалась на полную, чтобы поскорее восстановиться. В моей голове словно щелкнул какой-то переключатель — я перестала сокрушаться о том, что я чего-то не могу, а попросту приняла ситуацию такой, какая она была. Да, мне сейчас трудно пройти по палате, но с каждым днем я увеличиваю количество своих шагов, каждый день — это маленький кирпичик, который я кладу на возводимую мною стену выздоровления.
Я двигалась, превозмогая боль, сама брала в руки ложку и не успокаивалась до тех пор, пока у меня не выходило совершить то или иное действие. Когда я смогла более-менее нормально ходить, не падая на пол и удерживая равновесие, я принялась разрабатывать свои ноги и руки (даже задействовала кисть раненой конечности), придумывая различные упражнения. Наверно, я бы включила в свою «зарядку» и отжимания, если бы медсестра или врач мне позволили. Когда у меня что-то не получалось, я не расстраивалась, а совершала тысячу новых попыток, пока не добивалась того, что хотела. Если бы врачи ставили оценки за старания своих пациентов придерживаться их указаний, я наверняка получала бы самые высшие баллы.
Степан Сергеевич был мною очень доволен. Он каждый день заходил в мою палату, интересовался моим самочувствием и настроением, после чего спрашивал, как продвигается мое восстановление. Скоро я не только спокойно ходила по палате, но даже совершала небольшие прогулки по коридору, естественно, вместе с кем-либо из медперсонала. А к Степану Сергеевичу я привыкла как к родному, с единственным исключением: я по-прежнему не говорила ему о своей профессии. И, что меня огорчало, я так и не вспомнила, кто и почему в меня стрелял.
Было и еще одно обстоятельство, которое тревожило меня. Когда я была сосредоточена на своем физическом состоянии, я не могла думать ни о чем другом, кроме как о том, как бы поскорее вернуться к полноценной жизни. Однако со временем мое внимание переключилось на другое. Чем быстрее шло мое выздоровление, тем меньше я зацикливалась на мысли, что мне придется вести жизнь человека с ограниченными возможностями. Теперь же я постоянно вспоминала тетушку Милу, но не понимала, почему она не навещает меня в больнице. За время своего пребывания в клинике я вспомнила все подробности нашей с ней совместной жизни — она ведь всегда заботилась обо мне, чудесно готовила и, помнится, пыталась всеми силами устроить мою личную жизнь. Почему же она не приходит ко мне? Ведь я сейчас не в таком тяжелом состоянии, когда свидания с родственниками запрещены, я могу вполне сносно передвигаться, могу разговаривать, могу сидеть за столом… Где тогда тетя Мила? Неужели она не знает о том, что я в больнице? Ведь когда я пропала, она должна была обзвонить все клиники, морги, должна была обратиться в полицию…
Я не заговаривала со своим лечащим врачом по поводу своей тети по той простой причине, что боялась — вдруг ему станет известно, что я телохранитель? Как бы я ни доверяла Степану Сергеевичу, меня не отпускало ощущение, что он знает о том, как именно я получила ранение, но почему-то не рассказывает мне. Чем больше я думала обо всем этом, тем сильнее становилась моя подозрительность и тем упорнее я старалась вывести врача на откровенный разговор. Он уже не казался мне таким добрым и заботливым, как раньше — я не могла довериться Степану Сергеевичу, и теперь меня не отпускала тревога — не за себя, а за тетю Милу. Ведь если она не приходит ко мне в больницу, это означает, что с ней что-то стряслось! По доброй воле тетушка никогда не оставит меня, но я не могла даже связаться с ней — телефона при мне не было.
Отсутствие мобильника и заставило меня заговорить с врачом. Во время очередного визита ко мне я пристально посмотрела на Степана Сергеевича и спросила:
— Скажите, почему у меня нет мобильника? Ведь когда я попала в больницу, телефон был при мне?
— Да, вы правы, — спокойно кивнул врач. — Ваш мобильный телефон находится в моем кабинете, правда, он полностью разряжен, он выключен. Когда вы к нам поступили, то мобильник нашли в вашем кармане. Вынужден вас огорчить: вряд ли вы сможете пользоваться им в стенах нашей клиники. Место здесь такое, что позвонить настоящая проблема, ни одна сеть не ловит. Если вам нужен телефон, я его отдам. Не вижу ничего предосудительного в том, что пациенты пользуются сотовой связью. Но лучше будет, если вы воспользуетесь смс-сообщениями — в этом случае есть шанс, что эсэмэска через какое-то время дойдет до получателя.
— Вот как, — кивнула я. — А скажите, меня никто не навещал? Пока я была без сознания?
— Вы вспомнили что-то про свою семью? — тут же оживился Степан Сергеевич. Интерес у него был неподдельный — при всем своем желании я не могла уловить в его голосе и нотки фальши. Если он лжет, значит, ему лучше было пойти не во врачи, а в актеры.
— Вспомнила, — решила я говорить прямо. — У меня есть родственница, моя тетя. Она очень любит меня и беспокоится обо мне, вот и странно, почему она не навещает меня в больнице. Сколько я уже здесь нахожусь?
— Пятые сутки, — тут же ответил Степан Сергеевич. — За это время никто не интересовался вашим состоянием, мне тоже показалось это странным. Мы сообщили в полицию, так как обязаны это делать при огнестрельных ранениях. Приходил следователь, но вы еще были не готовы к беседе. Он должен появиться вновь, хотя вчера я разговаривал с ним по телефону и предупредил его, что память еще к вам не вернулась. Я не смог просмотреть вашу телефонную книгу, так как не знаю вашего пароля. Извините, но мы должны были обзвонить ваших знакомых. Вы не вспомнили свою профессию?
— Нет, — покачала я головой. — Мне нужен мой телефон… И еще, я все хотела спросить. Кто меня нашел? Кто позвонил в «Скорую помощь»?
— Вы лежали на земле — видимо, при падении ударились головой, что вызвало сотрясение мозга и повлекло за собой амнезию, — пояснил врач. — «Скорую» вызвал прохожий. Он утверждал, что впервые вас видит. Напугался, когда увидел молодую женщину, истекающую кровью. В вас стреляли, когда вы находились в малолюдном районе города, а тот человек вышел в магазин и нашел вас. Вот все, что мне известно о вашем ранении.
— Ясно… — протянула я. — И никто, выходит, сюда не звонил и не приходил?
— Увы, — отрицательно покачал головой врач.
Телефон мне отдали заряженным. У Степана Сергеевича был мобильный, к которому полагалось зарядное устройство с таким же разъемом, как у меня, поэтому он зарядил мой. В принципе, если не пользоваться Интернетом и не смотреть с телефона фильмы, зарядки хватало надолго. Возможности полазить по Всемирной паутине у меня и не было — доктор ведь говорил, что в больнице связь ужасная. Он еще добавил, что для того, чтобы позвонить, больничному персоналу приходится выходить на улицу и единственное, что можно сделать из здания — это отправлять смс-сообщения. Правда, дойдут они до адресата неизвестно когда, и получить ответную эсэмэску удастся не сразу.
— В таком уж месте расположена клиника, — развел руками врач. — Здание построено давно, архитекторы и строители как-то не подумали, что научно-технический прогресс дойдет до сотовой связи.
Я просмотрела свою телефонную книгу. Неудивительно, что Степан Сергеевич не нашел никого из моих родственников — я записывала в память номера телефонов своих клиентов, когда выполняла тот или иной заказ. После успешного завершения работы я стирала имена всех своих подозреваемых и людей, причастных к расследованию. Сейчас же в телефонной книге были имена и фамилии тех, кто относился к делу о покушении на одного банкира, которого я спасла незадолго до того, как угодила в больницу.
Тетушка Мила мне не звонила. И это было странно. Однако когда я открыла смс-сообщения, все стало ясно. Надо же, как я могла об этом забыть…
Тетя Мила проживала в Тарасове, у нее была сестра, с которой она давно не общалась, но связь поддерживала. Не потому, что они находились в ссоре или в плохих отношениях — просто сестра с мужем переехала за границу и в настоящее время — точнее, до настоящего времени — проживала в Австрии. Однако незадолго до моей травмы тетушке позвонил муж ее сестры и сообщил печальное известие. Сестра тети Милы умерла от рака, и безутешный супруг не мог прийти в себя после смерти подруги жизни. Детей у них не было, и муж тетушкиной сестры не знал, как ему жить дальше. У тети Милы имелся какой-то капитал, вдобавок ко всему я помогала ей с деньгами, благо моя работа это позволяла. Тетушка находилась в хороших отношениях с мужем сестры, поэтому она решила поехать в Австрию на похороны и поддержать несчастного вдовца. Чтобы не тратить деньги на телефонные разговоры, мы условились с тетушкой, что будем общаться только по необходимости смс-сообщениями. Электронной почтой тетушка не пользовалась, в социальных сетях хоть и была зарегистрирована, но не заходила туда. Последнее, что мне написала тетя Мила — это сообщение о том, что у нее все в порядке, но в Австрии она задержится.
«Надеюсь, Женечка, у тебя все хорошо, наверняка опять много работы. Не забывай кушать, хотя бы в кафе, знаю, что готовить ты не слишком любишь. Я постараюсь поддержать Кирилла, он сейчас в ужасном состоянии».
Сейчас мне все стало ясно. Смс-сообщение отправлено неизвестно когда, а получено сегодня, то есть когда я включила телефон. Понятно, что тетушка не знает, где я нахожусь — она считает, что я загружена очередной работой, поэтому не отвечаю. Даже не знаю, стоит ли ей писать о моем ранении. Для чего? Она и так переживает смерть сестры, уныние Кирилла Васильевича… Еще и мое ранение. Что я ей скажу? «Тетя Мила, приезжай немедленно, я в клинике с дыркой в плече, но все хорошо, хочу поболтать»? Ага, и моя бедная родственница будет разрываться между Австрией и Россией, хороша племянница, что сказать!
Я нажала кнопку ответа на смс-сообщение и написала:
«Тетя Мила, у меня все в порядке. Передай мои соболезнования Кириллу Васильевичу».
Отправив сообщение, я положила телефон на тумбочку. Немного подумав, выключила его — все равно, если тетушка мне и ответит, эсэмэска дойдет не скоро. В принципе оно и к лучшему, что тетя Мила не в курсе моего ранения. А то начнет волноваться, переживать, вернется в Тарасов, чтобы таскать каждый день несчастной Женечке еду в больницу… А бедный Кирилл Васильевич останется один на один со своим горем.
Да, не спорю, тетушкина еда куда вкуснее, чем «диетическая» больничная — мало того, что без соли, так еще и не отличающаяся разнообразием. Я непривередливый человек, могу есть что угодно, но согласитесь, даже очень неприхотливым людям надоедает один и тот же куриный бульон или жиденький супчик с непонятным содержимым. Один раз я высказала даже не недовольство, а всего лишь вопрос: а есть ли в меню что-то еще, помимо жидкой пищи? На это медсестра, которая принесла мне тарелку, заявила, что еда в больнице — самая подходящая для пациентов и что дают, то и надо есть.
«Скоро будешь сама ходить в столовую, — прибавила она. — Увидишь, что все больные едят одно и то же».
Я смирилась с мыслью, что, пока я нахожусь в больнице, придется есть что дают — сидеть голодной я не собиралась. Успокоила себя тем, что в некоторых странах люди едят живых личинок и тараканов, поэтому мой несоленый куриный бульон — далеко не худший вариант. Больше по поводу еды я никаких вопросов не задавала.
Если с едой я как-то смирилась, то другое обстоятельство не давало мне покоя. Я совершенно не понимала, что со мной произошло, точнее, при каких обстоятельствах меня ранили. Итак, я умудрилась схлопотать огнестрельное ранение. Но кто в меня стрелял? Наверняка некто намеревался меня убить, возможно, целился в голову, но промазал. Когда это произошло? Меня ранили в перестрелке или было совершено покушение? Чем я занималась до ранения?
Увы, как я ни напрягала память, вспомнить ничего не удавалось. Моя память возвратилась ко мне почти полностью — я могла сказать, что я люблю или не люблю, какие фильмы предпочитаю, сколько иностранных языков я знаю, какие книги приходилось читать… При желании я восстанавливала даже события моего далекого детства, когда я жила во Владивостоке. Однако день, в который меня подстрелили, словно стерся из моей памяти. Как я ни напрягала свой мозг, все было безрезультатно. Я не помнила ни места, где произошло мое ранение, ни времени, ни цели моего нахождения в данном месте. Все мои попытки заканчивались только бессильной злобой на саму себя и свою память, которая подсовывала мне совершенно ненужные картинки, но упорно скрывала самое главное. Где-то я слышала про такое свойство человеческого мозга — стирать те моменты жизни, которые губительно сказываются на психике человека. То есть, если я пережила какую-то драму, в результате чего получила огнестрельное ранение, мозг специально удалил все воспоминания об обстоятельствах травмы. Выходит, произошло нечто ужасное? Может, я не справилась с заданием и в ходе расследования моего клиента убили? Или погиб кто-то из близких мне людей? Да нет же, тетя Мила жива, а кроме нее, я ни с кем тесно не общаюсь. Тогда что произошло со мной?
Помню тот день, когда Степан Сергеевич утром пришел в мою палату. Я ожидала, что сейчас мы с ним снова будем «гулять», то есть я встану с кровати и совершу несколько шагов по палате. Сначала не будет получаться, я с трудом удерживаю равновесие, когда только встаю с кровати, но потом мои движения станут увереннее, и я смогу пройти несколько кругов по помещению. Когда мои шаги будут походить на шаги здорового человека, врач выведет меня в коридор, и я пройду довольно большое расстояние до противоположной стены и обратно. Если раньше оно давалось мне с трудом, то сейчас я передвигалась вполне уверенно и даже собиралась попробовать спуститься и подняться по лестнице.
Однако сегодня все пошло не так, как я ожидала. Врач помог мне встать, удовлетворенно покивал, когда я успешно преодолела несколько кругов, потом велел попробовать совершить несколько приседаний. Я справилась и с этой задачей — травмированное плечо в приседаниях не было задействовано, а голова уже не кружилась, как раньше. Я ожидала, что Степан Сергеевич предложит мне преодолеть лестницу, однако ошиблась.
— Что ж, Женя, могу вас поздравить, — сказал врач. — Двигательные функции почти полностью восстановлены, скоро начнем разрабатывать руку. Вам нужно на перевязку, а после вас проводят во вторую палату.
— Во вторую палату? — удивилась я. — Зачем?
— Теперь вы будете находиться не в отдельной палате, а в общей, — пояснил Степан Сергеевич. — Ваше состояние стабильное, опасений не вызывает. Теперь дело за малым — добиться полного выздоровления. Посмотрим, как поживает ваша рана, и тогда можно будет сказать, когда начинать занятия по восстановлению двигательных функций руки. Не бойтесь слова «общая палата» — пока там находится только один человек, точнее, одна девушка. Очень хорошая, вы с ней подружитесь, думаю. Хватит вам общаться только со мной и медсестрами. Есть станете в общей столовой, с теми больными, которые находятся в фазе восстановления. Я вас буду так же навещать, не беспокойтесь. Ну что, готовы? Тогда пойдемте на перевязку!
Итак, меня перевели в общую палату.
После перевязки медсестра — сегодня дежурила Роза Андреевна — показала мне, где находится моя новая палата. Я зашла в небольшую комнату, которая была немного просторнее моей предыдущей палаты. Отличалась она от прежнего места моего обитания тем, что в ней стояло три кровати, одна из которых была застелена клетчатым одеялом. Две другие были с постельным бельем, одна, возле окна должна была быть моей койкой. На кровати в центре комнаты сидела девушка лет девятнадцати-двадцати. У нее были светлые волосы, заплетенные в толстую косу, и приятное, миловидное лицо. Одета девушка была в уютную пижаму нежно-голубого цвета с нарисованными мордочками Микки-Мауса. Столь смешная расцветка удивительным образом шла девушке — пижама делала ее какой-то наивной, доброжелательной и беззащитной. Не знаю почему, но я сразу же почувствовала к ней симпатию. Она читала книжку — я не видела обложку, поэтому про себя стала раздумывать, какая литература может быть интересна девушке. На ум пришли любовные или сентиментальные романы, но не дешевое «бульварное чтиво», а что-то из классики. Может, «Анжелика» супругов Голон? Или что-то из произведений Жорж Санд? А может, «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте?
Услышав наши шаги, девушка подняла голову и отложила книгу. Она с удивлением посмотрела сперва на Розу Андреевну, а потом на меня и поздоровалась. Голос у нее был тихий и робкий, словно она стеснялась новых людей. Я ответила ей приветливой улыбкой и пожелала доброго дня.
— Анечка, знакомьтесь, это ваша новая соседка по палате Женя, — представила меня медсестра. Аня улыбнулась мне в ответ и встала с кровати. Я увидела, что ее правая рука перебинтована, но не похоже, что у девушки перелом. Скорее другая травма — либо сильный порез, либо серьезный ушиб. Было видно, что рука Ане не доставляет видимого беспокойства — она не морщилась от боли, просто старалась держать ее неподвижно. Если бы был гипс, наверняка бы рука сильно отличалась по толщине от другой, а так просто забинтована от запястья до локтя. Только повреждена была не левая, как у меня, а правая. Немного приглядевшись, я увидела под пижамой видневшийся кусок бинта — видимо, у девушки была перебинтована и какая-то часть корпуса. Интересно, что с ней произошло? Несчастный случай? Или что-то другое?
— Аня, как у тебя дела? — заботливо осведомилась Роза Андреевна. — Как рука, болит?
— Нет, почти не беспокоит, — ответила девушка. — Все хорошо.
— Вот и замечательно! — ласково сказала медсестра. — Ну что, Женя, располагайся, знакомьтесь… Не буду вам мешать, если вдруг понадобится какая помощь, Аня знает, где кнопка вызова медсестры или врача.
Роза Андреевна вышла из палаты, я села на свою кровать. Девушка положила книжку на тумбочку. Я ошиблась — читала она не классический любовный роман, а книгу на английском языке — сборник рассказов Конан Дойля. Увидев мой взгляд, обращенный на томик, она пояснила — все так же с улыбкой:
— Вот решила в больнице время зря не терять. Нам в университете преподаватель иностранного языка задал прочитать какую-нибудь художественную книгу, желательно неадаптированную, и написать по ней сочинение. Эссе вроде… Как писать его на английском, представления не имею, но думаю, для начала надо выполнить первую часть задания, то есть хотя бы прочитать книгу. У меня с английским не совсем все хорошо, хоть я и занимаюсь. Но грамматика не дается, к тому же некоторые обороты никак не могу перевести. Вроде там из контекста надо понимать, спасает только то, что в школе я перечитала все рассказы про Шерлока Холмса и помню их. Если бы мне досталось незнакомое произведение, боюсь, больше одной главы и за неделю бы не одолела…
— Я просто обожаю изучать иностранные языки! — улыбнулась я. — Если хочешь, могу помочь с книгой. Главное, не пытайся переводить — просто читай, а смысл сам придет. Многие делают такую ошибку — за каждым словом лезут в словарь и в результате тратят уйму времени на перевод. Особенно когда автор использует устойчивые обороты, разговорную лексику и фразеологизмы. Тут как в «Алисе в Стране чудес» получается. Помнишь, про Болванщика? «Отдельные слова вроде знакомы и понятны, но в целом смысл остается неизвестен». Не поручусь за точность цитаты, но с иностранным языком примерно так и происходит. Можно узнать значение каждого слова, каждого междометия, но фразу так и не перевести.
— А если мне вообще не ясно, о чем идет речь? — удивилась девушка. — Придется ведь все равно лезть в словарь! У меня он не слишком хороший — мало слов, хватает на выполнение учебных упражнений из учебника, но никак не для чтения неадаптированной литературы.
— Я и не говорю, что словарем пользоваться не надо! — возразила я. — Просто не лезь в него за каждым словом. Постарайся сама догадаться о смысле фразы, а со временем перестанешь и вовсе пользоваться словарем.
Аня оказалась на редкость интересной собеседницей. Мы долго общались на тему иностранных языков, потом я поинтересовалась, в каком университете она учится. Аня рассказала, что сейчас она на третьем курсе нашего тарасовского университета, через два года уже получит диплом преподавателя словесности. Учителем русского языка и литературы в школу Аня идти не хотела, планировала остаться в университете и окончить аспирантуру.
— Мне больше интересно изучение произведений, нежели их преподавание, — пояснила девушка. — Вот ведь как выходит: грамматику русского языка я знаю превосходно, у меня врожденная грамотность. А вот с правилами в иностранных языках проблема. Английский — это еще полбеды, а вот французский и немецкий, которые мы тоже изучаем, — с ними и вовсе кошмар. В голове все не укладывается, прямо и не знаю, что делать…
— А что с тобой случилось? — Я кивнула на забинтованную руку девушки. — Как ты в больницу попала?
— Да все из-за дороги… — вздохнула та. — Понимаешь, в выходные мы с братом поехали в Степное, это в нашей Тарасовской области. У меня там одногруппница живет, так как поселок близко к Тарасову, на выходные она уезжает домой. Вечером в пятницу после пар на электричку — там два часа езды, а обратно в понедельник утром. Приходится пропускать первую пару, но никто из преподавателей на нее не сердится. А вышло так, что я ей давала конспекты, которые нужны для подготовки к семинару. Она их взяла на прошлой неделе, чтобы дома поучить, и оставила там. В принципе ничего такого ужасного, но нам назначили семинар в понедельник, и мне очень нужны были мои конспекты. Я ей позвонила, она дико извинялась, что так вышло, но никто же не знал, что семинар перенесут. Я думала, как поступить, а мой брат Андрей предложил мне съездить в Степное вместе. Он хорошо водит машину, а сейчас весна, лед растаял, можно спокойно ездить на машине… Я обрадовалась, что Андрей мне поможет — он вообще классный, мы с ним очень дружим, он всегда меня выручает! Я в детстве гордилась, что у меня есть старший брат — никогда в обиду не даст, с уроками всегда поможет… В общем, мы поехали в субботу, во второй половине дня, за конспектами. Раньше выехать, увы, не получилось. Короче говоря, дорога не везде была нормальной — я не помню, как вышло, что мы врезались. Я не смотрела на дорогу, в памяти остался только неожиданный толчок, боль от удара и резкая боль в руке… Я вроде сознание потеряла… Ну, очнулась в больнице, в травматологическом отделении. Врач сказал, что мне повезло — руку я не сломала, а только сильно порезала о стекло. Как-то вышло, что я выбила окно машины, хотя я ничего этого не помню. Кажется, ремень безопасности был пристегнут, но сейчас я уже ни в чем не уверена. И еще у меня смещение позвонков. А вот Андрею повезло меньше — у него сотрясение мозга, плюс сломано несколько ребер, но, как врач сказал, ребра — это пустяки, а вот сотрясение — вещь опасная. Нас мама навещает, она меня только успокаивает. Говорит, что Андрею лучше становится, возможно, скоро его тоже переведут в общую палату. И, кстати, брат не виноват в аварии — все случилось из-за того, что ехавшая впереди иномарка не включила поворотники и свернула, а мы потому и врезались. Вот ведь правду говорят: главная беда России — это дураки и дороги. А точнее, дураки на дороге.
— Да, вынуждена согласиться, — кивнула я. — Сама машину вожу, такие кадры иногда встречаются, диву даешься. Вот и возникает закономерный вопрос: то ли у нас на дорогах сплошные суицидники, то ли любители острых ощущений, то ли граждане с отставанием в умственном развитии.
Аня спросила о моей травме, но я туманно ответила, что ничего не помню — попала в больницу с сотрясением мозга и травмой руки. Про то, что некто покушался на мою жизнь, рассказывать не стала. Мало ли что подумает девушка — еще решит, что я причастна к каким-то криминальным делам. Нет уж, меньше знает — крепче спит, к тому же я сама толком не могла сказать, что произошло на самом деле.
До обеда мы в основном разговаривали — Аня рассказала, что она скоро выписывается, обещают на днях снять повязки, и, если состояние здоровья девушки позволит, можно будет долечиваться дома.
— Хорошо бы и Андрея поскорее выписали! — протянула моя новая знакомая. — А то ведь как-то несправедливо получилось — я почти выздоровела, а его и в общую палату не перевели… Хотя ни он, ни я в аварии не виноваты, все тот ненормальный за рулем иномарки! Могу поспорить, что он ни царапины не получил, жив себе и здоров. Всегда выходит, что страдают невиновные люди…
От Ани же я узнала, что в клинику, где мы с ней находимся, попадают в основном жертвы автокатастроф, несчастных случаев и неудачных суицидальных попыток. В основном все начинают с реанимации, потом переходят в обычную палату, где проходят перевязки, получают необходимые медикаменты и ходят на сеансы массажа и лечебной физкультуры. Те, у кого психические проблемы, посещают сеансы психотерапии — в основном данная процедура касается суицидников и тех, кто получил травмы головы.
— Массаж — это здорово! — заверила меня Аня. — Мне каждый день полагается ходить на массаж спины, чтобы позвонки на место поставить. Представляешь, в какой-то мере мне повезло, что я попала в автокатастрофу. У меня же с детства искривление позвоночника, а массаж — удовольствие дорогое. Зато тут я могу его посещать бесплатно, вдобавок ко всему мне лечат весь мой позвоночник целиком. ЛФК, то есть лечебная физкультура, тоже забавная вещь. Совсем не сложная, простые упражнения и все. Да, еще сеансы психотерапии есть, правда, не скажу, что они мне тоже понравились. Со мной как-то соседка лежала, Рита Ивановская. Она суицидница, пыталась себе перерезать горло, у нее такой жуткий шрам остался! Прямо через всю шею, уродливая такая полоса, я как-то видела, когда перевязку ждала. Причем разговаривать с ней невозможно было — она все время молчала, на вопросы не отвечала. А потом ей сказали, что днем будет сеанс у психолога. Она почему-то так перепугалась, расплакалась… В палате других пациенток и медсестер не было, я ее стала успокаивать. Она только тогда и разговорилась — призналась, что у нее сплошные проблемы с детства: депрессии, тревожность, какие-то жуткие мысли, страхи… В один из таких «приступов безысходности», как она его назвала, она и попыталась покончить с собой. Ни родители, ни ее молодой человек ее не понимают, считают ненормальной. А психологов она боится, потому что придется о себе рассказывать, а она не хочет, чтобы все ее страхи выплывали на поверхность. Она упрашивала меня сходить вместе с ней на сеанс психотерапии, чтобы ей не так жутко было. Я и согласилась — ведь туда можно и просто так прийти, без всяких психологических проблем. Я и пошла. В принципе ничего такого сверхъестественного — сначала мы тесты заполняли, все в основном про свое душевное состояние и подверженность депрессии. Потом нас на память проверяли, на внимание, а после психолог — мужчина в очках — попросил нас рассказать, что нас тревожит, вообще что-нибудь о себе сказать. Чем-то напоминает сеанс психотерапии в западных фильмах — этакий врач говорит: «А теперь каждый назовите свое имя и скажите, что вы видели сегодня ночью во сне». Не такой абсурд, конечно, но нечто подобное. Рита зря волновалась — никто к ней в душу не лез, врач тот ничего не просил ее про себя рассказывать, чего она не хочет. Потом он дал нам цветные карандаши и велел нарисовать свой самый большой страх, а рядом — то, как мы себе представляем счастье. Я что-то начеркала — так, для отмазки, Рита тоже нарисовала черный круг, а картинку со счастьем не стала делать. Потом еще какие-то дурацкие задания были, а после нас психолог отпустил. Собрал картинки, но не сказал, какие результаты тестов и наших рисунков. Не знаю, конечно, но, по-моему, не сеанс психотерапии, а бред какой-то.
— И что, результаты так и не сказали? — удивилась я.
Аня отрицательно покачала головой.
— Нет, вообще ничего не говорили! Я этого психолога хоть и видела в больнице, мне непонятно, когда он свои сеансы проводит. Все ходит с какими-то бланками, бумажками… Может, индивидуально с кем-то из пациентов работает. Но Риту он больше не вызывал. Да она, впрочем, скоро выписалась — рана-то вроде зарубцевалась, а здесь не психиатрическая лечебница. Надеюсь, с ней все нормально будет. Уж не знаю, куда ее родители смотрят и парень, но могли бы хоть психотерапевта нормального найти…
Наш разговор был прерван появлением Розы Андреевны, которая сказала, что пора спускаться в столовую на обед. Аня кивнула и встала с кровати. Двигалась она довольно легко и проворно, и если бы не перебинтованная рука и тело, я бы не сказала, что она нездорова. Напротив, девушка казалась жизнерадостной и энергичной, чего я не могла сказать о себе. Мне ведь приходилось следить за собой — шагать так же уверенно, не допуская мысли, что внезапно может закружиться голова. От Ани я не отставала, однако между нашими движениями была разница: если Аня естественным образом спокойно преодолевала расстояние от палаты до лестницы и вниз к столовой, то мне приходилось каждое свое движение контролировать, и себе самой я напоминала сороконожку, которая внезапно задалась мыслью: а как же она передвигается.
Столовая находилась внизу — требовалось спуститься на один лестничный пролет и пройти немного вперед, после чего следовало зайти в открытую дверь. Если стены палат и коридоров были выкрашены в бледно-голубой больничный цвет, то интерьер столовой ничем не напоминал о том, что находится данное помещение в здании клиники. Наоборот, чем-то большая комната со столами и стульями походила на городское кафе или студенческую столовую. Стены здесь были приятного желтовато-персикового цвета, подносы — красными, стулья и столы — белыми. Не хватало разве что кофемашины и стойки с пирожными и тортами, а также прилавка с сэндвичами и пиццей. Понятное дело, «вредной» еды тут не было. И выбирать особо не приходилось — всем наливали в глубокие тарелки светло-желтый суп, наверно, рассольник, а на второе полагалась рисовая каша с куриными котлетами на пару. Из напитков — компот из сухофруктов. Разместившись за одним столиком, мы с Аней поставили на поднос наши тарелки и принялись за еду. Моя соседка уплетала суп с большим удовольствием, как будто ничего вкуснее в жизни не ела. Наверно, привыкла к тому, что в больнице соль не употребляли, и вообще, следовало забыть о соусах, кетчупах и прочих дополнениях к обеду. Я последовала Аниному примеру и тоже принялась за свой паек. Кроме нас, в столовой было не слишком много народу: несколько женщин и мужчин разного возраста, все либо с перевязанными конечностями, либо в гипсе или на костылях. Однако передвигались пациенты самостоятельно, хоть и с разной скоростью. Судя по всему, в столовую спускались больные, состояние которых стабилизировалось, то есть те, которые готовятся к выписке.
— Все-таки в рис можно было бы соли положить, — критически заметила я, пробуя на вкус второе блюдо.
Аня пожала плечами.
— Ты на диете, что ли, ни разу не сидела? — хмыкнула она. — Во всех почти полагается есть гречку или рис без соли. Сначала гадость гадостью, а потом ничего, привыкаешь.
— Вот еще! — фыркнула я. — Я этими глупостями как-то не занимаюсь. От пиццы сейчас бы не отказалась…
— Размечталась! — засмеялась девушка. — Там же полно всего, что нельзя есть больным! Мало того, что мучное, так еще и всякая колбаса, сыр, еще бог знает что… Если подумать, в пицце ни одного нормального полезного продукта!
— Зато вкусно, — пожала плечами я. — И потом, в Италии это национальное блюдо.
— Ага, национальное! — усмехнулась Аня. — Да это просто еда бедняков! Ведь знаешь, как она появилась? Бедные хозяйки складывали все оставшееся, перемешивали — и на сковородку. Вот вам и обед! А сейчас это выдают за национальное блюдо.
— И что, ты не ешь пиццу? — удивилась я.
Аня меланхолично пожала плечами.
— Ем, конечно… В столовой в университете, например. Девчонки из группы ведь тоже себе еду покупают, я же не буду как белая ворона капустный салат жевать! Но не каждый день я себе такое позволяю. Так, иногда. Но все-таки я приверженец более здорового питания, хотя и не всегда получается… Тортики там по праздникам — мама очень вкусный «Наполеон» готовит, летом — мороженое, конфетки-шоколадки… Ладно, до тридцати-сорока можно, пока обмен веществ не замедлился и организм переваривает все подряд. Потом уже старость — и пожалуйста, то нельзя, се нельзя… Но ты не подумай, я вот наркотики и алкоголь вообще не употребляю. И не курю! Хотя одногруппницы некоторые дымят, но я эту гадость никогда не пробовала и не собираюсь. Оно мне нужно — травить свои легкие? Да и зубы у курильщиков просто жуткие — либо желтые, либо черные. Фу, дрянь какая!
— Ты права, сомнительные удовольствия, — согласилась я. Мы еще немного поговорили о здоровом образе жизни, вредных привычках и, наконец, сошлись во мнении, что больничная бессолевая «диета» — все-таки не самое худшее, что может быть, а котлеты на пару совсем даже ничего.
Остаток дня прошел незаметно — впервые после долгого периода нахождения в больнице я не была зациклена на собственном состоянии и не мучилась бесконечными вопросами, кто меня подстрелил и когда я смогу полностью восстановиться. Общительная Аня без умолку что-то рассказывала, и я позволила ей меня увлечь. Скажу, что в обычной жизни у меня близких подруг не было — не по долгу службы я общалась только с тетушкой Милой, и этого мне вполне хватало. По натуре я одиночка и свободное время предпочитаю проводить за просмотром фильмов. Я совсем не сентиментальная барышня, которая вываливает все свои проблемы подружкам и часами может болтать по телефону. Напротив, мне вполне комфортно находиться наедине с собой, а общения хватает с клиентами и подозреваемыми. Однако сейчас я изменила себе — меня нисколько не напрягали разговоры с Аней, и я не хотела остаться одна в палате. Может, повлияло то обстоятельство, что я оказалась в больнице, может, сама обстановка так воздействовала на меня, а может, я устала от бесконечных попыток как можно скорее восстановить все функции своего организма. Я предпочла не задумываться о причинах своей внезапной «общительности» и попросту спокойно разговаривала с соседкой по палате.
Отбой в больнице был строго в девять вечера. Все та же Роза Андреевна зашла к нам в палату, вытащила из подставки две колбочки с таблетками. На одной была написана фамилия Ани, на другой — моя. Мы получили по несколько пилюль, у меня они были белые, розовые и голубые, у Ани — просто белые. Я было поинтересовалась, что нам за лекарства дают, но Роза Андреевна пожала плечами.
— Я вам не могу сказать названия препаратов, — пояснила она. — Их выписывает врач, утром таблетки раскладывают по колбам для каждого больного. Вы же говорите доктору о своем состоянии? Вот исходя из этого, вам и прописывают лекарства. После выписки — это уже касается Анечки — надо будет получить список препаратов, которые потом купите в аптеке.
— Да я знаю, — беззаботно мотнула головой Аня. — Хорошо бы те же самые получить. А то у меня иногда бессонница начинается, когда заданий в университете много, могу несколько часов ворочаться в постели и не спать. А тут — не знаю почему, но со сном у меня вообще проблем нет! Мгновенно вырубаюсь и просыпаюсь в семь утра, хотя дома могу и в пять подскочить!
Девушка запила свои лекарства водой, я последовала ее примеру. В принципе я согласна с Аней — я тоже в больнице сплю слишком много, в обычной жизни мне хватает и пяти-шести часов ночного отдыха, а здесь я прямо-таки на каникулах. Сплю, ем и в принципе, помимо ходьбы и зарядки для тела и ума, ничего больше не делаю.
Убедившись, что мы добросовестно выпили все пилюли, медсестра пожелала нам доброй ночи и выключила верхний свет. Палата погрузилась в темноту.
