Красиво жить не запретишь

Марина Серова, 1999

Вот и все. Наркотики найдены, наркокурьер, похоже, действительно не знал, что везет, а был просто слепым орудием своих родственничков. Частный сыщик Татьяна Иванова ехала на поезде и радовалась быстрому и успешному окончанию операции. Завтра по прибытии на вокзал она передаст курьера кому следует и ее миссия будет завершена. А пока можно отдохнуть и расслабиться. Благо и компания есть подходящая. Но слишком рано Татьяна расслабилась…

Глава 2

Милиция подняла на ноги оба вагона. Допросив каждого, они ушли дальше к голове поезда продолжать расследование.

Со мной разговаривали отдельно. У меня не было желания сдавать Никуленко. Он, наверное, прекрасно понимал, что благодаря мне мигом может стать подозреваемым номер один и будет взят под стражу.

Нужно поговорить с председателем, и я заставлю его помочь мне. Когда я постучала к нему в купе, было половина четвертого утра. Он не спал, как и следовало ожидать. Открыл мне почти сразу же. Я молча прошла и села к столику. Никуленко сел напротив меня, опустив голову. Прошла минута. Я кашлянула. Никуленко не шелохнулся. Я принялась барабанить ногтями по поверхности столика. Ноль внимания.

— Григорий Львович, — подала наконец я голос.

Он выпрямился и посмотрел на меня. Лицо его было бледным, глаза, и так тусклые, как я успела заметить в нашу первую и единственную встречу, сейчас казались совсем безжизненными. Будто нарисованными серым карандашом. От его сановности не осталось и следа. Теперь это был смертельно уставший пожилой человек.

— Я не убивал, — сказал он неуверенно и испуганно, как будто уже сидел перед следователем.

— Я знаю, — сказала я.

Надо ему хоть немного поднять настроение, а то того и гляди загнется. И вправду, он несколько оживился. Настолько, что даже немного порозовел лицом. Потом начал рассказывать. Говорил он быстро, скороговоркой. Не давая мне вставить ни слова.

— Мы только выкурили с ним по сигарете, он… Миша его звали? Да? Миша… задал мне еще пару вопросов. О чем? О… конференции, по-моему, по поводу моего предстоящего доклада. Такой доклад… Он больше, конечно, отчет…

— Сколько времени вы стояли с ним? — спросила я.

Думаю, если бы я его не стала прерывать, он бы так весь остаток ночи и проговорил.

— Две… три… минут пять, не больше. Мне тогда очень спать хотелось, я устал. А человек я уже пожилой, пятьдесят шесть лет мне. Давление у меня от этой поездки повысилось…

— Куда Нубин пошел после этого?

— Кто? А… Простите, просто я не знал его фамилии. Он мне представился в начале разговора, но я забыл. Он? Он никуда не пошел. Он закурил еще сигарету и стал что-то писать в блокнотик. Это я ушел. Я устал… давление у меня…

Тут в голову мне пришла одна мысль.

— А скажите мне, Григорий Львович, — сказала я, придвинувшись к нему, — вот вы, сколько лет вы уже занимаете пост председателя Союза художников?

— Десять лет.

Он испугался так, как будто я спросила, к примеру, зачем он убил Нубина. Сразу прекратил свою скороговорку и принялся хрустеть суставами пальцев.

— За все десять лет вам, наверное, немало приходилось общаться со всякими журналистами?

Никуленко закивал головой. Теперь он молчал и, не отрываясь, смотрел мне в глаза.

— Разговаривая с Нубиным, — продолжала я, — вы не заметили что-нибудь необычное в его поведении? В смысле, он вел себя как типичный журналист или?..

— Н-нет, — протянул он, — кажется, нет.

— Так, — сказала я и сделала вид, будто глубоко задумалась.

Честно говоря, я просто не знала, о чем еще его спрашивать. Григорий Львович не сводил с меня раболепного взгляда. У меня даже появилась мысль: а что, если предложить ему на карачках пробежать по коридору вагона туда-обратно, туда-обратно раз пять, или еще чего… Согласится ведь. Голову даю на отсечение — согласится. Впрочем, ладно, ерунда это все, и я устала, и он человек пожилой. Давление опять же.

— Григорий Львович, — сказала я тоном завзятого заговорщика, — я ничего не стала говорить милиции о том, что видела вас с Нубиным за несколько минут до убийства. — Никуленко весь обратился в слух. — Вы понимаете, что если я им это скажу, то вы автоматически становитесь главным подозреваемым. А если менты никого сегодня не задержат, то — почти виновным. — Никуленко сидел не шелохнувшись, даже, по-моему, не мигая. — Меня интересует один вопрос, — начала я. — Не знаете ли вы, кто-нибудь из вашей организации был замечен в употреблении наркотиков, в молодости ли, в настоящее время?

Никуленко снова затараторил, как в начале нашего с ним разговора:

— В молодости, знаете, всякое хочется попробовать. А тут еще художники, понимаете, богема, среда обитания… так сказать.. способствует. Пробовали, наверное, многие. Некоторые лечились. А вообще у нас больше водкой балуются. Я-то сам не пью, а…

— Скажите, Григорий Львович, — прервала я его, — сейчас в поезде такие товарищи есть?

— Да все два вагона. Если…

— Что?!

— Вы про наркоманов?.. А… Тогда, наверное, сейчас подумаю… — он замялся, замычал: — Никого. Нет, никого не припомню.

Мне показалось, что он лукавит.

— Подумайте, Григорий Львович, хорошенько, — я строго посмотрела на него, — вспомните.

Он снова засуетился, потом виновато и тоскливо посмотрел на меня:

— Нет, никого не помню. Хотя… есть тут народ. У нас в четвертом и восьмом купе, в другом вагоне — в пятом, кажется. Но я не уверен до конца.

Ну да черт с ним. И это уже неплохо. Он, по-моему, так напуган, что еще неделю отходить будет, а уж сейчас точно от него ничего больше путного не добьешься.

Я посмотрела на часы: начало пятого, утро скоро, а мне предстоит еще одно важное дело. Господи, спать-то как хочется. Надо будет с Благушиным поговорить — пусть платит, как за две смены, ночью же работаю. Шучу, конечно.

— Ну, Григорий Львович, — я встала из-за стола, — не буду больше вас задерживать.

Он вскочил, схватил мою руку, стал мелко ее трясти:

— Спасибо вам, спасибо…

— Я думаю, нам придется поговорить еще раз, — сказала я, чтобы он прекратил этот поток словоизлияний.

У меня получилось — Никуленко осекся и опустил голову.

— До свидания, — сказала я и вышла.

Я закрыла за собой дверь и достала из кармана джинсов наручные часы. Электронные, стильные такие, с множеством кнопочек, с широким табло — то, что надо. Часы эти я позаимствовала у Никуленко. Нет, клептоманией я не страдаю, у меня свои такие же, просто для осуществления моего плана мне понадобятся еще одни.

Я зашла к себе в купе. Там сидел Дима, по его словам, оставшийся, чтобы меня успокоить. Пришлось уверить его, что со мной все в порядке, и прогнать вон — времени было уже много. Я закрыла за ним дверь, достала из рюкзака моток изоляционной ленты (незаменимая, кстати сказать, в дороге вещь!) и начала наскоро обматывать ею никуленковские часы, превращая их в бесформенный комок. Открытым я оставила лишь табло, предварительно выставив на них обратный отсчет. Точно так же я поступила и с собственными часами. Хоть и жалко, но что поделаешь. Искусство, как говорится, требует жертв.

Я накинула на себя джинсовую куртку и вышла в коридор, спрятав часы в карманах, предварительно выгрузив оттуда все лишнее: сигареты, зажигалку, прочую мелочь. Из кармана выпала какая-то красная книжечка. Что такое? Ага, вспомнила — это купленное в магазине приколов удостоверение ФСБ. Фальшивое, конечно. Но если его показывать с соответствующим выражением лица, обычно прокатывает. Тоже нужная вещь. Пригодится. Я сунула ксиву в задний карман джинсов и вышла в коридор. Никого. Впрочем, неудивительно, сейчас около пяти часов утра. Я прошла в туалет и все той же изоляционной лентой закрепила часы Григория Львовича прямо напротив унитаза. Затем прошла в следующий вагон и повторила ту же операцию со своими часами. Порядок. Теперь нужно немедленно возвращаться к себе в купе и сразу лечь спать. Так я и поступила.

Правда, минут пять спустя вернулся неугомонный Дима с предложением составить мне компанию и был изгнан вторично: я сослалась на ужасную усталость, что, кстати, не было неправдой. После его ухода я легла, стараясь побыстрее уснуть. Что-то мне подсказывало, что меня очень скоро разбудят.

Разбудили меня примерно через полчаса после того, как я легла спать. Кто-то барабанил в дверь. Спросонья я решила, что это снова мой неугомонный любовник.

— Дима, пошел вон! — крикнула я, не открывая глаз.

В ответ грубый, явно не Димин голос послал меня гораздо дальше и снова потребовал, чтобы я открыла дверь. «Какое хамство, — подумала я, — ходят тут алкаши всякие, двери ломают, не вагон для участников конференции, а черт знает что…»

«Таможня… Досмотр…» — вдруг долетело до меня сквозь крики.

О боже мой!

Я встала и открыла дверь.

Совсем у меня вылетело из головы, что в поездах, пересекающих государственные границы, имеет место такое явление, как таможенный досмотр.

За дверью стояли трое бравых ребят с автоматами. Автоматы, кстати, были нацелены на меня. Я уж и не знала, что сказать.

Таможенники, убедившись, что в купе не вооруженная до зубов банда, а всего лишь женщина, убрали стволы и, отодвинув меня в сторону, прошли внутрь.

— Документы! — закричали все трое сразу.

«У-у-у», — загудело у меня в голове.

Я попыталась залезть в карманы, но обнаружила, что джинсов на мне нет. Только трусики. Интересно.

Впрочем, интересно было не только мне. Служивые не сводили глаз с моих ног. Ну вот, не застрелят, так изнасилуют.

Я наконец нашла свои джинсы. На своей постели, в ногах, под одеялом. Достала журналистское удостоверение. Таможенники мельком глянули на него и снова перевели взгляд на мои ноги. Я догадалась залезть на полку и прикрыться одеялом.

— Где ваши вещи? — грозно спросил один из них. У него была такая маленькая голова и такие мелкие черты лица, что голова казалась не жизненно важной частью тела, а ненужным придатком.

Я стащила свой рюкзак с верхней полки, открыла его:

— Пожалуйста.

— И все?! — таможенники были искренне удивлены.

— Все свое ношу с собой, — ответила я.

Они еще покрутились по купе, проверили места для вещей под нижними полками, недоверчиво посмотрели на меня и вышли.

Я натянула джинсы, взяла сигареты, зажигалку и пошла в тамбур. Курить не хотелось — меня мутило от выпитого, — но пришлось караулить: вдруг им приспичит проверить еще и туалет? Этого мне совершенно не нужно было. Если бы они попытались туда зайти, я бы сделала вид, будто мне жутко плохо (что в принципе было недалеко от истины), и, сыграв на их человеческих чувствах, попросила бы пустить меня первой.

Я выкурила три сигареты, пока они дошли до туалета в нашем вагоне. Напрасно выкурила. Во-первых, меня замутило еще больше, во-вторых, туалет они проверять не стали. Прошли мимо, бросая на меня взгляды. Тоже мне мужчины… Камуфляж, набитый мускулатурой, — и все.

Я затушила последний окурок и пошла досыпать.

Казалось, только я приклонила на подушку голову, сразу забарабанили в дверь. Сна моментально как не бывало. Я вскочила с койки и выбежала в коридор. Здорово! Все идет по плану. Поезд стоял. По вагону с вытаращенными глазами носились похмельные участники конференции. Откуда-то сбоку на меня налетел Дима.

— Таня! Таня! Как хорошо, что я тебя нашел! — радостно закричал он, тряся лохмами растрепанных волос.

— А что случилось? — спросила я, имитируя крайнее изумление от всего происходящего.

— Кто-то подложил бомбы в два наших вагона! Пойдем, нужно немедленно выходить!

— По-оки-инуть вагон, — раздался у меня над ухом зычный голос. В коридоре был совершенный хаос. Честно говоря, я даже не рассчитывала на такую реакцию, когда подкладывала свои «бомбы».

Черт возьми, как мне теперь оторваться от своего навязчивого любовника и осуществить вторую часть плана — быстро обшарить купе, где ехали товарищи, на которых указал мне Никуленко?

— Дима, — я перешла на зловещий шепот, — мне нужно с тобой поговорить.

— Слушаю, — он несколько посерьезнел. Очевидно, подумал, что я скажу ему, что теперь его долг — жениться на мне.

Мы вернулись обратно в купе. Я прикрыла дверь и молча показала красную корочку фальшивого удостоверения. Эффект был поразительный. Дима открыл рот и посмотрел на меня, как на внезапно воскресшего ископаемого ящера.

— И как вас теперь прикажете называть? — он неожиданно перешел на «вы». — Товарищ капитан?

— Товарищ майор, — я едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

Топот и крики за дверью стихли. Скорее всего в вагоне уже никого не было, нужно спешить.

— Дима, слушайте меня внимательно, — не знаю почему, но я тоже перешла на «вы», — выходите вместе со всеми, на расспросы обо мне отвечайте, что в поезде меня нет, я ушла, скажем, интервьюировать работников железной дороги. Естественно, о том, кто я на самом деле, ни один человек не должен знать. Поняли?

— Да, я…

Тут послышались вопли проводника, вопрошающего: все ли покинули вагон, загромыхали двери — он заглядывал в каждое купе.

— Идите, — шепнула я Диме.

Он кивнул и выбежал. Я забралась на полку для чемоданов и затихла. Открылась дверь, в купе заглянул проводник. Как я и думала, на третью полку посмотреть он не удосужился. Дверь захлопнулась, и наступила непривычная для поезда тишина. Я спрыгнула с полки и, осторожно приотворив дверь, выглянула в коридор.

Вроде вагон пустой. Нужно было спешить, саперы скоро должны подойти. Я надеялась, что менты без них побоятся сунуться. Итак, два купе в нашем вагоне, одно — в следующем. Четвертое и восьмое. Я толкнула дверь в четвертое. Странно, что проводник не запер все купе. Тоже, наверное, обкакался, спешил; он и осматривал-то их… заглянул, и все. Да если бы и закрыл: такие стандартные замки открываются на раз-два.

Четвертое купе я обыскала по всем правилам, даже взрезала клеенчатое покрытие вагонных коек, в восьмом пришлось действовать быстрее, ни с какими покрытиями возиться не стала. Все, иду в другой вагон. Вообще-то «иду» — слишком громко сказано; я передвигалась чуть ли не ползком, чтобы меня не заметили из окон. И, по-моему, зря беспокоилась, художники сразу же разбрелись кто куда — мне повезло, что «бомбы» заметили, когда мы подъезжали к станции: поезд пустили на запасный путь.

Я перебралась в следующий вагон. Пятое купе. Дверь здесь тоже оказалась незапертой. Я открыла первый попавшийся чемодан и стала копаться в вещах. Потом сняла с полки второй, третий…

Я закончила примерно минут через десять. Результаты неутешительны — полный ноль, черт возьми.

А вот интересно, почему до сих пор не слышно саперов? Я перебралась обратно в свой вагон и осторожно выглянула из окна на улицу. Никого, кроме Димы, который, вероятно, вообразил, что я оставила его прикрывать тылы. Тоже мне контрразведчик… Ну, раз пока все тихо, сделаем еще одно дело — и я вошла в купе председателя Киевского союза художников Григория Львовича Никуленко.

Сомневалась я: разумнее было бы, конечно, предположить, что не он убил Нубина, но улики говорили против него, да и вообще я чувствовала, что он чего-то недоговаривает, где-то привирает. Если убийца все-таки Никуленко, то должны остаться какие-то доказательства: одежда с пятнами крови, оружие, хотя пистолет он скорее всего выбросил.

Минуты через три были обысканы его одежда и чемодан. Под нижними полками я обнаружила ящики с трехлитровыми банками, полными варенья. Вишневым, если я не ошибаюсь. Такая же банка, непочатая, даже не открытая, стояла на столике. И все. Я прикинула, что ехать нам осталось совсем немного — прибытие завтра утром. Ну, задержимся на пару-тройку часов из-за моего «терроризма». Времени мало, план мой никаких результатов не дал, а другого у меня нет. В коридоре послышались голоса:

— Шутники, мать их…

— Расстреливать надо таких шутников. Придумают же — часы изолентой обмотали и в сортире повесили. Зря только отделение подняли.

— Не иначе как спьяну.

— Спьяну… Вот именно, знаем мы этих художников. Творческая, блин, интеллигенция…

Саперы! Вовремя, ребята. Я собралась проделать привычный уже путь на третью полку. Поставила ногу на столик. Оттолкнулась. Черт! Трехлитровая банка летит на пол. Я пытаюсь как-то предотвратить ее падение, нога моя подворачивается, и я с грохотом обрушиваюсь на столик.

Саперы, видимо, подумали, что все-таки сработала какая-то бомба, поскольку в купе вошли не сразу, а примерно спустя минуту. К этому времени я уже сидела на койке. Болела рука и поясница. Прощупав ушибленные места, я пришла к выводу, что хоть и обошлось без переломов, но синяки останутся — будь здоров.

Саперов оказалось двое. Здоровенные мужики в военной форме, да один к тому же с бородой.

— Здравствуйте, — поздоровалась я, когда они вошли.

— Здравствуйте, — ошалело ответили они.

— А я с верхней полки упала, — пожаловалась я им.

Тут до них стало доходить, что ситуация, мягко говоря, несколько абсурдна.

— А вы, собственно, что тут делаете? — строго спросил бородач.

Я показала им свое журналистское удостоверение.

— Пишу статью о Киевском союзе художников. Сопровождаю их в поездке. А тут случай — террористический акт. Не могла же я просто уйти, мы, журналисты, такими происшествиями дорожим, — быстро проговорила я, — а вы случайно не выяснили, чьих это рук дело?

— Да чьих, чьих… Сами себе, наверное, и подложили, — ответил мне тот, что без бороды, — бухали, поди, вчера, попугать решили друг дружку, да и забыли наутро. Они ж ведь додумаются…

Помолчали.

— Микеланджелы! — со злобой вдруг сказал бородач. — Паганини хреновы!

Его коллега встрепенулся:

— Пойдем мы… Удачного вам репортажа, — сказал он.

— До свидания, — попрощался и бородач.

— Счастливо, — сказала я.

Да, счастливо еще отделалась. Могли бы и в милицию повести, а там уж, наверное, и журналистская ксива не поможет. Повесят на меня убийство Нубина, и доказывай, что не верблюд. Доказать-то докажу, но времени сколько потеряю!

Тут я посмотрела себе под ноги и обомлела: среди осколков банки и растекшегося по полу варенья поблескивали небольшие шарообразные контейнеры. Они выглядели совсем как куриные яйца. Я подняла один из них, повертела в руках — он состоял из двух половинок, скрепленных какой-то лентой, похожей на скотч, но гораздо прочнее. Я положила его на стол, взяла нож и с силой надавила на «яйцо» как раз между этими двумя половинками. Контейнер хрустнул и разломился. По столу рассыпался белый порошок. Я попробовала его на язык, так и есть — героин.

В коридоре послышался топот, смех и развеселые голоса — художников стали запускать обратно в вагоны. Ну, что же, Григорий Львович, подожду вас здесь. Я осторожно, чтобы не перепачкаться в варенье, пересела поближе к двери: вдруг товарищ Никуленко обладает способностью моментально оценивать ситуацию — как дунет отсюда, ищи его потом по всему поезду.

Заскрипела, отодвигаясь, дверь. Я затаила дыхание — не спугнуть бы. Вошел Никуленко. Я зря беспокоилась, он шел, опустив голову, сложив руки за спиной, как обычно ходят люди в тяжелом раздумье. Он даже не прикрыл за собой дверь. Григорий Львович не увидел меня, он и разбитую банку заметил, только когда под его ногами захрустели осколки. Он замычал и присел на корточки.

Я толкнула дверь ногой, она с грохотом захлопнулась. Никуленко вскрикнул, вскочил, увидев меня, со стоном опустился на койку. Конечно, можно было просто уйти, чтобы он меня в своем купе не видел, убрав предварительно безобразие, которое натворила; банку можно было заменить любой другой из ящиков, их там было довольно много. А потом на перроне Тарасовского вокзала тихонько указать на него, как говорил мне Благушин. Но Никуленко не выглядел опасным, к тому же мне хотелось выяснить: зачем ему, председателю Союза художников, перевозить героин, да еще в таких количествах? И врал ведь мне, подлец!

— Что же вы, Григорий Львович, — я подошла к столику и указала на разломленный контейнер с наркотиком, — обманули меня?

Никуленко молчал, закрыв руками лицо.

— Вы же уважаемый человек, председатель Союза художников…

Он вдруг поднял голову и посмотрел на меня.

— Вы можете думать что хотите, но я здесь совершенно не виноват.

Я несколько опешила. Поймала, так сказать, человека с поличным, а он пытается меня уверить, что его вины здесь нет! Здорово.

— Сейчас я все расскажу, — Никуленко снова затараторил, как при первом нашем разговоре. — Я действительно не знал, что в варенье наркотики, клянусь вам, я даже не знаю, как они называются…

— Героин, — подсказала я.

— У мужа моей сестры есть в Тарасове какой-то родственник. Живет он плохо, я сам бывал у него в квартире — перекати-поле, — пустые бутылки вместо мебели. А у Натальи, у сестры моей, дача под Киевом… сад большой… вишни там много. Они-то, Наталья с мужем, сами не ахти как живут, а вот вареньем родственничку тому помогают…

Я слушала его с каким-то странным чувством. Не похоже было, что он врет, хотя точно так же он разговаривал со мной и в прошлый раз. Он и тогда говорил правду?

— Ну откуда мне было знать, что в варенье наркотики? Я же только отдавал банки Валентину, он встречал меня на Тарасовском вокзале. И все. Мне даже денег за это не платили, я так, по-родственному…

— Допустим, Григорий Львович, я вам поверила, — задумчиво сказала я. Он сразу замолчал. — А в прошлый раз, когда мы с вами разговаривали, вы меня обманывали?

— Да что вы, что вы, нет! — он замахал на меня руками. — Я сказал вам все, что знал, ничего не скрыл. Я сам понимаю, в какую передрягу попал. Как… как мне теперь… не знаю… помогите…

Я с изумлением увидела, что он плачет. Честно говоря, я растерялась. Рыдающие женщины еще куда ни шло, но мужики, да еще председатели всяческих союзов, участники различных конференций… Это слишком. Я просто молча подождала, пока он успокоится.

Мне вдруг жутко захотелось курить — я вспомнила, что с того момента, как я проснулась, времени на сигареты у меня не было. Как, кстати, и на умывание, чистку зубов и прочий утренний туалет. Никуленко постепенно затихал. Дождавшись окончания его истерики, я изложила ему свои соображения по поводу дальнейшего хода действий:

— Григорий Львович, я постараюсь вам помочь, если вы поможете мне.

— Я слушаю вас, — проговорил он, не поднимая головы.

— Я надеюсь, вы понимаете, что совершали уголовно наказуемые действия — контрабанда наркотиков. Задержаны на месте преступления…

— Простите, — вдруг спросил он, выпрямившись, — кем задержан?

Вот новости. Он что, еще собирается права качать?

«Частным детективом», — чуть не сказала я, но вовремя осеклась. Несолидно как-то звучит в данной ситуации.

Я одарила председателя снисходительно-пренебрежительным взглядом и достала из заднего кармана джинсов все то же липовое эфэсбэшное удостоверение. Никуленко снова опустил лицо в ладони.

«Получил?» — злорадно подумала я.

— И это еще не считая убийства Нубина. И посему, Григорий Львович, такое у меня к вам предложение.

Он вздохнул и откинулся назад. Слушал.

— Вы даете мне адрес того самого родственника, — продолжала я, — полное его имя. Это на всякий случай. В остальном все пойдет как обычно — до определенного момента, конечно, — когда мы прибудем в Тарасов, вы встретитесь с ним, передадите ему ящики. Дальше о вас позаботятся.

— Не сомневаюсь, — снова вздохнул Никуленко. — Хорошо, я сделаю, как вы сказали, но обещайте, что поможете мне… Показания или еще что… Я в этом деле мало понимаю…

Я пообещала.

— Да, кстати, Григорий Львович, — вдруг вспомнила я, — у вас, я слышала, телефон есть. Не одолжите на пять минут?

— Сломался телефон, — угрюмо сказал Никуленко.

Он смотрел в стену. Председатель Киевского союза художников, видимо, наконец взял себя в руки, он больше не впадал в истерики, не тараторил, как испуганная баба, и собачьими глазами на меня не смотрел. Ну, так-то лучше.

— Значит, договорились, Григорий Львович?

— Договорились. Валентин Евсеевич его зовут, фамилия Чумак. Точного адреса не помню, я всего раз там был, но показать, наверное, смогу. Это в Ленинском районе, там еще ресторан есть, «Океан» называется; по-моему, пятиэтажка напротив.

— Понятно, — сказала я. Ленинский район я знала, в случае чего, человека там найти не так уж сложно. — Ну, я пойду. И примите к сведению, Григорий Львович, за вами буду следить не только я, но и еще несколько наших сотрудников, завербованных, кстати сказать, среди ваших подопечных.

Никуленко молчал.

Я попрощалась и вышла. Про «наших сотрудников» я сказала, чтобы ему и вправду в голову не пришла идея бежать на первой попавшейся станции. К тому же мысль попросить Диму помочь не казалась мне сейчас глупой, похоже, милицейская романтика его привлекала.

Когда я подходила к своему купе, я вдруг подумала: зачем Никуленко понадобилось доставать из ящика банку? Хотел уколоться или чайку попить? Вообще-то я не нашла у него ни шприцев, ни воды для инъекций — обычных атрибутов наркомана. Ничего не понятно. Боже, какой странный человек Никуленко!

В купе у меня опять сидел Дима. Когда я вошла, он встал почти по стойке смирно. Я устало опустилась на койку.

— Таня, где ты была?

Ну, слава богу, перешел на «ты».

— Выполняла спецзадание, где же еще.

— Слушай, — он присел рядом со мной, — ты нашла тех, кто подложил бомбы? Кто это? Что, так секретно, да?

Нет, ей-богу, смешно, взрослый, можно сказать, уже пожилой человек, а ведет себя, как ребенок.

— Пойдем, Дим, покурим. Курить хочется, сил нет, — с трудом выговорила я, — а потом в вагон-ресторан сгоняем, надеюсь, они кофе там варят…

В тамбуре, всласть наглотавшись табачного дыма, я рассказала Диме наконец, что вовсе я не из ФСБ, а сама по себе, частный детектив, что бомбы подложила именно я, и никто другой, что председатель Киевского союза художников Григорий Львович Никуленко… ну и, в общем, выложила все как есть. Выложила, наверное, потому, что нужно было разобраться в своих мыслях и догадках, разложить все по полочкам, еще раз проговорить каждый факт.

Надо сказать, слушатель Дима был благодарный. Внимал мне с открытым ртом, сигарета так и истлела в его пальцах — ни одной затяжки не сделал. Как я и предполагала, он предложил мне руку, сердце и тесное сотрудничество.

— Я нем как могила! Мне еще пятидесяти нет, я сильный! — надрывался он. — Помогать буду тебе, с Никуленко глаз не спущу!

— Ну, про твой возраст и силу мы знаем уже, — сказала я, обнимая его, — проверяли. Только не кричи так громко, а то всех преступников распугаешь. Пойдем лучше кофе выпьем.

Мы прошли в вагон-ресторан, выпили кофе, позавтракали. Дима все искал случая раскрыть в полной мере свой потенциал детектива — он надел темные очки, разговаривал исключительно шепотом, как шпион в американском боевике, то и дело оглядывался.

Выпив кофе, я пришла в прекрасное расположение духа, и мы пошли обратно в купе. Там мы распили бутылочку коньяка, купленную в ресторане предусмотрительным Димой, и мне стало совсем хорошо — задание почти выполнено, деньги, можно сказать, у меня в кармане. Дима то и дело порывался заглянуть под каким-нибудь предлогом в никуленковское купе, но я его не пустила.

— Я, Димочка, сегодня с верхней полки упала, ножку ушибла себе вот здесь и попку.

Конечно, синяки у меня были немного не там, но ведь это пустяк, правда? Дима изъявил несколько запоздалое желание оказать мне первую помощь и в итоге на ближайшие два часа про Никуленко забыл напрочь.

Я, впрочем, тоже.