Вприпрыжку за смертью

Марина Серова, 1999

Евгения Охотникова случайно оказывается свидетельницей взрыва, в пламени которого погиб бизнесмен – миллионер. А через несколько часов случай сводит ее с сыном и дочерью убитого. Но в каждой случайности есть своя закономерность… И вот уже Женя находится вгуще событий. После смерти отца осталось огромное наследство, и теперь детям грозит опасность: на сына уже было совершено покушение, а дочь тоже балансирует на грани жизни и смерти – через неделю ей исполнится восемнадцать, и тогда вступит в силу завещание…

Глава 3

Я надеялась, что Аня Головатова сможет объяснить мне ситуацию более внятно, нежели ее недоразвитая, но верная подруга.

Однако первую половину дня я продолжала оставаться в неизвестности.

Расспрашивать Машу — гиблое дело. Я еще раз смогла в этом убедиться, пока ехала с ней на машине к дому Шихиных — ее родителей.

— Так почему Аня убежала от отца? — допытывалась я. — Ее что — обижали?

Маша лишь пожимала плечами и говорила что-то невнятное насчет судьбы, и особо упирала на то, что жизнь у всех разная.

Очень информативно, ничего не скажешь. Я также не смогла из нее выжать и крупицы информации насчет Паши Головатова, которого видела в ресторане.

— Брательник у нее крутой, — с уважительной опаской поведала мне Маша. — Очень у них все непросто, оттого и ушла она навсегда.

Шихины жили на краю города в одноэтажной развалюхе с треснувшим каменным фасадом и дощатыми стенами. Дом замыкал собой уползавшую на гору улочку, справа пространство было словно обрезано оврагом, тянувшимся перпендикулярно реке, слева — небольшим осиновым леском. Впереди возвышалась гора из песчаника, далеко позади едва виднелись городские девятиэтажки.

— А где же папка? — то растерянно, то встревоженно повторяла Маша, бродя по квартире и заглядывая во все углы. — Или пушнину собирает? Да нет, вроде он сегодня насобирался…

Впрочем, долго блуждать ей по жилплощади не пришлось — габариты были не те. Квартира Шихиных занимала от силы метров десять — убогая комнатушка с ветхой рассохшейся мебелью да чуланчик.

Заглянув на всякий случай в кухню и проинспектировав туалет, Маша пожала плечами.

— И куда задевался? Пойду у мамки спрошу, — Маша решительно направилась к соседской двери и требовательно постучала.

Не дождавшись ответа, толкнула дверь, и некоторое время до меня доносились невнятные голоса и звук сдвигаемых стаканов.

— Говорят, вышел, — вернулась Маша. Заметив мой вопросительный взгляд, устремленный на неожиданно чистые полы при довольно сильной загаженности всего остального, Маша пояснила: — Снизу-то я убираю, а что на столах да шкафах — папка с мамкой трогать не дозволяют. Заначки там у них, что ли, хранятся?..

Если заначки и были, то представляли собой авоськи с майонезными баночками да предусмотрительно не выброшенные флаконы из-под тройного одеколона: когда припрет бодун — выцедить хоть пару капель из каждого; практика знакомая — так заядлые безденежные курильщики не выбрасывают докуренные «бычки».

— Что-то у меня на сердце неладно, — очень серьезно обратилась ко мне Маша. — Сдается мне, что батяня прознал про Аню и пошел в погреб. Что у него на уме — один бог ведает.

— Ну так пошли, показывай, — подстегнула я девушку. — Где твое хозяйство?

Сарай оказался рядом, метрах в пяти от дома — лепящиеся одно к одному деревянные строеньица словно подпирали стены друг друга, оттягивая неминуемое падение сгнивших досок и продавленных крыш.

Дверь одного из сараев была приоткрыта. Вернее, просто отставлена к стене — доски были настолько расшатаны, что миниатюрный замочек (не больше, чем на почтовых ящиках) играл здесь роль скорее декоративную. Но вряд ли бы кому-нибудь пришло в голову взламывать такую развалюху.

Из сарая слышался какой-то неясный шум. Заглянув внутрь, я увидела плюгавенького мужика неопределенного возраста и на редкость хилого телосложения. Он сосредоточенно рылся в куче мусора и кирпичей, пытаясь разгрести завал. У него это не очень-то получалось, и он по большей части пыхтел и охал, нежели работал руками.

Завидев Машу, он немедленно бросил возню с громадным куском штукатурки, который безуспешно пытался сдвинуть с места, и принялся орать:

— Стерва! Корова! Сука! — каждое из этих ругательств он выкрикивал писклявым голоском, беспомощно потрясая над головой крепко сжатыми кулачками. — Да как ты… Да я тебя… Да ты мне…

И дальше в том же духе. Видимо, отец и дочь хорошо понимали друг друга, если Шихин мог позволить себе изъясняться исключительно ругательствами, междометиями и малоосмысленными словосочетаниями.

Очевидно, его гневные выкрики можно было бы перевести следующим образом:

«Я крайне недоволен тем, что ты мне помешала. Особенно мне неприятно, что ты воспользовалась моим слабым физическим состоянием и предполагала, что я не смогу разгрести завалы, которые ты устроила на крышке погреба. Когда мне представится случай, я тебя накажу!»

Но Маша почти не отреагировала на оскорбления и невнятные порицания.

Девушка лишь внимательно посмотрела на отца, желая определить степень его опьянения на данный момент, тяжело вздохнув, отстранила Шихина, словно он был неодушевленным предметом, и принялась доделывать работу, которая оказалась не по силам ее отцу.

Маша раскидала завал в считанные минуты. Глядя, как она управляется с тяжелыми балками и кирпичами, я еще раз смогла убедиться в недюжинной физической силе младшей Шихиной. Это в соединении с ярко выраженным инфантилизмом — если не сказать больше, умственной отсталостью — создавало довольно трогательное впечатление. Наверняка Маша была преданной подругой, хотя и воспринимала жизнь через призму своего искаженного сознания.

Откатив последнюю бочку, Маша отряхнула руки, вытерла их о какую-то тряпку, висевшую на гвозде, и решительно заявила, обращаясь к отцу:

— Аня уходит.

— Ду-ура! — взвыл Шихин, подскакивая к дочери. — Мне ж за нее двадцать долларов предлагали, а ты за бесплатно отдаешь?

Маша никак не среагировала на цену, назначенную за ее подругу в твердой валюте.

Она уже приоткрыла крышку погреба, собираясь спуститься внутрь, но я ее остановила:

— Разрешите мне.

Маша отступила в сторону, и я спустилась вниз по шаткой лестнице.

Погреб был не очень глубоким, но достаточно просторным. В дальнем конце ямы что-то смутно белело — за трухлявой бочкой с полусгнившей капустой, возле сваленных в кучу пластиковых бутылок. Я стала продвигаться поближе, стараясь ступать очень осторожно — на полу попадалось битое стекло.

Смутная белизна оказалась женским платьем. Еще два шага — и я уже могла разглядеть забившуюся в угол хрупкую фигурку.

Девушка сидела на корточках, опустив голову в колени и обхватив ее руками. Острые локти торчали в стороны, словно человек, которому не удалось спрятаться, пытался по-звериному ощетиниться.

Я подошла поближе и чуть тронула Аню за плечо. Та вздрогнула как от удара током и, не поднимаясь, замотала головой из стороны в сторону.

— Пойдем, — тихо сказала я. — Тебе не надо тут больше прятаться.

— Я никуда не пойду, — через силу произнесла Аня, так глухо, как будто сама зажимала себе рот ладонью. — Оставьте меня в покое.

— Нет, — твердо сказала я. — Покой сейчас для тебя — это смерть.

Тут Аня вскинула голову. Она смотрела мне прямо в глаза, и ее губы тряслись.

— Смерть? Как вы легко произносите это слово… Что вы вообще знаете о смерти!

— Гораздо больше, чем ты думаешь, — спокойно ответила я. — Но давай сверим наши впечатления по этому поводу чуть позже. Сейчас тебе действительно нужно уходить отсюда, и как можно скорее. Меня можешь не бояться — я друг. Спроси об этом у Маши.

Это имя подействовало мгновенно — как магическое заклинание. Аня неуверенно поднялась на ноги и растерянно посмотрела на меня.

— Пойдем, — взяла я ее за руку и повела к лестнице по проходу между ящиков.

Аня покорно шла за мной, с трудом переставляя ноги, ее рука была вялой и влажной.

Когда мы выбрались наверх, папаша Шихин попытался взять реванш. Он понял, что Аня в таком состоянии не способна сопротивляться, и рискнул снова заявить свои права на обитательницу его погреба.

— Тут ей быть! — топнул он ногой. — Ты кто вообще, девка?!

Этот вопрос был обращен ко мне. Я не удостоила Шихина ответом, да он и не особо настаивал — стоило мне только внимательно посмотреть на него, как пьянчужка сразу же отступил, спрятавшись за спину своей дочери. Но Маша, разумеется, не оказала ему поддержки.

Мы вышли за ворота — я вместе с узницей и Маша. Аня, которую я вела под руку — девушка явно чувствовала себя плохо, — слегка пошатывалась и дышала с хрипом. Пребывание в погребе, даже непродолжительное, резко отрицательно сказалось на ее здоровье.

«Повезу ее к себе для начала, — решила я, — а там разберемся».

Впрочем, один вопрос все же стоило разрешить немедленно, что я и сделала:

— Значит, так, — проговорила я, когда мы подошли к моему автомобилю, — кто из вас меня нанимает? Давайте уточним позиции, чтобы мне было легче работать дальше. Ты, Маша, сказала, что хочешь меня нанять, верно? Но, я полагаю, заплатить ты не сможешь.

Маша уверенно кивнула.

— Тогда что же у нас получается? — продолжала я. — Задаром я не работаю, прошу учесть. Справедливость — справедливостью, но у всех свои проблемы, верно? Итак, я жду ответа.

— М-можете считать, что вас наняла я, — едва разжимая губы, проговорила Аня. — О деньгах не беспокойтесь, у меня все есть…

Девушку била мелкая дрожь. Она подняла голову, попробовала улыбнуться и попросила:

— Довезите меня до аптеки. Мне надо купить лекарства, которые я обычно принимаю. Пожалуйста, давайте обсудим все потом. Сначала аптека, а затем, — при этих словах Аня мечтательно зажмурилась, — если можно, я хотела бы принять горячую ванну.

— Без проблем, — откликнулась я, усаживаясь за руль. — Маша, ты едешь?

Шихина отрицательно покачала головой и, кивнув на оставшийся за нашими спинами дом, виновато пожала плечами. Ей предстояло еще разбираться с кипевшим безысходным гневом папашей-алкоголиком.

Конец ознакомительного фрагмента.