Вечный двигатель смерти

Марина Серова, 2020

В результате несчастного случая погибает жительница Тарасова – Елена Соломко. Женщина мыла окна, оступилась и упала с высоты пятиэтажного дома. В этот же день, незадолго до смерти Елены, к частному детективу Татьяне Ивановой приходит дочь погибшей Виктория и просит помочь ей устранить недавно возникший симптом в виде голоса, звучащего в голове и уговаривающего наложить на себя руки. Сначала Татьяна отказывает Виктории. Но узнав об обстоятельствах смерти ее матери, она решает во что бы то ни стало докопаться до истины…

Глава 2

— Ее сразу узнали. Елена Соломко, сорока пяти лет. Жила вдвоем с дочерью. Спокойно жили, ни в чем замечены не были. О них в принципе отзываются нейтрально. Те, кого успели опросить, в один голос заявляли, что погибшая близко ни с кем не общалась. Ладно. Похоже, у нас опять какая-то совместная фигня намечается. Отойду. Вечером созвонимся. Но я тебя прошу, Тань, не сильно усердствуй.

— А когда я?…

— Ну, было дело, было, — примирительно сказал Кирьянов. — Просто соблюдай дистанцию. А то у людей произойдет разрыв шаблона. Не поймут, к кому нужно обращаться: к частному детективу или к представителям закона.

Я кивнула. Само собой разумеется, что если наши с Вовкой пути пересекались, то я не лезла вперед. Но на деле выходило иначе. Он был «фасадом», за которым огромную часть работы делала я.

На асфальте темнело влажное пятно. Оно располагалось прямо под окнами дома.

Я задрала голову и не поняла, из какого окна выпала женщина. Половина окон из-за жары были открыты. Из некоторых выглядывали жильцы. Земля под окнами была плотно утоптана до такой степени, что никакой самый упорный росток не смог бы ее пробить.

О доме стоило рассказать отдельно. Он был старым, и, судя по тому, что другие дома тоже не выглядели современно, власти решили не подвергать этот район реновации. Просто привели дома в порядок, насколько это было возможно. Высота потолков в квартирах составляла почти четыре с половиной метра. Плюс толщина перекрытий и размашистые лестничные пролеты. М-да, шансов выжить у Елены не было.

Но меня больше заботила Вика. Рядом с ней на коленях стояла женщина лет сорока пяти в малиновом пиджаке и черной юбке. Она тихо что-то говорила девушке, гладила ее по лицу, по голове, по плечам. Словно смахивала с нее что-то. Я не слышала, что она внушала Виктории, но, когда та, будто бы в очередной раз увидев перед собой какой-то ужас, издала гортанный вой, я второй раз за день ощутила мурашки.

— Это она, Вов, — подтвердила я. — Девушка, которая кричит. Виктория Соломко.

— Дочь погибшей, — резюмировал Кирьянов. — Приехала сюда одновременно с нами. Что тут было — не передать словами. От тела не оттащить было. Пришлось нацепить перчатки и вчетвером ее в сторону отволакивать.

— Господи…

Женщина в малиновом пиджаке поднялась с колен, нашла взглядом Кирьянова и направилась прямиком к нему, на ходу отряхивая юбку.

— Вы тут главный? — спросила она, подойдя к нам.

— Подполковник… — начал было Кирьянов, но женщина протянула ему руку.

— Грузанкова Нина Тимофеевна, — представилась она. — Лечащий врач Виктории Соломко. Вы ее собираетесь допрашивать?

Она разговаривала таким тоном, словно заранее хотела предупредить, что с ней шутки плохи и ни на какие компромиссы она не пойдет.

— Нет, мы ее не будем допрашивать, — спокойно ответил Кирьянов. — В таком состоянии от нее мало толку. Врачи ею займутся.

— Не нужно никаких врачей, — жестко произнесла Нина Тимофеевна. — Я сама ей помогу.

— Простите, но с какой стати? — поинтересовался Кирьянов.

— Мы с Викой давно знакомы, — отчеканила Грузанкова. — Она состоит на психиатрическом учете с семи лет. Я наблюдаю за ней долгие годы. Знала ее маму…

Она посмотрела в сторону «Скорой», в которой, видимо, находилось тело несчастной Елены Соломко.

— Я могу предоставить все документы, касающиеся состояния моей пациентки. Разумеется, по официальному запросу. Историю болезни, мои записи наблюдений за ее состоянием в разные годы, рецепты, карточку учета. Девушку я хотела бы забрать с собой. Как вы уже сказали, от нее мало толку.

Кирьянов колебался. Но выходило так, что мне было известно о Виктории поболее, чем ему.

— Отойдем в сторонку, — попросила я.

— Минуту, — попросил он Нину Тимофеевну.

Она тут же вернулась к Виктории.

Мы отошли буквально на пару шагов. Этого расстояния вполне хватало для того, чтобы нас никто не слышал.

— Она рассказывала мне о том, что всю жизнь лечится у этой Нины Тимофеевны, — подтвердила я слова Грузанковой. — Вику все равно отправят в больницу, ты же понимаешь. Не лучше ли ей будет, если рядом окажется человек, которому не нужно ничего объяснять?

— Я этого человека впервые вижу, — не согласился Кирьянов.

— Кстати, а как она здесь оказалась?

— Мы приехали буквально на пару минут раньше, — ответил Киря. — А после нас на такси прибыли дочь потерпевшей и эта женщина. И началось.

— Значит, Вика зачем-то встречалась с Ниной Тимофеевной после того, как мы расстались. А потом Нина решила привезти ее домой.

— Я не знаю, кто она такая, — не сдавался Кирьянов. — Нина Тимофеевна Грузанкова, психиатр, знакомая Елены Соломко и лечащий врач ее дочери. И все это только на словах.

— Для кого удобно, Вов?

— Не могу пока ничего сказать. Чувствую, что слишком много каких-то совпадений. Все это нужно проверить, а на это необходимо время. Уж слишком складно все выходит.

И не поспоришь ведь. Порядок есть порядок, всему нужно подтверждение. Просто так в чужие руки девушку отдавать нельзя. Правда, руки были не чужими. К тому же я была солидарна с Кирьяновым. Что-то в визите Вики ко мне и последующей смерти ее матери смущало.

— Послушай, Вов, но ведь Виктория не имеет к смерти Елены никакого отношения. Она даже дома не была в тот момент, когда случилась беда. Что она может знать? Но даже если она что-то и знает, то не в состоянии общаться с полицией, перетирать детали случившегося. Она даже протокол подписать не сможет. Вова, она не услышит ни тебя, ни кого-то из медиков или оперов. А вот Нине удалось ее успокоить — смотри, больше не кричит. Знаешь, я видела таблетки, которые она принимает. Это серьезный препарат.

— Где ты их видела? У Вики?

— Она при мне достала упаковку из сумки и приняла пару штук. Тут многое сходится в пользу Грузанковой. Вика о ней очень хорошо отзывалась. Рассказала мне о том, что действительно больна. О лечении, об ощущениях. Нина сейчас подтвердила ее слова. Они действительно давно знакомы, они не чужие друг другу люди. Думаю, Грузанковой можно доверять. Только узнай место, куда она увезет Викторию, и все. Пробей клинику по своим каналам прямо сейчас, уточни, есть ли там психиатр с такой-то фамилией. Я просто уверена, что ты обнаружишь Грузанкову в штате, и вполне официально.

Кирьянов не любит получать советы. Даже в качестве подарка. Но я научилась давать их ему в очень удобной форме: никакой снисходительности в тоне, никакого давления, а еще просящий взгляд и тщательно подобранные слова. Правда, через раз, но работает.

Сейчас — сработало. А все потому, что я была права, и Киря в глубине души с этим был согласен, хоть и не показывал виду.

— Стой тут, — приказал он и пошел к машинам.

Люди стали потихоньку расходиться. Интересного уже не осталось. Вика не плакала, не выла. Эксперты, собрав нужный материал, уже упаковали анализы. Откуда-то появился дворник с ведром песка и стоял в сторонке, терпеливо ожидая конца сходки. Потом, когда Вику увезут, а полиция и «Скорая» отправятся по своим делам, он опорожнит ведро прямо на кровавое пятно, но за его действиями все равно будут наблюдать, а кто-то даже вспомнит, что когда-то сталкивался с похожим ужасом. А через несколько дождей никаких следов этой нелепой смерти на асфальте не останется.

Я встала неподалеку от Виктории и Нины Тимофеевны. Они все так же сидели на земле, женщина обнимала Викторию за плечи. Ее рот не закрывался.

Наши с Ниной Тимофеевной взгляды встретились. Но ни она, ни я не изъявили желания начать разговор. При Вике делать этого было нельзя.

Из-за спины вышел Кирьянов.

— Психиатрическое отделение в центральной городской больнице, — негромко сообщил он. — Нина Тимофеевна Грузанкова там заведующая. Работает почти двадцать лет.

— Вот и славно, Вов. Правда?

Нина Тимофеевна смотрела на нас в ожидании ответа. Одной рукой она непрерывно гладила Вику по плечу.

Кирьянов подошел к ним и присел на корточки.

— Можете выдвигаться, — разрешил он. — Но если нам понадобится побеседовать с вашей пациенткой, то вы обязаны обеспечить нам такую возможность.

— Обещаю сделать все, что в моих силах, — произнесла Нина Тимофеевна. — Однако скажу сразу, что если ей не станет лучше или состояние будет пограничным, то я откажу вам. Придется подождать.

— Я понимаю, — согласился Вовка.

— Позвольте, я объясню, — продолжила Грузанкова. — Если она не стабилизируется, то ваши разговоры с ней могут быть идентичны приказу отправиться в жаркий день на пляж человеку, с которого содрали кожу. Понимаете, о чем я?

Вика охнула и закрыла глаза. Она мало что понимала.

Было похоже, что ее организм бросил все силы на то, чтобы помочь ей выжить. Он как будто бы загнал ее сознание в состояние «куколки», запеленав его так туго, чтобы девушка не смогла осмыслить происходящее.

— Вот так выглядит безумие, — едва слышно, но с напором произнесла Нина Тимофеевна. — Но она сильная. Она придет в себя. Эта девочка пока еще в своем уме, хоть и не понимает этого. Выглядит так, словно в нее влили бутылку самогона. Это — последствия. Я не отдам вам ее. Не сейчас.

Кирьянов распрямился и вытер взмокший лоб. В воздухе стояло марево. Небывалая жара для наших мест.

— Вам выделить машину? — спросил Кирьянов.

— Нет, — покачала головой психиатр, — мы на такси.

— То, на котором вы приехали, уже не догнать, — пробормотал подполковник.

— Понятное дело. Ничего, вызову другое.

— Нужна вам какая-то еще помощь? — растерялся подполковник.

— Например? — усмехнулась Нина Тимофеевна.

— Не знаю.

— Вот и я не знаю, — отрезала Нина Тимофеевна.

Я тронула Кирьянова за плечо и поманила за собой. Мы медленно пошли в сторону полицейской машины.

— Останусь тут, — сообщила я. — Похожу, посмотрю, поговорю. А вечерком свяжемся, хорошо?

— Ладно. Блин, чувствую себя каким-то идиотом.

— Ты чувствуешь себя так потому, что психиатр слишком заносчиво себя ведет. Не бери в голову. Главное, что Вика с ней будет в безопасности. Контакты ее взял?

— Вот черт, совсем из головы вылетело…

Все. Я осталась одна. Подполковнику снова пришлось общаться с Ниной Тимофеевной, и я не горела желанием находиться рядом. Мне тоже было неуютно. Грузанкова имела дело с непростыми пациентами, и работа наверняка значительно прокачала некоторые черты ее характера. Нина Тимофеевна показалась мне человеком жестким и не жалующим компромиссы. С такими людьми всегда сложно общаться. К тому же она заведовала психиатрическим отделением, и руководящая должность, вероятно, заставляла ее быть властной и после окончания работы. «Профнастил» какой-то.

«Скорая», с трудом развернувшись между домами, уехала. Полицейские сновали туда-сюда, но суматохи уже не было.

Я поискала взглядом Кирю и увидела его садящимся за руль машины.

Место происшествия все еще привлекало прохожих, но их уже было меньше. Очевидно, тот, кто видел, как Елена Соломко выпала из окна, уже вовсю делились подробностями случившегося с соседями.

Я пошла к своей машине. Мимо проехало такси. Я посмотрела ему вслед. Очевидно, на нем Вика отправится в больницу.

Как же все-таки правильно — иметь рядом того, кто не отойдет от тебя в самые страшные минуты. Но только в том случае, если тебе действительно необходима поддержка. Просто кто-то, попав в сложные жизненные обстоятельства, предпочитает оставаться в одиночестве. Потому что только так ты сможешь сделать невозможное.

* * *

Я села в машину, достала из бардачка бутылку воды и выпила сразу чуть ли не половину. Вода была теплой, но плевала я на это. Пить хотелось давно, жажда была сильной, и, даже общаясь с Кирьяновым и отвлекаясь на наше дело, я не могла избавиться от желания накатить ведро чего-нибудь живительного. Кваску, например. Или холодного морса без сахара. Минералку. Ледяной чай.

Ладно. Теплая вода совсем неплохой вариант.

Отдышавшись, я закурила. Вот теперь можно и мозгами пораскинуть.

Ситуация была абсолютно киношной. К частному сыщику приходит девушка, жалующаяся на то, что голоса в голове приказывают ей уйти из жизни. Но девушка не хочет, и не потому, что ей нравится такая жизнь. Напротив, она очень устала находиться под медикаментозным кайфом. И она бы, наверное, прислушалась к голосам, но ей жаль маму. Мама для нее много значит. Маму она любит. Сочувствует ей, жалеет ее. И считает себя виноватой в ее тяжелой жизни.

Сыщик предполагает, что никаких голосов в ясной девичьей головушке не существует, что, конечно же, подтверждается ее рассказом о том, что она по жизни не в себе. Таблетки тому подтверждение.

Уяснив, что понятного в исходных данных мало, а сама девушка с трудом выражает свои мысли, сыщик решает свернуть диалог. Девушка уходит, тем не менее не забыв попутно выронить именной браслет с указанными на его внутренней стороне контактами.

Сыщик решает вернуть штуковину. Но что же он видит, когда прибывает по адресу, считанному с браслета? Все верно, он оказывается в фильме ужасов. Горячо любимая мать девушки выпала из окна и подняться на ноги уже никогда не сможет. По воле злого случая девушка оказывается под окнами своего дома сразу же после трагедии. Уже вызваны полиция и медики, но ничего исправить нельзя.

Вика прибывает на место ужасного происшествия не одна — с ней рядом бессменная «душехранительница», которая никого не подпускает к девушке. Последняя, кстати, быстро теряет рассудок.

Что имеем? Черт-те что, вот что. И недаром Кирьянову вся эта ситуация показалась какой-то странной. И это он еще всего не знает.

Громкий стук в окно заставил меня выронить сигарету себе на колени.

Я ринулась ловить ее, ударилась головой о руль и чуть не сорвала спину, когда согнулась. Но беды не произошло. Сигарету я нашла под педалью газа, а потом решительно повернулась к окну.

— Что случилось?! — рявкнула я и рывком открыла дверь.

Человек, который меня испугал, поспешно отступил назад и правильно сделал, потому что автомобильная дверь иногда может представлять опасность для жизни.

Это был высокий мужчина лет пятидесяти, одетый в клетчатую рубашку с закатанными до локтя рукавами и джинсовый комбинезон. Необычный для времени и места ансамбль был удачно дополнен кепкой и громоздкими рыжими ботинками. Ну, прям американский фермер, только пейзаж для него не подходящий. Нет за спиной бескрайнего кукурузного поля, в центре которого непременно должен быть небольшой домик со стоящим рядом трактором и примыкающим к дому приземистым коровником.

Мужик выставил вперед руки, словно защищаясь. Тоже верный ход, ибо я собиралась гневаться.

— Я не поняла! Я что, припарковалась на вашем месте? Вроде бы нет. Тут вообще парковка запрещена, но вы этого не докажете — никакого запрещающего дорожного знака я не увидела. Или что там я сделала не так? Переехала вас? В каком месте?

На самом деле я очень редко наезжаю на людей первой. Обычно жду атаки с другой стороны, и терпения мне не занимать. Но в некоторых случаях просто необходимо расставить все точки над i до того, как начнутся наезды.

— Да я ничего такого и не утверждал.

Он отступил на шаг назад.

— А что тогда?

Мужчина решился приблизиться.

— Я вас видел… там.

Он оглянулся и посмотрел в сторону, где случилась трагедия с Еленой Соломко.

— Да, я там была.

— Заметил, что вы общались с полицией, — продолжал мужчина.

— И что?

— Вы вместе с ними?

— В каком смысле?

Мужик потоптался на месте.

— Я Горелов, — представился он. — Председатель домового комитета.

Минуту назад я ненавидела этого человека. Так бывает, если кто-то тебя резко напугал. Потом проходит.

Своим внезапным появлением Горелов сбил меня с мыслительного пути, из-за него я еще чуть машину не спалила. Откуда он вообще взялся? Шел за мной следом от места падения пострадавшей? Зачем?

Избавившись от потухшей и сломанной в двух местах сигареты, я протянула руку.

— Татьяна Иванова, частный детектив.

— Ого.

— Ага, — устало подтвердила я, — так что вы хотели?

— Поговорить.

— О чем?

— О Елене. Я видел вас возле дома, вы разговаривали с главным, и подумал, что вы, наверное, тоже из полиции.

— Проследили, куда я отправилась с места происшествия? — усмехнулась я. — Шпионили?

— Шпионаж не приемлю, — ответил Горелов. — Просто видел вас, когда вы приехали. Здесь действительно нельзя парковаться. Знака нет, но ментов это мало волнует.

— Извините, но я не понимаю… — начала я.

— Я объясню, — сказал Горелов. — Меня не было… там, когда все случилось. Я как раз возвращался домой. Кстати, шел позади вас. Мы пришли к дому одновременно. А потом разошлись в разные стороны, что, конечно, понятно. Как я уже сказал, я председатель домового комитета. Меня тут же допросили… или поговорили, ведь я никаких бумаг не подписывал.

С одной стороны, его рассказ был простым и понятным, а с другой — мне потребовались уточнения.

— Кто с вами разговаривал? — не поняла я. — Кто-то из полицейских?

— Да. Он вел себя довольно высокомерно. Но я не знаю фамилии сотрудника. Не запомнил. Или не услышал.

«Скорее всего, не ты не запомнил, а сотрудник не стал представляться, — догадалась я. — Значит, не Кирьянов. Он себе такой халатности не позволяет. И он совсем не хам».

— Спустя время я заметил вас рядом с подполковником Кирьяновым, который, в отличие от своего коллеги, был со мной вежлив, — продолжал Горелов. — И вы с ним явно давно сотрудничаете.

— Ни фига себе вы людей считываете, — с уважением заметила я. — Да, мы давно знакомы. Но, вы меня извините, пожалуйста, а к чему это все? К смерти Елены это не относится. Или я не права?

Председатель со мной не согласился.

— Вы ошибаетесь, — мягко возразил он.

Шумно вздохнув, он снял кепку и взъерошил волосы.

— Я уточнил этот момент не просто так. Вы частный детектив, но тоже оказались на месте происшествия. Если частный детектив и полиция оказываются на месте преступления в одно и то же время, то, скорее всего, их интересы совпадают. И я вот что хочу сказать вам…

— Татьяна, — напомнила я.

— Я думаю, что мог рассказать вам кое-что о Елене.

Он не походил на одного из тех назойливых свидетелей, отличающихся излишним любопытством. И на сплетника не тянул. Было в нем что-то такое, что располагало к нему, несмотря на то что наше знакомство изначально было направлено на конфликт, пусть даже и односторонний.

— Как мне к вам обращаться? — спросила я.

— Просто Егор.

— Минуточку.

Я вернулась в машину, взяла сумку и незаметно включила диктофон. Неизвестно, как скоро председатель Егор Горелов озвучит интересные факты. Лучше подстраховаться.

* * *

Он пригласил меня в гости. Сказал, что ему срочно нужно выпить. Сам-то он не злоупотребляет, но сегодня можно.

Общаться с подвыпившим человеком, пережившим стресс, не хотелось. Но что-то подсказывало, что разговор состоится. Что все будет хорошо.

К концу нашего недолгого пути Горелов сумел расположить меня к себе, несмотря на то что по дороге очень мало говорил. Он сообщил, что работает управдомом уже десять лет, а Елену знает уже лет двадцать.

Чувствовалось, что случившееся придавило его, а поговорить было не с кем. Нам встретились какие-то люди, с которыми он поздоровался сам и, остановившись на минуту, сказал им, что субботник переносится на неделю, а инвентарем он постарается обеспечить всех.

Соседи не сводили с него глаз, бросая заинтересованные взгляды в мою сторону.

Его квартира располагалась в первом подъезде.

Кровавого пятна на асфальте уже не было. Как я и предполагала, от него моментально избавились, засыпав кучей мокрого песка.

Горелов, проходя мимо, даже глазом не моргнул.

Подъезд оказался чистым, с незамысловатым ремонтом. Горелов пропустил меня вперед.

— Нам на второй этаж.

Я стала подниматься. Квартира Егора была справа.

В нее он тоже пригласил меня зайти первой. Бросил ключи на полочку, простер руку куда-то в сторону.

— Проходите налево.

— Там комната? — зачем-то уточнила я.

— Нет, комната прямо. Мы на кухню, если вы не против. В комнате… не хочу. Я не ждал гостей.

Кухня казалась совсем крохотной.

Пока суд да дело, я быстренько оценила окружающую обстановку. Судя по всему, Егор жил в одиночестве и не шиковал в финансовом плане. Везде был спартанский порядок. Ничего лишнего из того, что создает уют, я тоже не увидела. Пустые стены. На столе трехлитровая банка с солеными огурцами. Кухонное полотенце аккуратно разложено на поверхности батареи. Ни грязной тарелки с тараканами на ней, доедающими остатки новогоднего оливье, ни пустых водочных или пивных бутылок под столом, ни слоя многолетней грязи под ногами. Мебель недорогая, но стильная.

Егор шагнул к окну и распахнул его настежь. На кухню ворвались звуки детского смеха.

— Холодильник у меня в комнате, потому что не помещается на кухне, — извиняющимся тоном сказал он. — Купил вместо старого, который был поменьше, а размеры как-то не учел. Я принесу сейчас что-нибудь закусить.

Он исчез в коридоре. Я даже не успела предупредить, что ни пить, ни закусывать не буду.

Кричать ему вслед я не стала. Пусть несет все, что ему нужно, и делает все, что хочет. По ходу разберемся.

Пока он отсутствовал, я вспомнила его слова о том, что он давно был знаком с Еленой. Ее внезапная смерть подкосила его, это было видно невооруженным взглядом. Но он не уточнил, какие именно отношения были между ними.

Если брать за основу его реакцию на случившееся, то они не враждовали. Один враг, узнав о гибели другого, скорее всего, вел бы себя несколько иначе, источая нервозность, суетливость, был бы возбужден. Горелов же ведет себя по-другому. Держит спину ровно.

Но о чем это я вообще? Психологи грызут гранит своей науки десятилетиями. Реакция на стресс у пациентов может сильно порвать шаблоны. Истерик в обычной жизни может в трудной жизненной ситуации обнаружить, что нервы у него будут покрепче, чем у многих других. А спокойный и рассудительный прежде человек, получив удар судьбы, наоборот, может поехать крышей.

Горелов снова удивил. Вместо ожидаемых миски с холодными котлетами или груды помидоров он принес поднос, который показался довольно тяжелым. На нем хозяин сумел расположить огромное блюдо с колбасной нарезкой и тремя видами сыра. На краю блюда покоились помидоры черри и пучок рукколы. Хлеб, нарезанный длинными брусками, был подан в широком толстостенном стакане. Также на подносе я увидела пакет гранатового сока, пару хрустальных рюмок и столовые приборы. Сервировку венчал графин с жидкостью малинового цвета.

Я отодвинулась, придерживая руками табуретку, на которой сидела.

Егор опустил поднос на стол, профессионально выгрузил его содержимое и внимательно стал его разглядывать.

— Вроде бы ничего не забыл, — пробормотал он как раз в тот момент, когда у меня возникли вопросы.

Он сел рядом и сразу же наполнил рюмки.

— А что это такое? — поинтересовалась я.

— Домашнее вино. Подарок от благодарных жильцов. Из пластиковой канистры перелил в графин, а то некрасиво в канистре-то.

— Вы даже не спросили, буду ли я пить вместе с вами, — заметила я. — Отвечу сразу. Не буду.

Егор не смотрел в глаза. Он сидел, тяжело опираясь на локти, которые, не заботясь о приличиях, положил на стол. Его взгляд блуждал по угощению, о котором он позаботился с такой любовью.

— Как хотите. А я выпью. За Елену.

Если посмотреть на то, как именно человек употребляет спиртное, то можно понять, есть ли у него с этим проблемы. Иной зависимый от алкоголя человек уже четко знает, как себя вести. Глаза загораются еще при мысли о… И локоть в сторону отведет, чтобы было удобнее, и заранее оценит возможность не пронести мимо рта вилку с наколотой на нее шпротиной. Любую емкость, будь то бокал для вина или фужер для шампанского, не подносит к губам, а опрокидывает в себя. Конечно, я могла ошибаться, но подумала, что Егор к такому слою населения не принадлежит.

Он вообще не переставал удивлять. Прежде чем помянуть погибшую, он поднял рюмку до уровня глаз и отсалютовал открытому окну.

— За тебя, — произнес он.

Я поняла, к кому он обращается. Вина в рюмке осталась ровно половина. К еде Горелов даже не притронулся. Достал сигареты. Потянулся, чтобы, не выходя из-за стола, взять пепельницу, стоявшую на симпатичной деревянной полочке с приправами. Закурив, шумно вздохнул.

— Из чего вино? — спросила я.

— Из канистры, — холодно ответил Горелов.

— Налейте.

Он послушался. Вино оказалось совсем легким и имело терпкий привкус.

— Малина и клюква, кажется, — догадалась я.

— А вы знаете толк в самогоне, — прищурился Егор.

— Вовсе нет, — призналась я, — просто очень узнаваемо.

— Вы же не хотите пить.

— Я и не буду. Попробую.

— Решили поддаться, чтобы узнать как можно больше? К пьяному подобраться легче, если тоже притвориться пьяной, я не ошибаюсь? Не нужно, Таня. Мне нечего скрывать.

Нет, он мне определенно нравился. Горелов был весь как на ладони. Что чувствовал, то и говорил. И живет один, что мне было очень даже на руку, потому что не станет испуганно оглядываться и выбирать слова — при свидетелях такое часто происходит. Но мы-то сейчас одни. И несмотря ни на что, я не могла не воспользоваться моментом.

— Егор, вы хотели рассказать о Елене, — напомнила я, отставляя рюмку. — Во-первых, скажу сразу, что у меня не было мысли как-то напоить вас и выведать что-то, о чем вы не хотите разговаривать. Во-вторых, не я напросилась к вам, вы меня пригласили. И предложили поделиться. Чем же?

Горелов бросил на меня короткий взгляд. Спорить не стал. Оправдываться не стал. Опять плюс в его досье — не пытается откреститься от сказанного.

— А документы у вас есть? — спросил он.

— Конечно, — спохватилась я и достала удостоверение.

Он тщательно его изучил, разве что на зуб не попробовал. Но после вдруг резко потерял к нему интерес.

— И давно вы сыщик? — спросил он, снова наполняя рюмку.

— Давненько, — вздохнула я. — Кое-что могу.

— И образование есть?

— Конечно. Профильное. Когда-то работала в органах. И опыт имеется. Руку набила, не сомневайтесь.

— Я подозрительный человек, — завершил допрос Горелов. — И тоже когда-то носил погоны. Бывал в горячих точках.

Я напряглась. Надеюсь, Горелов не из тех, кто, приняв на грудь, начинает отрабатывать на собутыльнике болевые приемы. Нужно напомнить, зачем мы все здесь сегодня собрались.

— А потом ранение, госпиталь, инвалидность. Попал в тот самый замес, когда страна переживала трудные времена. Многие из наших полегли не на войне. Огромное количество просто не выдержало того, что им приготовила мирная жизнь.

Ну все, понесло. Или нет?

— Ваш знакомый Владимир Кирьянов… или коллега? Как лучше его называть?

— Как вам удобно, — разрешила я.

— Тогда пусть будет коллега. Я ведь сам к нему подошел, когда все случилось. Может быть, ко мне и не возникло бы интереса, но я решил, что должен, — продолжил Горелов. — Увидел, что он всем распоряжения дает, и решил, что представлюсь.

— А где вы были в момент, когда все случилось?

— Возвращался из магазина.

Я вспомнила, что при нашей встрече его руки были пусты. Купил что-то небольшое? Пачку сигарет? Лекарства?

— Заскочил долг отдать, — угадал мои мысли Горелов. — Полсотни в прошлый раз не хватило, сказал, что позже занесу. А до этого работал. Вообще-то мое рабочее место прямо здесь, — Егор стукнул ладонью по столу. — И там, — он показал в сторону окна. — Дом и двор. Но в основном, конечно, занимаюсь хозяйственными вопросами.

— Значит, все хозяйство на вас.

— И дворовое, и приусадебное, и прочие дела. Так вышло. А с Еленой мы знакомы очень давно. Я переехал сюда после смерти матери, а до этого жил у нее в деревне. Мать умерла, я продал дом, купил здесь квартиру. И почти сразу же стал домоуправом. Прежний председатель вообще ум растерял на тот момент. Бухал, орал под окнами и очень редко изображал хоть какую-то трудовую деятельность. Пришлось объяснить ему пару раз политику. А потом я сам пришел в ЖЭК и предложил себя на его место. Взяли сразу, потому что работа неблагодарная, деньги маленькие, а нервничать приходится часто. В принципе, меня в этом доме уже давно за главного решальщика всех проблем принимали. Я тут и слесарь, и токарь, и дворник. А организация и планирование мне как дети родные — я же из армии майором ушел.

Вот оно что. Горелов, оказывается, жертва перестройки. Наверное, когда-то у него была семья, но человек, побывавший на войне, говорят, прежним уже никогда стать не сможет. Возможно, в одиночестве он чувствовал себя лучше, чем с детьми и женой.

— У Елены тогда еще были живы родители. И муж у нее был, а дочке исполнилось примерно пять лет, не помню точно. И я, так получилось, всегда оказывался рядом. Сначала умер ее отец — я помог с похоронами. Следом за ним ушла мать Елены. Опять все сделал. Хорошие были люди. Спокойные, вежливые. Когда-то жили в Москве.

— А где в эти моменты был муж Елены?

— А этот червяк ползал где-то, — горько усмехнулся Горелов. — Я редко с ним пересекался, но могу сказать совершенно откровенно, что видел его крайне редко, и это при том, что Елену часто навещал. То у них засор в туалете, то новую мойку надо привинтить, то шкаф собрать. Я им помогал. Она просила — я помогал. А мужа ее никогда рядом не было. Так, изредка сталкивались на улице, я еще думал: «Что же ты, скотина, мотаешься где-то? У тебя тесть еле ноги передвигает, теща золотая, девчушка-дочка такая красивая, жена тоже…».

Он махнул рукой и снова прикурил сигарету.

— Он пропал потом. С концами. Это когда уже ее родители умерли. Она с дочкой постоянно возилась, Вика была нездорова все время, сколько я ее знаю. Как-то я сам пришел к Елене и спросил ее, чем помочь. Мало ли. Она же скромная была, краснела каждый раз. А она расплакалась. Тогда-то я и узнал, что ее «огрызок» кинул семью через хер, и теперь Елена и Вика остались совершенно одни. Я видел его после, спустя месяца три, наверное. Издалека, поддатого. Прошел мимо. Елене я ничего не рассказал. Но именно в тот день я понял, что на многое для нее готов.

Вот оно что. Горелова не просто потряс факт смерти Елены. Он любил ее.

— Семьи у меня никогда не было, — опроверг он мои домыслы. — Знаете, это когда ты сначала пытаешься быть как все, а потом понимаешь, что не выходит. Замыкаешься, и все. Я не искал того, кто меня полюбит, всего такого переломанного. Я же инвалид, у меня пенсия — страшно было себе такое представить в молодости, но в итоге к этому и пришел. Конечно, я пытался построить какие-то отношения, но дальше флирта ничего не шло. До встречи с Еленой лет семь, наверное, был один. А как увидел ее, то понял, что попытался бы снова. Но она тогда была еще замужем. Поэтому пришел я к ней и с порога сказал, что люблю. И ее, и дочку.

Он замолчал и стал внимательно изучать тлеющую в руке сигарету.

— Отказала? — едва слышно спросила я.

— Ну, хотя бы скалкой не наварила, — улыбнулся Горелов. — Объяснила, что не хочет больше ни с кем. Ни с кем и никогда.

— А вы?

— А я понял. Её — понял.

Вот и еще одна трагедия. У Горелова не жизнь, а сериал. Тут тебе и боевик, и драма, и психология. Впрочем, у Елены тоже судьба трудная. Хотя, у кого из нас не наберется сумка с пережитым? У кого-то больше, у кого-то меньше.

— Вот я вам сейчас зачем-то все это говорю, — покачал головой Егор, — а ведь мы знакомы всего-то полтора часа. И вам не это хочется услышать.

— А что же мне нужно услышать?

Егор затушил сигарету и заново наполнил свою рюмку.

— За Елену. В память о ней, — повторил он и выпил.

Я не стала следовать его примеру.

Горелов оставил рюмку и закашлялся.

— Подполковник ваш задал мне несколько вопросов, — отдышавшись, сказал он, — и они были самыми обычными, он и без меня узнал бы состав семьи, адрес или что-то похожее. Но я не сказал ему самого главного, и эта мысль появилась у меня в голове только после того, как полиция уехала. Я увидел вас, пошел следом и не ошибся, потому что вы тоже имеете какое-то отношение к этому делу.

— Да, я же сказала, что мы с Кирьяновым работаем вместе, — ответила я.

О сегодняшнем визите Виктории я предпочла умолчать. Ни к чему знать Горелову о том, с какой целью она ко мне приходила. Но он хотя бы подтвердил, что она нездорова с самого детства.

— Мы с Еленой часто общались, — понизил тон Горелов. — Нет, не для этого самого. А то подумаете еще. Я не представлял, что мы можем только для секса… нет. Но мы сблизились, даже дружили. Она меня познакомила со своей подругой, довольно интересная личность.

— Подруга? Лучшая?

— Близкая, — уточнил Горелов. — Но вообще я у Елены особо друзей не видел. Не замечал, чтобы к ней кто-то толпами ломились.

— А телефон подруги можно?

— На ваше счастье, он у меня есть. Юля Ветрова. Я ей помогал стенку собирать. Тоже без мужика живет…

Егор полез в мобильник и вскоре протянул его мне.

— Спишите сами, чтобы не ошибиться.

Телефон Юли был тут же занесен в память.

— Елена не особенно распространялась о своем детстве, — продолжил Егор. — Знаю только, что ее родители были обеспеченными людьми, но все это осталось в Москве, откуда они по какой-то причине уехали. Но кое-что из детства Елена вспоминала. Например, тот факт, что она серьезно увлекалась акробатикой. Участвовала в соревнованиях и забросила спорт только по причине беременности.

Он в ожидании уставился на меня. А я не понимала, чего он ждет.

— Не доходит? — спросил Горелов.

— Ну, почему же, уже дошло, — ответила я. — Она профессиональная спортсменка. Но как это относится к делу?

— Навыки, которые она поддерживала в течение долгих лет, у нее сохранились до самого конца, — продолжал намекать Горелов. — Акробатика — дело серьезное. Ты должен уметь правильно падать, правильно переворачиваться в воздухе, чтобы приземлиться, не сломавшись.

Ох, ты ж, мать моя. И как мне в голову не пришло раньше? Хотя нет. Не могло прийти, я же пока что собираю анамнез. И я бы обязательно догадалась, но Горелов опередил меня.

— Подполковник Кирьянов сказал, что она выпала из окна. Дом высокий, сами видите. Но акробат смог бы свести травмы к минимуму хоть как-то. Вам так не кажется?

— Думаете, что при падении она вполне могла бы сгруппироваться и даже выжить? — спросила я.

— Именно так, — подтвердил Егор, — но только в том случае, если она сама сделала бы прыжок. То есть заняла исходную позицию, «включила» мышечную память, рассчитала траекторию и прочее.

— Тогда это не было бы похоже на падение. Или травмы были бы менее серьезными, — предположила я. — Не забываем, что любой профессионал может ошибиться и дать маху на ровном месте.

— Нет, нет, нет, — замотал головой Горелов, — не ее случай.

— Но зачем ей показывать акробатические трюки таким способом? — не отставала я. — В этом же нет никакого смысла. Зачем сигать из окна?

— А она и не сигала, — перебил меня Горелов. — Ей помогли.

Я задумалась. Вот, значит, как. Вместо несчастного случая назревает даже не самоубийство, а убийство.

— Она могла поскользнуться, когда мыла окна, — предположила я. — Внезапно сорвавшись с высоты, любой мог бы растеряться.

— Я о том и говорю, — с нажимом произнес Горелов. — Ей незачем было сводить счеты с жизнью. Вчера она была счастлива. Мы виделись, и она сияла. А сегодня ее нет.

Несмотря на то что Егор выпил, он казался совершенно трезвым. Рассуждал здраво, а не как человек, который воодушевился, подогрев себя спиртным.

— Остается мойка окон, во время которой она оступилась, или что там еще? — спросила я. — Убийство? Вы предполагаете, что ее могли специально выбросить из окна? Или заставить это сделать?

— Да не мыла она окна! — выкрикнул Горелов, потеряв терпение от моей непроходимой тупости. — Не мы-ла! Она высоты боялась, как огня!!! Понимаете? Вот это я и не сказал вашему Кирьянову! И говорю теперь вам!