Гори оно огнем

Марина Семенова

Каково это – быть настоящим мужчиной? Чего стоит не сподличать, не сломаться, не предать себя и память человека, которому так верил? Пусть жизнь подставляет подножки, выстраивает преграды, отнимает самое дорогое, но, мужчина, если он, конечно, мужчина упрямо идет вперед, верит и любит до тех пор пока… Пока не наступает тот самый предел. Предел мужского терпения. Говорят, что только настоящая любовь дает возможность узнать о себе всю правду, понять, кто ты есть на самом деле. Узнал и Марат, главный герой новой книги Марины Семеновой «Гори оно огнем», попытавшейся заглянуть в такую непростую мужскую душу и рассказать о ней читателю всю правду.

У каждого рыцаря есть щели между латами…

Марату очень хотелось ее ударить. Даже не смотря на то, что он никогда, ни под каким предлогом, не смог бы поднять руку на женщину. Ударить не мог, а желание было.

Дошедшая в гневе до своего запределья, Рита стояла перед ним и орала — взъерошенная, взмокшая, ужасно некрасивая в этой своей злобе. Орала громко, на всю улицу. Прохожие оборачивались и сочувствовали. Мужчины — ему, женщины — ей. «Довел, сволочь, женщину до невменяемого состояния!»

Состояние, и вправду, было невменяемым. Бывшая жена, словно вулкан, извергала из себя слова ненависти, испражнялась ими, словами её рвало. И дело даже не в том, что в женщине вдруг возникла острая необходимость освободиться от накопившихся претензий, опорожниться, распрощаться с накипевшим, выблевав все это в лицо обидчику — нет. Больше всего на свете Рита хотела унизить, растоптать, стереть с лица Земли своего бывшего. За что? Марат не знал. И что самое удивительное — не знала и она. Но, хотела она этого так часто и так неистово, что им стало опасно находиться рядом друг с другом.

Вот и сейчас — разъярённая женщина уничтожала бывшего мужа словами и взглядом, вцепившись в дверцу его открытого авто:

— Ты же — не мужик вовсе! И никогда им не был! И уже не будешь! Потому что ты — лузер и неудачник! И в постели — абсолютный ноль!

В принципе, ничего нового. Даже у самого порядочного, честного и умного мужчины обязательно есть женщина, которая считает его полным мудаком. Марат это знал. Как знал и то, что любят женщины по-разному, а ненавидят — одинаково. Знание делало его неуязвимым и приводило Риту в бессильное бешенство.

— И, знаешь… Я ведь… Я же тебя никогда не любила. Никогда! Ты просто задел моё самолюбие, — она отбросила с лица волосы и сверкнула на него изумрудным взглядом.

— Вот как? — скулы на невозмутимом мужском лице слегка дрогнули — и это не осталось для нее незамеченным.

— Именно так, — кивнула бывшая супруга победоносно. Но, похоже, поторопилась.

— Тогда, мне искренне жаль тебя, Рита. Жить с нелюбимым человеком — это же такое мучение, наказание из всех наказаний. Мне ли не знать.

В ее глазах снова вспыхнула и заколыхалась, запульсировала ненависть, накалив между ними воздух, заставляя взрываться его невидимые молекулы.

— Жалеешь меня, да? — прищурилась женщина, облизнув пересохшие губы.

— Жалею, — ответил Марат очень искренне.

— Себя лучше пожалей, урод! Потому что сейчас — я скажу тебе главное!

Похоже, туз, припрятанный в рукаве, добавил ей сил.

— Ну скажи.

— И скажу. — женщина затрепетала в предвкушении последнего смертельного удара. — Скажу.

Она снова сделала паузу, чтобы насладиться его тревожным ожиданием, и, наконец, произнесла эту убийственную для него правду.

— Майя не твоя дочь.

Ее признание прозвучало, как выстрел. Выстрел с прямым попаданием в сердце. Майя — единственное, что держало его на плаву все эти годы.

Когда не оставалось ни сил, ни желания жить дальше, он всегда вспоминал о дочери. Она была именно тем, что останавливало его, не позволяло сделать тот самый последний шаг. Только дочь не давала ему шагнуть из окна. Или с крыши. Какая разница откуда. Главное, чтобы в последний раз.

Нет, Марат не был ни неудачником, ни неврастеником. Он просто иногда уставал. Смертельно уставал доказывать, бороться и соответствовать. Уставал так сильно, как только может устать человек, которому не для кого бороться и незачем соответствовать, который уже давно всё выборол и все доказал, всех победил и понял, что остался в этом мире совершенно один.

Мужская жизнь почти всегда между… Между днем и ночью, драйвом и одиночеством, победой и поражением, любовью и ненавистью.

На лезвии ножа, на острие бритвы. Очень по-мужски, эффектно и отважно звучат эти слова, пока… Пока ты ещё в тренде, пока силен и востребован, пока судьба благосклонна к тебе, а фортуна приветлива, пока удаётся балансировать на этой тонкой, невидимом грани. Успешный и обласканный несешься по жизни, провожая глазами улетающие в прошлое пейзажи. Твои дни наполнены событиями, вечера фейерверками, а ночи жаркими признаниями женщин, так обожающих тебя.

Приблизительно так выглядит со стороны эталонная жизнь идеального мужчины, обязанного соответствовать.

Соответствовать. Это преследует тебя по жизни. И ты, и правда, поначалу соответствуешь. Первым делом — маминым представлении о хорошем мальчике, который не дерется и не лезет в лужи, отлично учится, не пишет на заборах матерные слова и аккуратно складывает машинки в ящик с игрушками.

С армейской готовностью ты исполняешь всё это, меняя свои внутренние желания на беглый материнский поцелуй или, хотя бы, одобрительный взгляд. Как же нужно тебе её одобрение! И ты стараешься. Господи, как же ты стараешься! Ты зарабатываешь ее благосклонность любой ценой до тех пор, пока… Пока однажды не «вырастаешь из своей песочницы'.

Вот с этого момента и начинаются в твоей жизни первые мужские противоречия. Впервые ты оказываешься «между». Между наказанием и похвалой, между домом и улицей, где действуют абсолютно разные законы и правила. И приходит понимание, что тому пай-мальчику в отутюженных брючках и бархатным поведением не выжить в дворовой стае, если не научиться драться, настаивать и отстаивать. И ты учишься, меняя уютный детский характер на зубастый подростковый норов.

Поначалу тебе, двуликому, ещё по силам такая двойная жизнь, эти игры в «переодевания», но, взрослея, ты начинаешь вести себя жестко, а порой даже жестоко, везде, со всеми и всегда, подчиняясь главному мужскому инстинкту — инстинкту вожака. Человека, который не просто находится впереди всех, а жертвует собой ради того, кто идёт за ним следом.

Мало у кого это получается — жить ради других. Сколько же всего в мужской жизни должно делаться «ради». Ради матери, друзей, семьи, долга, Родины и, конечно же, ради неё — ради Женщины. И всего-ничего для себя… Так… бокал-другой пива, боулинг, иногда — рыбалка, еще реже — охота. Безобидный роман на стороне, который поначалу очень заводит и увлекает, а потом… Потом снова заталкивает мужчину «между». Между тем, что нравится делать и тем, что должен.

И, счастлив лишь тот, очень маленький процент мужчин, у кого эти два фактора совпадают, чаще — они вступают друг с другом в непримиримые противоречия.

Противоречие первое — мужчина должен:

Поддерживать себя в спортивной форме. Посещать тренажерный зал и бассейн, качать мышцы, правильно и сбалансировано питаться, делать утренние пробежки, принимать контрастный душ, воздерживаться от алкоголя, сигарет и спонтанного секса. Играть в теннис и футбол, с удовольствием раздеваясь на пляже и покоряя женщин своим совершенным натренированным телом.

Мужчине хочется:

Забить на утренние пробежки, тренажерный зал и бассейн. Есть бессистемно, вкусно и много. По утрам нежиться в постели, по пятницам — в сауне, смакуя горьковатое пиво из запотевшего бокала. Вкусно затягиваться сигареткой после секса, а по вечерам смотреть футбол, наоравшись вволю, сбрасывая в воздух весь накопившийся негатив и усталость, а потом заснуть прямо в кресле под убаюкивающее свечение телевизора. А утром, отразив в зеркале небритость и измятость, успокоить себя тем, что для счастья не обязательно быть Дэвидом Бэкхемом, ибо, на свете зашибись как живут, пользуясь народным признанием, и Джэк Блэк, и Юзик из «95 квартала».

Противоречие второе — мужчина должен:

Быть отважным завоевателем земель, покорителем вершин, небес и континентов. Смело идти по жизни, развивая и культивируя в себе ненасытное эго бесстрашного победителя. Всегда ввязываться в драки, отвечая на хамство пощечиной, а на удар — вендеттой. Коллекционируя ножи и пистолеты, обладать невероятной выдержкой, оставаясь в любой ситуации невозмутимым и хладнокровным. Никогда не плакать, а лишь ронять скупую мужскую слезу на крепко сведенные скулы. Не кричать, когда больно, не ныть, когда тошно, не хохотать, когда смешно.

А мужчине хочется:

Быть мягким и покладистым, ранимым и впечатлительным. Гонять с мальчишками по двору мячик, разводить кроликов и хомячков, коллекционировать бабочек, красить заборы, чинить старый велосипед, выращивать капусту, кабачки и хризантемы на дачном участке, а по вечерам валяться под теплым пледом на диване, почесывая за ухом любимую собаку, благодарно уткнувшуюся в ладонь влажным носом.

Противоречие третье — мужчина должен:

Быть душой компании. «Травить» без устали анекдоты, сыпать остротами, великолепно танцевать и развлекать дам захватывающими историями, от которых из декольте выскакивает сердце и поднимается давление. Мужчина должен быть легким, раскованным, бесшабашным и неутомимым, а главное — потрясающим собеседником, немного фривольным, чуточку нахальным, слегка непристойным и чертовски обаятельным.

Мужчине хочется:

Стать невидимым в незнакомой компании, уткнуться в телефон от скучных разговоров и призывных женских взглядов. Снять галстук, который душит и туфли, которые жмут. Хочется выпить водки, пока жена поправляет прическу в туалете, и спросить лучшего друга, заглядывая через глаза в самую душу: «Петя, а ты меня уважаешь?» И услышать утвердительный ответ и расплакаться на его плече от умиления и непостижимой вселенской тоски.

Противоречие четвертое — мужчина должен:

Быть амбициозным и честолюбивым, зарабатывать кучу денег, ездить на роскошной машине, носить костюм от Бриони, или хотя бы от Воронина, существовать в плотном графике бизнесового времени, реагировать молниеносно и безошибочно, идти ва-банк, принимать стратегически важные решения, летать на деловые встречи с партнерами, быть владельцем земель, заводов и пароходов.

Мужчине хочется:

Получать стабильную зарплату, ничем не рискуя и особо не напрягаясь. Сомневаться в себе, неторопливо попивая остывший утренний кофе, и делать только те дела, которые отложить на завтра уже невозможно. Забить на карьеру и политику, раскачиваясь в гамаке под развесистой яблоней.

Противоречие пятое — мужчина должен:

Быть нежным и романтичным, помнить о дате рождения тещи и жены, о дне их знакомства, о годовщине свадьбы и её месячных. О том, в каком классе учится их мальчик и как зовут классную руководительницу. Уметь выбирать подарки, разбираясь в запахах любимых женою духов, и знать, что кроме роз, на свете существует еще много других, обожаемых ею, цветов. Говорить ласковые слова, устраивать ужины при свечах, уикенды и многочисленные сюрпризы, не забывая о всех сопроводительных мелочах и подробностях.

Мужчине хочется:

Выматериться, когда достают. Сплюнуть на мостовую, когда во рту горько. Забыть какое сегодня число, и какое будет завтра, когда тошно. Не подбирать слова, не сюсюкать и не уговаривать жену полтора часа на секс, когда у тебя только пятнадцать минут свободного времени. И столько же сил…

Рита, как и большинство современных женщин, ничего не знала про мужское «хочется', заточенная исключительно на потребительское «должен», она выжидательно всматривалась в лицо бывшего мужа, пытаясь понять насколько ему больно. Но Марат, как обычно, был для нее непроницаем. Именно для неё. Для остальных — открыт и понятен. И это бесило Марго невероятно. Женщины всегда приходят в ярость, видя, как бывший объект манипуляций выходит из-под контроля, осознавая, что уже не могут управлять мужчиной, как прежде, когда он был зависим и податлив, точно пластилин.

«Майя не твоя дочь!» пробило сердце Марата насквозь, и оно, захлебнувшись, утихло. Мужчине стоило невероятных усилий запустить его вновь.

— Это неправда, — ответил он глухо, делая очередную попытку вернуться в авто, и Рита снова не дала ему этого сделать, дернув дверцу машины на себя.

— Можешь пройти тест на ДНК и убедиться… если хочешь.

— Не хочу.

Марат взял бывшую жену за плечи и убрал со своего пути. Он бы точно также убрал ее из своей жизни, но Майя… Майя связала их навечно.

— Майя моя дочь, и мне не нужны никакие тесты, — ответил он, разом обрубив все разговоры на эту тему.

— Ну… и дурак! Дурак и лузер! — крикнула раздосадованная женщина ему в лицо, как-то уж очень по-детски, и, развернувшись, быстро пошла прочь.

Марат сел в машину, захлопнул дверь и, положив руки на руль, устало уронил на них отяжелевшую от мыслей голову. Ему вспомнилось детство. Время, наполненное солнцем, надеждами и любовью. Почему в этих воспоминаниях всегда так много солнца? Марат, как ни старался, не мог припомнить в том далеком прошлом ни одного дождливого, или просто пасмурного, дня.

А ещё, в «там» все было понятно. Хорошие люди были хорошими, плохие — плохими, а впереди — только счастливое будущее. Безоговорочно счастливое.

Отца Марат помнил плохо, хотя любил подолгу рассматривать старые фото из семейного альбома. Рассматривал, изо всех сил стараясь запомнить глаза, нос, губы, но потом все равно забывал. Его память хранила лишь чувства — ощущение непоборной силы, исходившей от крепкой фигуры отца и уверенности в том, что все осуществимо. Стоит только захотеть. Отец так всегда и говорил ему:

— Мы все с тобой смогЁм, Маратка! Потому что вместе мы — сила! Ты только не разрешай себе переставать хотеть!

Он специально говорил «смогём» вместо «сможем», и это звучало очень по-мужски — согнем, разогнем, преодолеем. Отец всё делал по-мужски — принимал решения, совершал поступки, отстаивал правоту, вступался за слабых, любил женщин. Любил, преклонялся, боготворил, но всю жизнь был предан только одной из них, своей жене.

У отца с матерью были удивительные отношения, воспетые в классической литературе: «Они сошлись. Волна и камень, стихи и проза, лёд и пламень».

Это сравнение пришло к Марату на уроке, когда они проходили «Евгения Онегина» и отца уже давно не было в живых.

Он погиб солнечным июльским днем. Марату только-только исполнилось восемь. Даже такой страшный день из Мараткиного детства был до краев налит солнцем. Мальчишки, как раз, возводили оборонительную стену из старых деревянных ящиков для игры во «взятие Бастилии», когда мимо них через двор прошли трое людей в форме. В точно такой же милицейской форме, какую надевал по праздникам Мараткин отец. Они шли молча, аккуратно ступая кирзовыми сапогами по вытоптанной траве, и за ними тянулся невидимый, горький шлейф беды. Неотвратимой беды.

— До вас пошли, — обернулся на Марата веснушчатый Колька, и все разом притихли.

— Беги, взнай, шо там!

Но, Марат, словно приклеенный, не двигался с места. Время враз стало липким, вязким, как столярный клей, заставив замедлиться не только звуки и действия, но и само дыхание. Казалось, мальчишка и вовсе перестал дышать, стоял в оцепенении, не спуская глаз с двери, захлопнувшейся за вошедшими в их дом людьми. Мрачными молчаливыми людьми в парадной милицейской форме. И стало тихо. Зловеще тихо.

Разбил эту пугающую тишину, донесшийся из окна, надсадный, истошный крик матери.

Две недели она не вставала с постели. Лежала, не двигаясь, с открытыми, никого невидящими глазами, не реагируя на слова и прикосновения.

Потом к ним в дом вторглась полупьяная соседка тётя Валя с переполовиненной бутылкой самогона и, разжав ножом зубы, влила в обездвиженное вдовье тело почти все ее содержимое, жадно при этом причмокивая и облизываясь. Можно сказать — совершила акт жертвоприношения. Марат смотрел, как льется по маминым щекам белесая влага, борясь с желанием остановить эту алкогольную реанимацию и выгнать беспардонную соседку прочь. Но, не выгнал. Отец навсегда впаял в его матрицу особое отношение к женщинам. Даже таким неприятно пахнущим и нахрапистым, как тетя Валя.

Три дня женщины взахлёб пили и рыдали на кухне. Выли истошно, катаясь по полу, то взывая и молясь, то проклиная. Потом резко засыпали, впадая в забытье среди липких винных пятен, грязной посуды и объедков. Марат не знал, как остановить эту заупокойную вакханалию, и впервые в жизни ему не у кого было спросить совета.

На четвертый день пришли какие-то люди с маминой работы, выдворив, возмущенно орущую, тетю Валю из квартиры, сгребли и выбросили останки горя с поминального стола, вымыли посуду и пол на кухне.

Неделю мама как-то продержалась. Каждое утро стаскивала себя полумертвую с постели, волокла к умывальнику, откручивала кран и замирала над ним, глядя, как вода уносит ошмётки ее рваного сна, больше похожего на полузабытье. Умывшись, брела обратно в комнату и забиралась там в первое попавшееся ей на глаза платье. Именно так, забиралась в одежду, как в корабельную шлюпку, спасающую от нежелания жить.

Она почти ничего не ела. Марат подсовывал матери то варенное яйцо, то неумело скроенный детскими руками бутерброд, умоляя проглотить хотя бы кусочек. И был несказанно счастлив, когда удавалось ее уговорить.

Иногда она выныривала из своего мрака, из непоправимого горя и долго всматривалась в сына своими небесно-синими, но, по-прежнему невидящими глазами. Потом, словно опомнившись, вспыхивала коротким приступом буйной материнской нежности и принималась покрывать лицо сына поцелуями, твердила, с отчаяньем прижимая его голову к своей груди.

— Ничего, Маратка, ничего! Мы всё смоГём, Маратка, всё смоГём!

И в этом мужском, когда-то отцовском, «смоГём» было столько женского несоответствия и неправды, что ему становилось страшно. Не за себя — за неё.

А в воскресенье к ним снова пришла тётя Валя. Просочилась в дверь, ласково прижимая к груди, спрятанную за пазухой бутылку.

Поначалу они пили только по выходным, а в понедельник мама стыдливо «прятала» последствия затяжных посиделок под толстым слоем пудры, румян и теней, делающих ее безжизненное лицо чужим и вульгарным, и шла на работу.

Он просил её не пить, и она отнекивалась, как это обычно бывает со всеми начинающими алкоголиками, свято верящими, что в любой момент смогут отказаться, стоит только захотеть.

— Что ты, сыночек! Что ты! Мы же не пьём! Так, рюмочку-другую для аппетита.

— Какого аппетита, мам! Вы же не едите ничего! Только пьете! Пьёте и не закусываете.

— Так мы это… Мы будем. Мы сейчас закусим, чем-нибудь… — заверяла его мама, вглядываясь в недра пустого холодильника. — Сейчас приготовлю что-нибудь вкусненькое и поедим все вместе. Ты чего хочешь, сыночек? Скажи, я приготовлю! Ты только скажи!

— А можно пирожков… с капустой, — с надеждой просил сын, вспоминая сдобный запах прошлой счастливой жизни.

— Пирожков? С капустой? Конечно можно! Это мы сейчас. Это мы запросто! — суетливо обнадеживала мама, доставая из шкафчика пакет с мукой. — Ты только за дрожжами в магазин сбегай и за молоком.

И он бежал за дрожжами и молоком, радостно раскручивая над головой авоську и веря, что теперь у них все непременно наладится. А по возвращении заставал в доме прижившуюся на века тетю Валю и еще каких-то крикливых людей с тягучими жестами и пустыми, остекленевшими глазами, которые, при виде Марата, принимались царапать его своими стеклянными взглядами, наперебой восклицая:

— Это кто?! Сын?!

— Мужик! Взрослый совсем!

— Ты дай мальцу конфету, у меня тут где-то в кармане была. А, вот! На, дай мальцу! Пусть пососет. Сладкое для мозгов полезно… Очень… Петька, ты чего сидишь? Наливай!

— А похож-то как на Виктора!

— Очень похож!

— Да-а-а, вылитый отец…

— Хороший был мужик… Правильный…

— Помянем!

Неприятно возбужденная мама совала ему в руку оплывший леденец, осторожно подталкивая к выходу и шепча на ухо:

— Иди в комнату, сыночек… Иди почитай там что-нибудь… Книжку почитай… Книжки читать полезно.

Он падал на кровать, зарываясь в подушку и сжимая отчаянные кулаки. Очень хотелось плакать. Но Марат не мог себе этого позволить. Отец своим незримым присутствием продолжал корректировать его поведение и править эмоции. «Мужчины не плачут, мужчины огорчаются», — лишь однажды сказал отец, когда Марат прибежал к нему весь в слезах от обиды на то, что соседский мальчишка сорвал с его головы новенькую бескозырку и, улюлюкая, втоптал в грязь. Сказал лишь однажды, но, этого было достаточно.

— Зачем он так сделал?! Зачем?!! Я бы дал ему поносить, даже насовсем бы отдал. Если бы он только попросил! — кипел Марат, когда они, чуть позже, сидя на крылечке, ели с отцом переспелый арбуз.

— Понимаешь, сын, не все люди умеют просить, кому-то легче отнять.

— Почему?! — детское недоумение полилось через край.

— Ну, наверное потому, что их не научили договариваться, — ловким движением отец отсек очередную порцию арбузного лакомства и протянул сыну. — Держи!

— А этому нужно учиться?

— Жизненно необходимо.

— И с такими, как Колька, тоже? — неуверенно спросил Марат, махнув арбузной коркой в сторону дома своего обидчика.

— И с такими, как Колька, тоже, — подтвердил отец. — В любом случае надо использовать все способы договориться, сделать все от тебя зависящее. Решать конфликты, сынок, нужно мирным путем.

— А если не получится? — недоверчиво уточнил мальчишка, выплюнув семечки себе под ноги.

— Надо сделать так, чтобы получилось.

— Ну, а если он не захочет мирным? Если он… он — вредина! — воскликнул Марат и запустил арбузной коркой в, подбирающегося к мирному голубю, кота.

— Нууу, если вреди-ина-а, — присвистнул отец. — Тогда конечно, тогда совсем другое дело!

— И тогда что?! — вспыхнул надеждой сын.

— Тогда — есть только один выход! — прищурившись, констатировал глава семьи.

— Какой? — почему-то перешёл на шёпот Маратка, нервно сглотнув слюну.

— А вот такой! — отец резко поднялся и, перезарядив невидимый автомат, выдал с легкой хрипотцой, подражая голосу любимого певца:

Предохранитель — вниз до упора,

Очередь — от живота.

Я обожаю расстреливать город!

Та-та-та, та-та-та,

Та-та-та, та-та-та-та! ^[1]

Маратка тут же подпрыгнул с места, вслед за отцом, и, копируя все его движения, завопил что есть мочи:

Та-та-та, та-та-та,

Та-та-та, та-та-та-та!

И вот, они уже носятся по двору, яростно поливая виртуальными пулями деревья и кусты, посылая салютные очереди в небо, проверяя на крепость кирпичные стены домов и старый забор невидимой автоматной очередью, и мальчишка слышит, как сыпятся со звоном на асфальт пустые гильзы. Та-та-та, та-та-та, та-та-та, та-та-та-та!

А еще — представляет, как расстреливает в упор вредного Кольку, как тот падает лицом в грязь, прямехонько туда, куда ещё совсем недавно втоптал белоснежную Мараткину бескозырку, подаренную братом отца, только-только приехавшего в отпуск из мореходки.

Вот и сейчас, Марату очень хотелось отправиться на кухню и, прижав к животу уже не воображаемый, а настоящий автомат, пропеть яростно и победно: «Та-та-та, та-та-та, та-та-та, та-та-та-та!!!», навсегда освободив маму от её новых друзей и знакомых. Да-да, именно освободить. Марат был уверен, что мама находится в плену у этих невнятных, опустившихся людей, вдруг ставших для нее важнее сына, важнее себя самой.

Он все время ждал, что она вернется, станет прежней, но, шло время и мама лишь больше отдалялась от него, становясь день ото дня все раздражительней и непредсказуемей. Становясь чужой.

Со временем она, уже не стесняясь соседей и сотрудников, стала выпивать и в будни, окончательно запустила себя и дом, начав понемногу прогуливать работу. Её понимали, жалели и входили в положение, вели душеспасительные беседы и просили опомниться. Мама и рада была бы опомниться, но, вся беда в том, что человеку очень трудно оПОМНИТЬся, когда больше всего на свете хочется ЗАБЫТЬся.

Когда Марату исполнилось тринадцать, маму уволили с работы. За прогулы. И она, поначалу стыдясь и оглядываясь, потом без стеснения, принялась выносить из дома и продавать вещи, чтобы купить очередную бутылку портвейна и хоть какой-то еды, первое время помня о сыне, позже — ограничиваясь лишь алкоголем. Закуску приносили «друзья». Или не приносили. И со временем Марат привык жить впроголодь.

В один из дней его выловила у подъезда розовощекая, пахнущая сдобой, соседка тетя Маша, заведующая заводской столовой, и попыталась всучить мальчишке пухлый пакет с продуктами.

— Нет, что вы! У нас есть, что есть! — замотал головой Маратка и покраснел.

— Да вижу я, как есть. Ни щек, ни задницы, одни гляделки остались, что у тебя, что у мамки твоей! Возьми, хоть ее покормишь!

Марат заколебался, вспоминая худенькую, как тростинка, мать, но, тут тетя Маша решила подбросить пару гирек на чашу весов.

— Бери, бери, не стесняйся! Тож ничейное, всё равно осталося. Не выбрасывать жеж!

Марат, словно ужаленный, отдернул протянутую к кульку руку.

— Нам объедков не надо.

— Господи боже мой! Да какие объедки, Маратка! Ты шож думаешь, я по тарелкам еду соскребла и тебе принесла, шо ли? — вспыхнула маковым цветом соседка. — Нет, мы конечно скребем для Тараски. У нашей сотрудницы кабанчик живет, Тараска. А это совсем другое, — заверила она, качнув ногой кулёк. — Это то, что после смены остается, не всегда ж получается точно рассчитать.

— Все равно не нужно, — упрямо мотнул головой мальчишка. — Спасибо. — И добавил с надеждой в голосе. — Вот если бы работа какая-нибудь, я бы отработал.

— Да какая на кухне для пацана работа? — тетя Маша растерянно повела сдобными плечами. — Картошку ж чистить не будешь и посуду мыть…

— Буду! — неожиданно согласился Марат. — И картошку, и посуду. Я умею.

— Конечно умеешь! С такой-то матерью! — выдохнула сердобольная соседка и тут же, спохватившись, виновато прижала ладошку к губам. — Ой…

Марат развернулся, собираясь уйти, но, женщина ухватила его за рукав.

— Только, это… как его. Нам платить-то особо не с чего. По штатному расписанию в столовке поварята не положены, да и по КЗоТу до шестнадцати лет ни-ни… А вот, если не официально, за еду, это я смогу с начальством договориться. Начальство у нас человечное.

Марат не знал что такое «КЗоТ» и «штатное расписание», но, неожиданное слово «поварята» его позабавило и согрело, а «человечность» со стороны начальства и вовсе успокоила.

— Хорошо. Я согласен. За еду.

Теперь после школы он мчался в столовую, чтобы за два-три часа намыть горы посуды, отдраить до блеска плиту со сковородками, а потом быстренько начистить несколько ведер картошки. Дольше работать ему не давали, неустанно пичкали чем-нибудь вкусненьким и, нагрузив банками и пакетами с провизией, выпроваживали, осоловевшего от кормежки, домой.

Дома Марата уже ждали развеселые мамины друзья. Выпотрошив содержимое сумки, они принимались жадно хлебать еще теплый борщ, резво глотать котлеты, колбасу и яйца, громко урча и присербывая.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Александр Розенбаум «Марш музыкантского спецназа»