Мое море. Сборник разных историй

Марина Овчинникова, 2023

Мужчина был уверен, что если я с ним, я ему принадлежу… Он уже добавлял меня к списку своих побед. Я улыбнулась, он не знал, что полностью я отдаюсь только моему сильному, соленому зверю. Так же, как мое море, в хорошем настроении я впускаю в свои объятия, согреваю, успокаиваю, чтобы вскоре разгневаться и выбросить на берег. Или утопить… Ни один мужчина так и не смог заметить приближение шторма в моих глазах. Ни один так и не понял, что все воспоминания смываются волной. И наступает штиль…

Жизнь

"И когда закончится война, тогда и прекратится род человеческий и без того, в общем-то, на *** здесь не нужный. Пусть останутся разрушенные остовы Нью-Йорка, гниющие русские деревни, щебень китайской стены, изнывающие от тоски девки и кочевые отряды безжалостных воинов… И когда все завершится, восстановится утраченная справедливость и явится что-то новое, лишенное"экономического фундамента", что-то совершенно новое, не человеческое уже."

А. Ханжин

Не бойся того, что твоя жизнь кончится; бойся того, что она никогда не начнётся.

Грейс Хансен.

Ночью мне приснился Че… Он курил кубинскую сигару, улыбался так, что казалось, он все понимает. Казалось, он хочет сказать мне:"Зачем, bella? Что ты делаешь со своей жизнью?"

А мне становилось стыдно перед Команданте, я опускала глаза, нервно кусая губы, не зная, что сказать ему в свое оправдание.

"Понимаете, Эрнесто, Вам светило солнце Кубы, под ногами был теплый песок, море и небо звало Вас в путь… Моя же страна похожа на обломки утонувшего корабля. В ней не осталось огня и стремления, в ней больше нет идеалов, все вытоптано, выбито, выжжено, как каленым железом. А я слишком слаба, чтобы вдохнуть жизнь в серое, холодное небо. Мне уже никто не верит. Все, что я могу, это складывать строчки кружевами. Я не такая, как Вы, моя сила и страсть ушла в сны, в холодное равнодушие и пошлость. Я сама подменила свои идеалы фальшивками, я сама выбрасывала из себя все хорошее, чтобы пропитаться дрянью. Я оказалась слишком трусливой, чтобы пойти против всех с отрядом из восьмидесяти бойцов. Я смирилась. И мне уже не уготован на небесах свой остров, где любовь обжигает, как пламя, а дружба пропахла порохом. Я не заслужила пить жизнь жадно, как текилу. Я превратилась в лед, и даже солнце Кубы не растопит мои холода. Простите меня, Команданте, я не оправдала Ваших надежд… Я даже не смогла оправдать своих".

Клубы дыма, разноцветные в бликах огней, суши, роллы, текила, виски… Ароматы Versace, девочки плачут. Или не плачут. Каждая, пафосно втянув в себя кусок никотина, стряхивает пепел наманикюренными пальчиками, слизывая с пухлых силиконовых губ дорогие блески от Chanel.

Я уже давно не чувствую себя белой вороной, я тоже умею покупать Versace в стоках и сэкондах на вес, а мои блески от Rubi rose блестят не меньше. Конечно, это фейк. Жалкое подражание жизни от кутюр. Но какая на хрен разница?

Когда-то, лет в пятнадцать, мне казалось, что встречу умного и похожего на меня человека, писателя, может быть, или ученого, и мы уедем с ним куда-нибудь далеко-далеко от этой суеты. Теперь я знаю, что это невозможно. И даже, попробуй я сбежать, я принесу эту суету в своей сумочке от Nina Ricci.

Дело даже не в деньгах, дело в той маленькой девочке, которая много весила, хреново одевалась и красила волосы в какой-то жуткий, ярко-оранжевый цвет. Девочке хотелось быть красивой и стильной, но жизнь, родители и зеркала разубеждали ее в обратном.

Жизнь стала раздвоенной. По вечерам девочка собирала себя по частям, слепливала и превращала в подобие гламура, чтобы с унылым видом отшивать обрюзгших, престарелых депутатов и олигархов поселкового масштаба. А по утрам она впихивалась в наглухо забитый автобус, чтобы добраться до работы, и пыталась изо всех сил не грохнуться с обморок от ароматов пота и перегара.

И там, в автобусе, она каждый раз давала себе обещание, не отковыривать в селдующий раз скрюченные пальцы престарелых мачо от своих коленок и наконец-то хорошо и с удовольствием продаться, так, от всей души и по полной. И знала, что никто ее за это уже не осудит, не здесь, не в этом мире. Наоборот, будут завидовать и считать, что ей повезло.

Но каждый вечер при виде даже не пигментных пятен, а презрения во взгляде готовящихся поторговаться за нее мужчин, становилось так предельно мерзко, что данные самой себе утром обещания рассыпались в прах.

"А хрена вам лысого!" — думала эта самая вредная, толстая девочка в моей голове, и мило улыбаясь, отправляла дядечек подальше от моих коленок.

Мне хочется купить бутылку дешевой настойки, вызвонить своего друга, залезть куда-нибудь на высоченную крышу дома и горланить оттуда песни, типа,"Черный ворооон, что ж ты вьееешьсяяя над моееееюю головоооой.."

Но я сижу в гламурной провинциальной забегаловке и пытаюсь строить из себя крутую. Внутри меня рвет от отвращения маленькая девочка. Мне кажется, я даже вижу ее, скорчившуюся над унитазом, с бледным лицом, растрепанными волосами, в длинном, мешковатом свитере и потертых джинсах. На бачке лежит книга Достоевского, которую она читала, пока ее не начало тошить, а голову не сдавило железными тисками. Тогда мир начинал казаться хрупким и раздвоенным, ткни сама в себя посильнее — и проткнешь насквозь.

Когда перед глазами светлело, этой девочке было наплевать на все тряпки, тачки, бабки, войны, дебаты, кризисы, происходящие вокруг. Мир начинал сужаться до одной точки, грани через которую, казалось, проходит ее жизнь и смерть. Иногда она даже отстраненно наблюдала за своей болью, как будто это не она сейчас корчится на полу, а кто-то просто очень похожий.

Когда человек испытывает боль, он становится наиболее честен с собой. Он сразу правильно расставляет жизненные приоритеты. Через боль мы можем заглянуть в ворота вечности, боль всегда идет рука об руку со смертью. А перед лицом смерти врать как-то глупо… Перед этими воротами никому не нужен твой пафос, твоя надуманная любовь, твои шмотки от кутюр, твой образ. На пороге смерти остается только твоя голая душа, согбенная под тяжестью твоих поступков. И если ты веришь в то, что душа твоя бессмертна, то тут-то и приходит пора платить по счетам.

Я не раз слышала фразу — "Я не боюсь смерти". От нее хотелось морщиться, как от съеденного лимона. Вранье. Подлое. Мы все боимся. Боимся неизвестности за порогом. И от этого страха начинаем верить в бессмертие души, в рай и ад. И как говорится,"каждому по вере его". Каждому… Будет тебе и рай, и ад, и высший суд…

"Что ты делаешь со своей жизнью, bella?"

Что я делаю? Что мы делаем?

Вот уже которую ночь мне снился сон. Заснеженный мост, река с сильным течением внизу, низкие, скользкие перила… В лицо мне бьет ветер, так, что замерзают слезы, выступившие на глазах. Я слышу запах, терпкий, мускусный, запах то ли мужчины, то ли зверя, сзади меня обнимают и прижимают к себе чьи-то сильные руки. Я замираю от животного ужаса и желания как можно дольше оставаться в этих руках, к страху и ожиданию боли примешивается непреодолимое желание подчиниться. Тихий, страшный голос шепчет мне на ухо:"Не противься, подчинись, останься со мной… Все со мной. Все уже давно со мной. Все твои близкие, друзья… Ты останешься одна…"Все внутри переворачивается, кажется, согласишься, и сразу станет легко, хорошо, сразу отпустит боль и страх. Но сквозь эту пелену я чувствую так же, что кто-то или что-то не пускает меня, держит на этой прекрасной и жестокой Земле, не дает сказать:"Да!"демонам, поселившимся у меня внутри. И сквозь плотно сжатые зубы, я отрываю эти руки от своих плеч, отталкиваю, поскальзываюсь и падаю вниз…

Здесь я просыпаюсь. И после этого сна кажется мне, что так моя и жизнь — зависла где-то в падении… И нужно что-то сделать, чтобы подняться вверх или окончательно упасть с холодную воду.

— Девочки, я вот вчера видела Лену Сухоцкую… Это же какой-то кошмар!!!

Все лица оборачиваются к миниатюрной брюнетке в коричневом брючном костюме под цвет длинным каштановым волосам.

— Она таааак растолстела… Ужас просто. Не знаю, куда ее Андрей смотрит.

Мне даже кажется, я вижу на ухоженных, холеных лицах слюнки от предвкушения аппетитного затаптывания в грязь подруги. Я извиняюсь и выхожу в туалет.

Сплетни-сплетни-сплетни… Я тоже люблю сплетни. А кто их не любит? Мужчины зачастую бывают еще худшими сплетниками, чем малолетние девицы. Когда до тебя доходят сплетни о самом себе, это не всегда приятно. Иногда даже обидно до чертиков… Я радуюсь сплетням о себе. Если меня обсуждают, значит, моя жизнь интересна. Мне она такой не кажется… Много-много мужчин, много-много вина. Девочка, живущая во мне, сдохла бы от скуки с такой жизнью.

Становится вдруг противно, и я, не попрощавшись, забираю свои вещи из гардеробной и выхожу на улицу. Легкие наполняет свежий, морозный воздух. Я выхожу на дорогу, останавливаю такси, называю адрес.

Старая дверь с облупившейся зеленой краской, матерные слова на побеленных стенах подъезда, острый, резкий запах мочи и открытых бутылок с пивом… Звоню в звонок, и слышу его шаркающие шаги. Сашка открывает дверь, под зелеными глазами залегли темные круги, лицо как будто почернело, алкоголь и никотин высушили моего друга до дна.

— Заходи, — он распахивает дверь.

Я прохожу сквозь завалы одежды, обуви, грязных мусорных пакетов и пытаюсь расчистить себе место на кухне, где прочно обосновались горы немытой посуды и приторный запах табака и перегара. Сашка открывает кухонное окно и закуривает.

— Я вчера перечитывал Набокова."Приглашение на казнь". Мне кажется, я ощущаю себя так же, как Цициннат Ц. Приговоренным к смерти без даты исполнения…

Сашка, мой Сашка… Он был талантлив, от природы, дар небес или наказание. Он бы мог повести за собой массы, мог бы устроить революцию и перевернуть мир. Знаете, когда человек берет ручку и листок бумаги и пишет так, что горло перехватывает, когда читаешь… Что хочется выйти и изменить мир вокруг.

Но видимо, ему стало трудно носить в себе все то, что он впитывал, как губка, весь мир вокруг. Саша нашел выход в забытье… Он стал пить. При чем как… Он пил всерьез, вдохновенно, почти так же, как раньше писал. Он губил себя сознательно, не просив помощи, не обвиняя мир, как будто просто избрал такой способ самоубийства. Сначала от Саши ушла жена, забрав все, что можно было вынести из квартиры и оставив ему только старый диван, да облупившийся кухонный стол. И книги… Саша перестал смотреть телевизор, читать газеты, слушать радио. Он перечитывал Достоевского, Бунина, Ницше. Иногда подрабатывал себе на водку переводами, иногда мел дворы и писал-писал, чаще в стол.

Постепенно от Саши отказались друзья и родные, а с местными алкашами он никогда не мог найти общий язык. Он стал пить в одиночестве. Вместе с книгами. И иногда со мной.

Я единственная не отвернулась от него, я единственная его не осуждала. Я знала, что по-другому он не мог, и понимала, почему он так делает.

Это была не слабость, это был его выбор.

Когда-то, давно, я спросила его:"Почему?"

Он поднял на меня воспаленные, уставшие глаза.

— Больно. Вокруг слишком больно. Я пытался бороться. Так, как мог… Я писал, меня даже печатали, хвалили критики."Новое имя в литературе…"А потом я вдруг понял, что ничего не смогу изменить. Что может быть, меня так и будут печатать и хвалить, может быть, мои книги будут раскупаться… Но это ничего не изменит. Я не нужен людям. И книги мои не нужны… И идеи. Они сами знают, как им лучше. А лучше им жить и не знать. И не думать. И не бояться своей жизни… Не думать о последствиях, не думать о завтра. О,этот мир — это большое потребительское пиршество. И кто я такой, чтобы их судить? Кто я, на хрен, такой, чтобы заставлять их смотреть на говно, если они предпочитают закрывать глаза? Если они хотят жить, как бабочки, сегодняшним днем? Если они просто хотят быть сытыми и обутыми, а все остальное их не волнует? Это здоровый, нормальный эгоизм. Не думать, не жалеть, не менять и не меняться. И здесь нет ничего плохого. Мне хочется уйти от этой реальности, но из-за этого меня считают психом. Ты понимаешь, о чем я?.. Понимаешь?…

Я понимала. Я сама не слишком отличалась от массы, и понимала это каждый раз, выпячивая вновь купленные ботиночки"под-Диор". Но маленькая девочка во мне еще не отступилась до конца, она еще дергала меня, куда-то тащила, она еще жалела этого нищего, талантливого пьяницу. Поэтому раз в неделю она (не я!) приезжала к нему, вытряхивала мусор из его квартиры, проветривала комнаты, вливала в него супы, забирала скомканные, грязные листки бумаги, чтобы потом перепечатать с них строчки, полные боли и отчаянья.

Сашка достает из холодильника бутылку водки для себя и вино для меня. Я открываю банку с солеными огурцами и помидорами и пытаюсь сварганить что-то наподобие яичницы.

Знаю, что без меня Сашка ест редко. Знаю, что ему стыдно за ту жизнь, которую он ведет, и что он хочет, чтобы она побыстрее закончилась. Знаю, что ничего не могу с этим сделать…

Мы болтаем с ним обо всем. Он вспоминает забавные истории из своего прошлого, переключается на исследовательские, исторические романы, которые прочитал. Я делюсь последними новостями из внешнего мира. Сашка бегает еще за бутылкой, за окном постепенно начинает светать. Потом я с трудом укладываю его на диван, стаскиваю с него ботинки, иду мыть посуду и убирать со стола. В семь часов утра я ухожу, аккуратно закрыв за собой дверь, вслед мне доносится только тяжелые Сашкины хрипы.

Я не могу его осуждать. Перед глазами сразу становится фигура его злой, худосочной жены, с криками:"Опять нажрался, бездарь? Когда же ты уже сдохнешь, неудачник?", укоризненное и трагическое лицо его сестры:"Нам всем тяжело. Я просто не могу смотреть на то, как он себя губит. Он хотя бы подумал о нас… Нам-то каково?"

Мне всегда становилось интересно, а при чем тут они? Он умирал, умирал тяжело, некрасиво. Умирал не от инфаркта и не от благородной старости, но это не изменяло суть вещей.

Его семья предпочла о нем забыть, когда потеряли надежду вылечить, был и будто не стало.

Я иду по рассветному городу, своему городу, с маленькими улочками, затерявшимися среди спрятанных от начальственных глаз мусорников, с полуразвалившимися домами, украшенными затейливыми матерными надписями и признаниями в любви, иду по неровной тропинке, вытоптанной посреди грязи сотнями ног, пиная ногами грязные окурки и пустые банки из-под дешевого пива, улыбаясь, глядя на прикорнувших на тротуаре бомжей и злых, серых людей на остановках. Это мой город, настоящий город, не приукрашенный центральными ресторанами и гостиницами в свете неонов, не приглаженный на скорую руку сделанным ремонтом фасада зданий, не прилизанный блестящими машинами пьяных детей-мажоров. Этот тот город, где мы, пятнадцатилетние, горланили Цоя под гитару и пили дешевый портвейн из пластиковых стаканчиков, где до хрипоты спорили о Достоевском и писали стихи на лавочке замерзающей ручкой, где на соседних лавочках кололись"винтом"наши друзья детства, а их пьяные отцы-шахтеры стреляли у нас сигареты.

Это город, в котором мы дрались за свою честь или за свои идеалы, вытирая кровь с разбитых губ, где целовались в подъездах до сумасшествия, и где любовь и дружба были настоящими, хоть и пропахшие никотином и портвейном"777". И тогда, там, нам было наплевать, какой у кого среднегодовой доход, какая марка машины, какие перспективы. У нас было небо над головой и неуемная жажда жизни, мы знали, что если захотим, перевернем весь этот глупый мир вверх тормашками… Куда это все делось?

Мы были другими? Или я была другой? Я всматриваюсь в лица подростков, ищу-ищу-ищу в них маленькую, отчаянную себя. Может, где-то на одной из этих лавочек, с пластиковым стаканчиком в руке и сидит девочка, которая сильнее меня, которая все-таки сможет добиться своего, упрямо идя к своей цели, вырваться из этого омута обыденности, осуществить мои мечты…

Подхожу к дому, сегодня выходной, мне не нужно никуда спешить, бежать, заливать в себя литры дешевого кофе. Но на плечи навалилась усталость от переживаний вчерашнего вечера, так, что хочется просто принять горячую ванну и завалиться спать, ни о чем не думая.

Будит меня настойчивый звонок мобильного телефона. С трудом продираю глаза, пытаясь разобрать невнятное бормотание на другом конце:

— Тут такое дело, кись, надо срочно… хррр….подъехать.рррр…пацаны.. понимаешь…гррхррр.. ситуация, такие дела… хрррр…… ппрррр…

Помехи сменились гробовой тишиной. Потом я услашала тихое:

— Меня убьют. Нужны бабки.

Я подскакиваю на кровати, сон снимает, как рукой.

— Где ты? Я сейчас буду…

В суматохе натягиваю джинсы, свитер, шубу, параллельно вызывая такси. Нагоняю панику на таксиста, мы вместе материмся на все светофоры и едущие впереди машины.

Выскакиваю из такси, не глядя всунув таксисту деньги. Вижу знакомую фигуру, сутулые плечи, зеленые глаза с прищуром, нервно сжатые губы, сигарету, зажатую в тонких пальцах…

Подбегаю, встряхиваю.

— Что? Что опять с тобой случилось?

Дима молчит, прячет глаза.

— Беда, девочка моя, беда…Вляпался я в такое дерьмо. Не расхлебаю.

Я затаскиваю его в ближайшую забегаловку, заказываю кофе с коньяком. Пока Дима пытается справиться с дрожью и рассказать мне все, думаю, как меня угораздило с ним связаться.

Мы были знакомы с Димой вот уже два года. Когда-то я его любила. Потом ненавидела. После больше жалела… И эта самая жалость оказалась сильнее и крепче былой любви. Мне казалось, я связана с ним самыми крепкими узами. Дима обладал одним единственным талантом — он как никто умел притягивать к себе неприятности и оказываться в ненужном месте в ненужное время. Я уже забирала его из СИЗО, куда он умудрялся попасть, подравшись с милиционерами в штатском, вызывала ему"Скорую", когда он травился просроченным яблочным соком, устраивала его на работу, откуда он вылетал со скоростью звука…Но еще ни разу Дима не выглядел таким обреченным…

— Мы думали, по-быстрому, бабки срубим, и все… Серега говорит, дело легкое, будем жить припеваючи… Никто ничего не узнает. А не получилось, девочка моя, не получилось…

Постепенно мне удалось вытянуть из него всю историю. На последнюю работу Диму устроил его университетский друг, Сергей, работавший в финансовой компании, занимающейся в основном разного вида финансовыми махинациями и"отмывкой"денег. Компания принадлежала одному очень уважаемому в городе человеку, поэтому ОБЭП, налоговая и всевозможные инстанции аккуратно обходили ее стороной. Пару месяцев назад Сергей пригласил Диму в гости, налил хорошего виски и завел беседу о будущих перспективах, мечтах, близости их осуществления…Они пили до утра, и уже на рассвете, стоя на балконе с дорогими кубинскими сигарами, Сергей предложил Диме провернуть одну небольшую схему, которая в последствии может обеспечить им безбедное существование на протяжении длительного срока."Грядет большая сделка. Ничего нового, мы сто раз такое проворачивали… Просто сейчас есть шанс, главбух в отпуске, ее зама, Аньку, я периодически"выгуливаю", она у меня ручная, да и особым умом не блещет, по блату девка попала.

Шеф уезжает на Карибы, на месяцок, отдохнуть. А сделку нужно закрыть до Нового года. Поэтому основными прогонками буду заниматься я. Захват машзавода, ты в курсе… Реестр владельцев у меня на руках. Там несколько крупняков и мелочевка. Деньги отдаем налом, все должно закрыться в один день, до закрытия реестра акционеров, шеф к собранию уже будет полновластным владельцем. Все шито-крыто. Но… бабки я везу в машине. Машина — ненадежное дело, особенно в наши-то времена… Их часто угоняют… Обворовывают…

Кумекаешь, к чему я? Тут-то ты мне и нужен…"

То ли Дима был мертвецки пьян, то ли, как обычно, включилась его несчастливая звезда, но он почему-то поверил в успех предприятия, хоть и не был полным идиотом. Два месяца Сергей с Димой потратили на подготовку мероприятия и продумывание деталей. Схема должна была произойти в пятницу, Диме нужно было спрятать бабки и отсидеться выходные в деревне у бабушки. Сереге предстояло рыдать в жилетку бухгалтерше Ане, бросаться в ноги и просить прикрыть финансовые дыры в отчетах любым доступным способом, хотя бы чтобы уменьшить сумму потерь.

Но ни Сергей, ни Дима почему-то не рассчитали, что бухгалтер Аня, хоть и состояла в сексуальной связи с Сергеем, вовсе не желала лишиться хорошо оплачиваемой работы и положить свою голову на плаху, неизвестно для какой цели. Поэтому после бурной субботней ночи, в воскресенье утром Аня проснулась, на цыпочках прокралась в ванную, чтобы не разбудить Сергея, набрала воду и позвонила своему прямому шефу, с которым также состояла в сексуальной связи, прямо на Карибы.

Конец ознакомительного фрагмента.