Правда Отто Фримана. Фантастические рассказы

Марина Бойкова-Гальяни

Сборник фантастических рассказов талантливой писательницы и поэтессы Марины Бойковой-Гальяни, автора романов «Взорванный город» (триллер), «Прощание с Аэлитой» (любовный роман) и «Звезда астронавта» – первой книги цикла «Голубая планета». Лёгкость повествования, захватывающий сюжет, яркие личности и нешуточные страсти – не оставят читателей равнодушными к судьбе полюбившихся героев.

Последствия большого взрыва

Фантастический рассказ

Детёныши пингвинов были повсюду. Один, самый маленький, мучительно трепыхался. Именно на него наступил Иван. Жора скорчил мину скорбящего, но тут же разинул пасть, обросшую по линии тонких губ, жесткой щетиной и, взяв детеныша за хвостик, целиком отправил в огромную черную дыру рта.

К моим ногам неуклюже ступая, подошел карликовый пингвин-подросток и, задрав кверху клюв, уставился прямо в лицо. Я подняла его на руки, ощутив живое тепло. Ладонью провела по спинке животного, еще и еще. Птенец зажмурился. Оттолкнувшись от грязной снежной поверхности, на многие метры покрывшей некогда зеленую планету, я медленно поплыла вверх, и остановилась лишь на высоте трех метров. Грязные горы снега были всюду, а между ними чернели тоннели, по которым двигались одинокие прохожие, те, что пережили катастрофу. Регулировщики, сидевшие в бочках, воткнутых в сугробы, крутили головами в ярко-красных беретах, бог знает, откуда взятых в такой неразберихе. Казалось, будто красные плоды растут прямо из серой массы. «Почему регулировщики вкопаны по шею?» — удивилась я, но потом вспомнила, что всю ночь шел чёрный снег.

Долетев до следующей площадки, увидела Монику, держащую в руках тарелку с нарезанной ветчиной.

— Что она делает здесь, в столь поздний час?

Зависнув над ее головой, удивлённо заметила сову, сидящую на большом параллелепипеде грязно-жёлтого льда.

— Мама, эта птица умеет петь!

Девушка включила неизвестно где откопанный Мп3 проигрыватель, болтающийся на ремне у пояса, и нажала кнопку. Послышались удары тарелок, затем мелодия. Сова наклонила голову вбок, прислушиваясь, несколько раз щелкнула, и неожиданно тонко и протяжно заухала в такт.

Дочка взяла с тарелки кусок ветчины. Птица, смолкнув, замерла в ожидании лакомства.

— Ну, что ж ты не дала ей петь? — укорила я.

— Легко тебе, мама, всё витаешь и витаешь, а я должна экономить энергию батареек. Это последние, потом останусь бродить в черном безмолвии. Может, в ста километрах от города идёт обычная жизнь?

— Не знаю. Мы оторваны от всего мира ядерной катастрофой. Жива я или нет? почему летаю, но по-другому не могу: в тоннеле задыхаюсь.

— А я? Как же я? Меня ты обрекла на вечную жизнь в тоннеле. Без света, в серой грязной мгле.

— Главное выжить первые дни: пепел осядет, и солнце растопит мглу. Где твой друг?

— Ищет меня и будет искать вечно.

— Грустно, когда жизнь состоит из игры в прятки.

— Грустно, — дочь покивала головой.

Я тихо поплыла прочь.

— Увидишь, скажи, пусть скорее ищет, а то, не ровен час, найдет другой.

— Скажу, если увижу, — последние два слова я произнесла тихо. Настолько тихо, что она уже не могла их слышать.

Чувство вины переполнило: почему она не умеет парить? Катастрофа непонятным образом пробудила во мне способность к левитации. Возможно, высший разум велит спасти дочь и ещё кого-то.

Я упорно отгоняла мысль о том, что обрекла собственную дочь, свою плоть и кровь на долгую гибель в лабиринте.

Вдалеке шёл человек в черном плаще до пят, будто из девятнадцатого века, и котелке. Лицо опущено, смотрит себе в ноги. Я устремилась навстречу:

— Учитель!

Мужчина поднял голову.

— Ах, извините! Я не за того приняла вас.

— Ничего, бывает, — лицо незнакомца белое, как мел выделялось на сером фоне окружающего мира. — Как вы делаете это?

— Простите, что?

— Парите.

— Не знаю. Мое тело подчиняется желанию души.

— А выше можете подняться?

— Я бываю над облаками, но вверху слишком много проводов и я не всегда вижу их сквозь массу снега и пепла. Однажды я запуталась. Страшно.

— Правда, что там, в вышине светит солнце и небо чистое, голубое? — Он мечтательно зажмурился.

— Да, но воздух разрежен и очень холодно.

— Как же вы дышите?

— Недостатка воздуха я не ощущаю, но холод, холод пронизывает душу.

— Я бы умер, только бы на миг увидеть солнце, — он ссутулился и печально побрел дальше.

Ваня орудовал короткой лопаткой, счищая чёрный снег с остова автомобиля. Он помахал рукой. Я спустилась ниже и зависла в нескольких сантиметрах от ярко-желтой крыши.

— Готовлю на ночь логово. Похоже, я сильно удалился от Моники.

— Помогу найти. Здесь нет регулировщиков, как ты рискнул так далеко забраться?

— Нужен аккумулятор. Боюсь, не успею до ночи.

Я прикинула расстояние в уме. Мой полет проходил по прямой. А парень мог двигаться только по лабиринтам.

Тонкий визг резанул уши.

— Похоже, скулит собака. Отыщу и приведу. Вместе согреетесь и проспите до утра, потом доставлю к дочери. С каждым часом всё опаснее: зверьё из лесу ринулось в города, привлеченное мертвечиной.

— Моника одна?

— Пока, да. Ночь будет со мной.

Визг усиливался. Я поплыла на звук.

По траншее металась собака, грязный обрывок веревки на шее. Видимо некто привязал животное, надеясь сделать его пищей. Я опустилась на ноги в нескольких метрах и тихо заговорила, готовая в случае угрозы воспарить.

Собака, повизгивая, наклонила голову и, улыбнувшись, помахала хвостом.

— Пойдем, пойдем со мной.

Ваня обрадовался компании. Псина облизала парня, и они подружились. Вытащив из кармана несколько крекеров, я протянула другу дочери.

— Поделись с новым товарищем.

Пингвин постучал в мою грудь. Я расстегнула пуговицы на куртке, и птенец выглянул наружу.

— Ого! — изумленно протянул юноша, — дичь. Пусть Моника сварит завтра бульон.

— Думать не смей! Это моя птица, мой питомец. Никто не отнимет.

— Как знаете. Только я не видел горячей еды с самой катастрофы, со времен Большого взрыва.

— И что? Ты умер? Болван.

— Я и не жил. С Большого взрыва.

— Все, кто остались, обречены. Только надежда на чудо питает людей.

Помахав рукой, я взлетела с одним желанием, успеть до наступления ночи.

Страшная тьма окутывала землю — ни звезд, ни Луны. Кому повезло откопать то, что может гореть, зажигали крохотные кострочки, возле которых, заблудившиеся получали шанс на выживание.

Вокруг полная анархия: кто завладел оружием, тот выживет. Нужен сильный лидер и ядро, способное навести порядок.

Волки и медведи рыскали по лабиринтам, и я лишь надеялась, что Ваня успеет до ночи залечь в берлогу.

— День Сварога, говоришь? ― Я усмехнулась в небо и воспарила выше, злясь на дрожащую душу. ― Эпоха Волка. Вспомни!

Хочешь, небо в клеточку? Лайк.

Дети читают взрослые книги, а взрослые ― «Незнайку на Луне», «Три толстяка», «Урфин Джюс и его деревянные солдаты». Урфин Джюс и три толстяка, а мы деревянные солдаты. Деревянные по уши.

Мы всё проспали. Проснулись, когда мир содрогнулся. Говорят, это космические пришельцы устроили. Концов не найти. Где-то идут звёздные войны, а нас чуток зацепило. Жахнуло не слабо.

Дочка махала рукой. Я приземлилась.

— Видела Ваню?

— Да. Далеко забрался. Если до утра доживёт, укажу путь по лабиринтам.

— Я тебе ветчины оставила.

— Хорошо. В пределах города мало пищи. Завтра-послезавтра отправлюсь на разведку. Ваня с тобой останется. Эх, была бы связь! Как думаешь, есть ли на планете место, где продолжается нормальная жизнь?

Дочка печально опустила глаза:

— Зачем? Ждать помощи?

— А что? Если есть не затронутые области, помощь будет.

— А если нет? Если вообще живых больше нигде нет?

— Ничего, как-нибудь. Снег стает, магазины мирного времени полны еды и чистой воды. Для оставшихся надолго хватит.

— А сколько их?

— Немного.

— Сколько же трупов оттает? Страшно.

— Не бойся трупов, кроме того, существуют волки, медведи и бродячие собаки.

— Только медведей нам не хватало. Скажи, сейчас ведь лето?

Я вытащила пингвина из-за пазухи, поставила на снег. Тот отряхнулся и прижался к моей ноге:

— Странно, почему в городе появились пингвины?

— Меня уже ничто не удивляет, ― дочка, опустившись на корточки, погладила животное, ― а наших кошек, похоже, съели. Бедные.

Третью ночь спали в верхнем этаже дома, где через выбитые взрывной волной окна, гулял ветер. Один проём удалось закрыть листом найденного железа. Часть паркета была цела и завалена отдельными кусками пола.

— Когда снег прекратится? ― устало спросила дочка.

— Скоро.

— Угу. А завалит последний этаж, где спать будем?

— Хорошо, дорожки чистить успевают. В брошенных машинах ещё можно многое найти, особенно вдали от города. Не каждый отважится уйти из города.

— Уходить опасно.

— Придётся. Без еды не выжить.

— И без тепла. А там хищники бродят.

— Дикие собаки тоже не менее опасны. ― Я складывала кучкой паркетины, ― готово. Дай спички!

Дочка протянула зажигалку. Живой огонёк заплясал, осветив разрушенную комнату.

— Мам, как в блокаду выживали?

— Толя рассказывал.

— Он давно умер, повезло. Не видел того, что видим мы.

— Зато пережил другую блокаду. Девятьсот дней!

— Недели не прошло, а народ вымирает.

— Чёрный снег, чёрный день. Хотя бы сыпать перестало.

Дочка устроилась ночевать, положив на пол оторванную дверь. Я завалилась, как есть.

Робкий свет будоражил веки. Проснулась и поняла: настоящий белый снег валил хлопьями. Рядом ахнула дочка:

— Мама, снег!

— Белый, белый.

— Скоро все кончится.

— Перестало бы сыпать. Тогда нескольких дней хватит подобраться к магазинам.

— Думаешь, нам еда достанется? ― Дочка покачала головой, ― А мародёры?

— На мародёров создадут отряды милиции.

— Не больно-то людей защищают. До взрыва недовольных в тюрьмы отправляли.

— Не путай мирное время с после ядерным.

— Анархия ― мать порядка! ― лицо дочки было серьёзным и решительным. ― Где же Ванька, мой кавалер? Ну, что идём дорожки чистить? Заодно согреемся.

С десяток человек вовсю орудовали лопатами. Ими руководил красавец лет сорока, с лицом, заросшим щетиной. Я невольно залюбовалась.

— Что рот раззявила? ― Грубо сказал неопрятный старик, ― бери лопату, старая!

— Заткнись, дядя Лёша, вовсе не старая, а женщина в расцвете лет, ― усмехнулся красавец.

— Тебе, Егор, лишь зубоскалить. Тоже, дамский угодник выискался! Рядом, дочка, что ли? Держи её подальше от угодников.

— У меня есть парень! ― Заявила Моника.

Егор усмехнулся:

— Пусть бережёт своё сокровище, а то, не ровен час.

— Заткнись! ― Оборвал его дед, ― Давай работай, нечего лодыря гонять. Господи, наконец, снег побелел, большая радость для всех, оставшихся в живых. Ещё немного и прояснится. Тогда начнётся самый аврал. К магазинам и складам бы подобраться, еды надолго хватит. Слышала, давеча медведя завалили? Толпа набежала, не успели оглянуться, остались «рожки да ножки» от косолапого.

— Сырым съели?

— У кого топор, у кого нож: разделали, ахнуть не успел. Моя бабка сторожит мясо в квартире. Прикинь, мебель на дрова разломали. Вот-вот паркет разбирать станем. А вот и Маня.

Женщина лет сорока в куртке и тёплых штанах деловито вручила нам лопаты:

— Работаем до изнеможения, потом перерыв.

Мы вгрызались в снег, не щадя сил. Под небольшим белым слоем, снег походил на замороженную сажу. В одном месте появились окна первого этажа. Задыхаясь, я воткнула лопату в сугроб:

— Всё, хватит!

— Быстро выдохлась, молодуха! ― Егор хохотнул, ― какие мы немощные.

— У меня дела! За парнем слетать, а то потеряется.

— У тебя пропеллер в заднице? ― Дед Лёша хмыкнул, ― слетай, а мы поглядим, как это делаешь.

— Дед, за дочурой присмотри!

— Ладно, пусть работает, а устанет, пойдем ко мне мясо кушать.

— Куда к тебе?

Дед показал на наш дом:

— Вишь, тропка проложена наверх? Вон то окно!

— А наше окно рядом. Мы соседи.

— Славно, ― сказал старик. ― Знаешь, и ты с парнем приходи, старуха бульон сварит из медвежатины.

— Очень хорошо, а то Ваня хотел моего питомца на суп.

— Кошку?

— Пингвина.

— Это, верно, не хуже курицы.

— Я не для того его спасала от людей-хищников!

— Ладно, не кипятись. Как зовут?

— Маргарита. Дочку, Моника.

— Я, Лёша, а мою жену звать Соня.

— Мама, поспеши, стемнеет.

Я воспарила. Внизу запрокинутые лица, и у каждого в руке лопата.

— И где пропеллер? ― Пробормотала, кидая ещё один взгляд на людей, но задержала на Егоре. ― М-да, мужчина определённо чем-то нравится.

Много ли времени прошло после взрыва? Казалось, теперь жизнь превратится в примитивное выживание, примитивное размножение. Но нет, всего только снег стал белее, а я уже обратила внимание на красивого мужчину. Кто это замурлыкал моим голосом? Я ― пою!

Ветер свистел в ушах, обветривая лицо. Я не парила, а мчалась, подобно вихрю:

— Ветер, ветер, мы с тобой едины! ― Откуда это? ― Ах, да, «Дракула»!

Телевизоры, компьютеры, видео. Зато теперь паркетом топим квартиру. Без печки, костёр прямо на полу. А где цивилизация? Большой взрыв накрыл цивилизацию. Скоро люди забудут о компьютерах и прочих благах.

Полёт освобождает голову для невесёлых мыслей. Ах, я лечу, но завидовать нечему. Левитация, о ней много писали до взрыва, но теперь я левитирую, а мне не верят.

— Э-э-эй! ― Ваня отчаянно размахивал руками, пытаясь привлечь внимание.

— Чуть не пролетела, ― смущённо сказала я, ― задумалась.

— Ладно. Как Моника?

— Ждёт. На, вот, подкрепись! ― Ваня жадно схватил кусок ветчины и крекер. ― Где псинка?

— Бегает. Может быть, охотится.

— Посвисти, или уж пойдём?

— Фенька, Фенька!

— Что за кличка для собаки?

— Во-первых: это самка, во-вторых: из тех кличек, что перебрал, отзывается на Феньку. Ещё вопросы? Фенька, Фенька! Немного подождём и в путь.

— Угу. Есть, что заставит мчаться вприпрыжку.

— Заинтриговали.

— Нас пригласили на бульон из медвежатины.

— Так-так, ― Ваня подозрительно метнул суровый взгляд исподлобья, ― молодой и красивый?

— Старый и сивый, как мерин, к тому женат.

— Кх, ― облегченный выдох, ― бульон? Этот факт заставит бежать всю дорогу. Фенька, чёрт возьми, жду ещё пять минут и адьё!

— Похоже, собачка стала добычей.

Только сказала, как невесть откуда нарисовалась знакомая дворняжка, неся в зубах сороку. Птицу, как водится, к ногам хозяина, улыбочка во всю пасть.

— Молодец, Фенечка! ― ласковое потрёпывание по холке, и собачий восторг.

— И мы не с пустыми руками в гости! Все в сборе!

Я, вместо ответа, взлетела. Метрах в пятистах ― волчья стая.

— Волки!

Ваня метнулся, собака следом. Стая приближалась с огромной скоростью. Я поднялась выше, ища спасения: на сотни метров, никого. Метрах в семидесяти параллельная траншея, но туда не добраться, ни волкам, ни людям ― слишком высок чёрный снег по краям. Сбавила высоту.

— Что? ― Спросил молодой человек, ― кранты?

— Типа того. Есть идейка: тебя давно на руках носили?

— Никогда.

— Есть возможность. Будешь потом вспоминать.

— Несерьёзно.

— Другие варианты?

Ваня отчаянно покрутил головой:

— Знаете, сколько я вешу? До взрыва семьдесят семь, теперь где-то семьдесят.

— О, сущий пустяк! Тем более волки уже в четверти километра.

Я приземлилась рядом с парнем.

— А Фенька?

— Ещё двадцать кило. Успею ― вернусь, нет ― пусть инстинкт спасает. Обними меня за шею.

Я подхватила Ваню подмышки и с трудом оторвалась от земли. В обычной ситуации эта затея вряд ли бы удалась. Опасность придала сил. Высоко взмыть не получилось: но двух метров оказалось достаточно. Через несколько минут я поставила парня на дно другой траншеи и вернулась. Фенька металась по дорожке, отчаянно визжа. Волки совсем близко. Сходу спикировав, сграбастала собаку, и поднялась значительно выше, чем в предыдущий полёт.

— Двадцать не семьдесят! ― Торжествующе закричала волкам, ― нате, выкусите!

Вожак подпрыгнул, но где там. Уселся, глядя вверх, язык висит розовой тряпкой.

Фенька, радостно облизала хозяина, благодарно глядя на меня.

— Незнакомый лабиринт, ― сказал Ваня.

— Город близко, найдём.

— Вообще-то мы в городе, только на окраине.

— Теперь это загород: ни людей, ни регулировщиков. Мёртвая зона. Идём, время не ждёт. Город в той стороне.

— Центр?

— Именно.

— Летите?

— Нет, пройдусь ногами. А то крылья вырастут, ноги отвалятся.

Ваня засмеялся.

— Интересно, где мы находимся?

— Бывший район Старой Деревни.

— Навигатор?

— Угу. Здесь ― я постучала себе по лбу, ― третий глаз.

Ваня хмыкнул, и промолчал.

— Ровчик по Дибуновской. Вдали крыши пятиэтажек: нижние этажи под снегом. А от двенадцати этажей осталось поболе.

— Значит, идём по Дибуновской?

— Да. Я жила на этой улице в прошлой жизни.

— Если дорожка прямо в центр, будем через три часа.

— Надеюсь. Заметил?

— Что?

— Снег белый.

— Трудно не заметить. Ещё бы перестал.

— Да. Ваня, как считаешь, если снег перестанет, всё стает и продолжится лето?

— Слишком хорошо, чтобы стать правдой.

— Значит, зима надолго.

— Ядерная зима, ― Ваня тяжело вздохнул, ― многие не выживут.

— Ладно, ты печаль не разводи. Зачем далеко уходил? ― Я кивнула на тряпичную сумку, которую парень не выпускал из рук.

Ваня вынул топорик, складной нож, фонарик, упаковку из трёх пальчиковых батареек, два коробка спичек.

— О, неплохой улов!

— И ещё, ― он расстегнул молнию на куртке и из потайного кармана достал пачку леденцов, ― гостинец для любимой.

— Славно. А чего-нибудь существенного?

— Что в машинах? Орешки, сухарики ― сам съел. Хотел приберечь, но по штучке, по штучке… Топор бы нормальный, а не этот.

— Топор? Паркет разбирать топор не нужен. А квартир, где никого, много. И почти везде паркет, меблишка какая-то.

— И мы не одни такие умные. Топорик всё-таки оружие. В одной тачке ружьё охотничье, но патронов нема.

— Тогда и говорить не о чем. Ну вот, с разговором подошли к Черной речке, ― Указала пальцем вверх на табличку, с тонким скрипом качающуюся на ветру.

Конец ознакомительного фрагмента.