Грифелем карандаша. …и тысячей стёртых набросков

Марина Богуславская

Грифелем карандаша – долго, больно и неловко. Рисунками случайных ситуаций, последовательностью горящих мотыльков, стёртыми набросками чужих чувств и мечтаний, яркими цветами разбитых надежд – сборник, лишённый цвета и переполненный чувств.

Улыбается и молчит

— У нашей дочери будут твои глаза, и само небо будет плакать.

Мария улыбается холодной осени, поглаживает живот и хочет забыть обо всём. За спиной у неё прошлое тряпичной куклы великой семьи, холодный лунный принц, безразличный возлюбленный и косые взгляды людей. Она вдыхает воздух полной грудью едва не впервые — чувствует, как ветер касается её кожи, перебирает волосы, крадёт слёзы с уголков глаз. У неё перед глазами серо-красное осеннее небо, под ногами сырая листва и в душе слишком дождливо — она смотрит на небо и молит Бога вернуть супруга живым. Её греет лиловая кофта, её греют надежды и чувства — она смотрит на небо и думает о том, что давно не готовила для двоих. Смотрит и молчит — он возвращается с ранами, отравленный, ядовитый и едва не немой, а она тихо благодарит Бога и не обращает внимания на красноречивые взгляды Лили. У неё в глазах тоска и недовольство крупным шрифтом под кожей — она хочет обнять и ударить, после того как залечит раны, но не имеет права. Не медик — Господи, маленькая дочь на руках — а женщина в декрете, она уходит домой, ловя спешные прощания.

У Лили не чёрствое сердце, совсем — она приветливо улыбается встретившейся на улице Марии, даёт её сыну конфеты и проводит уроки медицины по пятницам. У Лили не чёрствое сердце, совсем — эгоизма, правда, многовато. Поэтому она уходит к ждущей её дома Аннет — мать читает ей сказки — и старается не думать об остальном. Если подумать — она счастлива — герб мёртвой семьи на спине и любимая дочь мирно сопит под боком. Может, думает Лили и сама себе не верит, однажды Густав и сам оценит всё это, вернётся и всё будет как прежде. Может, но такому не бывать — она закрывает глаза и идёт навстречу другому будущему.

А Марии пусто и одновременно легко — Андре дни напролёт проживает в своём кабинете, приходит поздним вечером и коротко целует в щёку. У него в глазах нежность и забинтованная рука касается большого живота. Он извиняется без слов, в свободное время возится с сыном и иногда покупает ей цветы — тонкие и нежные ромашки в магазинчике за углом напоминают им обоим детство. Андре пытается дарить ей свою скупую влюблённую нежность — она верит его словам и прижимается к горячему телу ночью.

— Мы назовём её Аврора, Мария, и Солнце будет обрывать для неё свои улыбки.

Глупая улыбка на чуть смуглом лице не трогает её слишком — остаётся кофейной гущей где-то глубоко в душе, словно гадкий осадок дешёвого покупного напитка. Она верит его чувствам, никак не улыбке — ищет отблески правды в глазах, нити лжи в голосе.

Мария же та, кто поклялся быть с ним до конца дней — у неё доброе сердце и понимающий взгляд. А ещё глаза древней семьи, смотрящие в его беззастенчиво грязную душу. Душу, которую он очернил однажды и навсегда любовью к замужней и недоступной женщине, радостью в объятия друга, отстранённостью в прикосновениях к жене. Мария видит — знает, понимает и прощает.

— Конечно…

Она улыбается и поглаживает ладонью уже большой живот, от которого ломит спину и сердце гулкими ударами отдаёт в висках — она чувствует, знает, как близки её роды, и уже почти видит свою милую розовощёкую дочь, которую ей предстоит укачивать долгими-долгими вечерами. Мягкая ткань приятно касается ладоней, и она засыпает на диване в гостиной, ожидая забывшегося за работой Андре — ей не снятся сны, и только крошечный ребёнок толкается под её ладонями.