Грифелем карандаша. …и тысячей стёртых набросков

Марина Богуславская

Грифелем карандаша – долго, больно и неловко. Рисунками случайных ситуаций, последовательностью горящих мотыльков, стёртыми набросками чужих чувств и мечтаний, яркими цветами разбитых надежд – сборник, лишённый цвета и переполненный чувств.

И на тёмных простынях он рисовал звёзды

И, сквозь угасающее время, я любил тебя — каждую чёрточку бесконечно милого лица, каждый миллиметр шелковистой кожи, каждый тихий вздох и каждое мгновенье рядом. Ты была моею Госпожой — золото волос на дорогой ткани, улыбка в зелени глаз, румянец на бледных щеках, тихое и счастливое «Люблю» на губах. И я любил тебя в ответ, оставляя сладкие разводы поцелуев на губах, шепча глупые нежности и мечтая — однажды, обязательно, ты должна была стать моей королевой, единой и безгранично могущественной Госпожой однажды падшего сердца.

Касаясь тонкими пальцами воздушной ткани платья, сжимая его в бледных ладонях, немного сгорбившись, ты стоишь посреди цветущего сада, мокрого от идущего дождя, и смотришь безразлично на мир сквозь полу прикрытые веки, потяжелевшие от дождевой воды ресницы и прилипшие к лицу рыжие волосы, контрастирующие с бледной кожей. По твоим щекам льются прозрачные слёзы, растворяясь в непогоде. Это ведь последняя наша работа, помнишь? Твою хрупкую фигуру облепляет мокрая прозрачная ткань, отчего весь мир видит прелести столь кукольного тела — острые ключицы, небольшую грудь, тонкую талию, выпирающие тазовые косточки, широкие бёдра и тонкие ноги. Босая, отчего ступни в грязи и траве, средь воды, наполняющей сад — ты такая естественная. Помнишь ведь?

Ах, конечно нет…

Бледная, словно созданная не для этого мира, такая тонкая и безгранично печальная, ты пришла ко мне дождливым днём давно забытой осени, оставляя на полу мокрые следы стоп, обещая стать всем миром. Тогда, рисуя твою сгорбленную нагую фигуру среди потемневших простыней, я говорил себе, что невозможно любить неизвестную женщину, пришедшую в дом с дождём. Я лгал себе, прошивая нитями своё сердце и едва не крича от этого — мир трескался по швам, и реальность блекла перед твоим безыскусным образом. Ты вдруг впитала в себя все краски, просачиваясь ними сполна и оставляя мир тлеть сереющим фоном, нелепо накинутым к нежности одной тебя.

Я мечтал сегодня забыться в сладком сне, навек, дабы вечно пропускать сквозь пальцы длинные золотые нити в солнечном свете, слыша заливистый смех, срывающийся с тонких, бледноватых губ. Мечтал, отчаянно доводя себя до исступления, отчётливо громко дыша в пустующей комнате и марая тёмные, как ты любила, простыни. На них рождались звёзды, в которых я видел твой отблеск.

Если бы ты вернулась — я согласился бы подарить сотню поцелуев под розовым небом вблизи милых крохотных домов; отпустить привычную жизнь ради вечных путешествий, со временем забывая родные, столь близкие места; жить в дождливом городе, всегда сжимая в руках зонтик, забросить краски и холст, перекраивая себя для тебя.

Когда ты ушла — небо плакало, вместе с ним плакал и я. А ты, тонкая, совсем худая, с выпирающими костями и чётко очерченными рёбрами, впалым животом и исхудавшим посеревшим лицом, лежала под теми тёмными простынями, разбросав на них длинные вьющиеся солнечные пряди. Ты была прекрасна, и, вместе с этим, отвратна. Сердце больно заныло под рёбрами, пропустив гулкий удар. Воздух покинул лёгкие, и, вместе с тем, наполнил темнотой мой взгляд.

Ты осталась размытой акварелью на старом альбомном листе, маслом на шероховатом холсте, едва различимым ароматом на простынях.

Очередным дождливым днём я буду рисовать звёзды, вспоминая тебя.