Онтологически человек

Марина Аницкая, 2015

Кино в буквах. Философский комикс. Путь, поиск, приключения. История короля Артура и его рыцарей, пересказанная в духе классической научной фантастики. Кельтские легенды в стиле ретрофутуризма. Авалон – страна дану, наследников Атлантиды. Камелот – земля людей. Аннуин – мир духов. И Мерлин, он же Мирддин, он же Талиесин, ищущий свою судьбу между тремя мирами. Смертный по маменьке, падший дух по папеньке, авалоновец по воспитанию, сущая катастрофа по проявлениям – и человек. Онтологически.

[1х03] ветер

Мирддин сидел на крыльце и чистил грибы. У Блейза была совершенно иррациональная привычка вставать в злую рань и собирать все, что ему попалось на глаза. Ну то есть вообще все, невзирая на степень зрелости и червивости. В результате из каждого ведра съедобной оказывалась едва ли пятая часть, которая потом ужаривалась до размеров вообще микроскопических. Мирддин как-то пытался в первые дни это рационализировать, и притащил Блейзу два ведра аккуратных, один к одному, шампиньонов. Блейз замахал руками — куда мне столько? Мне столько не надо, вон, Мойре отнеси…

Потом выяснилось, конечно, что шампиньоны просто так в округе не растут. А эти были, к тому же, наштампованные на синтезаторе, то есть, совсем как настоящие, и по питательности, и по всему, но совершенно одинаковые. Мойра, дородная, рыжая и на редкость громкоголосая, гостинец прибрала, но посмотрела как-то странно. (Блейз потом пояснил — «Ну, вот если бы ты пришел с грибами, но в шапке… или без шапки, но и без грибов… тогда, да, были бы проблемы. А так нормально. Ну и, что от меня, конечно…» Блейза в округе, судя по всему, любили и прощали ему все, включая подозрительного вида «крестника».)

В этот раз Блейз набрал маслят. «Во! — радостно заявил он, брякая полное ведро на крыльцо. — Сопливенькие!»

К местной манере выражаться тоже надо было привыкнуть. К массе вещей следовало себя приучить, если он собирался жить среди людей. Среди людей было… странно, но на Авалоне он не мог. Значит, оставались Срединные земли. Блейз приходился родичем матери. Последний раз Мирддин видел его в младенчестве. Забавно, насколько восприятие зависит от ракурса и первого впечатления — Блейз оказался невысоким добродушным человечком, и только по внезапному разочарованию при встрече Мирддин понял, что подсознательно считал Срединные земли страной таинственных и загадочных великанов. Глупо, конечно.

(Или не глупо, если вспомнить реакцию… реакцию всех.)

Мирддин понял, что, не моргая, смотрит в воздух. Он сделал усилие и разжал челюсти.

Были вещи, о которых он запретил себе думать, но какое-то неопределенное эхо ощущений все равно оставалось. Холод по венам, невесомость, желудок, подкатывающий к горлу. Как во время неудачного пике на спидере. Мирддин постарался сосредоточиться — взять гриб. Отделить ножку от шляпки. Поддеть ножиком кожицу. Потянуть. Снять. Вытереть ножик. Повторить. Не забывать дышать.

Мирддин разобрался примерно с половиной ведра, как во двор влетела Мойра. Вид у нее был безумный.

— Сидит, чувырло! — она уперлась взглядом в Мирддина и медленно стала на него наступать, растопырив руки. — Ишь, расселся тут! нежить остроухая!

Душить она меня, что ли собралась, озадаченно подумал Мирддин.

— Что такое, Мойра? — на пороге показался Блейз. В одной руке у него была поварешка. На круглом лице вечно плавала мечтательная улыбка.

Мойра немедленно повисла у Блейза на шее и заголосила:

— Блейз! Блейз, родной, миленький, Шон пропал! Поехал, поехал тетку проведать, послала я его, и пропал! Милка одна, под пустым седлом вернулась, похитили его, бедненького, Блейз, чует мое сердце! Как пить дать утащили сыночка моего, под холм утащили! Блейз, родименький, сделай что-нибудь, ты же можешь, мы тебе по гроб жизни…

Блейз слегка пошатнулся и оперся рукой о косяк — Мойра была женщина крупная. Лицо у него посерьезнело.

— Давно? — спросил он.

— Да нет, нет, же, вот, с утра сегодня… — Мойра утирала глаза рукавом и всхлипывала.

Мирддин перехватил взгляд Блейза, аккуратно вытер ножик, сложил, сунул в карман и начал снимать резиновые перчатки. Мойра уставилась на него с ужасом. Она раскрыла рот, хватая воздух, кажется, для новой партии воплей, но Блейз уже бережно вел ее к калитке.

— Мойра, мы сделаем все, что сможем. Все, что сможем.

Мотоцикл Блейзу подарили тоже, кажется, соседи. От широты души. Сложно было сказать, сколько ему лет и из чего они его собрали. Возможно, изначально это было два мотоцикла. Или три. Которые не очень удачно встретились со стенкой. Или еще с чем-то твердым.

Блейз сидел на мотоцикле верхом. За его спиной, собственно, было еще одно место, но сбоку к мотоциклу пристегивалась штука под названьем «коляска», и Мирддин сидел именно в ней. К коляске прилагался шлем, но шлем был рассчитан на человека, и находиться в нем было решительно невозможно. Блейз только протянул — ну, смотри, твоя голова чугунная, не жалуйся потом. Хотя вы, дану, живучие…

Трясло в мотоцикле немилосердно, но, надо признать, ехал он довольно быстро. Особенно для такой развалины.

Они повторяли маршрут Шона. Вокруг едва-едва проезженной лесной дороги вставали сосны. Было тихо.

Они проехали почти половину дороги, как лес неуловимо изменился. Листья стали ярче. Ягоды на деревьях краснее. Трава гуще.

Мотоцикл чихнул и заглох.

Чье бы это ни было место, его хозяин ничего не знал о двигателях внутреннего сгорания.

Именно об этом предупреждал отец — когда идешь за грань, бери только самые простые вещи. Лошадь, а не флаер. Меч, а не бластер. Наука — удел сложного, настоящего мира, а не выморочного. В локусе она не сработает. Самые простые мысли, самые простые чувства, самые простые законы. Не ешь, не пей, не оглядывайся, не оставайся надолго. Если бы Шон поехал на мотоцикле, он просто бы застрял на границе.

— Локус, — сказал Мирддин.

Зачарованное место. Попытка отделиться и создать свой собственный мир. Собой. Из себя. Многие пробовали. У атлантов почти получилось. Если не считать цены.

— Нестабильный, — добавил Мирддин и осекся.

Они стояли, разевая в беззвучном крике безгубые рты — серые, призрачные, обглоданные временем, воздевая вверх едва обтянутые кожей пальцы, а из пальцев уходили нити, тянулись, сплетались, опутывали паутиной деревья, кусты, травы, невидимый ветер трепал их обветшалые лохмотья, седые космы. Мирддин прислушался.

«Холодно! Холодно, холодно, холодно, хоооо… ооооо…»

— Что ты видишь? — спросил Блейз.

— Людей, — сказал Мирддин. — Призраков.

— Шон среди них?

Мирддин сделал усилие и вгляделся. Латы. Мантии. Короны.

— Нет.

— Тогда идем дальше.

Они пошли. Лес был очень красивый. Если не видеть призраков. И не слышать.

Они прошли совсем немного — и увидели ее. Она сидела на ветке, болтая босой ногой, рыжие ее волосы развевались по ветру, бордовый бархатный подол свисал почти до земли. Глаза на треугольном личике были стеклянные.

Он уже видел такое один раз.

Мирддин сжал локоть за спиной. Фир болг была очень похожа на дану, но ее уже почти не было внутри себя. Она пыталась сделать из себя локус. И, конечно, у нее не получалось. Ей нужны были люди. Как материал. Но люди хрупки, их хватало ненадолго. Приходилось искать заново. И заново. И заново.

Блейз улыбнулся ей — как всегда улыбался всем.

Она соскочила с дерева и подбежала к Блейзу, доверчиво и радостно заглядывая ему в лицо.

— Теплый!

Блейз кивнул.

Она засмеялась и потянула Блейза за руку.

— Она не остановится, — тихо сказал Мирддин.

Чтобы остановиться, нужно захотеть остановиться.

— Я знаю, — так же тихо, не переставая улыбаться, ответил Блейз.

Она смеялась и напевала — тонким голосом, без слов. Это не было заклинание. Просто песенка.

Лес вокруг нее становился все раскидистей, все ярче, переливаясь всеми цветами, как не бывает даже самой золотой осенью.

Она вела их, приплясывая, все дальше и дальше. Блейз говорил что-то успокаивающе время от времени. Мирддин молча шел за ними, прикусив губу, отмахивался от призрачной паутины, стараясь не слушать завывания призраков, и внутри у него клокотала белая ярость. Происходящее имело название, и это название было — преступная халатность. Всего это можно было избежать. Можно было. Почему никто ничего ей не объяснил?! Почему никто ничего не сделал? Почему никто не предупредил — не строй иллюзии, не пытайся, это плохо кончится, это воронка, так нельзя, нельзя делать никогда. Почему?!

Блейз, будто услышав его мысль, отозвался:

— Когда фир болг воюют, они не убивают последних детей в роду. Считается — дурная примета. Но и не воспитывают тоже.

Мирддин закусил губу, чтоб не зашипеть. Это все было сделано специально. Специально. А точнее, даже не специально, а просто им было все равно.

Вокруг сверкало и сияло — лиловый. Багряный. Золотой. С ветки на ветку перепархивали какие-то пестрые птицы. И бабочки, размером с две ладони.

— Авалон такой же? — внезапно спросил Блейз.

— Авалон — дарованная земля, — сказал Мирддин. — Он стоит только на том, что отдано в дар. По доброй воле, с добрым намерением. Поэтому фир болг там не могут. Они не понимают даров. Не хотят понимать.

Они подошли к склону холма. На холме лежал Шон, иссиня-бледный, и Мирддин видел, как от него отходят нити — к деревьям, к травам, к ручью… как жизнь уходит из него, насыщая собой локус. Ненадолго. Совсем ненадолго.

Она указала на Шона пальцем:

— Погас.

Блейз наклонился Шону, послушал пульс. Покачал головой.

— Ты можешь что-то сделать?

Мирддин вздохнул:

— Для него? Ничего. У них как одна кровеносная система сейчас. Если я обрублю нить, он умрет.

Блейз помолчал.

— А для нее?

— Я мог бы отвезти ее в Каэр-Динен. Попытаться отвезти. Но это как… обрубить руки и ноги и привезти тело. Как… пытаться принести воду в горсти. Я довезу слишком мало… или вообще ничего не довезу.

Мирддин зажмурился:

— Я мог бы рассечь. Они умрут… все… но это лучше, чем… так, — он сглотнул. — Она не остановится, Блейз. Она не сможет. Ее не научили, понимаешь? Просто бросили. А потом пришла Жажда, и вот… так нельзя, Блейз. Мы не можем уйти и всех оставить.

— Конечно, — Блейз кивнул.

Она подошла и протянула Блейзу ладонь. На ней красовались ягоды ежевики — большие, черные, блестящие. Блейз улыбнулся своей рассеянной улыбкой, и взял с ладони ягоду.

Мирддин дернулся, но было уже поздно.

Она засмеялась, нежно, радостно и мелодично. Потом вдруг наморщила нос и тяжело вздохнула.

— Почему ты вздыхаешь? — спросил Блейз. Невидимые нити тянулись от него, как побеги, врастая в землю.

Она всхлипнула:

— Гаснут. Все гаснут.

— Тебе жалко? — спросил Блейз.

— Жал… жал-ко, — недоуменно повторила она.

— Были. Теперь нет. Грустно. Хочется, чтобы были, — терпеливо объяснял Блейз. — Жалко.

Она кивнула. Слеза пробежала по ее щеке и ушла в землю. Там, где она упала, взошел ландыш.

Блейз легко улыбнулся:

— Это можно исправить. Отпусти. — Он сжал и разжал кулак, показывая, как.

Она замотала головой:

— Нет, нет! Все пропадет! Станет холодно!

«Холодно! Холодно! Хоооооо… ооооо», — подхватили призраки.

Мирддин сглотнул и шагнул вперед:

— Отпусти всех, и я смогу отвезти тебя на Авалон.

Она вздрогнула и наморщила лоб:

— А-ва… А-ва-лон?

— В Каэр-Динен, — сказал Мирддин. — Там цветут розы. Там фонтаны. Там всегда тепло. И там помогают. Всем, кому могут.

Это была правда. Не вся правда, но правда.

Блейз развел руками — колыхнулась оплетающая его паутина, нити, расходящиеся в стороны. Теперь человек тоже мог их видеть.

— Ты же знаешь теперь, что мы не врем.

Она кивнула. Закрыла глаза, обхватив руками щуплые плечи. Взвился и закружился вокруг ветер.

Рвались, рвались, рвались, паутинно-тонкие, серебристые нити. Лес стремительно увядал, блек, уходила, рассеивалась туманом его цветущая роскошь.

Призраки с протяжным торжествующим стоном уходили ввысь, в холодное небо.

Шон заворочался на холме, приходя в себя. Открыл глаза и уперся взглядом на стоящих перед холмом.

— Ааа! — завопил он, подбираясь. — Ведьма! Ведьма!

Блейз приложил его по темечку. Шон обмяк.

— Уж прости, парень, — извиняющимся тоном проговорил Блейз. — Полежи еще немножко.

Мирддин сидел на крыльце и чистил грибы. В принципе, не такое и плохое это занятие. Медитативное. После Каэр-Динен всегда так и тянет… помедитировать.

(Каэр при виде «подарочка» усмехнулась половиной рта — ты опять?

Это не я, сказал Мирддин. Это Блейз.

Каэр только хмыкнула.

Мирддин некоторое время постоял, глядя, как она раздает указания. Холодный морской ветер обрывал лепестки с арок. Фир болг выворачивалась, пытаясь их поймать. У нее не получалось.

Я обещал, что будут розы, сказал Мирддин. Надо же было как-то… мотивировать.

Каэр сняла соцветие с ближайшей арки и протянула фир болг. Та сжала разлохмаченный цветок в кулаке и не выпустила, даже погружаясь в капсулу для «холодного сна». Ей нужна программа реабилитации, пояснила Каэр. На все это требуется время. Пусть пока побудет так.

Ясно, сказал Мирддин. Что он, собственно, еще мог сказать).

Скрипнула калитка.

— А, Шон! Заходи, заходи! — замахал рукой Блейз.

Шон затряс головой:

— Да я так… это… от матери передать…

Блейз сделал круглые глаза:

— Что, опять? Да мне вашими стараниями еды на пять лет вперед хватит! Мне уже ваши варенья-соленья ставить некуда!

— Не… это она вот ему, — Шон мотнул в сторону Мирддина головой.

— Так ему и передай! — весело отозвался Блейз и скрылся на кухне. Оттуда энергично шкворчало и тянуло жареным.

Мирддин вздохнул, отложил ножик и принялся снимать перчатки. Шон ошалело на них уставился. Не принято было тут чистить грибы в перчатках. Ну, что поделать.

— Ну, давай, — он протянул руку.

Шон вдруг ухмыльнулся:

— А это, мать говорит, белоручке. А то зима скоро, ухи отморозит.

— Спасибо, — автоматически ответил Мирддин, принимая пакет. К местной манере выражаться все-таки следовало привыкнуть.

В пакете была бодренькая оранжевая шапочка. С помпоном.

Мирддин стоял над блейзовским мотоциклом, весь в машинном масле, и разглядывал конструкцию. Любопытство пересилило здравый смысл, и последние пару дней он провел, копаясь в этом конструкторе и выясняя, что да как.

Все-таки это была вещь. Было в ней какое-то варварское, доисторическое величие примитивного вида, давно обреченного эволюцией на вымирание, но все-таки сохранившегося. Невозможно было не любоваться.

В распахнутые ворота заглянул проходивший мимо Шон.

— Маслопровод барахлит? — спросил он со знанием дела.

— Ага, подкрутил маленько, — откликнулся Мирддин.

— У «Кормаков» всегда так. Или маслопровод, или еще что. Зато если руки откуда надо растут, цены им нет. Не какая-нибудь дрянь хлипкая, вроде «Дагенов»… Тебя, кстати, как звать-то?

— Эмрис я, — сказал Мирддин, не отрывая взгляда от двигателя.

— Из кармартенских, чтоль? — спросил Шон. — Вечно там какие-то Эмрисы, Элвисы…

— Ага, — ухмыльнулся Мирддин. — По матери.

Они обменялись рукопожатием.

— Надолго сюда?

Мирддин передернулся:

— Я че, дурной? Самайн на носу. Домой поеду.

Шон солидно кивнул:

— Давай-давай, поворачивайся. А то шляется тут по лесам шушеры… Вторую неделю серебряные пули льем… У нас всякой нечисти хватает… Ты ушастого-то видел?

— Кого? — поразился Мирддин.

Шон просто просиял:

— Да ты чо? Не знаешь? Блейз наш, святой человек, где-то даненыша подобрал. Малохольный, ваще! Маманя ему шапку малого отдала — так он так и ходит. Ну, безвредный вроде, так-то. Что вылупился? Не веришь? Да наш Блейз вообще и не такое может! А по лесам у нас тут кто только не шастает! Меня один раз чуть под холм не увели. Еду, никого не трогаю, смотрю — фейка. Глазищи — во! Ноги — во! Пальцем манит, и ну я и пошел, не будь дураком. Ну, а она меня в лес! Ну, я к ней целоваться — и тут меня уж заколдобило всего. Страху натерпелся, страсть! Гляжу — мертвые стоят! Ручищи — во! Ну, да Блейз меня вытащил. Блейз, он у нас святой человек! Мы ему все по гроб жизни! Не, ты что так смотришь?! Не, ты что, мне не веришь?!

— Верю-верю, — сказал Мирддин. — Это ж Блейз, он могёт.

Шон хлопнул его плечу:

— Ну, побежал я. Давай, вечером заглядывай, спросишь Шона, тебе покажут. Я тебе расскажу, как оно у нас тут все. Не Глен-Глехи какое-нибудь!

Шон быстро зашагал прочь по улице. Мирддин проводил его долгим взглядом.

— Однако.

Блейз, не без любопытства наблюдавший за сценой из окошка, покачал головой:

— Смотри, Мирддин. Доиграешься.

— Блейз. Он действительно не понял, с кем разговаривал?

— Так ты же ему глаза отвел. Откуда ж ему понять-то?

— Блейз, я этого не делал. Я знаю, что наводить чары на гостей без позволения хозяев дома — невежливо. Я просто пытался выражаться так, чтобы ему было понятно. Вербально и невербально.

— Мирддин, ты отвел ему глаза. Пусть и без магии. Как он тебя запомнил? Уши, шапка, физиономия постная, спросишь что-то — бубнит, грибы в перчатках чистит. Одно слово — нелюдь. А тут ты. Оброс, болтать по-местному выучился. В мотоцикле копаешься, как нормальный…

— Когда ты говоришь «нормальный», ты имеешь в виду прескриптивную норму или дескриптивную?

Блейз застонал:

— Дескриптивную. Мирддин, не ходил бы ты к нему вечером, ей-богу.

— Мне нужно научиться лучше понимать людей. Поскольку и мои родители, и ты настаиваете, чтобы я, цитирую, «не смел лазить в голову всем подряд», конец цитаты, единственное, что мне остается — это с ними общаться.

Что его поразило вечером — так это чувство полной невидимости. Это были не чары, но что-то очень похожее, его видели — и не видели. Люди говорили с кем-то, кому-то отвечали, этот кто-то занимал с Мирддином одно и то же пространство — но Мирддином не был. Это было похоже на фехтование. На танец. На синхронный перевод. Надо было только вынести себя за скобки, в зону невидимости, и позволить информации течь насквозь, только подхватывая и направляя, угадывая необходимые реплики. Где-то на перекрестке людских взглядов, в фокусе, слегка перед Мирддином, как маска на вытянутой руке, соткался некий Эмрис из Кармартена. Человек. Кем Мирддин, возможно, мог бы стать. Если бы не был Мирддином с Авалона.

Людей было десять — Шон, Диллон, Оран, Калум, Эйдан, Клода, Кэтлин, Морин, Мэдлин, Шевонн. Они гомонили, перекрикивались, смеялись. Сначала на мотоциклах они куда-то ехали, потом что-то пили (какая гадость, и зачем бы это им?), потом горланили, потом опять пили, потом опять ехали. Потом Шон показывал, как работает пулемет, который установлен у него на мотоцикле. Потом все стреляли по очереди. Потом опять ехали. Людям было весело. Мирддин не особо вслушивался в реплики. Стремление не выпасть из процесса занимало все внимание. «Эмрис» махал руками и горланил вместе со всеми. Шон хохотал, хлопал «Эмриса» по спине, «Эмрис» хохотал тоже.

Потом они приехали к какой-то скале над обрывом и полезли вверх. Оттуда открывалась вся округа. Людям было весело. Мирддин пытался понять природу этого чувства, но внимание соскальзывало.

— Шон! Шон, куда ты лезешь, чтоб тебя!

— Отсюда вся округа обстреливается! Если что, закрепиться можно! Вооот… вооот тут!

— Чтоб тебя черти взяли! И правда!

— Чур меня! Кто тебя за язык тянул? Самайн скоро!

— Не труусь! Черти?! Да кто угодно!

— Пусть приходят!

— Мы им всем покажем!

— Знай наших!

— Мы их всех уроем! И на могиле спляшем! Вот так! — Шон, на самой верхушке скалы, сделал несколько па, высоко выбрасывая вверх колени. Камень под его ногой подвернулся, и Шон полетел вниз.

Мирддин рванулся вперед и схватил его за шиворот. Кожаный ворот куртки затрещал, но выдержал. Мирддин теперь висел на левой руке, а правую оттягивал человек. Внизу плескалась темная вода. Кто-то визжал. Мирддин сделал усилие, выбросил человека наверх и вылез сам. Визг прекратился. Мирддин стал разминать запястье.

Шон, отплевываясь, поднялся с четверенек.

— Ты?! — лицо у него вытянулось. Он, кажется, узнал, с кем имеет дело. — Ты?!

Мирддин понял, что, отвлекшись, забыл про «Эмриса».

— Тварюка ушастая!

Шон размахнулся и заехал Мирддину в глаз.

Мирддин настолько не ожидал этого, что пропустил удар. Прижал руку к лицу и отступил на шаг.

— С ним по-человечески, а он! Накликал! Всегда все нормально было, а тут!

Шон примерился еще раз. Мирддин перехватил кулак. Он не понимал, что происходит. Некоторое время они так стояли.

— Чтоб тебя! — Шон вырвался, зло плюнул под ноги. — Люди! Пошли отсюда!

И они ушли.

— На, приложи, — Блейз пошарил в морозилке и вытащил замерзшую в кость котлету в полиэтиленовом пакете. — А то синяк будет.

Мирддин подчинился. Синяка не было бы и так, но держать холодное было приятно.

— Что произошло? — спросил Мирддин. Его никто никогда не бил по лицу — не на спарринге, а просто из возникшего желания ударить. — Я нарушил какое-то… — он поискал подходящее слово, — табу? Я должен был позволить ему упасть?

Блейз всплеснул руками:

— Бог с тобой! Он бы убился!

Котлета начала таять. Мирддин аккуратно положил ее на стол.

— Я так и подумал. Тогда почему он так отреагировал?

— Он испугался. А испугавшись — разозлился.

— Он испугался, что мог упасть? А почему он не подумал об этом раньше?

Блейз закатил глаза к потолку:

— Господи Боже, за что мне такое наказание! Как я отвык по-вашему изъясняться, Мирддин, ты бы знал! Шон не подумал, потому что Шону и его ровесникам вообще не свойственно думать. Особенно о таких вещах. Да, он испугался, что мог упасть и разбиться. Это во-первых. А во-вторых, он испугался тебя, Мирддин. Как ты бы испугался, если бы обнаружил, что тебя держит над пропастью кто-то из фир болг. Неведомая опасная тварь, которую ты принимал за такого же, как ты, и от которой неизвестно, что ожидать.

— А зачем он меня ударил?

— Не зачем, а почему. Потому что он хотел доказать себе и окружающим, что не беспомощен в этой ситуации. А ничего лучше ему в голову не пришло. Не мог он показаться перед ними слабаком, понимаешь? А ты его, невольно, конечно, таким выставил. Мирддин, я понимаю, это человеческие дети, они не кажутся тебе опасными. Но вы с пулеметом катались. А если бы они начали в тебя палить по дурости? Что бы я твоей матери сказал? Ты-то чего с ними туда полез?

— Мне было интересно. Я думал, они знают, что делают.

Блейз вздохнул:

— Мирддин, дану, твои ровесники… они всегда понимают, что делают?

— У меня… не очень много ровесников, — ровным голосом сказал Мирддин. По истертой клеенке в цветочек медленно растекалась натекшая с тающего пакета лужица воды. Мирддин с усилием поднял взгляд на Блейза. — Но да, понимают. В большинстве случаев. В большинстве случаев, если столкновение с эмоцией данного типа и принятие решения не происходит впервые или под воздействием изменяющих сознание факторов.

— Не всегда, значит, — заключил Блейз.

— Почему Шон не боялся меня раньше? — спросил Мирддин.

Блейз вздохнул, уже в который раз. Вид у него был, будто он бревна грузил — взмокший и усталый:

— Потому что ты выглядел смешно. Люди воспринимают смешное как безопасное. В следующий раз в такой ситуации…

— Следующего раза не будет, — сказал Мирддин. — Всего тебе доброго, Блейз.

Он достал оранжевую шапку. Натянул ее по самые брови и вышел.

— Шон.

Шон, ковырявшийся в двигателе, попытался сделать вид, что не слышит. Мирддин молча продолжал смотреть на его спину, в точку между лопаток, туда, где так удачно сходились швы на куртке — продольный и поперечный. Шон дернулся, будто его обожгло, выпрямился, обтирая руки тряпицей, и буркнул:

— Чего тебе?

— Я пришел извиниться. В мои намерения никоим образом не входило выставить тебя «слабаком» перед теми, чье мнение кажется тебе важным, как-то задеть твою самооценку или напугать.

Шон побагровел и аж задохнулся:

— Ах ты!.. Да я тебя!..

Мирддин развернулся и пошел прочь. Потом побежал. Потом оседлал ветер.

Ветер! Ветер! Ветер! Ветер! Ветер!

Физическая оболочка рассеялась мелкими брызгами, звездной пылью. Сверху, снизу, впереди, позади, вокруг мчался стремительный поток. Духи неба и земли, духи пламени и молний пели, смеялись и хохотали, и все это смешивалось в единый тысячеголосый хор.

Мы ветер! Ветер! Ветер! Ветер! Ветер!

Мы ливень! Ливень! Ливень! Ливень! Ливень!

Мы град! Град! Град! Град! Град!

Мирддин открыл границу и вплелся еще одной прядью в эту бесконечную гриву. Гриву Самайна, скачущего по холмам.

Вокруг хохотало, визжало и грохотало.

Вверх! Вверх! Вверх! Вверх! Вверх!

Облака летели плащом, рвались и обрывались клочьями.

Вниз! Вниз! Вниз! Вниз! Вниз!

Сосны сгибались, как трава.

Мы страх! Страх! Страх! Страх! Страх!

Впереди показалось озерцо огней — не тусклых, электрических, а живых, теплых, жмущихся друг к другу под крышей.

Наше! Наше! Наше! Наше!

Крыша слетела. Огоньки сбились в горсть. Один выкатился вперед.

Вихрь закружился вокруг.

Смертный! Смертный! Смертный! Смертный!

Бойся! Бойся! Бойся! Бойся!

Человек! Человек! Человек! Человек!

Мелькнуло смутно знакомое лицо. Хор вдруг отдалился. Мирддин вдруг ощутил злой, веселый кураж, который тогда пытался понять — и не понял.

(«Что такое человек?»)

— Человек! — крикнул он, засмеялся во все горло — и открыл вторую границу.

Эффект был как от пробоины на орбите. Вихрь затормозил, замер на миг — и хлынул, не в силах остановиться, неукротимо, неудержимо, наружу, сквозь него, бешеным табуном, лавиной, танковой колонной по джунглям, получая то, что так стремился получить — и расточаясь, не в силах удержать желанное, весь мир, весь мир и вечность в придачу.

Он опять стоял на ногах. Сосны опять были выше. Небо опять было дальше.

Он обернулся и увидел церковь, с которой снесло крышу. Баррикаду у дверей. Узнал того, кто был впереди и широко ему улыбнулся непослушными губами:

— Я — человек. Он…

Земля пошатнулась и мягко ушла вбок. Перед глазами мотнулся алый помпон. Встревоженное лицо Блейза. И чего это он?

— Что? Что ты говоришь?

Мирддин цапнул его за воротник, подтянул к себе и шепнул на ухо:

— Я — человек. Он… он-то-ло-ги-чес-сс-ки.

Пальцы разжались.

Планета неслась сквозь пространство — мимо молчащей пустоты, мимо поющих огней. Он лежал на поверхности, и перегрузка вдавливала его в камень, в землю, в гранит, как в мох, мягко, безбольно, неодолимо. Скорость. Неподвижность. Хрупкость. Надежность.

Я есть.

Где-то там, внутри, в глубине, порхали по клавишам легкие пальцы. Сходились и расходились тектонические плиты. Волны набегали на берег, стирая следы, затягивая прорехи, разглаживая песок. Ощущение присутствия было всеобъемлющим, и можно было позволить себе просто быть. Плыть на тонкой бензиновой пленке между «внутри» и «вовне».

У присутствия было имя.

«Нимуэ».

«Здравствуй, Мирддин».

Мир медленно возвращался.

Пространство — где-то под открытым небом.

Слух — плеск. Шелест ветра. Сердце. Два сердца. Дыхание.

Запах — вода. Палые листья. Дым. Сосновая смола.

Авалон. Такой горький, и свежий, и сладкий воздух бывает только на Авалоне, и на Авалоне — только в одном месте.

Это было то самое учебное озеро, а он лежал у самой кромки воды, головой у Нимуэ на коленях.

Нимуэ; Нимье; Нинева…

Или я умер, невпопад подумал он.

Послышался тихий смех.

«Ты выходил из тела. Это может считаться „умер“ по человеческим меркам».

Она была сейчас больше Гвендолоена, чем Вивиан, больше Нинева, чем Нимье, и больше Нимуэ, чем озеро.

«Как я сюда попал?»

«Тебя привез Блейз. И еще такой смешной человеческий мальчик. Ты не дал уничтожить деревню. Они благодарны»

«Они не должны. Я сделал это для себя, а не для них. Из гордости, а не из доброты. Я… был с Дикой Охотой. С… фир болг.»

«Шшш. Я знаю».

«Но я не знаю».

— Не знаю, кто я, — выговорил он вслух. — Не человек. Не дану.

Он разлепил неподъемные веки.

В сумеречном небе плыла белая луна, и глаза у Нимуэ были как две маленьких луны.

— Ты — Мирддин Эмрис, — сказала она. — Этого достаточно.