Мара. Охота на оборотня

Марика Полански

Ее ненавидели, боялись и одновременно просили помочь. Она же хотела лишь покоя. Но у Высших Сил свои планы на жизнь оборотницы… Мара не подозревала, что однажды, оказав помощь незнакомцу, ее жизнь превратиться в постоянное бегство. И мотивы у охотников не столь очевидны, как может показаться на первый взгляд…

© Марика Полански, 2021

ISBN 978-5-0053-7570-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Таверна «Пристанище усталого путника»

В Вышней Живнице стоял знойный полдень. Нещадно припекало солнце, отчего казалось, будто сам бог света Ралок решил спуститься на землю на своей огненной колеснице. Тяжелый воздух рябью поднимался от раскаленной земли. Люд прятался в тени деревянных изб да теремов. Скотина в хлевах уныло жевала траву и лениво обмахивалась хвостами, спасаясь от вездесущей мошкары. На улице встречались редкие прохожие. Да и те торопились спрятаться под крышей какого-нибудь дома от опаляющих лучей. Городок впал в сонное оцепенение, разморенный жарой.

Во двор постоялого двора, спотыкаясь и прихрамывая, въехал вороной конь. Всадник спешился, взял под уздцы коня и передал его мальчонке-служке в драной рубахе. Он подбежал к нему, едва тот появился в воротах, изъеденных грибком.

— Дай ему воды, только самой чистой, овса лучшего, да вычисти как следует. Все понял? На вот тебе, — он сунул ему в руку золотой нар. — Сделаешь все, как я сказал, получишь еще столько же.

Глаза мальчонки расширились от удивления и радости. Он низко поклонился, сунул монетку за пазуху, взял коня и ничего не сказал. Что поделать — немой от рождения.

Всадник направился в бревенчатый терем. Затертая покосившаяся табличка рядом с дверью гласила «Пристанище усталого путника».

Постоялый двор принадлежал одному удачливому дельцу — Брюхоскупу. Имя очень подходило этому человеку. Он обладал даром убеждения и отталкивающей внешностью. Делец был небольшого роста, с червонной курчавой бородой и лысой постоянно потеющей башкой на толстой шее. Хитрые глаза-бусинки были так глубоко посажены, что невозможно разглядеть какого они цвета. Он причмокивал толстыми, похожими на вареники, губами. Складывалось неприятное впечатление, что старый хозяин «Пристанища» бубнит под нос проклятия. Одет он был просто: в холщовую рубаху, подвязанную блеклым поясом, и такие же порты.

Одни поговаривали, будто бы Брюхоскуп заключил сделку с богом торговли Влаком. Тот за небольшую плату в виде мешка золотых нар да бочки вина, ежемесячно поставляемых хозяином постоялого двора в местный храм, наделил его способностью получать прибыль даже от самых безнадежных сделок. Иные перешептывались, что делец был настолько скуп, что собирал каждую медяшку, а сам спал на мешках с золотом. При этом держал свою жену и детей в черном теле, отчитывая за каждый ломать съеденного ими хлеба.

И те, и другие оказались не совсем правы.

Брюхоскуп действительно был очень удачлив, но исключительно благодаря своему изворотливому уму, а не лукавому божеству. И спал он не на мешках с золотом, а на полатях своей служанки Радомирки — бойкой черноокой девицы. Та же похвалялась своим бабьим счастье всем, кто был готов ее слушать. Дескать, сам хозяин оказывает ей знаки внимания. И даже бусики подарил на прошлой неделе. Да-да, третьего дня! Красные, как ягоды калины зимой. Из цветного стекла, а значит, недешевые!

Странник вошел в терем и огляделся. Изнутри постоялый двор больше походил на корчму влакийцев. Напротив двери располагалась тяжелая деревянная стойка из мореного дуба, за которой хозяйничал сам Брюхоскуп. За стойкой — дверь, ведущая на кухню и уборную. Справа и слева стояли массивные столы с лавками. По углам висели пучки сушеной полыни, чтобы никакая нечисть — будь то злыдень или мошкара не смогли пробраться вовнутрь. Начищенные доски пола все еще блестели от воды после уборки. Справа от стойки находился закуток, отделенный от основного зала. Видать, для особо почетных гостей. Слева же располагалась лестница, ведущая наверх к гостевым комнатам.

Увидев на пороге путника, Брюхоскуп поспешил навстречу гостю.

— Свет вашему дому, господин, — растягивая слова, произнес хозяин постоялого двора. — Желаете отдохнуть? У меня очень хорошие комнаты — светлые, чистые, самые лучшие во всей Вышней Живнице. У меня…

Но странник прервал жестом его монолог.

— Мне нужны, — тихим, с хрипотцой голосом ответил он, — комната на пару дней и хороший обед. Плачу щедро, — он с нажимом произнес последнее слово.

— Как угодно будет господину, — поклонился тот, подобострастно растягивая толстые губы в улыбке. — Радомирка! — позвал он служанку. Девица появилась, точно выросла из-под земли. — Проводи господина в лучшие комнаты да стол накрой. Чай, господин устал после дороги, отдохнуть желает.

Она быстро поклонилась и жестом позвала гостя проследовать за ней.

«Чудно, — подумал про себя Брюхоскуп, глядя ему вслед. — Ей-ей, чудно. Таких постояльцев здесь еще не бывало… Интересно, откуда он пришел? И странно так одет… А, впрочем, платит — и Черног с ним!». Развернувшись, он прикрикнул на служку. Малец с испугу выронил поленья. А Брюхоскуп пошел на кухню поторапливать кухарку с обедом.

Тем временем Радомирка показывала гостю комнаты на верхнем этаже. Комнат было всего две — одна большая, другая поменьше. Хозяин не соврал. Комнаты действительно были светлые и чистые. В большой комнате находилась огромная кровать с мягкой периной под балдахином, в ногах которой стоял дубовый сундук, обитый позолоченным железом. Напротив — камин, рядом с которым стояли два больших мягких кресла, на полу — медвежьи шкуры. Перед окном — стол с резными ножками и письменными принадлежностями. Как и внизу, в этой комнате по углам висели пучки высушенной полыни.

— Это комната для господина, — проворковала служанка и открыла комнату поменьше, чья дверь находилась слева от камина. — А это комната для слуги.

В меньшей комнате стояли лишь жесткая кровать, грубо сколоченный стул да сундук.

— Нет у меня слуги. А, впрочем, здесь и останусь.

— Не желает ли господин что-нибудь? — услужливо спросила Радомирка, с девичьим любопытством разглядывая постояльца. Одновременно она обдумывала, что еще можно предложить, чтобы обратить на себя его внимание.

Незнакомец был очень высок и широк в плечах. Густые золотистые волосы ниспадали ниже плеч. На фоне загорелой обветренной кожи они казались льняными. Толстый кожаный обруч с золотым витиеватым рисунком пересекал лоб. Один белесый шрам тянулся от левого уха к уголку рта, навсегда запечатлев саркастическую ухмылку. Другой, более толстый шрам пересекал правый глаз и исчезал в густой бороде. На левом ухе висело золотое кольцо серьги. Стало быть, не из простых людей он.

Несмотря на жесткие, грубоватые черты лица, служанка посчитала странника привлекательным и даже красивым. Хотя прямой немигающий взгляд золотых глаз с вертикальными зрачками показался ей подозрительным. Почему-то именно этот взгляд пробудил в ней неприятное чувство беспокойства.

Одет он был как-то странно. Белая льняная рубаха с золотой вышивкой по краям и с завязками возле ворота доходила почти до колен. На золотом поясе висели ножны. Золотая рукоятка, выполненная в форме змеи с зелеными изумрудами глаз, выглядывала из-под епанчи. Вместо привычного красного, который носили ксеничи да анничи, он был белый с золотой каймой, скрепленный золотой застежкой в виде свернувшейся кольцом змеи. Бежевые порты были заправлены в пыльные светлые сапоги из мягкой кожи.

— Пусть воды принесут. Я хочу искупаться после долгой дороги, — небрежно бросил гость, поймав на себе изучающий взгляд служанки.

Та залилась краской и, коротко кивнув, выскочила из комнаты.

Он просил, чтобы его называли Странником. На дотошные расспросы хозяина постоялого двора он отвечал уклончиво или предпочитал и вовсе не отвечать. Говорил мало и по делу.

Он появился в таверне только после заката и занял стол в закутке. Так, чтобы видеть каждого, кто заходил, при этом оставаясь незамеченным.

К гостю тут же поспешил Брюхоскуп. Обычно с посетителями хозяин «Пристанища» так не церемонился. Он предпочитал хозяйничать за стойкой, в то время как подвыпивший люд обслуживали или Радомирка, или его маленькая светловолосая жена с загнанным взглядом.

Однако Странник держал свое слово. Он платил за все чуть ли не тройную цену. Поэтому Брюхоскуп, бросив все дела, суетился вокруг щедрого гостя. Вскоре на столе перед постояльцем выросли самые изысканные блюда, которые могло предложить заведение: три вида запеченного мяса под разными подливами, овощи, рыба, свежеиспеченный хлеб, лучшее вино, мед, фрукты и сладости, которые было сложно достать не только в Вышней Живнице, но и во всей Аракане. Облокотившись на стену и прикрыв глаза, постоялец медленно потягивал вино из оловянного кубка. Он рассматривал людей, постепенно наполнявших таверну. Казалось, что человек в углу кого-то или чего-то ждал.

Острый немигающий взгляд равнодушно скользил по лицам, присматриваясь и изучая. Про себя Странник отметил, что слишком разнообразный люд собирался в «Пристанище усталого путника». Здесь были ремесленники со слободы, расслабляющиеся после тяжелого дня. Разогретые дешевой выпивкой за столами возле дверей громко хохотали крестьяне, хватая с тарелок куски жирного мяса. Ближе к лестнице небольшой группкой собрались то ли контрабандисты, то ли скупщики краденого, — уж слишком воровато они оглядывались на всех. Ближе к центру за столами сидели наемники, и те, кто был известен как служивые городской стражи. Об их скрытой неприязни друг к другу можно было судить по тому, что наемники и стражники сидели за разными столами. Впрочем, они имели и общее — и те, что другие уплетали гречневую кашу с репой и говядиной, запивая ее огромным количеством медовухи. Сумрачное помещение, освещенное прыгающим пламенем лучин, полнилось тяжелыми запахами печеного мяса, разливного хмеля и людского пота. Между столами ловко сновали служки с тарелками и глиняными кувшинами.

— У господина отменный аппетит, — с иронией покачал головой незнакомец, появившийся словно из воздуха. — Угостить ли он своего старинного друга, который некогда спас его из плена жриц богини Мокалуши?

Странник оторвался от созерцания людей.

— Всегда удивлялся твоей способности, Гура, — уголки его губ дрогнули в еле заметной улыбке, — подбираться незаметно.

— Если бы не эта способность, то меня бы разорвали в клочья Кочевники во время битвы за Хладное море, — усмехнулся в ответ Гура и плюхнулся напротив него. То был среднего роста крепкий человек, удивительно похожий на лесного разбойника. Косматая каштановая голова с проседью на висках была обхвачена кожаным очельем. Темная борода заплетена в две косицы. На обветренном лице горели лукавством синие глаза. Рваный серовато-грязный шрам от когтистого кнута Северного Кочевника пересекал лицо, делая и без того неприятное лицо наемника жутковатым и пугающим. — Какими судьбами здесь?

— Еду с западных границ. Неспокойно там сейчас. Ксеничи междоусобицу затевать надумали. Как бы, пока они за передел земли дерутся, гардианцы напасть не решили. Вот и запросил володарь араканский помощи у володаря шуморского.

— Так, стало быть, ты по-прежнему Странником, то бишь разъездным советником при Великом Володаре служишь?

— Стало быть… Однако ж, негоже просто так, на сухую сидеть, — подметил Странник. Он жестом подозвал к себе Брюхоскупа. Тот, бросив на столешницу полотенце, подбежал к их столу и подобострастно наклонился. — Ко мне старинный друг мой присоединится.

Хозяин постоялого двора понимающе кивнул. Вскоре перед Гурой стоял оловянный столовый прибор

— Как я погляжу, Брюхоскуп достал из своих запасов все самое лучшее, что хранил, — ухмыльнулся тот, окинув блюда.

— Деньги творят чудеса, — произнес Странник, когда хозяин постоялого двора, разлив по кубкам вино, исчез. — Ну что ж… Давай выпьем за неожиданную встречу. Приятно видеть тебя в добром здравии… Поди, лет пятнадцать не виделись. Помнится, в последний раз мы виделись, когда ты наемником при Грознославе служил. Молодой был, ушлый. Черта с два тебя было вытащить из храма Мокалуши…

— Э-э-э… — наемник расхохотался. — Столько воды утекло! Время не щадит никого. Хотя… Гляжу я на тебя, ты не изменился. Ни постарел, ни подряхлел. Сказано, что змеиный сын… Время не властно над вами, детьми Шумора…

— Так и есть… Ты лучше о себе расскажи. Ты же был вольным наемником…

— Был. Да надоело потом…

Странник удивленно приподнял бровь. Вольные наемники просто так от своего ремесла не отказываются. Их жизнь — на полях битвы. В этом они видят свой смысл. Гура явно темнил. Простой вопрос заставил его понуриться. Он осушил одним махом кубок и взялся за кувшин с вином.

— А, впрочем, что греха таить, — помолчав, точно собираясь с мыслями, он принялся рассказывать: — Отправил нас Грознослав к Хладному морю. Дескать, Кочевники совсем распоясались. Наши валы охранные повадились эти ублюдки бить. Одиннадцать лет назад это было… Как сейчас помню, нас тогда с одним сопляком в разведку кинули. Их лагерь стоял в десяти верстах от наших позиций. А через два дня мы ночью на них напали… Ох, и славная битва была! Мне тогда северный каган лицо изорвал. Думал, сожрут, собаки северные. Ан нет, поперхнулись, отродья! Никого из них не осталось… Всех перебили. Благо, отряд с востока подтянулся… Ну, а дальше начался дележ, кто что себе забирает. Дошло дело до баб, коих там немного было. Из тех, знаешь, которых из захваченных деревень уводят да потом по своим нуждам таскают. Сам понимаешь, мужики голодные, боем разгоряченные… Чуть друг другу глотки не поперегрызли из-за них… Я себе девицу отбил… Женщины порой опаснее, чем топор кочевника. Когда ты в бою, ты знаешь откуда ждать удар. Различаешь своих и чужих. Видишь врага и бьешь по нему… Но с женщиной… — наемник покачал головой. — Нет более прочных силков, чем руки женщины, которая попала в сердце… Не заметил я, как к ней привязался, о другом стал думать… Опротивели мне битвы. Надоела эта походная жизнь. Ведь что там? Кровь да смерть кругом. А дома — она. Такая теплая, такая нежная. И чем-то вкусным пахнет. Чудно так было поначалу… Жизни другой захотелось, понимаешь?.. Я забрал ее и то, что заработал. Мы уехали с северных границ сюда, в Вышнюю Живницу. Женился на ней. Дом купил, землю. Стали выращивать животину всякую. Я кузнецом местным заделался. Работников нанял. Жизнь другим смыслом наполнилась. Детей, правда, у нас не было долго. А потом родила, мальчугана крепкого, бойкого… Да только три месяца назад не стало их… Мы с ней прожили душа в душу десять лет… Представляешь, десять лет! И вдруг… Сначала сын. А вслед за сыном и она ушла… Даже Мара спасти ее не смогла… Воистину говорю тебе, женщины — ведьмы! Ведь когда она уходит, она забирает с собой твою душу…

Повидал на своем веку Странник тех, кому приходилось провожать своих любимых в морановы чертоги. Одни постепенно возвращались к жизни, другие — ломались, теряя смысл дальнейшего своего существования. Каждый по-своему переживал потерю.

Наемник тяжело вздохнул. Как будто заново переживал смерть родных. Он привык и к кровопролитным боям, и к тяжелым военным походам. Никогда не жаловался и не робел перед тяготами жизни. Но внезапная смерть жены опустошила его, как опустошают селения ночные набеги кочевников.

— Кто такая Мара? — наконец произнес Странник, подливая еще вина Гуре.

Кубок был так же выпит залпом, как и предыдущий. Наемник вытер рукавом губы и раздул щеки, сдерживая отрыжку.

— Местная целительница. Что-то вроде ведуньи, но не из их ордена. Все, кому помощь нужна какая, к ней обращаются. Иной раз таких безнадежных у Мораны отвоевывала, что диву даешься.

— А лошадей она лечит?

— Лечит. А тебе зачем?

— Сивер хромать начал. Обращался к кузнецам да конюхам, но те лишь руками разводят. Подковы целы, ноги — тоже, мозолей нет… Еле до города добрались…

–…Да кто такая — эта Мара?! — раздалось за соседним столом. Пьяный темноволосый мужичок, забравшись на лавку, размахивал руками, пытаясь показать всем свою молодецкую удаль. — Кошка драная, ей-ей! Эх, встретиться с ней, да я ей бы когти повыдергивал, чтобы царапаться она больше не могла!

И, залихватски махнув рукой, он свалился под стол, опрокинув тьму стоящих под ним бутылок. Его собутыльники грубо расхохотались. Один из дружков схватил захмелевшего хвастуна за шиворот, пытаясь достать его из-под стола. Послышались сальные шуточки в сторону целительницы и сомнительные подбадривания.

— Экий он неловкий, — усмехнулся Гура, гулко отпив из кубка. Вино да выкрики таверного пьяницы отвлекли его от печальных воспоминаний. — Ему бы сначала себя на ногах удержать, а потом уже против Мары ерепениться…

— Странное отношение к местной целительнице, — заметил Странник.

— А-а-а, не бери в голову… Это местная голодрань. Лающая шавка, которая укусить боится, ибо своих зубов нет…

Вдруг дверь таверны с грохотом отворилась, заставив развеселившийся люд обернуться. Фигура в черном плаще со скрывающим лицо капюшоном неторопливо направилась в сторону стойки, где хозяйничал Брюхоскуп. В тяжелой тишине, будто находящиеся проглотили языки, слышалось, как поскрипывают половицы под ее ногами. Кто-то сполз под стол, стараясь ненароком не попасться вошедшей на глаза.

— А вот это уже не к добру, — прошептал наемник. Страннику показалось, что его друг невольно съежился.

— Хозяин, а хозяин, — промурлыкал мелодичный голос из-под капюшона. — Я пришла.

Хозяин постоялого двора, икнув, сполз под стойку, на полпути измарав исподнее содержимым своего кишечника.

— Сейчас, матушка Лесная Госпожа, — промямлил он. — Сейчас все будет, — и опрометью бросился за кухонную дверь.

Несчастный Брюхоскуп непослушными руками собирал в корзину фрукты, овощи, вяленое мясо и хлеб, попутно молясь Ралоку Всесоздателю, чтобы она забрала все это и не трогала его. С глухим стуком разбился глиняный кувшин. За ним на пол слетела тарелка. Он выругался себе под нос, проклиная тот день, когда обратился к ней за помощью.

Наконец дрожащий как осиновый лист и бледный как полотно хозяин вынес огромную корзину, накрытую льняным полотенцем.

— Вот, матушка, — чуть ли не скулил он. Его перепуганный вид вызывал жалость. — Здесь все, как ты любишь. Может, хочешь еще чего-то?

Ему показалось, что капюшон презрительно усмехнулся.

— Да нет, хозяин, — ответила фигура. — Я искренне благодарю тебя за это…

— А-а-а, это ты! — в этот момент из-под стола выполз пьяный хвастун. — Кажись-ка, на ловца и зверь бежит…

Побелевший собутыльник, тот самый, который пытался достать его за шиворот из-под стола, вцепился в рукав. Тот нетерпеливо выдернул руку и со словами: «Да отвали ты!» и со смешком, едва держась на ногах, направился к ней.

— Ой, дурак! — почти безголосо выдохнул Гура.

Странник бросил на друга быстрый взгляд. Обманчивое расслабленное состояние скрывало внутреннее напряжение. Прищуренные золотые глаза неотрывно следили за происходящим.

Пьянчуга, усмехаясь, окинул всех надменным взглядом. Его забавляло то, что остальные стушевались, недоверчиво и испуганно поглядывая на него. Дешевое пойло придавало смелости. Он представил, как завтра о нем все будут говорить со скрытым восхищением. И это лишило его остатков разума. Он чувствовал себя выше всех находящихся в этом сумрачном затхлом зале. Всех тех, кто сейчас трусливо прятался под столы и напряженно молчал. И это чувство руководило им.

Он приблизился к фигуре и развязно облокотился на стойку.

— Вы посмотрите, кто притащил сюда свою безобразную тушу! — по-хамски вызывающе усмехнулся он, окидывая взглядом находящихся в зале. Он желал видеть их реакцию, и вид притихших, внимательно следящих за ними людей ему понравился. — Это же Мара! Известная, мать ее, целительница! Черногова шлюха — вот кто ты! — последние слова он словно швырнул ей в лицо.

Она стояла молча, не шелохнувшись.

— Молчишь, сучье отродье?! Лучше бы ответила, где твои котята, а, Мара?

Довольный собой, негодяй весело расхохотался. Он ждал, что другие посетители «Пристанища» поддержат его. Однако все молчали. И эта неестественно напряженная тишина заставила его замолчать. В хмельном сознании заворочалось неприятное чувство тревоги.

Из-под капюшона послышался ледяной смешок. В давящем безмолвии этот звук ему показался жутким.

— Младек, Младек, — заговорила фигура тихим голосом. — Не тебе, жалкий олух, рассуждать о такой великой женщине, как мать. И, тем более, о моей. Видать, ты и вправду совсем пропил последние мозги… — жутковатый смешок прокатился волной по спине пропойцы. — Даже вопросы неправильные задаешь. Правильнее было бы спросить, где твои щенята?

Выражение лица Младека менялось с поразительной скоростью. Вызывающая смелость сменилась неуверенностью и смятением, а затем нескрываемым испугом. Он отступил назад на пару шагов. Молниеносное движение — и рука в черной перчатке хищнически сжала горло трепыхающегося тела.

— А хочешь я освежу тебе память? — издевательски продолжила Мара. — А ну-ка, посмотри мне в глаза…

Он пытался избежать взгляда…

Вдруг перед ним разверзлась бездна. Темная и пульсирующая, она поглотила его, жуя и перемалывая кости, точно гигантский рот, наполненный тысячами крючковатыми острыми зубами. Они вгрызались в его тело, терзая плоть. Все исчезло. Пропала Мара. Растворилась в бездне таверна со всеми ее гостями. Точно ее и не бывало. Он обернулся назад и ринулся в леденящую тьму. Бежал, пока совсем не обессилел. Споткнувшись, Младек упал во что-то липкое мерзко-холодное. Точно зловонная трясина она затягивала его.

Пьянчуга поднес руки к глазам. То была кровь. Вязкая и тягучая, она облепила его, покрыла с головы до ног. Она затекала ему в уши, в нос, в рот. Он захлебывался и задыхался. А кровь чернела и жглась огнем, заползая даже под кожу. Он пытался оттереть ее.

— Иди сюда, любимый… Иди сюда… — позвал его нежный знакомый голос.

Он в надежде бросился в его сторону. А голос все звал и смеялся.

— Иди сюда, любимый… Иди сюда… Я жду тебя…

Младек увидел ее. Он знал ее. Но, Всеясный Ралок, как смерть обезобразила ее черты! С протянутых к нему рук лохмотьями свисали куски гниющего мяса, а из провалившегося носа и обездвиженного рта вываливались могильные черви.

Мертвые пальцы вцепились в него. Зловонный запах разлагающегося тела забивал нос. Он чувствовал, как что-то впивается ему в ноги, как отрывают куски, слышал, как кто-то грызет кости. Его кости. Невыносимая боль пронзила тело, и ужас охватил все его существо.

— Смотри, как наш сын вырос… — хрипело чудище. — Смотри, как он вырос…

Бедолага опустил взгляд на ноги. Зеленовато-сизый распухший от воды уродец с причмокиванием вгрызался в его ногу. Раздвоенный синий язык плотоядно облизывал омерзительный безгубый рот, наполненный острыми как лезвия клыками, с которых капала зеленая слюна. Красные глаза без век дрекавак безумно вращались в разные стороны.

— Теперь ты навсегда с нами, милый… Теперь ты навсегда…

Лицо Младека перекосило от ужаса. Он пытался ослабить железную хватку существа, сдавившего его горло. Черные волосы стали серо-молочного цвета. И только тогда зловещая фигура в темном плаще разжала пальцы.

Вырвавшись, горе-храбрец бросился бежать куда глаза глядят. Он не видел ничего перед собой, кроме жутких красных глаз да пустых глазниц трупа. Долго были еще слышны нечеловеческие вопли. Вздрогнули даже бывалые вольные наемники и стражи.

Мара спокойно забрала корзину и молчаливо двинулась к двери. Занесла ногу над порогом, как вдруг остановилась. Качнулся капюшон, точно она окинула взглядом полутемный зал, устремив его в темнеющий угол, и резко обернулась к Брюхоскупу.

— Скажи, хозяин, — ее голос снова стал елейным, — ты зачем женился?

Напуганный до смерти увиденным Брюхоскуп попытался что-то ответить. Но получилось одно только бульканье.

— Ты жену брал, чтоб любить, заботиться и оберегать ее. Сам в этом клялся. И перед людьми, и перед богами… А сам что творишь? Жена у тебя хуже служанки, на полатях которой ты ночуешь. Дети у тебя полуголодные бегают, а сам украшения дорогие раздариваешь девкам. Коли не будешь о жене да о детях печься, сделаю так, что забудешь, как девок щупать, ибо нечем будет. Ты меня понял? — тот закивал, а она снова более строго повторила: — Я не услышала…

— Я понял все, матушка, понял, — затараторил испуганный хозяин постоялого двора. — О жене да о детях…

— Смотри у меня, — она погрозила ему пальцем в черной перчатке. — Ты меня знаешь.

Глухо ударилась дверь. Казалось, что все «Пристанище усталого путника» вздрогнуло. Гости таверны тревожно переглядывались друг с другом. Странник отметил про себя, как людей, столь различных между собой, объединил страх перед жуткой темной фигурой, чъе лицо невозможно было увидеть под капюшоном. Какое-то время гости не могли прийти в себя.

— Интересно, что теперь с ним будет? — спросил угрюмый бородач в затертой рубахе, похожий на скупщика краденого.

— Как что? — развел руками один из стражей. — Будет теперь вот так всю жизнь бегать… Или ты не знаешь, после ее взгляда мозги напрочь вышибает?

— Да так ему и надо, — равнодушно махнул рукой кто-то из вольных наемников. — А то он не знал, с кем связывается?! Герой хренов!.. Да и Черног с ним! Мы пьем, — обратился он к своим товарищам, — или вечер проходит зря?

— Да!

— Чертова баба! Что пил — все зря! Брюхоскуп! Брюхоску-у-уп! Неси браги!

— Да побольше-побольше! Надо восполнить утерянное!

Дальнейшая судьба несчастного забулдыги не слишком заботила посетителей. А после нескольких кружек медовухи, все и вовсе забыли о нем, предпочитая обсудждать куда более насущные проблемы. Постепенно веселье вернулось в привычное русло.

Один только Брюхоскуп никак не мог прийти в себя. Исподнее неприятно прилипало к ногам, но он не замечал. В голове у него по-прежнему звучал вкрадчивый голосок, не обещающий ничего хорошего. Отмахнувшись от радомиркиных расспросов, он скрылся у себя. Ему чудилось, что Лесная Госпожа наблюдает за ним. И виделась она ему в каждом темном углу. Так его до самого утра больше никто и не видел. Его жена и Радомирка сами управлялись с делами.

— Вот тебе и Мара-оборотница, — облегченно выдохнул Гура. Он вытер губы и принялся терзать запеченное мясо. — Пронесло! А могло быть и хуже… Поговаривают, будто совсем недавно в соседнем селенье с ней не по-хорошему поступили. Вылечила жену старшака, а он заерепенился. Дескать, не пристало ему, главе селенья, платить черноговой бабе. Можно подумать, что она деньгами берет! Уж собрать корзину с едой можно… Так потом всем селеньем мужиков в буйном помешательстве ловили, не знали, как спастись. Пришлось старшаку смирить свою гордыню, тащиться в наши леса да испрашивать прощения у нее.

— А расскажи-ка о ней побольше. Кто она? — попросил Странник, наблюдая, как тот быстро поглощает еду.

— О-о-о, брат! Это самая зловредная баба из всех, которые только встречаются.

— Я заметил. Не повезло тому бедолаге…

— Младеку? Сам виноват. Не самый хороший человек, хочу сказать. Постоянные пьянки да кутежи. Девица у него была. Поди, любила искренне, раз не замечала, что он из себя представляет. Все вокруг нее отирался, а заделав ей ребенка, этот скот исчез в неизвестном направлении. Долго от него не было ни слуху ни духу. Она родила. По городу поползли слухи о ней. Нехорошие. То ли слухи, от которых добрые люди не давали спокойно жить девице, то ли предательство — уж сам догадайся, кто свой язык развесил, — то ли еще какая причина, но слегла она в лихорадке, а через месяц и вовсе преставилась. Ребенка ее брат с женой приютили. Да только мальчонка в пять лет свалился в колодец. Спасти не успели — захлебнулся малец. А этому хоть бы хны. Как вел беспутную жизнь, так и продолжал… Скот еще тот, этот Младек. Не жалко его. Совсем не жалко.

— Гура…

— Что?

— Ты мне про Мару расскажи. Почему ее черноговой бабой называют?

Гура перестал жевать, вытер руки о скатерть и облокотился на стол.

— Ну, слушай. Печальная у нее история. Родилась она в семье местного кузнеца Гордыни. Родители погибли во время мора. Гордыня, ее дед, полностью посвятил себя воспитанию внучки. Других детей у него не было. А, стало быть, и внуков тоже. Жили они ни бедно ни богато на окраине города со стороны восточных ворот… Ну там, где сейчас заброшенная кузница стоит. Видел, небось. Так вот эта кузница некогда принадлежала ее деду. Он работников держал, да и сам не слабак был молотом помахать в свои-то года.

Мара росла сама по себе. Видать, оттого-то она и отличалась от других девочек. Добрая, смешливая. Хотя работать по дому она не особенно-то и любила. Ну, все эти бабские дела — пряжа там, харчи варить. Не ее это было. А вот с лошадьми возиться да в кузнице среди мужиков — это да. В общем, если бы она была юнцом, еще понятно. Но тут девка-то! Говорят, она даже упрашивала деда научить ее владеть оружием. Да Гордыня только отмахивался, дескать, не девичье это занятие мужицким делом заниматься. Ровесники ее не принимали — странная она для них была. В игры ее не брали, а при случае и подшучивали над ней. Иногда — зло. Бывало, поплачет-поплачет и бежит помогать, если о помощи просят. Никому не отказывала, открытая душа.

Время шло. Исполнилось ей тринадцать лет. Тем же летом повез ее Гордыня на праздник Мокалуши в соседние Вышняки. Упрямилась она, ни дать ни взять — перегруженный осел! Но слово Гордыни закон, и против него не попрешь. Там повстречался ей Митро, парень из Вышняков. Выходцем из работяг он был. Приглянулась она ему. Да и он ей не был особо противен. Согласилась стать его женой, другие-то не особо на нее обращали внимание. А вернуться одной обратно с праздника, значит, покрыть седую голову деда позором. Девку-то вырастил, да никому она не нужна.

Вот только спустя какое-то время Митро потерял к своей юной жене интерес. Стал из дому пропадать. По девахам непотребным шляться. В тавернах засиживаться. Иной раз мог на неделю пропасть, а то и вовсе на две. Долго она терпела, ссор из избы не выносила… Знаешь, это женское «А что люди скажут?» Пока однажды, совсем потеряв стыд, не заявился бедовый муженек домой ночью. Да не один. То была последняя капля… Пешком она шла от самых Вышняков. От обиды поклялась Мокалуше, что больше никогда не выйдет замуж.

По дороге встретился ей молодой красавец Загривко, сын аннича нашенского. Тот как раз после смерти отца своего только начинал городом править. В то время он в Вышняки ездил к брату своему, Младичу, договариваться о торгах или что-то в этом роде.

Он-то и привез ее обратно домой и передал в руки деду. Дед принял ее обратно. Не виновата же она, что муж оказался недостойным человеком. И вот что интересно, на следующий же день Митро в темницу отправили на полгодика — посидеть, подумать над своим поведением, а Мара оказалась разведенной. Благо, детей у них не было.

Тут уж и ежу понятно, что к этому руку приложил Загривко. Он стал захаживать в гости. Уж очень ему полюбилась Мара. На какие только ухищрения не шел юный аннич, чтобы привлечь ее внимание. А она — ни в какую.

Однако капля точит камень, а настойчивость и смекалка — девичье сердце. Влюбилась Мара и, забыв про свою клятву, вышла замуж за аннича… Но с богами шутки плохи. А на клятвы у них память хорошая. Разозлилась богиня, да и послала проклятие. Мара стала превращаться в лесную кошку. Каждый месяц в одну из недель она уходила в леса, где ночью принимала звериное обличье…

— А как же аннич не замечал этого? — перебил Гуру Странник.

— Заядлым охотником аннич оказался. Мог месяцами дома не появляться, выслеживая какого-нибудь кабана или оленя. И хотя жену он любил, но охоту он любил больше.

Вскоре по городу поползли слухи о том, что в лесах появилась кошка лесная небывалой красоты. Большая, как рысь, с золотой шерстью. Узнал об этом Загривко. Как-то на пиру, знатно перебрав вина, торжественно поклялся найти эту кошку и поймать ее. Сделать из нее ковер и принести жене. Испугалась Мара. Долго пыталась отговорить от этой затеи мужа. Только ничего не вышло. Аннич буквально помешался на идее поймать золотую кошку. Тем временем, у них родились двойнята — два золотоволосых мальчонка. Мара не отходила от них ни на шаг. Вилась над ними, как орлица над орлятами… И все бы хорошо, но проклятье есть проклятье. Оно не щадит никого.

Пришло время, и Мара снова отправилась в лес менять обличье. Мужа-то, поди, неделю не было. Когда появится — неизвестно. Но не повезло ей в тот раз. Обнаружил ее Загривко вместе со своими подручными. Долго гоняли они ее по лесу. Аннич подстрелил-таки золотую кошку. Стрела угодила прямо в плечо. Только чудом ей удалось сбежать.

Раздосадованный неудачей, он вернулся домой на следующее же утро. Заметив, что у жены рука ранена, он смекнул, что она — та самая лесная кошка. Видать со страху, что его жена оборотницей оказалась, Загривко малость умом тронулся. Запер ее вместе с детьми малыми, да и поджег терем. Вопли такие стояли, что народ посбегался со всех сторон. Тушили как могли. Но, увы, дети погибли в пожаре, а Мару, еле живую и страшно изуродованную, забрала к себе в лес служительница Верховной богини Житявницы Веда.

Долго ее выхаживала ведунья, очень долго. Иные думали, Мара совсем не вернется. Она вернулась. Но уже другой. Не стало больше той Мары, которую знали все. Будто злыдень принял ее обличье. Веда как могла лечила ее, но половина лица, да и большая часть тела Мары остались покрыты жуткими шрамами. Она же обучила Мару всем целительным премудростям и волшбе. Вот такая история.

Странник молча обдумывал услышанное. Он разлил вино по кубкам, и жестом указал Радомирке, чтобы кувшин сменили.

— Вроде все складно, — наконец произнес он, пока служанка меняла кувшины. — Но весьма странное отношение у ваших к ней… Вроде как она помогает, а они ее ненавидят и боятся…

— Поговаривают, будто после ухода Веды к Великим Матерям к оборотнице стал захаживать не кто иной, как сам Черног. Он научил ее обращаться в лесную кошку по собственному желанию. Также наградил даром карающего взгляда. Человека, осмелившегося заглянуть ей в глаза, сжирают его собственные грехи. Столкнуться со своим собственным злом — это, знаешь ли, не от жриц Мокалуши голым по крышам убегать. Младека ты сегодня видел.

— Черног? А какая нужда Злому Богу с безродной оборотницей путаться?

Гура задумчиво почесал подбородок.

— Вот то-то и оно… Черт разберет этих богов и их прихоти. Но, возможно, что она его сама призвала.

— Весьма необдуманно с ее стороны. Черног за свою помощь втридорого берет.

— Я бы сказал, ее отчаяние на это подтолкнуло… Пока была жива Веда, ее никто из местых не трогал. Но стоило ведунье уйти, как на нее объявили самую настоящую охоту. Дескать, нечего в наших краях оборотням делать. Затравили ее совсем… До тех пор, пока кошка не показала когти. После этого народец попритих.

Странник покачал головой:

— А что случилось с анничем?

— Знамо дело. Свихнулся он. Надел конский хомут на шею, да и утоп. Его потом только аж через неделю нашли в Вышняках.

Странник наконец-то принялся за еду.

— Знаешь, — прервал молчание Гура, задумчиво заглянув в пустой кубок, — она, конечно, отъявленная пакостница. Но в душе ее доброта по-прежнему теплится. Ее дети любят. Радуются, когда она приходит. Женщин оберегает. Если скотина заболела, то все к ней на поклон бегут, помощи просить. Ребенок захворал — снова к ней за помощью спешат. Муж бесноваться начинает — опять все к Маре. Уж она-то мастерица мозги вправлять. Слышал же, как ее Брюхоскуп называет — Матушка Лесная Госпожа. Или Лесной Кошкой. Или Марой-оборотницей. Многие здесь ей здоровьем, а то и вовсе жизнью обязаны. Она мою жену три дня спасти пыталась. Я сам видел. Своими глазами наблюдал, как она возле нее практически трое суток не спала… Но, увы… Сколько отмеряно нитью Арны, столько и живет человек. Больше ему не выпросить у богини… Ты своди к ней коня своего, она поможет. Только ты это… В глаза ей не смотри. Если вдруг петь начнет, уходи подальше, чтобы голоса ее не слышать. Иначе заснешь, и проснуться можешь в такой чащобе, что месяц плутать будешь, а дороги обратно не найдешь.

— Как мне ее найти?

— А выйдешь в лес с восточной стороны города, дойдешь до ручья, пересечешь его, а там ее владения начинаются. По красным ягодам найдешь дорогу к ее дому. И да, последнее предостережение — ты особо не рассматривай ее. Это в городе она только так закутывается. А дома-то, поди, без плаща ходит. Неприятно ей это — когда шрамы ее рассматривают. Зачем ей лишнее напоминание о том, что с ней сделали?.. Кстати, — перевел тему наемник, — ты говорил о гардианцах. Думаешь, они решат напасть? И это во время Тысячелетнего Мира?

— Гардиания всегда была неспокойной. Для них Тысячелетний Мир — просто бумажка, замаранная чернилами. Молох давно присматривается к араканским землям. Но пока Аракана имеет такого сильного союзника, как Шумор, он вряд ли отважится нападать в открытую.

— Тогда Старый Лис зря питает надежды напасть на наши земли. Всем известно, что ваш володарь охраняет Аракану, как свои собственные земли. Иначе, прости за ерничество, где ж ему баб себе брать?

Странник рассмеялся.

— Уруш может взять себе бабу откуда угодно. Дело в другом, не каждая из них может стать его женой. Ты же ведь предание знаешь? И Молох его знает. И что с завтрашнего дня начинается последняя неделя Уруш-Мая — тоже. Понимаешь, к чему я клоню?

— Думаешь, он попытается разрушить договор между Араканой и Шумором, помешав выбору Нареченной?

— Помешать выбору самого Уруша? Это невозможно. Великий Володарь не станет слушать правителя паучьих людей. Да и тот не дурак, чтобы вызывать на себя гнев бога. Но он явно что-то затевает.