Подарки зятя или Эльфийское проклятье

Мариам Тиграни, 2023

1953 год. Война закончилась, уступив место эпохе рок-н-ролла и расцвета голливудского кино, но люди всё ещё латали старые раны и ненавидели немецкий народ. Михаэль Штерн, юный немец из провинциального городка, никогда не знал своего отца, а мать и дядя всегда скрывали от него правду. В поисках ответов Михаэль прибыл в пансион в центре Лондона, где нашёл не только настоящую любовь и лучших на свете друзей, но и эльфийское проклятье, привезённое из Ирландии в качестве свадебного подарка.

Глава 1

ФРГ

Нижняя Бавария, город Пассау

Март 1953 года

Родной Пассау — чопорный, пуританский, сплошь пропахший табаком и пивом — не вызывал в Михаэле тёплых чувств. Иной раз, когда лекции по теологии заканчивались перед самым закатом, он смотрел на очертания Дуная вдали и, дёргая себя за воротник тугой семинарской формы, не сдерживал страдальческого вздоха. Затем, прикрываясь от закатного солнца рукой, бросал сочувствующий взгляд на свою тень. Эта строгая форма и серая жизнь: разве к ним стремилась его душа?

В католико-теологическом институте, которым так гордился Пассау, семинаристов учили степенности и Божьему слову, в котором после ужасов войны истерзанное мирное население нашло покой и тихую гавань.

«Ну и чего ждать от города, что до прошлого века считался епископством? «Важный религиозный центр», все прислушиваются к тому, что скажут служители собора Святого Стефана, — с иронией думал про себя парень, пока шёл вдоль улиц Пассау. — Каждый спасается по-своему».

Михаэлю было всего двенадцать, когда закончилась война, но даже он запомнил, как приходилось отстраивать руины. Федеральный канцлер, Конрад Аденауэр, сделал за эти годы всё, чтобы жизнь граждан вернулась в привычное русло. Понемногу всё и правда стало — вроде, — как прежде, если только не считать того, что, к примеру, жена дяди Томаса и его младшая дочка…

«Так и остались в ГДР», — хмуро заключил Михаэль.

В годы войны, когда обстановка на Востоке страны казалась поспокойнее, дядя Томас отправил жену и дочь в глубинку под Эрфуртом, где, по его мнению, им ничего не угрожало, а затем уже не смог перевести их обратно. Сам же остался в Пассау вместе с десятилетним сыном Паулем, смышлёным настолько, чтобы помогать по ремеслу. Дядя Томас, конечно, пытался вернуть родных, пока в прошлом году на внутренней границе не поставили проволоку, но и до сих пор не оставил надежды на воссоединение с семьёй. В последний раз — ещё в сорок девятом — тётя Грета и малышка Хельга почти добрались до Пассау, но потом власти стали строже отслеживать перемещения. Доходило и до обстрела, и до голодовок.

Солнце почти село, и даже трещотки в палатках на ежегодной ярмарке уносили прочь фирменный баварский сливочный пирог и шницели, которыми ублажали туристов, лёгкой рукой стряхивали с прилавков крохи, да сплетничали о том о сём. Выручка сегодня выдалась прекрасная, а погода стояла такая ясная — тёплый, бархатный весенний день, приятный и ласковый ветерок с набережной, — что каждая из них посчитала своим долгом окликнуть молодого Штерна, твёрдой поступью проходившего мимо, и поделиться с ним какой-нибудь сладостью.

«Что за походка! Прямо-таки генеральская, — размышляли они одна за другой не сговариваясь. — Стать, рост, глаза-изумруды: всё при нём. Жаль только не блондин… Был бы настоящий ариец!»

Так они думали, пока копались в бесчисленных пакетах, и передали Михаэлю столько гостинцев для Сони и Томаса, что тот еле смог их нести.

— Забирай, дорогой, не стесняйся! Это для твоей матери. Соня обожает шницели!

— Что вы, фрау Мюллер… Мама будет польщена.

— А это для герра Штерна! Не спорь. Не знаю, как отблагодарить его за помощь со спиной. Совсем я тогда измучилась!

— Ладно, как скажете, фрау Берн. Я всё передам дяде.

Михаэль вежливо кивнул на доброту соседок, но, когда полез в портмоне за деньгами, а те отказались их принимать, зарумянился по самые уши. На всю округу не нашлось бы семьи более уважаемой, а врача — ловчее и искуснее дяди Томаса, а посему полгорода ещё во времена суровой жизни в тылу оказались у них в долгу. Война раскинула семью дяди по обе стороны от национальной границы, и это лишь усугубило его трудоголизм.

«Кто-то в таком случае прикладывается к спиртному, а герр Штерн — к работе», — не без улыбки подмечали соседи. Над отцом шутил и Пауль, как только не подтрунивавший над его натурой трудоголика, и всё время равнялся на Михаэля: на его походку и манеру говорить. Михаэля это умиляло, и он как мог отыгрывал роль старшего брата, но очень ценил в Пауле его солнечную натуру и индивидуальность. Как ему будет не хватать кузена!

Михаэль в последний раз вежливо кивнул лавочницам и, взяв под обе руки гостинцев, зашагал дальше по набережной. Соседки всё смотрели ему вслед и вздыхали: «Как жаль отдавать теологии такого юношу». Особенно когда у них столько дочерей и племянниц…

Война ведь многих скосила! А мужчин и до сих пор не хватало…

Проходя мимо улиц с бесцветными зданиями преимущественно в стиле баварского и венского барокко, Михаэль слышал их шептания, которые доносил до него ветер, пинал по дороге камни и пыль, один раз, задумавшись, чуть не попал под колёса новенького Кадиллака и всё хмурил лоб. Поднимаясь в гору, сбил дыхание. Если бы они только знали!

Знали, как часто он мечтал уехать из этого забытого Богом места и найти своё предназначение в жизни. Теология — не для него. Он слишком для неё рационален и чересчур не легковерен… Богословы учили: «На всё воля Всевышнего» или «Не пытайтесь понять всего — вам этого всё равно не удастся», но, слушая их лекции, Михаэль почему-то очень злился. Чёрт-с два он будет сидеть сложа руки и ждать, когда «кто-то сверху» решит его судьбу! Разве каждый не сам за себя в ответе, да и что за философия для неудачников?

Михаэль свернул за угол и услышал, как из приоткрытого окна в доме напротив заиграл граммофон, и признал песню: Луи Армстронг, «New Orleans Nights». Старуха Визе, развешивавшая бельё, помахала белым платком и, покорив его беззубой улыбкой, пригласила на чай в следующую среду. Наверняка это герр Визе, несмотря на артрит, танцевал среди белого дня под джаз и фокстрот, так что его слышал весь район. Дядя Томас не советовал старику напрягать ноги!

Именно дядя Томас настаивал на том, чтобы Михаэль изучал теологию после школы, носил эту сковывающий тело и душу одежду, участвовал в издании газеты от института, иногда ездил с ним в Австрию… И жил в этом старом, провинциальном городишке, где соседские девчонки считали его серьёзным, собранным и слегка нелюдимым юношей, которому чужды всякие пороки. Несмотря на положение семинариста — из него священник, как из дяди — балерина! — Михаэль редко отказывал себе в земных радостях. Девушки всегда заглядывались на него, но он, хоть и любил их общество, никогда по-настоящему не влюблялся.

— Я не могу так больше, — думал он про себя, всё ещё жмурясь от закатного солнца, пока подходил к знакомому двухэтажному домику из красного облицовочного кирпича. Несколько секунд Михаэль так и простоял, положил на землю гостинцы для родных, подставил лицо под лучи солнца и прикрыл глаза. Ох уж эта тихая, размеренная жизнь, к которой так тяготела его семья! Разве он уже давно здесь не заскучал?

— Я приеду к тебе, как только освоишься, — промелькнул в голове вчерашний разговор с Паулем в садике за домом, где братья каждый вечер играли в футбол. — Если в этом твоём Лондоне будут красивые девочки, припаси для меня одну!

Михаэль невольно улыбнулся, не раскрывая век. Голоса эхом проносились в его голове.

— Ты сначала школу закончи, — полушутливо отвечал он, схватил Пауля в охапку и мягко развернул к дому. — Только смотри… Нашим ни слова о Лондоне! Я пока что им ничего не сказал.

— Осталось-то всего пару месяцев. Как получу аттестат зрелости, так и сорвусь к тебе. Вот увидишь. — заверил Михаэля кузен. — А насчёт Лондона не переживай… Я могила!

Пауль ответственно молчал — целые сутки! — пока Михаэль и сам не осознал: пора. Вдохнув побольше воздуха, поднялся на второй этаж, — чем это у них так вкусно пахло? Выпечкой или жареной картошкой? — поцеловал мать в щёчку, отдал ей гостинцев, разулся, повесил пальто и…

— Садись, милый, — беззаботно отозвалась Соня и, оставив гостинцы на кухне, застучала тарелками и вилками и вернулась в гостиную, где дядя Томас по своему обыкновению читал газету. — Ужин вот-вот будет готов.

— Я не хочу есть, мама, — вяло откашлялся Михаэль, встал напротив большого вытянутого стола, за которым домочадцы обычно ужинали, и на одном дыхании выпалил: — Дядя! Вообще-то… Я хочу с вами поговорить. Я решил… Я бросаю институт и еду в Лондон.

В висках пульсировало, а ушастый домашний кокер-спаниель залаял от всей этой стремительности, завился у ног волчком. Соня разливала вечерний кофе по кружечкам и как раз наполняла чашки, замерла с чайником в руках и вскрикнула. Томас опустил очки к переносице.

— И тебе не хворать, дорогой племянник, — проговорил он, иронично вздыхая, и со скрипом задвинул для Михаэля стул. — Садись. Скоро и Пауль из спортивной секции вернётся.

Первый порыв немного прошёл, и Михаэль покорно сел, сложил руки на коленях, постучал кончиком домашних тапочек о чистенький паркетный пол и огляделся.

Бесчисленные книги, разложенные по полочкам по цветам и авторам, стены с бежевыми обоями, фарфоровый тюрингский сервиз в серванте, фортепьяно в углу, радиоприёмник, даже американский цветной телевизор, который далеко не все в Пассау могли себе позволить… Один он, Михаэль, не вписывался в эту идеальную кукольную жизнь! Настенные часы с кукушкой надоедливо тикали, а тут ещё и мать так смотрела, словно вот-вот расплачется.

— Мам, — мягко позвал Михаэль, но та только моргала и не двигалась. Часы пробили шесть, и Соня вздрогнула, будто услышала артиллерийский выстрел или сирену перед бомбёжкой. Кончится ли это когда-нибудь? Многие, кто прошёл через войну, страдали от нервных тиков, а Соня до сих пор мучилась от ночных кошмаров.

Вот уже много лет она предпочитала бытность домохозяйки сестринскому ремеслу, и сын не осуждал её за это. Через что ей только ни пришлось пройти, чтобы вырастить его в Третьем Рейхе, и это ещё дядя Томас, благодаря специальности, остался в тылу и помогал! Другим молодым матерям так не везло… К тому же денег, которые некий английский банк каждый год присылал на имя Сони с анонимного счёта на Мюнхенский, хватало с лихвой на все их нужды. Даже Пауль иногда без зазрения совести стрелял у тётки карманные!

— Пойду и посмотрю, как там курица в духовке, — прошептала она еле слышно, лихорадочно вытерла руки о передник и заспешила к выходу. Михаэль проворно встал с места, так что стул под ним заскрежетал о паркет, и схватил её за локоть.

— Мама, пожалуйста, — проговорил он виновато, сжал её руку в ладонях и, зажмурившись, поцеловал. Соня с нежностью коснулась его макушки. — Не злись на меня. Я должен… Я уже так давно об этом мечтаю.

Во времена национал-социализма Соню Штерн назвали бы идеальной дочерью, матерью и сестрой, и даже сейчас, когда ей исполнилось сорок четыре года, былой ласковый и нежный образ белокурого ангела, который её сын яркой вспышкой пронёс через всё детство, до сих пор переполнял его сердце. Он всё время думал, что рано или поздно должен уйти из дядькиного дома — коль у него не имелось отчего, — но каждый раз оставался. Ради неё. Ради неё же держал язык за зубами, и даже то, что отец был, мол, англичанином, узнал после долгих и методичных расспросов, из-за которых Соня непременно заливалась слезами.

— Мы познакомились в Вене ещё до войны, — говорила она, стряхивая слезинки с уголков глаз, пока укладывала его — восьмилетнего, — спать. Даже одеялом накрывала до самого носа, словно хотела защитить: — Я работала около года в психиатрической больнице последователей психоанализа, а он каждую неделю приходил туда навещать родственницу. Я уехала обратно в Германию, а больше мы и не виделись. Вот и вся история, шэцхен. Он даже не знал о твоём существовании.

— Тогда откуда деньги в Мюнхенском банке? — спрашивал Михаэль уже в тринадцать.

Глаза Сони на миг стекленели и наполнялись слезами, нижняя губа дрожала. Она выбегала из спальни, прикладывая к векам идеально симметричный платочек, после чего туда заходил Томас, скрещивал на груди руки и, поправляя очки на переносице, осуждающе качал головой.

В такие минуты Михаэль чувствовал нестерпимый стыд за то, что довёл мать до слёз, сглатывал и долгое время не задавал лишних вопросов. Вскоре всё начиналось заново. В пятнадцать лет, уже после войны, Михаэль спросил у родных, почему не носил отцовскую фамилию и почему весь Пассау упорно делал вид, словно у Сони Штерн никогда не было мужа, а сын появился как будто из воздуха? Вот тогда-то дядя Томас и выдал нечто новенькое: потому что причастность к английскому шпиону могла бы стоить им жизней!

— Ну вот ты и вынудил меня сказать правду, — всплеснул руками дядя Томас. — Да-да, мой мальчик, ты не ослышался! Потому и не спрашивают и не говорят, что слишком нас уважают. Не хотят навлечь беду. Особенно во времена режима… Ты знаешь, что могли сделать с тобой и Соней?

Как Михаэль гордился собой тогда: английский разведчик! Его отец — герой, внедрившийся в австрийскую, а затем и германскую элиту, чтобы стать полезным своему отечеству — Британии. Его, мол, всё равно раскрыли, и никто не знал, чем закончилась жизнь английского героя — неужели умер в пыточных Гестапо? — но разве это имело значение?

— Как его звали? — со слезами на глазах спрашивал тогда Михаэль. — Я хочу знать!

— Ну это уже слишком, — хмурился дядя, поправляя рукава белого халата, и строго пенял племяннику пальцем. — И так уже много тебе рассказал… Англичане нас до сих пор не любят. Храни в секрете, что я тебе сказал, хорошо? Это наша общая тайна.

Ещё на несколько лет разговор утихомирил пыл Михаэля, но желание узнать об отце побольше не покидало его. Лондон — шумный, промышленный, контрастный — до сих пор манил его со страшной силой, и Михаэль всерьёз связывал это с зовом крови. И Гёте он предпочитал Шекспира, и Черчилль — «величайший политик, которого видывал свет», и лучше Rolls-Royce не придумали машины! Михаэль обожал английские бренды одежды и обуви, залпом читал толстые фолианты о правлении британских королей, ответственно учил язык и мечтал побывать в Лондоне. Анонимный отправитель в английском банке оказался к тому же единственным связующим звеном между ним и отцом, и Михаэль всё чаще возвращался к нему мысленно. Вот бы наведаться в тот банк, вот бы разузнать, кто и когда перечислял те деньги на его имя! Быть может, «английский герой» ещё не покинул этого мира, и его можно разыскать?

Вот так Михаэль и решил, что не задержится больше в Пассау. Несмотря на слёзы матери, неодобрение дяди Томаса и шутки Пауля о том, что одержимость кузена всем английским — всего лишь временное увлечение, Михаэль знал, что для него не нашлось бы пути назад.

Полтора года в теологическом институте? Вот о чём он уж точно не будет жалеть!

— А вот теперь поговорим серьёзно. — Отставив кружку на блюдце, дядя Томас снял очки с переносицы и кивнул племяннику. — Я же сказал: садись. Соня, ты тоже останься. Эта песня уже слишком давно тянется.

Михаэль вновь сел, крепко сжал материнскую руку под столом и вгляделся ей в глаза, пока Томас что-то бормотал спокойным, рассудительным голосом, а кокер-спаниель лаял возле входной двери. Им всегда хватало и нескольких переглядываний, чтобы понять друг друга, и, когда Соня мягко улыбнулась сыну, — несмотря на причитания Томаса, — Михаэль уже знал, что поступал правильно.

«Не злись на меня, — кричал его ласковый сыновний взгляд, который Соня без труда раскусила. — Что бы я там ни нашёл, я должен знать. Это важно для меня. Важно, как ничто другое!».

— Итак, ты решил уехать, — твёрдо начал Томас, а Соня сильнее сжала пальцы сына и кивнула ему. Михаэль расплылся в улыбке. Она поняла его, она не злилась!

— Решил, дядя, — уверенно отвечал он и украдкой подмигнул матери.

— В Лондон? — Герр Штерн чутка повысил голос и шустро вскинул брови.

— Так точно, дядя.

— Но ты должен понимать, что это очень ответственный шаг, и нужно всё продумать. Где будешь жить, что будешь делать, где возьмёшь деньги, да и к тому же твоё обучение…

— Томас, — с женской чуткостью окликнула брата Соня и накрыла его ладонь своей. — Не надо. Времена поменялись… Пожалуй, уже пора.

В этом «пора» заключалось гораздо больше, чем Михаэль мог понять, и улыбка на миг сошла с его лица. А тут ещё и дядя так странно повёл глазами, как будто…

— Если вам интересно, — прочистив горло, продолжал Михаэль, всё ещё хмурясь, откинулся на спинку стула и покатал пальцем хлебную крошку, — я действительно всё рассчитал. Вы правы, дядя. Мне нужно на что-то жить. Во многих юридических конторах в Лондоне требуются помощники юриста, а им не обязательно иметь профильное образование… Я всему научусь, обещаю. Я старательный.

— А жить где? — азартно переспросил Томас, а Соня перевела заинтригованный взгляд с брата на сына.

— Я найду подходящий пансион, — ничуть не смутился Михаэль. — Там есть разные… Где-то и подешевле, но на те деньги, которые приходят на Мюнхенский счёт…

— Не нужно ничего искать, — вдруг вмешалась Соня, встала и, задвинув стул, на нервах вцепилась в его спинку, поправила выбившийся из причёски локон. — В Вене мы работали с одной англичанкой… Её муж как раз содержал пансион, старый, родовой. Сейчас они живут в Хэмпшире, но её невестка, жена погибшего на фронте сына… Она всё ещё ведёт хозяйство, и пансион, насколько я знаю, на плаву. Я сегодня же ей напишу!

— Насчёт стряпчего тоже не волнуйся, — махнул рукой дядя Томас, и Михаэль оторопело воззрился на него. — Есть у меня один должник… Он и его напарник открыли частную контору, «Джудис и Ко». С моей протекцией мистер Джудис с радостью примет тебя. А в институте возьмёшь академический отпуск на год. Не беда.

Ну и дела! Сначала они как один скрывали от него любую правду об отце, отговаривали от Лондона и всего, что с ним связано, а теперь силком тащили туда, куда раньше ни за что не отпустили бы!

Часы отбили пятнадцать минут седьмого.

— Ничего не понимаю, — на одном дыхании выпалил Михаэль.

Соня и Томас переглянулись, и на несколько секунд в гостиной повисла такая тягостная тишина, которую только Пауль с его неповторимым обаянием…

— Тётя, папа, я дома! — донёсся из коридора резвый юношеский голос под радостное копошение собаки, а потом и сам его обладатель показался в дверном проёме. — Вы не представляете, сколько голов я забил… Э-э-э, чего у вас такие лица, как будто я воскресший Гитлер?

Целую секунду все молчали, после чего со всех сторон зазвучал лёгкий заливистый смех. Пауль — белобрысый долговязый старшеклассник — недоумённо захлопал ресницами. Ещё ни разу он не видел, чтобы его отец смеялся так искренне. Тётя Соня тоже вся зарумянилась, и даже Михаэль хохотал как не в себя… Ну и что бы они все без него делали?!

Глава 2

Лондон 1953 год

Маленькая улочка, район Сохо

Пансион «Аврора»

Полина Сазерленд придавала шарм и обаяние всему, к чему бы ни прикасалась. Пансион, доставшийся ей в наследство от покойного мужа, процветал не только потому, что имел достойную славу за пределами Лондона, но ещё и из-за того, что его хозяйка всегда знала, как и кому угодить, как разрешить споры, в которых никогда не участвовала, или запасть в сердце самому привередливому гостю. Куда бы она ни ступала, за «очаровательной вдовушкой» тянулся шлейф красоты и изящества. Полина искусно подгадывала момент и, когда появлялась необходимость, уходила «по-английски». Одни называли это удивительнейшее качество житейским умом, вторые природным обаянием, третьи просто удачей — и те и другие были по-своему правы, — но в районе Сохо, прослывшем на всю Англию предместьем развлечений, театров, кино и ресторанов, не нашлось бы общества приятнее.

Полина никогда не позволяла себе выглядеть хуже, чем идеальная домохозяйка с обложки VOGUE, и каждый раз, когда она появлялась перед гостями «Авроры», те отмечали, как миссис Сазерленд шла красная помада, оттенявшая белизну её кожи и голубизну её глаз, как крупные завитки светлых волос очаровательно обрамляли её овальное личико, и особенно мужчины любили, когда она украшала причёску лентами или цветами. Даже старый отставной полковник Вудсток, проживавший в «Авроре» с семьёй на время, пока шли приготовления к свадьбе его старшей дочери, считал хозяйку «прелестнейшей из женщин», «настоящей герцогиней» и никогда не позволял обижать её.

— Ваш утренний кофе, мистер Вудсток. — Если Полина и вмешивалась в семейные посиделки постояльцев у камина, то лишь по строжайшей необходимости. — Без сахара, а то вы знаете. У вас суставы…

Даже самым ранним утром вместительные кресла с красной обивкой, пледом — весной в Лондоне всё ещё бывало ветрено, — и мягкими подушками никогда не пустовали. В гостиной «Авроры» всегда пахло тюльпанами — любимыми цветами хозяйки, — а над каминной полкой рядом с маленьким, почти декоративным зеркалом висел портрет молодой принцессы Елизаветы. Совсем недавно оттуда сняли изображение её отца Георга… Даст бог, к лету принцессу уже коронуют!

— Будь на вашем месте другая, милочка, — по-солдатски гоготал Вудсток и даже ложкой махал в её сторону так, как будто держал гранату, — то я бы её отчитал. Этот старый прохвост, мой врач…

— Никогда не ошибается и самый лучший в Лондоне, — мягко улыбалась Полина, прижимая пустой поднос к груди, и даже подмигнула старому военному так, будто не читала ему нотаций: — А теперь лучше пейте… скоро принесу ваши лекарства. Их-то вы не будете ждать с таким нетерпением. Да-да! Не спорьте. Иначе обижусь. Миссис Вудсток, мисс Вудсток…

Отец семейства весело хохотнул, а Полина, присев в реверансе и кивнув его жене и дочерям, удалилась лёгкой походкой к лестнице. Старый Вудсток — бедняга! — прикован к инвалидной коляске с конца сорок второго года, и, хотя с тех пор он даже научился ходить с тростью дальше, чем на два-три метра, то ранение навсегда поставило крест на его карьере. Зато сделало национальным героем! Имя полковника Вудстока, предрешившего исход битвы при Эль-Аламейне в североамериканской компании октября сорок второго и пожертвовавшего ради этой цели собственным здоровьем, звучало тогда из каждого утюга. Ну и чего ждать от семейки потомственных военных? Пусть во времена Джейн Остин их предки и были мелкопоместными джентри и подарили миру множество священников и моряков, прославил свой род именно предок, героически погибший при Ватерлоо.

— И как она это делает? — У дверей Полина услышала, как средняя из дочерей Вудстока, Сесили, засплетничала с младшей сестрой. — Чтобы даже наш отец стал как шёлковый… Да она ведьма!

— Хотела бы я быть, как она, — мечтательно отозвалась малышка Элис, — она как спичка — всех зажигает!

«Иногда даже против воли», — скорбно вздохнула миссис Сазерленд. Она не сразу научилась управлять своими чарами, и сколько же горя они принесли ей!

Эти беззаботные, невинные девочки, которые не успели вкусить «прелестей войны», спокойно и без потрясений провели всё детство и юность в большом фамильном доме в Гилфорде, графстве Суррей, учились в частной школе, наверняка страдали от дюжины банальных подростковых проблем: прыщи, мальчики, строгие преподаватели! И, хотя сейчас эти девчонки так думали, они бы ни за что не захотели «уметь» так же, если бы только могли видеть оборотную сторону! Разве они догадывались, через что Полине Сазерленд пришлось пройти, чтобы вырастить сына, поднять на ноги пансион, не лишиться рассудка после смерти мужа? Они завидовали ей, но, узнав всю правду, разве захотели бы оказаться на её месте?

Тошнота подступила к горлу, когда перед глазами яркой вспышкой пронеслись события почти десятилетней давности: сестринские курсы в Дорсете, благотворительный вечер для детей умерших солдат в Лондоне, где Уильям, ещё обыкновенный рядовой, впервые пригласил её на танец… Страшные ранения, стоны, множество трупов… Полина пошатнулась, схватилась за косяк двери, приложила руку к животу и зажмурилась. Покойный муж становился порой чересчур ревнив, но разве она сама не виновата в том, что с ним случилось?

— У меня осталось множество пасхальных печений. — Миссис Сазерленд снова натянуто улыбнулась и обернулась через плечо к Вудстокам, когда Маргарет, старшая из дочерей, спросила, «всё ли с ней хорошо». — Думаю, даже мистеру Вудстоку можно немного… Сейчас принесу!

Быстро-быстро молодая женщина преодолела несколько ступенек и, оставшись одна, приложилась затылком к стене, отдышалась. Вудстоки ведь не единственные гости пансиона, пусть и самые ранние пташки, а, значит, скоро проснутся и другие… Старый русский эмигрант, Евгений Орлов, проживавший здесь с тех пор, когда пансион ещё принадлежал родителям Уильяма, и утверждавший, что он русский граф, чьи предки бежали в Англию после большевистской революции… Чопорная мисс Стинг, которая никогда не была замужем, постоянно фыркала в спину девочкам Вудсток, стоило тем только надеть юбку-солнце или платье-футляр чуть выше колена, и пререкалась с Орловым из-за политики СССР, итальянская многодетная семейка Россини, приехавшая в Лондон на заработки… Не дай бог Фредерико и Стефании поругаться — весь пансион тогда не спал ночью!

— Миссис Сазерленд, Ma’am! Ma’am, вы слышите меня?

Эдна — хорошенькая, только что поступившая на службу, но очень проворная горничная из Кента — несколько раз помахала перед хозяйкой, прежде чем та её заметила. Полина поморгала, чтобы хрупкий силуэт девушки перестал расплываться, и только тогда заметила взволнованный огонёк в карих глазах горничной. И чепчик на голове покосился, и передник взмок!

— Что такое, Эдна? Что случилось?

— Ваш сын…

— Бенджамин?!

— Всё никак не угомонится, — осуждающе покачала головой горничная и понизила голос так, будто собиралась сказать что-то неприличное, — он уже битый час стоит на кухне у крана и… режет воду ножницами.

Облегчённый смех вырвался из груди миссис Сазерленд. Разве она плохо знала своего сына? Как это на него похоже! И динозавры-то никак не выходили у него из головы, и инопланетяне на Марсе не давали покоя! И никого не слушался, и даже открыто грубил, когда злился. Одна миссис Вудсток находила на него управу… Этому негоднику зимой исполнилось девять лет, а он уже доводил учителей до нервных срывов своими «почемучками», и разве что не спрашивал, откуда брались дети!

Но это ей ещё предстояло…

— Я что только ему не говорила, — всё негодовала Эдна, поспешным шагом догонявшая Полину, которая уже умчалась дальше по коридору, поправляла на ходу цветы в вазах, раздавала поручения, — а он отвечает: «Я хочу понять! Я хочу всё-всё понять!».

Полина улыбнулась. Проходя мимо второго этажа, услышала громкие старческие голоса. Орлов и мисс Стинг опять сцепились. Покачала головой, отправила экономку разузнать, в чём же обстояло дело, и пошла дальше… Из гостиной послышалось, как Вудсток по десятому кругу рассказывал жене и дочерям о своих подвигах при Эль-Аламейне или о том, как сильно ненавидел немцев.

— Эти фашисты, — грозился полковник, трясся кулаком в воздухе. — Мы их одной левой…

— Но, дорогой, — отзывалась всегда уместная миссис Вудсток за вязанием, — не все немцы — фашисты…

— Немчура они, немчура! И тогда, при Эль-Аламейне, Фрицы навсегда запомнили, что такое английский боевой дух!

Полина застопорилась посреди коридора.

Точно! Новый посетитель!

Она вздрогнула, когда в главную входную дверь «Авроры» раздался звонок, и бессильно зажмурилась, закусила нижнюю губу. Как же неудобно получилось! Полина вспомнила о просьбе свекрови приютить сына подруги только тогда, когда тот уже прибыл… Да ещё и в такой момент, когда Вудсток снова впал в ненависть к фашистам, Бенджамин играл в привычную «почемучку», а Орлов с мисс Стинг обсуждали Советы.

Час от часу не легче!

— Я открою. — Сделав два глубоких вдоха — разве так не проходил каждый её день под этой крышей с тех пор, как она стала здесь хозяйкой? Разве она уже не привыкла? — Полина дружелюбно коснулась плеча Эдны. — Ты иди и приготовь комнату… У нас новый постоялец. А с Бенджамином я поговорю позже!

Полина уже давно не жила своей жизнью и всю себя посвящала сыну и пансиону. И, хотя мужчины зачастую удивлялись тому, как хрупкие плечи несли такое бремя и ещё не согнулись под ним окончательно, на эти их расспросы миссис Сазерленд лишь улыбалась. После войны многие молодые женщины её возраста несли похожее бремя! К тому же у неё находились и свои маленькие радости: Бенджамин и постоянная занятость, отвлекавшая от неприятных мыслей. Да и что уж греха таить… Восхищённые взгляды девочек Вудсток ей, конечно, очень льстили. А всё это благодаря одному: она хорошая актриса, и в сокрытии истинных чувств и желаний ей уже давно не находилось равных. Да только сердце ведь всё равно… Тосковало?

Среди белого дня Полина предпочитала казаться счастливой и безупречной, и никому не позволяла себя жалеть. Да только по вечерам, когда Эдна приготавливала для хозяйки горячую ванну, а та устало скользила туда, смывая все тяготы дня, она позволяла себе быть настоящей. Плакала, вспоминая почившего супруга, погубленную войной молодость, девичьи мечты о сцене и… крепком мужском плече. Холодная постель не грела, а обжигала, и в долгие зимние ночи Полина почти физически ощущала своё одиночество. Никто даже не коснётся её со спины тёплыми пальцами пианиста, не обожжёт шею дыханием, не поможет снять жемчужное ожерелье и не расстегнёт пуговицы платья…

В дверь стучали всё настырнее. Прошептав глухое «coming!», Полина ускорила шаг, и стук её каблучков отдавался эхом по коридору. Она всё-таки остановилась у зеркала, поправила локоны, проверила, не стёрлась ли помада в уголках губ, и только потом…

— Доброе утро! — Незнакомец снял мягкую фетровую шляпу и поклонился. — Вы миссис Сазерленд? Я прошу прощения, что так рано. Поезд прибыл раньше срока. Меня зовут Михаэль. Михаэль Штерн. Я приехал в Лондон и… Впустите?

Рука невольно замерла на ручке двери, а губы сами растянулись в улыбке. Полина беззвучно рассмеялась. В лицо дунуло свежим весенним ветерком, а владельцы Шевроле и американского Бьюика за спиной у посетителя ругнулись друг на друга отборным матом, когда чуть не стукнулись капотами в пробке на Сохо, Фредерико на верхних этажах снова брился под Фрэнка Синатру, а его жена с криками и руганью одевала детей. Миссис Сазерленд устало вздохнула. Речь гостя — собранного, приятной наружности юноши лет двадцати, — получилась сбивчивой и многословной — и надо же: почти без акцента! — но стыдно почему-то стало ей. Нечего сказать: тёпленький, истинно английский приём. Как будто прочитав её мысли, юноша слегка улыбнулся и кивнул — мол, не переживайте, я всё понимаю, — и Полину с ног до головы обдало тёплой волной.

— Да, всё верно. Я миссис Сазерленд, — непринуждённо произнесла Полина и отошла в сторону. — Извиняться нужно мне… Видите, как суетлив порой наш любимый Лондон? Проходите, не стесняйтесь и…

Вдруг молодой человек положил на порог поклажи и небольшой синий дорожный чемодан, и, не дав Полине договорить, поцеловал ей руку. От неожиданности миссис Сазерленд вздрогнула, не отрывая взора от его тёмной макушки.

— Очень приятно познакомиться, ma’am, — проговорил он серьёзно и, пока хозяйка пансиона недоумённо хлопала ресницами, поднял со ступенек два пакета и передал их ей.

— Это гостинцы от моей матери. Она очень благодарна, что вы согласились помочь мне, но она не знала, как ещё вас отблагодарить, поэтому…

— Как мило с её стороны, — вздохнула Полина.

Она никак не могла подавить улыбки, даже когда мальчик со всей серьёзностью начал расписывать ей, как Соня Штерн, его мать, остановилась на деревенском мёде и имбирном чае в качестве подарков для миссис Сазерленд, потому что посчитала, что, если даже та не любила чай или мёд, среди постояльцев пансиона всегда найдутся ценители. Герр Штерн, его дядя, не раз отмечал целебные свойства мёда в врачебной практике, и если миссис Сазерленд ещё ни разу не испробовала их на себе, то ей, безусловно, следовало начать.

Всё, что говорил этот юноша, Полина слушала вполуха и всё любовалась его деятельным тоном и ответственным подходом даже к мёду и имбирному чаю.

«Какой душка», — с нежностью размышляла она, пока скулы не стали болеть от улыбки. Михаэль вёл себя так естественно и легко, что она могла бы заподозрить его в желании очаровать её, если бы только не видела по глазам, что он просто был собой, а галантностью дышал как воздухом.

— Ладно-ладно, герр Штерн, — кокетливо перебила его Полина, — уверена, что гостинцам вашей матери найдётся под этой крышей достойное применение. Если только она сама не заберёт их обратно, когда узнает, что я заставила вас так долго простоять в дверях.

— Что вы, — тотчас вмешался Михаэль, как только миссис Сазерленд взяла под обе руки пакеты и засобиралась внутрь, — они же тяжёлые! Я сам понесу.

«Ещё немного и я влюблюсь!» — с беззаботной самоиронией подумала Полина и, когда он пропустил её вперёд, с готовностью прошла под козырьком.

Со смертью Уильяма и войной в её жизни редко находилось время и место для таких приятных мгновений, но и их вскоре заволок быт.

— В каждой комнате есть ванная. Здесь у нас кухня, а тут мы обычно проводим наш досуг… книги, бильярд, фортепьяно…

— Фортепьяно? — с готовностью подхватил Михаэль. — Я очень люблю на нём играть.

Полина понимающе кивнула. Она и сама была без ума от музыки, и в особенности от музыки афроамериканских бойз-бендов, пусть об этом и говорили вполголоса.

Лёгкой хозяйской рукой она показывала Михаэлю лестницу, витражные окна и портреты на стенах, вела по бесчисленным коридорам и ступенькам… Она видела, как он рассматривал всё разинув рот, а однажды даже попросил её рассказывать помедленнее, чтобы он успевал записывать. Полина вновь не сдержала улыбки. О том, что пансион некогда принадлежал её свёкру, о том, что здесь всё пропитано фамильной историей Сазерлендов или о том, что Бенджамин уже давно не видел деда и бабку, винивших в смерти сына Полину, она умолчала. Ровно как и о том, что то письмо, которое свекровь написала ей о «сыне подруги», стало едва ли не первым за многие-многие годы, что она вообще получала от родителей мужа из Хэмпшира. Стоило ли говорить о таком постороннему?

Не прошло и десяти минут, как Михаэль и его прекрасная спутница нырнули под кров «Авроры», как на них со всех сторон обрушились проблемы: оказалось, что Бен всё ещё не слушался горничных, младший сын Стефании разбил зуб, пока бегал от матери по комнате, а мистер Вудсток…

— Я уже говорил вам это тысячу раз и скажу ещё, — твердил он семье и другим постояльцам пансиона в тот момент, когда Полина привела к ним новенького. — Я никогда не уважал народ проклятого Гитлера и не стану! Им легко говорить: «Нас одурачили! Нами управляли!». Да вот только если они позволили обмануть себя, значит, в них уже сидел червячок, и даже не пытайтесь меня переубедить!

Часы отбили девять утра, и в столовой комнате уже собрались люди, стучали вилками и ложками, а кто-то и вовсе замер с кусочком хлеба и маслом. Горничные обхаживали гостей вокруг стола и попеременно убегали на кухню за солью, сахаром или недостающим стаканом, а запах свежей десертной выпечки разошёлся по всему пансиону. В этот редкий утренний час все постояльцы по привычке собирались за столом, и миссис Сазерленд посчитала хорошей идеей познакомить Михаэля с ними прежде, чем тот отправится в номер, да и остальные разойдутся. Так она делала всегда, когда в пансион заселялся кто-то новый, но на этот раз чутьё подвело её.

Вялые разговоры за завтраком прекратились, как только Михаэль и миссис Сазерленд прошли в столовую, и даже маленькие Россини, уже набившие рты джемом до отвала, перестали жевать. Полина закусила губу и виновато посмотрела на парня, а тот всё стоял — руки по швам, стеклянный взгляд — и не двигался.

— Ну, голубушка, — обратился к миссис Сазерленд Вудсток, отставив нож на блюдце, — чего молчишь, как будто воды в рот набрала? Правильно ли мы понимаем: хочешь познакомить нас с этим юношей?

— Смотри, какой симпатичный, — шепнула сестре Сесили, толкнув её в бок локтем, — хотя бы и правда жил тут… С ума сойти можно среди всех этих стариков.

— Сесили! — густо зарумянилась Элис, но, заметив, как звучал её голос, сестра хихикнула в маленький кулачок.

— Ну что сразу Сесили?! У самой глаза загорелись! Смотри-смотри, скромница!

— Вы вдвоём, — шикнула на младших Маргарет, нахмурив лоб, — что себе позволяете?

Сесили показала Маргарет язык, как делала всегда, когда та «читала мораль», и, ничуть не смутившись, откусила хлеба с ветчиной, пока Элис неотрывно смотрела на юношу. Как он расстроился после слов отца!

— Это правда, — зазвучал его голос прежде, чем миссис Сазерленд успела представить его, да и по акценту парня «все всё поняли», — мы оплошали. На нашей совести… Много крови. Но не думайте, что только вы страдали. Мой дядя до сих пор не может воссоединиться с семьёй, потому что хотел защитить их, а я ничего толком не знаю о своём отце и никогда его не видел.

— Михаэль Штерн, — эхом отозвалась Полина и немного осуждающе воззрилась на Вудстока, — наш новый постоялец.

Фредерико Россини издевательски присвистнул, приобняв жену, и шепнул ей что-то на ухо, Евгений Орлов расплылся в усмешке на все тридцать два зуба и продолжил, ухмыляясь, копаться в омлете вилкой, а мисс Стинг застегнула блузку на все пуговицы и запахнулась шалью по самое горло.

— Дожили, — процедила она сквозь зубы, пожав плечами, — будем делить одну крышу с фашистом.

— Мэри! Как ты можешь… — возмутилась миссис Вудсток и, обернувшись к мужу, шлёпнула его по рукам. — Джордж! Смотри, что ты наделал!

За столом зашумели, но, прежде чем миссис Сазерленд смогла бы вмешаться и остановить их, из кухни выбежала Эдна и окликнула хозяйку.

— Ma’ am! Бенджамин… Ваш сын…

Глаза Полины округлились от ужаса, когда Бен предстал перед ней с мокрыми волосами, пропитанной то ли потом, то ли водой штанишками, достал из кармана аквариумную рыбку, расплылся в улыбке, в которой не хватало двух передних зубов, и потряс животинкой в воздухе.

— Мама, смотри! — всё хвастался мальчонка, пока Полина лихорадочно вытирала полотенцем его белёсые волосы. — Я выловил её из аквариума на втором этаже! — Затем улыбка резко сошла с его лица. — Он задохнётся, если я не верну его в воду, да? Прости, рыбка!

— Извините! — прошептала Полина одними губами, смотря на Михаэля в упор, и вложила в этот взгляд столько сожаления и стыда, сколько только могла. Он ответил ей лёгким кивком головы, и Полина поняла, что на неё он не злился. Миссис Сазерленд немного успокоилась и, пока за столом обменивались враждебными ремарками, привлекла сына к себе:

— Что это такое, молодой человек? Почему рубашка мокрая и волосы липкие, словно их маслом намазали? И, да: рыбка умрёт, если не вернёшь её в аквариум.

— Это не масло, это арахис!

Так, споря и пререкаясь, они исчезли за поворотом. Михаэль проводил Полину и её сына долгим взглядом, после чего обернулся к столу.

— Приятного аппетита вам, — сказал он сдержанно и низко поклонился, — от фашиста.

С достоинством развернувшись, немец поднял чемодан за ручки и вышел из столовой с такой стремительностью, что пола его серого пальто сверкнули вдали. Сесили и Элис как одна вытянули шеи, чтобы увидеть ещё немного его силуэта, но именно в этот момент удостоились подзатыльника от Маргарет.

— Бесстыдницы! — фыркнула старшая сестра, задрав подбородок, пока младшие потирали ушибленные места на затылках, — на что только смотрите?! Приличные девушки себя так не ведут.

— Всё равно, — не удостоив её ответом, буркнула Сесили, — ещё не вечер. Я знаю, где миссис Сазерленд прячет малиновое варенье. Пусть ждёт: ночью наведаемся.

— Что ты имеешь в виду? — в ужасе спросила Элис.

Глава 3

Сесили Вудсток верховодила в отношениях с младшей сестрой, но Элис с готовностью уступала ей первенство, утешаясь тем, что слыла любимицей отца и его «маленькой принцессой с хамелеонскими глазами и чуть заострёнными, как у эльфа, ушами». Полковник Вудсток водил на охоту только младшую дочь, учил её стрелять гусей и как следует держать ружьё — две другие всё равно ничего в этом не смыслили! — а Элис умела смотреть на всё действо широко распахнутыми глазами оленёнка и восхищённо вздыхала каждый раз, когда собаки несли в зубах новую добычу из леса.

Не в пример сёстрам, Элис отличалась мечтательностью, но совсем этого не стыдилась. Восхищалась Вивьен Ли и Одри Хепберн, ещё в прошлом году — кто не влюблялся в актёров кино в шестнадцать лет? — обожала Марлона Брандо, пусть его роль в «Трамвае-Желании» и вызывала отвращение, и даже сама не раз выступала на рождественских постановках в Гилфорде. Элис мечтала когда-нибудь стать второй Грейс Келли в мире театра или кино, пусть поначалу и придётся сниматься в рекламе табака и пылесосов.

Лёжа в постели в ту звёздную ночь, она рассматривала высокий потолок комнаты и, барабаня пальцами об одеяло, думала о сегодняшнем происшествии. Кровать Сесили пустовала… Интересно, куда запропастилась сестра? Может быть, у неё появился возлюбленный? Кровь в жилах нагрелась лишь от одной этой мысли.

Луна красиво скользила через оконные ставни в девичью спальню, из-за чего её каштановые волосы, рассыпавшиеся по наволочке словно ниточки дождя, казались иссиня-чёрными. Тот юноша, которого её отец и мисс Стинг незаслуженно обидели сегодня утром, никак не выходил у Элис из головы. Она повернулась на другой бок и просунула руку под подушку. Что уж греха таить: он показался ей таким хорошеньким!

«Приятного аппетита вам… От фашиста!».

Элис улыбнулась, вспомнив его тон и то, как выразительно он тогда покинул их, и даже позволила проскользнуть у себя мысли, что незнакомцу очень шёл дорожный плащ… И тот зелёный, аккуратно повязанный на шее галстук, который он то и дело теребил, слегка касаясь рукой гладко выбритого подбородка… Затем вздрогнула то ли от стыда, то ли от настойчивого стука в дверь и замерла, спрятавшись под одеялом.

— Кто там? — прошептала Элис, натянув его до самой головы. — Что вам нужно?

— Призрак леди Анны Болейн, — раздался насмешливый сестринский голос. — Элис, не дури! Кому ещё это быть?

Чувство юмора Сесили унаследовала от отца — зато жизнерадостность и непринуждённость точно материнские, — но это в ней даже нравилось Элис. Оставив одеяло висеть на плечах словно шаль — миссис Сазерленд надо лучше следить за отоплением пансиона по ночам, — она босиком прошлась по комнате, поправила рукава белой ночной рубашки и, подавив улыбку, открыла сестре дверь.

— И это я ещё нахваталась привычек у папы, — весело покачала головой Элис. Сесили уже стояла перед ней в полной боевой готовности: в одной руке — блюдце со свечой, в другой — откупоренная банка с вареньем, в которой торчало три столовых ложки, — и стучала ногой по полу. Говорили сёстры шёпотом, чтобы никого не разбудить. Ещё чего не хватало!

— Я не понимаю, — проворчала Сесили, окинув младшую сестру деятельным взглядом сверху вниз, и цокнула язычком. — Почему ещё не готова?

— А я не понимаю, где ты пропадала. Два часа ночи, Сеси!

— Ходила вниз за вареньем, — буркнула старшая сестра. — Ну мы же договаривались. Михаэль, чердак… Помнишь?

— Михаэль? — Глаза Элис вспыхнули, и она густо зарумянилась, чего в тусклом свете от свечи Сесили, к счастью, не заметила. — Но мы не можем… А вдруг он спит?

— Не спит. У него в комнате до сих пор горит свет. Работает над бумажками из конторы. Давай же, собирайся! Или ты хочешь сразить его наповал с порога… Простоволосая и с опущенным плечиком?

Всякие пререкания пресекались на корню, и вскоре Элис подчинилась, кое-как убрала волосы в конский хвост, переоделась в юбку-карандаш и белую блузку и бесшумно захлопнула дверь спальни. Девушки облюбовали чердак под крышей, в котором миссис Сазерленд обычно держала ненужное барахло — старый, пыльный патефон с пластинками родом из двадцатых, коробки с книгами, сломанные игрушки её сына и многое другое, — и теперь ничто не подошло бы лучше для их маленького плана. Лишь бы никто не вышел из-за угла!

— Орлов храпит как медведь, — рассмеялась Сесили, проходя мимо «опочивальни русского графа», и шикнула на сестру, когда та нечаянно ступила на сломанную половицу.

Затем девицы два раза свернули за угол, и Элис, вообразив, что слышала где-то попискивание мыши, схватила сестру за локоть, из-за чего та чуть не выронила из рук свечу. Ну надо же: едва не спалили пансион!

Преодолели лестницу, несколько спален и наконец…

У заветной цели Элис, правда, осмелела и постучалась в дверь сама. По ту сторону загорелся свет, зазвенел засов, и, пока девушки переминались с ноги на ногу, Михаэль уже появился на пороге. Элис задержала дыхание, как только увидела, как ему шли белая рубашка с подтяжками и тёмные брюки, и бесшумно выдохнула.

«Он как будто принц из сказки. Всё, как я себе и представляла!».

Элис была романтична, но до сих пор никогда не влюблялась. Учась в частном пансионе для девочек, где общение с противоположным полом сводилось к охраннику и ключнику, она зачастую рисовала себе образ, который когда-нибудь встретит, и с нетерпением ждала этого дня. Ей и в голову не приходило, что в реальности всё сложится не так безоблачно, и она без оглядки романтизировала мужчин и всё, что с ними связано. Общение с девчонками давно наскучило Элис, зато всё ещё манил неизведанный мир противоположного пола. Пропахший табаком и потом, алкоголем и порохом… Вот почему её так тянуло к «мужским забавам», как сказала бы мать! По неопытности он даже казался ей проще и приятнее женского. По крайней мере, мужчины умели дружить и не завидовали друг другу по каждой мелочи, не плели интриг… Даже в любимых фильмах она по несколько раз пересматривала моменты именно с поцелуями, пусть их и показывали вскользь… Ну надо же быть готовой, когда придёт время!

— Доброй ночи! Я — Сесили, а это моя младшая сестра Элис. И, прежде чем ты станешь задавать вопросы. — Подход Сесили оставался деятелен и практичен, — есть две вещи. Первое: это не пансион, а сборище стариков и детей. Умрёшь от скуки, если не подружишься с нами. Ну и у нас тут есть варенье, и мы тебя угощаем. Пойдёшь с нами на чердак?

Элис чуть не провалилась под землю от стыда. Лучше бы говорила сама! Сесили при всей словоохотливости становилась порой довольно беспардонна, за что в чопорном английском обществе её не раз отчитывали по самое «не балуйся». В старину её ни за что не назвали леди, и, даже если бы не сожгли на костре за рыжие волосы и бесчисленные веснушки по всему лицу, то точно не приняли в высшее общество.

Михаэль явно не ожидал такого напора и несколько секунд недоумённо хлопал ресницами. О чём только думал? Потом перевёл взгляд с одной девушки на другую и обратно, посмотрел на банку в руках у Сесили и улыбнулся.

— Вы собрались есть из одной и той же? Это же не гигиенично, — изрёк он в итоге.

— Очередной зануда на мою голову! — измученно застонала Сесили, пока младшая хихикала в кулачок, — смотри: обидимся. Ну и… Так уж и быть: сходим на кухню за ещё двумя. Только утром сам будешь объяснять миссис Сазерленд, куда они все подевались.

— Ла-а-а-д-н-о, — ещё шире улыбнулся он и неожиданно подмигнул им. — Ловлю на слове.

Сердце Элис ушло в пятки, и она глуповато подняла уголки губ. Когда из коридора раздался голос сестры, а потом та и сама вернулась к двери, чтобы потянуть её за собой с раздражённым: «Пошли»!», единственное, на что Элис оказалась горазда, было хриплое: «До скорого!» и вялое махание ручкой.

На чердаке, к счастью, нашлось достаточно места, чтобы все трое чувствовали себя комфортно. Михаэль опустился на подоконник у круглого окна с форточкой, пока сёстры устраивались на ковре возле заброшенных книжных полок. Крыша имела уютную форму треугольника, пахло какими-то пряностями, похожими на терпкие духи миссис Сазерленд, а в другом от окна углу, сваленные в кучу, лежали сковородки, половники, портрет короля Георга, который недавно перенесли сюда из гостиной, и даже старый чёрно-белый телевизор.

— Ну, — первая заговорила Сесили, с полной непринуждённостью отправившая в рот ложку с вареньем, — рассказывай.

Михаэль улыбнулся и сел на подоконник так, чтобы видеть лица девушек. Он, похоже, совсем не стеснялся их, словно разговаривал с родственницами. Лунный свет за его спиной скопами проникал на чердак, придавая его взгляду и улыбке чуть больше таинственности. Банка с вареньем лежала рядом нетронутая.

— Что именно вы хотите знать?

— Ну, например… Откуда ты такой взялся. Миссис Сазерленд сегодня целый вечер рассказывала нам, какой «герр Штерн» весь из себя хороший: и руку ей у входа поцеловал, и гостинцев привёз.

— Правда? — неожиданно живо переспросил Михаэль.

Что-то в его голосе не понравилось Элис, и она нахмурилась. Почему всё время говорила только Сесили? Разве у её младшей сестры не нашлось бы своей индивидуальности?

Если, конечно, не считать непривычно заострённых ушей, которые отец в насмешку называл «эльфийскими» и которых Элис очень стеснялась, пряча под причёской… А ещё те страшные сны про средневековую даму, от которых не помогали даже таблетки от бессонницы… На всю семью только она ими мучилась!

— Прямо-таки Эшли Уилкс, — заговорила Элис, стараясь придать голосу уверенности, и с достоинством выдержала взгляд Михаэля, — не то, что всякие хамы и смутьяны Батлеры.

— Простите, — откликнулся он, — я не разбираюсь в любовных романах. Я больше по науке… А вежливости научила мама.

— Что даже «Трамвай-желание» не смотрел?! — ахнула Элис, округлив и без того большие глаза, загоравшиеся восторгом каждый раз, когда кто-то упоминал любимые фильмы или героев. — И Марлон Брандо не впечатлил в роли Стенли?! Даже последняя сцена с Бланш, когда доктор?..

— Ни одного имени не знаю, — виновато потупился Михаэль, рассматривая кончики туфель, — я не такой начитанный, как вы, мисс Вудсток. Вынужден вас разочаровать.

Элис надула губы, села и подобрала под себя коленки. Прекрасный образ принца рассыпался на глазах. А ведь она часто представляла, как они с будущим «возлюбленным» дни напролёт читали книги и обсуждали героев… Неужели эти мечты совсем несбыточны?

А тут ещё и Сесили…

— Ну и что, — облизывая ложку со всех сторон, вмешалась сестра, — я тоже не смотрела. Я вообще не фанат такого! В следующий раз лучше напомните, чтобы я показала фотографии, которые мы с фотолюбителями из клуба в Бромли сделали на Ист-Энде. Один полицейский регулировщик чего стоит!

Болтушка Сесили увела разговор в другое русло: рассказывала о том, как после школы не стала поступать в университет — и даже не вышла замуж, как большинство её сверстниц, — и теперь на свой лад «познавала мир» через кучу разных увлечений: от пилатеса до иностранных языков. Пока младшая сестра доучивалась в школе и мечтала о сцене, а старшая готовилась к свадьбе и подрабатывала телефонисткой в центральной конторе телефонной компании в Лондоне, средняя наслаждалась полной свободой и желанием «никогда не возвращаться в какое-либо учебное заведение после школьного ада». Элис, мол, смогла приехать с ними в Лондон, потому что закрыла весенний семестр заочно. Директора школы в Гилфорде лично попросил об этом их отец. А полковнику Вудстоку попробуй откажи!

Пока Сесили говорила, Элис ловила на себе виноватый взгляд Михаэля и, однажды улыбнувшись ему в знак примирения, понемногу оттаяла. Ну и что, что не смотрел и не читал? Она научит!

— Мама с папой говорят, что раз я не пошла в университет, значит должна поскорее выйти замуж, завести двоих детей, садик и корги, — с тяжёлым вздохом заключила Сесили, поднялась на ноги и с шумом отложила варенье на тумбочку возле патефона. — Но я тебе клянусь, что скорее сбегу из дому, чем пойду под венец по указке.

— Она может, — с улыбкой подтвердила Элис. Михаэль тоже улыбнулся.

— Вот так мы тут и застряли, — продолжала болтушка. — Живём здесь как кильки в банке, пока наша Мэгги ждёт своего принца.

— «Застряли?» — Коверкая слово с неожиданно проявившимся акцентом, Михаэль нахмурился. — «Кильки в банке?». Was? ¹

— А! — понимающе махнула рукой Сесили, переглянувшись с сестрой. — Я говорю: мы вынуждены оставаться здесь, пока наша Маргарет не выйдет замуж за богатого янки из Бостона… Раньше у неё был другой жених, но это долгая история. Ну а ты?

— Я?

— Кто же ещё! Зачем приехал в Лондон?

— Если у тебя есть здесь какое-то дело, — совсем осмелела Элис, ещё хихикавшая про себя над языковым конфузом, — лучше расскажи. Ты здесь наверняка совсем один, и тебе понадобится поддержка.

Несколько секунд Михаэль размышлял, и сёстры видели, как венка вздулась на его лбу, наблюдали, как он хрустел пальцами в нерешительности. Михаэль не выглядел человеком, который так просто раскрывал секреты, да и «дело», похоже, было не из лёгких.

— Вообще-то, — проговорил он в итоге со вздохом и спустился к ним на пол со своего подоконника, — это не то, чем бы я в другое время поделился с посторонними.

— Мы не посторонние, — ничуть не смутилась Сесили и освободила для него место рядом с собой на ковре. — Отныне мы соратники и боевые товарищи. Других ты здесь всё равно не найдёшь. Ну так что там у тебя?

Михаэль отшутился, ослепив девушек белоснежной улыбкой, а ещё через пару минут осторожно и, не вдаваясь в подробности, рассказал, что приехал искать отца. На этом откровения закончились, но уже через неделю он с удовольствием жевал печенья, которые Сесили на пару с матерью приготовила на именины одного из постояльцев, а от оставшейся половины они втроём избавились ночью на чердаке, смеясь с какой-то шутки так, что чуть не перебудили весь пансион. Сёстры защищали его от нападок мисс Стинг и своего отца, а Михаэль, познакомившись поближе с остальными постояльцами, осознал, насколько Сесили хорошо подметила про: «Других друзей ты тут не найдёшь». Разве что сама миссис Сазерленд… Такая естественная и очаровательная как росинка весенним утром…

Немного обвыкнув на новом месте и, поняв, что сёстрам Вудсток точно можно доверять, Михаэль всё-таки поделился с ними сведениями, которые узнал от дяди.

— «Мы в ответе за тех, кого приручили». Помнишь «Маленького принца»? — отозвалась Элис, когда Михаэль в очередной раз отмолчался на какой-то вопрос с подковыркой от Сесили. — Ты уже привык к нам, а мы к тебе. Назад дороги нет.

— У тебя на каждый случай есть цитата из книжки? — весело рассмеялся он. — Я впечатлён, мисс Вудсток.

Элис покраснела, замолкнув, чтобы побороть смущение, но на другой день на пару с сестрой подметила, что Штерн не только по-родственному улыбался им за завтраком, но что они и сами настолько привязались к нему, будто знали его всю жизнь. Всегда первым делом бежали к новому другу, если в пансионе случалось что-то интересное, и с нетерпением ждали вечерних посиделок. А ведь… Михаэль так пёкся о том, мог ли им доверять, а Сесили и Элис так хотели, чтобы это случилось, что они совсем позабыли самим задаться этим вопросом.

— Такой культурный. — Сесили рисовала у зеркала толстые стрелки, которые оттеняли зелёный цвет её глаз, и пудрила носик. — Благовоспитанный. Не думаю, что он прячет под подушкой арбалет.

— Так что, мы идём завтра в банк на Трафальгарской? — В большом предвкушении Элис захлопала в ладоши.

Прогулки от модного дома Harrods до Трафальгарской площади ещё никогда не приносили девочкам Вудсток такого удовольствия. Обвести родных вокруг пальца, сорваться на встречу с юношей, хоть и другом, — это ведь так волнительно! Миссис Вудсток и Маргарет, с которыми Сесили и Элис вышли ранним утром за покупками и от которых в итоге скрылись в оживлённой толпе, ужаснулись бы, узнав, что задумали «эти две кокни». Убедившись, что мать и сестра так и остались у магазина, Элис и Сесили проскользнули в один из двухэтажных автобусов, курсировавших по Лондону, и, проехав несколько красных телефонных будок и площадь Пикадилли, вышли из него на Трафальгарской площади, где заканчивалась транспортная развязка и где Михаэль ждал их битый час, развлекая себя разглядыванием афиши.

— Я думал, что вы уже не явитесь, — полушутливо попенял он им, шагая через всю улицу стальной походкой солдата — ровно держа спину, руки за пояс и в фирменной фетровой шляпе, — у вас всегда так шумно? И холодно?

— Центр города, — пожала плечами Сесили, обматываясь по самый нос красным клетчатым шарфом. — Туманный Альбион. Чего ж ты хотел?

— Так долго тут идти до твоего банка? — Элис потёрла друг о друга ладошки и выпустила ртом пар. В марте выдавались холодные деньки!

— Всего несколько метров. Пойдёмте. Тут дети выпускали мыльные пузыри, очень красиво… и солнце из облаков вышло!

Даже Сесили удовлетворённо поёжилась, списав это на мурашки на холоде, когда Михаэль взял её под одну руку, а Элис — под другую, и они вместе зашагали вдоль многолюдных лондонских скверов и торговых домов с их громкими пёстрыми логотипами и афишами. Сёстры то и дело переглядывались, читая в глазах друг друга надежду на то, что, хотя мать и Маргарет и могли навсегда запереть их дома, если бы только узнали обо всём, такого рода прогулки отныне не будут для них редкостью. Их новый друг оставался спокоен и невозмутим как скала, хотя чувствовал смущение девиц и даже польстился им, пряча в уголках губ улыбку. Какими важными они казались самим себе со стороны! И даже весенние лужи переступали так, как будто те не забрызгали их сапожки и юбки. Души Элис и Сесили летали, а завистливые взгляды прохожих девиц лишь разгорячали их кровь.

Солнце всё-таки напомнило о себе, когда автоматические двери банка показались в самом конце улицы. Михаэль задумчиво нахмурил лоб — больше ничего не выдавало его тревог, — но Элис всё равно прочитала их на его лице и, прежде чем отправить его внутрь в поисках правды об отце, мягко коснулась рукава его пальто.

— Всё будет хорошо. Вот увидишь! Даже если они там ничего не знают, мы всё равно докопаемся до правды.

Михаэль растроганно кивнул, поправил концы шляпы и выпустил руку Элис из своей.

— Знаешь, — проговорил он, располагающе смеясь, и уже сделал шаг к дверям, — а я бы всё-таки посмотрел этот твой «Трамвай»… Надо же понять, что ты нашла в своём Брандо!

— А он, между прочим, хорош, — не осталась в долгу Сесили, — ты бы только видел!

Элис затаила дыхание, когда Михаэль скрылся в аккуратном, меблированном вестибюле банка, и осознала, что сердце в груди колотилось как птичка в клетке. Прошло несколько минут, пока они с сестрой судорожно вспоминали всё, что Штерн рассказал им о своём отце: английский шпион, долгое время работавший в Австрии под прикрытием, присылавший каждый год большую сумму на содержание сына, но никогда не связывавшийся с ним напрямую…

Ровно через двадцать минут автоматические двери вновь раскрылись, и Михаэль вышел к Элис и Сесили ни жив ни мёртв, даже пальто толком не запахнул. Лицо ещё мрачнее, чем тем утром при разговоре с мисс Стинг! И куда только делся тот обходительный, невозмутимый юноша, и откуда в его глазах такой недобрый огонёк? Элис вскрикнула от неожиданности, когда Михаэль гневно сжал в кулаке лист бумаги. Неужто плакал?

— Ну, — прямо с порога накинулась на него Сесили, — что там? Что ты узнал?

— Мой отец не был шпионом, — процедил Михаэль, сильно стискивая зубы, и снова до хруста сжал тот листок в кулаке. — Дядя врал мне. Всё это ложь.

— Боже мой! Тогда кем же он был?!

Штерн не ответил, лишь прерывисто моргнул и отвернулся. Затем, всё ещё не откликаясь на зов девушек, быстрым шагом пошёл прочь. Его силуэт заволок лондонский туман.

Глава 4

Каждый раз, когда прохожие дети нечаянно задевали его за плечо локтем, их матери ворчали, а отцы махали кулаками в воздухе, огонь только сильнее закипал в Михаэле. Сесили и Элис что-то кричали ему вслед, но он не хотел, чтобы они попали под горячую руку, а потому не оборачивался. Улица с её шумными автобусами, бесчисленными перекрёстками и флагами расплывалась перед глазами. Британский флаг! Разве он имел к нему какое-либо отношение?

Дорожный знак, указывавший на Трафальгарскую площадь, завился волчком на месте, когда Михаэль стремительно прошёл мимо и остановился только возле кинотеатра с громким слоганом: «Всего три дня бесплатных билетов для тех, кто ещё не смотрел легендарный «Трамвай-желание»! Успейте до окончания показа». С афиши на прохожих глядел крепкий мускулистый мужчина в мокрой рубашке, сплошь облепившей подтянутый торс.

«А это, должно быть, Стенли! Да-а, мисс Вудсток, губа у вас не дура!».

Улыбка сама налезла на лицо, наполнив сердце умилением и теплом, и только тогда гнев немного отпустил Михаэля. Фетровую шляпу и демисезонные сапоги увлажнили капельки дождя, а по крыше кинотеатра забарабанило так, что пришлось забежать под козырёк.

«Девчонки хорошие, — пронеслось в голове красной нитью, принося за собой облегчение, и даже машины, проезжавшие по лужам на высоких скоростях, не отвлекли его внимания. — Элис в особенности. Верит в людей и их духовность, не знает ничего о грязи и лжи этого мира. Как с Луны свалилась! Придётся мне её защищать».

Михаэль никогда бы не подумал, что подружится с девчонками, но те подкупили его своей душевностью, наивностью и отзывчивостью. Такими естественностью и теплотой в его жизни веяло только от матери! На весь пансион они единственные не чурались его, и он был бы идиотом, если бы не подружился с ними. Сёстры Вудсток согласились помочь, как только услышали про некую тайну, что, должно быть, хранил его отец, который на самом деле — какая ирония! — оказался просто-напросто евреем. Да ещё и зажиточным евреем с, надо признать, весьма специфичным юмором и странноватой любовью к придурковатым загадкам.

Вот что старый прохвост писал сыну в письме, которое оставил в ячейке банка, где, к слову говоря, никто так и не назвал его имени, зато вручили Михаэлю конверт с таким пресным лицом, будто давно ожидали его появления:

«Дорогой мой, любимый сынок,

Когда ты прочтёшь это письмо, я наверняка уже буду мёртв. Не знаю, что именно прикончит меня — газовые камеры Освенцима или пыточные Гестапо, — но в одном я уверен точно: даже перед лицом смерти я не потеряю оптимизма. Верить в лучшее для меня всё равно, что дышать!

Я не стану называть тебе себя, ведь это может плохо кончиться. Пусть так! Я радуюсь уже тому, что Провидение позволило тебе прочитать сии строки. В следующую Хануку, если я буду ещё жив, то обязательно зажгу свечу в подсвечнике.

Коль захочешь узнать меня хоть чуточку поближе, то я скажу, что весьма словоохотлив. Когда мы с твоей мамой только познакомились в той самой клинике в Вене, она говорила, будто лучше меня никто не рассказывает анекдотов. Даже твой дядя — серьёзный, деятельный старина Томас! — иной раз не сдерживал улыбки и, качая головой, пенял мне пальцем: «Ну ты и проныра, раввин!». Уверен, что он сделал всё, что только мог, чтобы родство со мной никак не угрожало твоей жизни. Ещё одну свечу в Хануку я зажгу за милого шурина.

Что же до меня, то надеюсь, что когда-нибудь Соне хватит мужества рассказать тебе правду. Как ты представляешь себе меня, когда читаешь эти строки? Лысый, усатый дядечка-еврей, попыхивающий сигарой в перерыве между банковскими махинациями, да никогда не выпускавший из толстых пальцев счётов? В чём-то ты, конечно, прав, мой мальчик. Да только помимо любви к деньгам мною всю жизнь двигала и ещё одна страсть, которая в итоге свела меня с твоей горячо почитаемой — и мной тоже! — матерью: страсть к искусству.

В те времена, когда в Германии уже вовсю бушевали национал-социализм и антисемитизм, мы — блаженные австрийцы! — верили, что нас-то беда обязательно обойдёт стороной. Увы, большинство из нас ошибалось и очень горько потом расплачивалось за свою недальновидность. Кого не подвела чуйка, тот вовремя уехал в нейтральную Швейцарию, но только не я. Слишком сильно держался за свой банк и коллекцию! Я бы очень хотел провести всю оставшуюся жизнь и спокойную старость рядом с тобой, сынок, и обожаемой Соней, но, к сожалению, этому не бывать. И поскольку мои дни сочтены, а в дверь уже ломятся солдаты Гестапо, уж прости старику маленькую шалость и исполни его последнюю волю.

Я приготовил для тебя загадку. Я всю жизнь обожал такие игры!

Не волнуйся насчёт системы передачи денег между банком на Трафальгарской площади и Мюнхенским — я настроил её так, что даже самый хитрый штурмбаннфюрер не отыщет моих следов. Евреи славятся пронырливым умом, не так ли? Разве что только это письмо… Те деньги, которые перечисляются каждый год в Мюнхен из уцелевших запасов моей казны, лишь малая часть того, что я мог бы сделать, не став для тебя настоящим отцом. Всё моё состояние спасти не удалось — эти животные конфисковали всё от картин Гойи до китайских ваз! — но и того, что уцелело, должно быть достаточно, чтобы ты достойно вступил в эту жизнь, малыш. Ну а загадка…

В моей коллекции была жемчужина, которую я не доверил бы никому, кроме тебя. Это настоящий бриллиант, самая дорогая вещь на свете, не считая, конечно, тебя и твоей матери. В нашей семье она переходила из поколения в поколение, и мне бы очень хотелось, чтобы она отныне принадлежала тебе. Во сне ко мне приходили прорицательницы и предупреждали, что когда-нибудь она поможет тебе «исцелить других и исцелиться самому». Но я не расскажу так просто, что это такое и где оно находится, дорогой друг. Нет-нет, ты должен догадаться сам. Ведь это загадка, помнишь?

Я спрятал её в одном укромном местечке — тогда, ещё до войны, — когда почувствовал, что запахло жареным. Я подскажу: она прямо у тебя под носом.

Не серчай, мой мальчик, коль есть за что, и знай, что я наблюдаю за тобой с небес и очень горжусь тобой.

Искренне твой,

Папа

П.С. Поспрашивай обитателей пансиона «Аврора» в Лондоне, район Сохо. Ты ведь там и живёшь?

П.С.С. Не спрашивай, откуда я это знаю. Я уже сказал, что приглядываю за тобой».

Ветер усиливался, мня концы бумаги, хотя Михаэль крепко держал её. На лист пару раз капнуло с крыши, и юноша убрал его в задний карман брюк, поморщился на ветру, огляделся. На душе всё ещё так скверно, будто нагадили чайки. Ещё и этот проклятый дождь!

Михаэль стыдил себя за то, что, и, хотя покойный отец очень его любил, судя по тону письма, он сам не испытывал к нему никаких чувств. Почему горячее желание отыскать папу и узнать его поближе испарилось, освободив место для безразличия и даже раздражения? Все эти «мой мальчик» и «мой малыш»?! Да кто тот раввин вообще такой, чтобы обращаться к нему в подобных выражениях?!

Неужели дело в том, что отец оказался евреем? Скорее уж в разочаровании, что не был героем разведки…

Всё это время он боготворил лишь выдуманный образ, который навязал ему дядя Томас. Ходил, как клоун, навешав на себя всю эту мишуру: чай в пять часов вечера, Шекспир и пенсе… Даже в старшей школе Михаэля пару раз избивали за «англофильство», а в итоге всё оказалось зря. Конечно, теперь он злился! И на дядю Томаса в том числе… Быть может, вместо пятичасового чая ему лучше ходить в Синагогу? Так бы он точно стал ближе к корням!

Чем дольше Михаэль думал, тем больше злился. Марлон Брандо на афише кинотеатра и братские чувства к сёстрам Вудсток лишь на время отвлекли его. Зачем он только перечитал письмо?! Михаэль больше ни копейки не возьмёт из банка, не станет так унижаться! И эта нелепая «последняя воля» про некую потерянную вещь…

Прямо-таки вишенка на торте! Конечно, он не будет ничего искать. Вот ещё — плясать под дудочку старого маразматика, чьего имени его сын даже не знал?! Пора бы, наверное, вернуться в Германию — всё равно немец для всех здесь «фашист!» — и возобновить учёбу в институте. Разве что-то ещё держало его в Лондоне?!

— Герр Штерн! Боже мой: вы весь промокли. Садитесь же! Я подвезу.

Михаэль несколько раз моргнул, прежде чем всё-таки разобрал очертания красного Феррари, из опущенного окна которого выглядывало хорошенькое личико миссис Сазерленд. Вопреки надеждам, дождь усиливался, а желание нырнуть в надушенный женский салон и забыть на время об отце лишь нарастало. Полина широко улыбалась и, придерживая синий клетчатый зонтик, дружелюбно зазывала его внутрь. Свободной рукой она поправляла съехавшую с головы розовую косынку и держалась за ручку двери.

— Ну же, герр Штерн! — повысила она голос, который из-за шумевшего в ушах дождя доносился до Михаэля эхом, и кокетливо рассмеялась. — Я не буду предлагать дважды.

Он повиновался, шлёпая по лужам, и сам не понял почему. Его и правда обдало духами, как только захлопнулась дверь, а мокрые брызги от волос и пальто прыснули Полине в лицо. Она завизжала.

— Простите, — виновато пробормотал он, пока она вытирала щёки и лоб рукавом, и сглотнул. Ей так шла эта косынка! И солнечные очки на макушке! — Я не хотел намочить вас.

— Бросьте, — непринуждённо — как и всё, что бы она ни делала, — пожала плечами миссис Сазерленд и завела мотор. — Вы не знаете, сколько я перестирывала платья из-за проказ Бенджамина.

На этот раз он рассмеялся вслед за ней. Будто ещё минуту назад не выглядел мрачнее тучи!

Полина так легко управляла машиной и дворниками, что восхищение Михаэля росло. Он обнаглел настолько, что очень редко отворачивался. В салоне пахло не только духами, но и свежими овощами, тяжёлые пакеты с которыми в кучке лежали на заднем сидении. У Лестер-сквера миссис Сазерленд спросила, «не прочь ли герр Штерн включить радио». Юноша кивнул, задержав дыхание, когда она стала постукивать маленькой ножкой в такт мелодии-блюз и даже подпевала ей.

— Вы, наверное, думаете, что я сумасшедшая, — с лёгкой самоиронией заговорила она, когда они провели в пробке возле сквера около пяти минут, и сделала музыку тише, — водит машину, слушает американский блюз, хотя как истинная британка должно презирать все проявления янки, да ещё и ведёт себя раскованно в обществе мужчины…

— О нет, — молвил он, задыхаясь от восторга, — я так совсем не думаю.

— Просто не признаётесь в этом, — весело подмигнула ему Полина, скользнув взглядом по зеркалу заднего вида. Сердце забилось сильнее, когда он поймал его там, — сейчас я шокирую вас ещё больше. Только т-с-с, никому не говорите. Когда я езжу за продовольствием на рынок, то всегда покупаю себе парочку сигарет и выкуриваю их во дворе за пансионом. Хотите?

Она кивнула на бардачок, где хранила тоненькие женские сигареты, и, когда он отказался, сказала, что и сама не стала бы курить при нём, потому что это «совсем уж неприлично» и что «хотя так не казалось со стороны, она кое-что смыслила в приличиях». Михаэль улыбнулся, подумав, что, не в пример другим женщинам, сигарета совсем не портила миссис Сазерленд и только делала её образ более пикантным и изысканным. Хотя куда уж больше!

— Нет-нет, — вдруг спохватился Михаэль, когда понял, что Полина везла его в пансион, — давайте не будем сейчас ехать домой… Мне бы хотелось увидеть Лондон. Я ведь турист. И дождь как раз кончился!

— Не буду выпытывать, что у вас стряслось, — с женской чуткостью проговорила она, но участие, которое он читал на её лице, показалось парню искренним. — Но как насчёт Набережной Виктории? На Темзе?

Весенний день уже совсем вернул потерянные права, когда молодые люди приехали на набережную, и Михаэль несколько раз вдохнул чистый, свежий после ливня воздух. Туман и дожди: разве они не лучшие друзья лондонцев?

Он уже совсем остудил голову, и, когда Полина, размахивая сумочкой, засеменила рядом, что-то дёрнуло его спросить:

— Миссис Сазерленд! Вы никогда не слышали о некой вещице… говорят, что это семейная реликвия. Её могли спрятать в пансионе ещё до войны?

Михаэль прикусил язык, как только сказал это, и увидел, как её бархатно-голубые глаза округлились от удивления. Мимо как раз прошла молоденькая мама с ребёнком в коляске и чуть не задела их локтем.

— Понятия не имею, — пожала плечами Полина, подставляя лицо под лучи солнца, и, зажмурившись, приоткрыла один глаз, — тогда, до войны, пансион принадлежал моему свёкру. Так, вот что вы обсуждаете по ночам с младшими Вудсток на чердаке? Ищете потерянные сокровища индейцев?

Он встал как вкопанный посреди набережной и только ловил ртом воздух от бессилья. Видя его смятение, миссис Сазерленд лишь смеялась.

— Мы ничего… то есть я… Они мне как сёстры! — Михаэль с неудовольствием заметил, что его голос звучал оправдывающимся, а её — журящим. — Я клянусь!

— О, милый друг, полно вам. Я вам уже рассказала о себе достаточно, чтобы вы поняли, как мало я гонюсь за такими вещами.

— Но что нас выдало? Никто же не видел, как мы…

— Крошки от печений миссис Вудсток и три банки с вареньем, внезапно пропавшие из моего погреба, — хихикнула Полина.

Михаэль осознал, что у него горели уши и, что ещё хуже, что ему было неприятно оттого, что их раскрыла она. Полина, конечно, отрицала это, но ведь и правда могла подумать, что он…

— Именно из таких, как девочки Вудсток, — как будто читая его мысли, продолжила миссис Сазереленд, а он, пристыжённый, зашагал рядом, — и получаются прекрасные жёны. Домашние и невинные… Запомните это, герр Штерн. Не то что такие, как я… «Развязные вдовушки»!

Михаэль удивлялся каждый раз, как Полина умела оставаться такой очаровательной, говоря о себе, казалось бы, неприятные вещи. Лёгкой, уместной и… удивительно манящей. И пусть в её словах имелся смысл, душой он в него не верил. Немец с большой теплотой относился к Сесили и Элис, но разве их можно любить иначе, если не по-братски? В силу юного возраста и неопытности в них не угадывалось и толики магнетизма, что сводил мужчин с ума, суля им прекрасное времяпрепровождение в будущем и горяча их кровь. Оно — это время, — никак не могло сравниться с тем спокойствием и домашним уютом, которое Михаэль испытывал рядом с девочками Вудсток, но это ещё вопрос, считать ли это спокойствие преимуществом или же… скукой?

Михаэль зажмурился, осознав, как дурно рассуждал и как несправедлив был к девочкам. Конечно, конечно, он не считал Элис и Сесили скучными! У них богатый внутренний мир, и хорошее воспитание, и преданное сердце… Но как же это всё теряло смысл по сравнению с миссис Сазерленд и её шармом и обаянием, умением зажечь даже самого безразличного человека, этой странной тоской в глазах и туманным прошлым… Её пухлыми губами, гибким, изворотливым станом и манящим кокетливым взором… Нет, он никогда не сможет полюбить девочек Вудсток «в том самом смысле», это рыцарство не для него. Один сладкий риск оправдывал тысячи праведных жизней!

— Я тоже была когда-то такой, — прошептала Полина, заметно посерьёзнев, пока ветер трепал её светлые локоны. Он промолчал, а она устремила взор вдоль Темзы и скользивших по ней пароходов, — хотя нет, такой не была… Даже неопытность не гасила во мне огня. Уильям становился порой так ревнив!

— Могу себе представить, — хрипло пробормотал Михаэль.

Разговор принимал опасный оборот, и она откашлялась, натянув привычную улыбку, отошла от бордюра. Лишь на секунду миссис Сазерленд позволила себе быть слабой и… настоящей, но Михаэль всё равно приметил этот миг и запомнил его на всю жизнь. Уильям и её прошлое… Как бы он хотел копнуть в него поглубже! Но не будет ли это бестактностью с его стороны?

Нет, если подойти к вопросу с умом!

— Бенджамин, — рассмеялся он, подсмотрел, как это делала Полина, и повторил за ней, — ваш сын. Такой непоседа. Весь в вас, не так ли?

— Вовсе нет, — подхватила она, как будто и сама хотела заговорить об этом, но всё не решалась, — он копия моего мужа. Уильям даже имел медаль по академической гребле!

Михаэль слушал, ловя каждое слово, пока она рассказывала о себе, умалчивая всё же кое-какие детали. Полина Сазерленд, в девичестве Браун, родилась в портовом городе Уэймуте, графстве Дорсет, и всё детство бегала со старшим братом на причалы смотреть, как оттуда отбывали корабли. Её отец, голодный интеллигент, обожал музыку, виртуозно играл на скрипке и зачастую давал импровизированные концерты для прохожих на улицах, собирая в шляпе жалованье на целую неделю вперёд. Музыкой он всё же зарабатывал немного, а мать-швея всю жизнь мечтала о своём ателье, но и по сей день портила глаза дома под лампой. Брауны жили бедно, но счастливо, а Полина, унаследовавшая от отца любовь к музыке и сцене, мечтала о карьере балерины.

— Я хотела поступать в балетную школу в Лондоне, — вещала она, смеясь, но эта улыбка граничила со слезами, а птицы, радуясь наступлению весны, с весёлыми переливами летали над их головами, — отец поддерживал меня, водил на дополнительные платные уроки, которые давала некая обедневшая русская графиня в Дорсете, копил денег на моё обучение. Я даже жила в частном пансионе, где меня и горстку других девчонок день и ночь мучили у станка, но потом началась война, и я, как и многие мои подруги, стала сестрой милосердия. Познакомилась с Уильямом, а там и превратилась в хозяйку «Авроры». Вот и вся моя история!

— Вы же сами говорили, что в вас жил огонёк. — Михаэль подхватывал её полусерьёзный тон, который казался ему теперь весьма естественным, когда он уже так привык к нему. — Пока жили в пансионе, неужели не бегали в соседний мужской корпус? Ведь в вашу труппу наверняка принимали парней!

— Так вот вы какой, герр Штерн! — удовлетворённо протестовала она и вся зарумянилась. — А притворялись таким степенным!

Разговор полился так легко и просто, что оба позабыли все неравенства — возраста, пола, национальности, — которые сковывали их до этого. Полина осмелела настолько, что встала в позицию, а затем, отдавшись во власть ностальгии, грациозно затанцевала по тропинке.

— Что вы делаете? Это балет?

— Он самый! Движение называется «Battement tendu». А вот «Port De Bras»… А ещё па де баск-па де баск! Сможете повторить? Ну же, смелее!

Её смех был звонче, чем перелив колокольчиков, и Михаэль не нашёл в себе сил сопротивляться, когда она, такая счастливая, утянула его за собой для вальса. Прохожие оборачивались на них, а кто-то неодобрительно хмурил брови — сколько шуму среди белого дня! — но молодые люди не замечали этого.

— Но я не умею так… Я в жизни не танцевал вальса!

— И не надо. Я научу вас! Повторяйте за мной. Раз два три! Раз два три! Да у вас отлично получается… Вот видите?

Через несколько часов, когда Полина всё-таки привезла его в пансион, Михаэль поднимался по ступенькам за ней как заторможенный и, не разбирая её речей, всё время хватался за затылок. Будто молотком по голове ударили! Миссис Сазерленд, напротив, очень быстро пришла в себя — словно между ними ничего не случилось, — и, болтая о том о сём, впустила его внутрь, звякнула ключами. А ведь случилось, случилось! Он слышал её искренний смех и видел пламя в её глазах, держал в руках её стан. А ещё она поделилась с ним многим сокровенным, стояла так близко, что… У дверей зазвенел колокольчик, но Михаэль ещё ощущал себя как в тумане. Полина передала пакеты с овощами в руки экономке и кухарке, дала им несколько распоряжений о сегодняшнем ужине и, заболтавшись с дворецким у лестницы…

— Ну наконец-то! Где ты только пропадал столько времени?!

Сесили пришлось помахать несколько раз перед Михаэлем ладонью, чтобы тот хотя бы заметил её и Элис. Затем парень зажмурился, как будто у него нестерпимо разболелась голова, а, когда Сесили в гневе протараторила целую речь — мы думали, что ты в Темзе утопился! Хотя бы слово нам сказал, а то ведь волновались! — пробормотал только: «Простите. Я не подумал».

— Эй, — никак не унималась Сесили и щёлкнула несколько раз пальцами, но он всё равно смотрел куда-то на лестницу и не откликался, — ты слышишь нас? Мы говорим: через неделю наш зять приезжает из Америки. Ну тот, жених Маргарет. У нас тут будет грандиозный вечер, все постояльцы в гостях. Поэтому миссис Сазерленд и ездила сегодня весь день за покупками. Ты тоже приглашён. Будешь?

— Что? — Михаэль пару раз моргнул и только тогда осознал, что находился в гостиной комнате пансиона, где, как всегда, полно народу: старый Вудсток курил сигары у камина, мисс Стинг вязала в кресле у окна… — Да-да, конечно. А сейчас я пойду в свою комнату, очень устал. Поговорим позже, ладно? На чердаке сегодня ночью.

Прошло пару секунд, прежде чем вопрос наконец дошёл до Михаэля, но за это время Элис уже поймала направление его взгляда, и комок припал к её горлу, а нижняя губа задёргалась от обиды.

— Мог хотя бы «спасибо» нам сказать, — глухо бросила она ему в спину и запахнулась шалью до самого носа. — Мы, между прочим, родных разгневали, чтобы помочь тебе.

Михаэль виновато потупился. Что-то кольнуло его в районе рёбер, когда, видя, как Элис хмурила лоб, он вспомнил ночь на чердаке пару дней назад. Именно тогда она впервые пародировала перед ним и Сесили Чарли Чаплина в сцене со слепой девушкой из «Огней большого города», помахала в воздухе импровизированной тросточкой и невидимым цилиндром, а он поверил в её актёрский талант и захохотал от её пародии так, что заболел живот. То, какой увлекающейся натурой она была, впечатляло — не каждый способен на такую глубину чувств! — поэтому Михаэль не сомневался: когда она повзрослеет, то обязательно добьётся успеха если не в кино, то хотя бы в театре.

В ту ночь Элис точно так же хмурилась, но не всерьёз, и он улыбался и грустил вместе с ней, когда слепая девушка не сразу узнала Маленького Бродягу после того, как прозрела. Теперь же она злилась по-настоящему, злилась на него и из-за него… Но за что? И почему?

Михаэль впервые задумался о возможной причине, и она поразила его. Его лоб разгладился. Он скрылся за поворотом, чтобы перебороть противоречивые чувства: безоговорочное обаяние миссис Сазерленд, разочарованное личико девушки, которую он меньше всего на свете хотел обидеть. Сесили проводила его взглядом. Она заметила, как помрачнела сестра, и посмотрела туда же — на лестницу. Догадка, которая пришла к ней, оказалась неутешительной — ну, конечно же! Cherchez la femme! — и она с тяжёлым вздохом заключила:

— Вот же… Сирена! Ещё один моряк погиб на её рифах…

Ресницы Элис дрогнули, но она ничего не ответила.

Глава 5

Сесили любила семейные празднества не только потому, что обожала суету, что царила в доме перед приходом гостей, но ещё и из-за возможности испробовать свой фотоаппарат «Leica II» во всей красе. Купленный ещё до войны, её лучший друг, на свою беду, имел «немецкого производителя», из-за чего и до сих пор не сыскал расположения полковника Вудстока. Впрочем, другие члены его семейства тоже не жаловали вездесущий объектив и вздрагивали каждый раз, когда «эта маленькая коричневая коробочка» показывалась из-за угла.

— Улыбочку, мама!

Щелчок прозвучал так неожиданно, что миссис Вудсток, помешивавшая тесто для будущих эклеров в миске, вздрогнула, приложив к сердцу руку. Бигуди, что она всё утро аккуратно нанизывала на каждый волос как бусинки, подпрыгнули на месте, а мистер Вудсток загоготал в голос:

— Мне нужно было взять эту коробочку на фронт, Сис, — всё ещё хохотал Джордж, приковыляв на трости из гостиной, и издевательски попенял жене пальцем: — Что, испугалась, душенька?

— Сесилия, милая, — с материнской чуткостью просила дочку Элайза, поправляя пояс розового домашнего халата, — убери его, пожалуйста. Ты не видишь, как я одета? У нас даже праздничный торт ещё не готов!

— А вот эту я подпишу так: «Мама в ожидании зятя», — ещё один щелчок не заставил себя долго ждать, после чего Сесили всё-таки подчинилась матери и медленным шагом вышла из кухни. Улыбка не сходила с её лица. Пусть родные и ворчали сейчас, через пару лет они подерутся за возможность взглянуть на себя из прошлого хоть глазком. Ведь она уже через это проходила!

Пансион и правда с самого утра стоял на ушах, а миссис Сазерленд, любезно допустившая, чтобы под её крышей устроили семейные посиделки, предоставила Вудстокам возможность безраздельно пользоваться прислугой, и даже сама хлопотала по дому. Милая, отзывчивая Полина! Разве её можно любить больше? Элайза Вудсток нашла в её лице огромную поддержку, так что теперь все от кухарки до швейцара носились по дому с цветами и подарками, украшали каждый угол ленточками и бантами, а в воздухе царил такой терпкий липкий аромат, что Сесили не расставалась с носовым платком. Даже маленькие Россини, предчувствуя праздник в доме, бегали по коридорам вместе с Бенджамином и несколько раз сбили её с ног.

— А вот и моя любимая младшая сестрёнка!

Когда Элис показалась на лестничной клетке и, пропустив лакея с огромной вазой на чердак, вышла в коридор, сестра перехватила её на последней ступеньке и сделала кадр.

— Сеси, прошу тебя, — страдальчески вздохнула Элис, прикрывшись от объектива ладонью, но Сесили всё равно сделала пару щелчков с других ракурсов и потянула её к диванам. — Перестань!

— Эту я назову так: «Всю ночь меня мучили кошмары о даме в зелёном», — всё ещё дразнилась Сесили, чистя плёнку от неудачных кадров, пока Элис устало закатывала глаза, — или лучше просто: «Разбитое сердечко?»

— Иногда ты бываешь невыносима!

— Что за мешки под глазами, моя Алиса из страны Чудес? Только не говори, что плакала всю ночь из-за Мэри Поппинс, леди Совершенства?

— Не из-за неё, — прозвучал короткий ответ.

«И не из-за него, — размышляла Сесили, щурясь и поджимая губы. — Вернее, и из-за него, но и кошмары сделали своё».

Сесили улыбалась, представляя, какой её видели окружающие. «Что-то пёстрое и много шуму». «Вроде не совсем безалаберна, но всё время путается под ногами». «Ничем полезным не занимается, только сплетничает!». «Не умеет себя вести, не знает, где её место» и прочее «бла-бла», которое она с детских лет слышала от учителей и одноклассников и в которое даже верила. Чопорное, застёгнутое до последней пуговицы английское общество! Разве оно способно понять девушку, которая отказывалась жить, «как должна», и жила, «как хотела»? Элис сошла будто со страниц романа и мечтала о принце, Маргарет слыла любимицей директрисы в пансионе в Гилфорде — прилежная, умная, идеально воспитанная, — ну а средней море по колено!

Всем, конечно, не понравишься — и даже большинству не всегда, — но со временем Сесили смирилась и с этим, стала относиться к жизни с иронией и даже нашла в своём положении некоторые преимущества. Все вокруг недооценивали её — это же Сесили! Ну что с неё взять? — и, думая, что она ничего не понимала в этой жизни, теряли с ней бдительность. А у неё, между прочим, не только записная книжка подмышкой, но и немецкий фотоаппарат под рукой!

Элис по уши влюбилась в Штерна, а тот сох по Миссис Совершенству. Миссис Совершенство стала ещё большим совершенством с тех пор, как согласилась помочь с приёмом в честь Джереми Лоуренса, и их мать и отец теперь пели ей оды, которые доводили бедняжку Элис до слёз. Вспомнив о былой любви к уединению, сестра теперь всё чаще запиралась в комнате или ходила в кино на фильмы с Брандо, читала книги о любви и оплакивала собственную. Средневековые кошмары о леди Алисии тоже участились, и, слыша о них, мама всё чаще хмурила лоб. К врачу, правда, не спешила. А ведь раньше она каждое утро спрашивала именно Сесили, не снилось ли ей чего-нибудь, не ощущала ли она странных запахов, не видела ли вспышек света посреди дня. Ей ничего и никогда не снилось, зато снилось Элис…

Между Михаэлем и Полиной пока что ничего не произошло — Сесили бы знала! — но щенячьи глаза немца нервировали обеих его подруг. Что ещё? Ах да: про отца он им так ничего и не рассказал. Только просил его больше не упоминать. Да они бы и не стали, слишком замотались из-за Маргарет…

Так прошла целая неделя с похода в банк на Трафальгарской площади. Встречи на чердаке по ночам стали редкостью, и Сесили искренне жалела об этом. Любые разговоры с Михаэлем сейчас, конечно, сводились к Полине, но ей всё равно не хватало его рассудительного мужского взгляда на вещи и умных бесед, в которых она впечатляла его своим немецким. Как жаль: пресловутая любовь всегда забирала друзей! Скольких она уже потеряла?

И Маргарет, и Элис… Все туда же. С уст Мэгги не сходило имя жениха, пока она крутилась у зеркала, меряя шляпки, свадебное платье и белую фату. Сесили наблюдала за сёстрами с иронией и лишь надеялась, что, когда придёт её время, она хотя бы сохранит здравомыслие. А если даже и не придёт, то она уж точно найдёт себе занятие!

Джереми-Джереми-Джереми.

Добрый, деятельный, богатый, современный, жаль вот только не родовитый, а на вкус Сесили вполне себе такой обыкновенный. Она видела зятя всего один раз в жизни — прошлой весной в гостях у Уитманов, — но уже тогда отметила его неправильный прикус — очень уж любил улыбаться! — и слишком большой размер ноги.

Вот и все сведения, что ей и Leica II удалось собрать за последнее время.

— Убери его куда-нибудь, Сис. — Вечером, когда пансион наполнился битком, а фуршетные столы ломились от вкусностей, приготовленных мастерской рукой их матери, Маргарет всё же улучила момент и настигла Сесили у книжных полок. — Ты же меня позоришь.

— Как обычно. — Сесили щёлкнула фотоаппаратом так, что сестра ещё несколько секунд моргала, ловя звёздочки, — пора бы тебе привыкнуть.

Заострённое бледное личико Маргарет порозовело, а голубые глаза, каждый размером с дикое яблоко, заметали гнев и молнии.

Иной раз Сесили очень жалела, что сестринская связь никак не налаживалась между ней и Маргарет, и в такой ответственный день поклялась себе «не портить её дня». Мэгги столько ждала жениха, пока он решал какие-то важные вопросы по бизнесу в Бостоне, и со всей ответственностью выбирала платье — серое, блестящее, ниже колен, идеально сидевшее на её стройном стане, — озадачилась красным лаком на ногтях, и даже тёмные волосы убрала в высокую безукоризненную бабетту а-ля Брижит Бардо. Пожалуй, на весь пансион не нашлось бы дамы краше в такой день. Мэгги, конечно, та ещё зануда, но сердце-то у неё доброе. Сколько она в своё время защищала сестёр от нападок одноклассниц в школе? Лучше Мэгги никто не умел пристыдить!

За окном, где уже опустилась ночь, проскользнула тень машины, заезжавшей во двор, и свет от фар проник сквозь белые прозрачные занавески.

— Хорошо хоть перестали бегать на чердак по ночам с тем мальчишкой. Мы с мамой ужаснулись, когда узнали. Ладно другие ничего не заметили, а то вашей репутации пришёл бы конец. О, это он! Джереми!

— «Мы ужаснулись, когда узнали», — передразнила сестру Сесили и, убрав фотоаппарат в сумочку, снова достала его, сделала несколько щелчков сразу, — а вот это название лучше всех: «Брачные игры котов!».

Джереми Лоуренса встречали с повышенным вниманием всего пансиона, которым он явно наслаждался, а его будущая свояченица честно задокументировала всё действо на верном Leica II. Вот он, зять — точно герой какого-то блокбастера про американскую мечту, — загорелый, улыбающийся янки в белом костюме-тройке с торчавшей из кармана бутоньеркой и таким сильным американским акцентом, что закладывало уши. Высокий, стройный, с аккуратной рыжеватой щетиной и добрыми карими глазами. Не мужчина, а мечта!

— Мэгги Мей! Мэгги Мей, я прибыл! — крикнул он прямо с порога, сняв с макушки солнечные очки, и расставил руки в стороны. Мэгги с визгом бросилась жениху на шею, и он закружил её над землёй. Затем перецеловал в обе щеки всех без разбора — от тестя и тёщи до миссис Сазерленд, — а, когда очередь дошла до Сесили, она, сославшись на фотоаппарат, «чудом соскочила с крючка». Так быстро бежала, что чуть не опрокинула круглый столик с фруктами и зефиром.

Мама убила бы её. Они же всё утро сервировали его с Эдной!

— Нет-нет-нет, мистер Лоуренс. Видите? Я снимаю!

— Не нужно стесняться, Сесили! — подмигивал он ей по-родственному, возвращаясь к столу. — Ты ведь мне как сестра.

Первый кадр: Маргарет и Джереми пьют на брудершафт у фуршетных столиков, потом — мама говорит что-то зятю, прося его разрезать торт и какую-то ленточку, затем — взрыв хлопушки над их головами, конфетти и джаз.

— Американцы — щедры как никто другой. Вы же знаете, друзья! — Сверкая белоснежной голливудской улыбкой, Джереми достал несколько шершавых зелёных банкнот из кармана и раздал по одной детишкам Россини под аплодисменты и свист постояльцев. Музыку как раз сделали тише. — Мне несложно быть благодетельным. Правда, душа моя?

— Истина, — влюблённо вздохнула Маргарет. Сесили насмешливо вскинула брови. И жених, и его невеста те ещё эгоцентрики — а Джереми ещё и нарцисс! — но в том, что они безгранично любили друг друга, сомневаться не приходилось.

— Я для всех привёз подарки, — продолжал зять, подмигивая тестю и его семье. — Да-да, мистер Вудсток. Портсигар вёз из самого Каира… Вам точно понравится. Сесили, дорогая, выключи камеру… Мы же все свои. Кстати, где пропадает малышка Элис?

Сесили, поджав губы, запаковала фотоаппарат — этот янки и её сестра точно нашли друг друга! — встала у стены, и, пока Лоуренс бегал за подарками к новенькому блестящему Форду…

— Правда, а где твоя сестра? — спросил Михаэль, неожиданно появившись за её спиной, и, когда она ничего не ответила, удивлённо добавил: — Сис, чего молчишь? На тебя не похоже.

— А то не знаешь, — пожала она плечами и всё же освободила для него место рядом с собой у стены. — Опять в прятки со всеми играет. Из-за тебя, между прочим.

— Из-за меня? — удивлённо заморгал немец.

Сесили фыркнула, но предпочла отмолчаться. Элис очень разозлится, если узнает, что она наговорила лишнего. Разбирались бы сами!

— Будешь и дальше такими глазами смотреть на миссис Сазерленд… Да-да, как сейчас! — всё-таки не сдержала себя Сесили, — и не только Элис перестанет с тобой общаться.

Михаэль заметно изменился в лице, а она прикусила язык. Ну вот: сейчас ей снова за всех достанется!

— Нам обязательно обсуждать это здесь? — спросил он сурово, играя желваками на скулах, и сжал, и разжал кулак. — Мои сердечные дела вас не касаются.

«Пожалуйста! — подумала Сесили, скрестила на груди руки и отвернулась. — Ещё немного, и показала бы тебе язык».

И хотя оба пристыженно замолкли и недовольно косились друг на друга, Михаэль почти физически ощущал отчуждённость мисс Вудсток, и на душе у него стало гадко. Ему следовало стыдиться своей любви? Разве это ощущение, дарившее крылья за спиной, захватывавшее дыхание, не одно из самых прекрасных чувств на свете, и почему он должен выбирать между ней и дружбой? Разве это справедливо? Будто неразумный ребёнок, везде ступавший за матерью, он нашёл глазами в толпе Полину, и её образ — голубое платье с белым узором, красная помада, ухоженные светлые локоны, волнами рассыпавшиеся по плечам, — переполнил его сердце до краёв. Почему он до сих пор не вернулся в Германию, почему ещё сегодня днём по привычке перебирал бумажки в «Джудис и Ко», хотя это и не приносило ему никакого удовольствия?

Конечно, из-за неё.

На секунду Полина подняла взгляд с тарелок, с которых раздавала печенье гостям, сказала что-то Бенджамину, погладила его по голове, но, заметив Михаэля, приветливо улыбнулась ему и кивнула. Его сердце забилось сильнее, хотя он и понимал, что это был всего лишь жест вежливости, а о взаимности с её стороны не могло идти и речи. Пока что!.. Он ведь всегда добивался того, чего хотел. Медленно, но уверенно… Она хлопотала весь вечер вокруг Вудстоков, а он думал о ней всё это время. Мысли об Элис же, наоборот, гнал, опасаясь того, как неприятно от них становилось, и вновь возвращался к окрылявшему чувству.

— Она питается вниманием, будто граф Дракула кровью, — заключила Сесили перед тем, как покинуть его. — Думаешь, ей нужна твоя любовь? Глупыш! Ей нужно твоё восхищение. Она терпеть не может, когда кто-то остаётся к ней равнодушным. Особенно если это мужчина.

По телу как будто пропустили разряд тока, когда она удалилась к матери и сестре, гордо вскидывая подбородок. Элис всё-таки спустилась к гостям, и сердце Михаэля сжалось, когда он увидел её у лестницы. Он уже давно догадался о её влюблённости, но, несмотря на искреннюю братскую привязанность, что испытывал к ней сам, безгранично тяготился этим. Они не ссорились, но уже давно не разговаривали даже как друзья. И зачем только всё так усложнять? Всё равно, что подарить человеку вещицу, о которой тот даже не просил, а потом обижаться, что он её не принял!

Михаэлю было отвратительно. И не потому, что Элис плохо сегодня выглядела — он всегда считал мисс Вудсток миленькой, особенно когда она говорила про Брандо, и её глаза загорались восторгом, — но ещё и потому, что чувствовал себя безгранично перед ней виноватым.

«Перестань, Михаэль, это глупо! Ты ничего ей не должен. Сердцу не прикажешь. Ты не обязан любить ту, на которую тебе укажут».

И всё же червячок точил его, и даже когда Джереми Лоуренс вернулся в пансион, придерживая под обе руки большие пакеты…

— Что это за цвет лица, Элли?! — Миссис Вудсток так громко беспокоилась о самочувствии дочери у лестницы, что это слышал весь пансион, приложила ладонь к её лбу и зацокала языком. — Что случилось? Жара нет. Опять кошмары про леди Алисию?

— Пустяки, — небрежно отмахнулась дочь, смотря себе в ноги, — я заснула и проворонила всё веселье.

— Я знаю, что обрадует нашу малышку, — тут как тут оказался зять и, точно Санта-Клаус, вытащил из мешка небольшой свёрток для свояченицы и потряс его в руках. — Смотри, что у меня есть для тебя! Их я тоже купил в Каире у одного египтянина. А вот это тебе, Сеси… Расчёска с жуком-скарабеем. Символ знаний, ты же к ним тянешься?

— Карты Таро! Классическая колода! — вмешалась не менее вездесущая миссис Сазерленд. — Поздравляю, мисс Элис. Очень милый подарок! Только не забудьте изучить инструкцию. Она есть внутри коробки.

Прощебетав это с привычной улыбкой, Полина ушла вглубь гостиной с подносом в руках, а Элис проводила её долгим взглядом. За ней к Маргарет вернулся и Джереми и уже раскладывал содержимое своих мешков на столе. Жёлтая коробка Таро с солнцеворотом и монетками жгла Элис ладонь, и какой-то одуряющий запах, от которого слезились глаза, ударил ей в нос. По телу побежали мурашки.

«Фейри чувствуют запах души, — пронёсся в голове чей-то голос, поразительно напоминавший тот, что она слышала во сне. — И её ауру…».

Если бы Элис стала убеждать себя в том, что этот аромат был ей неприятен, то она бы слукавила. Душа соперницы пахла лавандой, розами и чертополохом, смешанным со вкусом карамели или топлёного белого шоколада. Его хотелось вдыхать, точно дурман или морфий от бессонницы, пробовать на вкус и бесконечно смаковать, но ревность и злость, вызываемые мыслью, что Михаэль, должно быть, совсем опьянел от них, пахли по-другому и ничем не уступали по силе. Элис казалось, что, если бы люди вокруг могли видеть ауру души так же, как это удавалось ей, то они точно подивились бы ярко-красному свечению, исходившему от неё каждый раз, когда Полина оказывалась рядом. А ещё беспомощности. Злость сменялась в душе Элис приступами бессилия, когда мысль, что ей никогда не сравниться с миссис Сазерленд, травила ей душу.

Как глупо! Элис злилась, будто школьница, которую бросил одноклассник, предпочтя ей более привлекательную подругу. Но разве для «подруги» он значил так же много, как и для неё? Стал ли её первой любовью, при одном взгляде на которую язык прилипал к нёбу, а ноги становились ватными?

Элис полюбила его за острый ум, непоколебимость убеждений и душу — тёмно-синюю с вкраплениями холодных красных огоньков… Его умение постоять за себя и за любимых, за готовность брать ответственность. Они познакомились всего пару недель назад, а он уже о ней заботился. А она верила в него. Всегда.

Сказал бы прыгнуть за ним с крыши, и она бы прыгнула. Сказал бы пожертвовать чем-то дорогим, чтобы быть с ним, — и дня бы не думала. Такова её дурацкая, привязчивая натура!

В её любимых романах всё закончилось бы хеппи-эндом, и главный герой обязательно ответил героине взаимностью и оценил её по достоинству. Только книжные шаблоны не работали в действительности. Здесь никому не нужны неопытные мечтательные дурочки, не знающие ничего о любовных отношениях и ничего в них не умеющие. Зачем они вообще сдались, если есть такие, как миссис Сазерленд?

Пора бы ей с этим смириться!

— Вот же лицемерка, — пробубнила под боком Сесили, схватив сестру за локоть, и та вздрогнула от неожиданности, вынырнув из плена собственных мыслей. — Ты в порядке? Элис?

— Леди Алисия разбудила меня, — прошептала она еле слышно, обращаясь то ли к сестре, то ли к матери, но всё ещё смотрела куда-то вдаль. — Всё время кричала моё имя, просила встать как можно быстрее. Как будто хотела о чём-то предупредить… Понимаете?

— Предупредить? Алисия? — тотчас нашлась мать, и привычное спокойное и умиротворённое выражение покинуло её лицо, уступив место странной задумчивости. — Это уж точно не к добру!

— Мама?! — испуганно спросила Элис, переглянувшись с Сесили. Что-то в голосе матери не понравилось ей, и если бы безответная любовь настолько сильно не заняла её мыслей…

— Я думала, что это Сесили, но похоже… Ошибалась.

Глава 6

Михаэль внимательно наблюдал за сёстрами Вудсток и их матерью с другого конца гостиной. Сесили хмурилась, а Элис слушала, приложив ладошку ко рту. Миссис Вудсток — круглая, маленькая и хлопотливая, — потеряла вдруг прежнюю незначительность и держалась так по-новому, что Михаэлю стало не по себе. Неужели можно так преобразиться за каких-то пару минут?

Позабыв, что они в ссоре, Михаэль отставил бокал с шампанским и чуть не сорвался с места, как сделала бы любая из девушек, если бы ему понадобилась помощь. О чём они, чёрт возьми, говорили?! Возможно, ещё и поэтому вина так сильно угнетала его с тех пор, как Элис влюбилась в него, что он, несмотря на такой маленький срок знакомства, чувствовал за них ответственность. Разве брат сделал бы им больно?

— Ну а теперь мой главный подарок. Для самой прекрасной женщины этого вечера. — Когда Джереми попросил минуточку внимания, даже Михаэль на время оглянулся на него и упустил из виду сестёр Вудсток, но всё равно услышал, как Сесили крикнула матери в сердцах:

— И ты столько времени молчала?!

К счастью, никто, кроме Михаэля, не обратил на это внимания, пусть его сердце и сжалось от плохого предчувствия. Тем временем, подозвав к себе Маргарет, американец достал из пакета плоскую, вытянутую подарочную коробку и самодовольно улыбнулся во все тридцать два зуба. Все уже поняли, что в ней находилось, и умилённо вздохнули. Счастливая невеста вытерла слёзы из уголков глаз платком.

— О, Джерри! — проговорила она растроганно, когда жених раскрыл коробку, и блестящее колье с кулоном в форме двух крыльев, взятых в круг, предстало её взору. — Какая красота!

— Эге — гей, милый зятёк, — присвистнул старый Вудсток, преспокойно просидевший весь вечер в углу у камина вместе с газетой «Times», зажимая между зубов сигару. — Наследник биржевого магната! Вон какого нашла себе наша Мэгги! Денег у него куры не клюют.

— Папа! — пожурила отца Маргарет. — Какой стыд.

Затем она чмокнула жениха в щёчку и, захлопав в ладоши, убрала с шеи волосы, чтобы Джереми помог ей с колье. Зять польстился комплиментом тестя, пусть тот и был весьма беспардонен. Как и сам полковник! Михаэль закатил глаза и уже хотел вернуться к Сесили и Элис, но миссис Вудсток сама оставила дочерей у лестницы и, не откликаясь на их зов, встала за спиной у зятя.

— Джереми Лоуренс! Бросьте это немедленно. Вы слышите меня?! — пробормотала она, кивнув на колье. Её руки дрожали, а голос, не в пример обычно спокойному, угодливому тону, звучал разъярённо. — Не смейте надевать его на мою дочь. Я заклинаю вас! Оно проклято!

По рядам собравшихся прошёлся удивлённый шёпот, а розовощёкое, уже с заметными морщинками лицо Элайзы стало пунцовым. Михаэль переглянулся с Сесили, и та в недоумении пожала плечами. Элис отворачивалась.

— Maman, — снисходительно отозвался Джереми, как биржевые магнаты всегда обращались к домохозяйкам, и снова сверкнул голливудской улыбкой, — всё под контролем. Никакого проклятья. Я купил его в лучшем ювелирном магазине Дублина. Ну знаете… Среди трёхлистного клевера и лосей.

— Вы не слышите меня, мистер Лоуренс? Я сказала вам немедленно… Боже мой! — В ещё большем ужасе женщина отшатнулась от пакетов, когда одним глазком заглянула в них. — Да у вас на всех вещах эта метка!

— Мама, пожалуйста, — тут же подала голос Маргарет, — не позорь меня.

— Элайза, дорогая, — из своего кресла заговорил и муж, — какая ерунда! Что за проклятье? Что за метка?

— Эльфийская! Эльфийская метка! — перекричала его жена. — Нам всем несдобровать, помяните моё слово. Они теперь обрушат на нас свой гнев. Потому что вы, мистер Лоуренс, взяли их вещи без спросу!

Вудсток от души расхохотался, за ним подхватил и зять, а затем и весь пансион. Миссис Сазерленд, как обычно, постаралась всё уладить и всех помирить и протиснулась через толпу к милой подруге. Даже локтем никого не задела!

— Миссис Вудсток, — примирительно коснулась её плеча Полина, как будто говорила с умалишённой, — вы, наверное, сегодня очень устали, весь день готовились к прибытию зятя. Давайте я заварю вам ромашковый чай?

— Ромашковый чай тут не поможет, душенька. Неужели вы не видите? Свадебное кольцо Маргарет, браслеты, серёжки… Всё это ужасно!

— Пойдёмте, миссис Вудсток, пойдёмте… — понимающе кивала Полина, ни на минуту не выходя из себя, — вы как раз расскажете мне всё в подробностях. Не забудьте свою шаль. Она висит там, на спинке стула…

— Моя жена очень суеверна, — загасив сигару в пепельнице, вздохнул старый Вудсток, когда миссис Сазерленд увела его жену на кухню, — верит во всякие сказания, приметы… Говорит, что её предки были аристократами, а одну из прапрабабок сожгли на костре за колдовство… Как там её звали? Юмелия?

— Алисия, — поправила его Элис, но её не услышал никто, кроме сестры.

— Ну мы-то люди современные и в приметы не верим, — как ни в чём не бывало развёл руками зять и, когда тёща перестала ему мешать, всё-таки застегнул колье на шее у Маргарет, положил руки на её плечи и поцеловал в макушку. — Он с сапфировыми камнями, дорогая. И очень пойдёт к твоим глазам.

— Джереми, милый! — не сдержала себя Мэгги и поцеловала жениха в губы. Со всех сторон раздались аплодисменты.

Как только застёжка на колье старшей сестры захлопнулась, перед глазами Элис возник пурпурно-розовый туман, а колода Таро в руках вспыхнула и упала на пол. Она вовремя схватилась за перила, и, если бы не Сесили, лишилась бы чувств. Михаэль, который, конечно, всё заметил, подхватил её под другую руку, и, пока гости пансиона в забытьи хлопали молодым, без обиняков спросил её сестру:

— Почему ей плохо? Это из-за того, что говорила ваша мать?

— А тебе-то что? — огрызнулась Сесили, враждебно сощурившись, и покровительственно закрыла Элис собой. — Откуда тебе знать, что она нам говорила?

— Я и не знаю, — чуть повышая голос, спорил с ней Штерн, — потому и спрашиваю.

— Хватит! Перестаньте.

Оба замолкли, когда Элис шикнула них, устало прикрыв глаза. То, как Михаэль захлопотал вокруг них, растопило сердце Сесили, но она всё ещё злилась на него, а тут ещё и собственные тревоги — ну и время мама нашла для «семейных секретов»! — и даже новые, незваные гости…

— Скажите миссис Сазерленд, — прямо посреди хлопков из коридора раздалось постукивание тростью по паркету, — прибыл сэр Роджер Ковентри. Пятнадцатый граф Ковентри. Из Уорикшира. Уверяю вас: она узнает меня.

Швейцар что-то пробубнил про «неподходящий момент» и «гостей в доме», на что более молодой и несколько насмешливый голос ответил вслед за первым:

— Вы что, не знаете, кто мы такие? — с явной издёвкой заговорил тот второй и, возможно, задымил сигарой. В гостиной вновь запахло куревом, хотя мистер Вудсток уже убрал пепельницу и вышел за женой. — Графам Ковентри открыты все двери.

Сесили хватило секунды, чтобы вновь достать фотоаппарат и сделать несколько кадров с Маргарет и Джереми. Они так помрачнели, что Сесили невольно вспомнила сказку о Спящей Красавице и её сорванные крестины. Старая злая фея, которую забыли пригласить на торжество, явилась туда в самый разгар вечера и испортила всем веселье. Что же ей это напоминало?

— Что ты делаешь? — шикнул на неё Михаэль, когда швейцар, немного поворчав, всё-таки впустил гостей внутрь. — Зачем ты их снимаешь?

— Потом «спасибо» скажешь, — отмахнулась Сесили. — Ковентри — те ещё проходимцы. В прошлом году…

— Вы их знаете? — удивлённо заморгал юноша, хотя уже догадался об этом по её тону.

— Этот молодой человек, — отозвалась Элис, кивнув на того, что выглядел моложе, и откашлялась. Её голос дрожал, и она говорила, не смотря ему в глаза, — бывший жених Маргарет. Помнишь, мы рассказывали?

Михаэль не знал, радоваться ли, что она вновь с ним заговорила, или же во все глаза рассматривать «того молодого человека». Он долго не отводил взгляда, и, в конце концов, Элис всё-таки обернулась к нему. Михаэль крепче сжал её ладонь.

— Ты точно в порядке? — спросил он доверительно. Элис на миг замерла, еле заметно кивнула и… сжала его пальцы в ответ.

— Лучше некуда, — проговорила она улыбаясь.

Михаэль тоже улыбнулся и облегчённо выдохнул. Слава богу! Как тягостно быть в ссоре!

Облегчив душу, Михаэль вновь вернулся к своим размышлениям: если Ковентри пришли к Маргарет и её жениху, чтобы, возможно, свести старые счёты, то зачем они звали Полину? Голова шла кругом от вопросов — и это он ещё не выяснил, что за тайну скрывала миссис Вудсток! — но любопытство всё-таки взяло над ним верх.

— Мисс Вудсток! Джереми Лоуренс, дружище! Да у вас тут помолвка… Поздравляю! Мы с отцом ни о чём не знали, иначе принесли бы подарков. — Прямо с порога незнакомец раскрыл объятья для молодых и расхохотался то ли вызывающе, то ли надрывно, пока его отец стоял в дверях и, осуждающе косясь, хмурился и оглядывался на лестницу. — Не хотелось бы портить ваш праздник. Да мы по небольшому дельцу…

— Эдвард Ковентри, — сдержанно процедил Лоуренс сквозь зубы, и от сверкающей улыбки на его лице не осталось и следа, — благодарю за поздравления.

Жесты, мимика и даже походка Эдварда граничили между агрессией и истерией сумасшедшего, а мешки под глазами, красными то ли от недосыпа, то ли от спиртного, лишь дополняли образ. Сын графа двигался нервно, дёргано, порывисто и говорил, и улыбался точно так же: невпопад. Эдвард был красив. Блондинистые волосы, стоявшие на голове торчком так, как будто он не расчёсывал их по утрам, серовато-голубые глаза, щурившиеся хитро и развязно, так что получали дикое волчье выражение, острые скулы, атлетическая фигура, кривая усмешка на губах: всё это очень шло ему, хоть и придавало опасности. Сына хотелось раскусить и даже пожалеть, в то время как отец производил неприятное, мрачное впечатление, будто затянутое облаками небо перед дождём. Сутуловат, долговяз, весь в чёрном с ног до головы, сплошь покрытой, кстати, проседью, опирался на трость и задирал нос. Настоящий лорд из одноимённой палаты!

— Мисс Вудсток. — По-медвежьи похлопав Джереми по плечу, так что тот чуть не отлетел к стенке, Эдвард, с позволения её жениха, оставил на щеке Маргарет поцелуй, — какая красавица, мисс. Не думал, что скажу это, но с моим лучшим другом вы сияете так, как никогда не сияли со мной.

— С лучшим другом?! — удивлённо шепнул девушкам Михаэлем. — Она ушла от одного друга к другому? И это ваша добродетельная Маргарет?

— Они не любили друг друга, — объясняла ему Элис уже увереннее, когда мир вернулся к ним, — после войны о героизме отца в Африке говорили даже в Букингемском дворце. Ковентри те ещё снобы и не могли упустить такой возможности. Хотели, чтобы их имя звучало рядом с нашим, пусть в другое время они и не посмотрели в сторону каких-то джентри. Даже мамины именитые предки не помогли бы, они все давно разорились… Лорд Ковентри хотел невестку — дочку легендарного полковника, да и его сына пришло время женить. Наши отцы договорились о помолвке, но Эдвард всё равно её разорвал.

— Посмотрите-посмотрите на Мэгги, — бормотала Сесили, неустанно щёлкая объективом, — да на ней лица нет… И зять какой-то странный. Неужели чувствует вину?

— Надеюсь, что и вы в скором времени найдёте своё счастье, сэр, — не теряя самообладание, ответила Эдварду Маргарет и, само достоинство, взяла жениха под руку. — Это ни с чем не сравнимое удовольствие.

— О, конечно. — С явной ехидцей, понятной, возможно, только Лоуренсу, Эдвард кивнул и даже подмигнул ей, — я уверен, что он никогда не разочарует вас. Какая милая вещица! Можно посмотреть?

Сесили успела заснять то, что случилось дальше. Эдвард уже коснулся колье, когда Джереми как с цепи сорвался и, отодвинув Маргарет в сторону, схватил Эдварда за грудки, но тот даже не выглядел удивлённым. Маргарет и несколько дам одна за другой вскрикнули.

— Джерри! — истошно кричала Мэгги, дёргая жениха за рукав. — Перестань, он того не стоит…

— Я знаю, зачем ты пришёл сюда. — Джереми всё ещё наступал, но, не привыкший к уличным потасовкам, тяжело переводил дух и заметно нервничал. — Везде, где бы ты ни появлялся, всё идёт наперекосяк. Но я не позволю, чтобы всё пошло прахом. Это наш с Маргарет праздник, и я…

— Что? — ничуть не смутился Эдвард, скалясь всё шире. — Что ты мне сделаешь?

— Хватит! — Старческий голос лорда Ковентри громом прогремел в дверях, и Джереми, замешкавшись на мгновение, высвободил Эдварда. — Что за представление вы здесь устроили, мистер Лоуренс?! Чего ещё ожидать от американца… Швейцар! — Сэр Роджер нетерпеливо замахал тростью в воздухе. — Я же вас просил: приведите сюда миссис Сазерленд!

Маргарет тотчас захлопотала вокруг Джереми, словно мать успокаивала обиженного хулиганами сына, и разве что только не дула ему на разбитые коленки. Она шептала под боком: «Тише, тише!», хватала его за лицо и целовала. А ведь Лоуренс и правда напоминал побитого щеночка: вот-вот и заплачет. И куда только делся тот жизнерадостный янки?

— Прежде чем поучать других, ваше сиятельство, — встала она на защиту жениха, словно львица, охранявшая потомство, — следили бы лучше за собой!

— Не смейте ничего говорить об американцах, сэр Роджер! — эхом отозвался за ней Джереми, — я очень хорошо знаю вас и вашу семейку, и лучше уж быть янки, чем таким снобом, как вы!

Лорд Ковентри только фыркнул на эти излияния, и улыбка впервые за долгое время озарила его лицо, а Эдвард хмыкнул в кулак. Доводы Джереми и его невесты не впечатлили их, но сэр Роджер, возможно, заспорил бы с презренным американцем, если бы только в этот самый момент…

— Кто-то прибыл? Новый гость? Простите: я успокаивала миссис Вудсток…

Воздушной походкой балерины Полина вбежала в гостиную, но блаженная улыбка вмиг сошла с её лица, как только Эдвард Ковентри обернулся к ней. Она лишь скользнула взглядом по старому графу, но так и не смогла оторвать взора от его сына. Она даже не шевелилась, не моргала, не дышала. Всё бремя этого мира промелькнуло в её глазах — стыд, злость, смущение и ненависть, — а ещё через секунду прозрачная дорожка увлажнила её щёки.

Эдвард выглядел сражённым не меньше, и привычное волчье выражение сошло с его лица, уступив место странному обожанию, в котором сквозили вина, злоба, покорность и толика насмешки. Какое-то время молодые люди так и простояли друг напротив друга, словно весь остальной пансион вымер и оглох в одночасье, после чего, как в замедленной сцене популярного кино, он подошёл ближе и поцеловал ей руку.

— Ну здравствуйте, — горячо прошептал Эдвард, — миссис Сазерленд.

Как непохоже он вёл себя с Маргарет! С Полиной Эдварда связывало гораздо больше, чем со старшей мисс Вудсток, и Михаэль понял это, хоть и не слыл знатоком человеческих душ. Стало быть, Полина всё же не всё рассказала ему про себя на Набережной Виктории! Странное чувство, похожее на ревность, кольнуло его сердце.

Одна дорожка слёз сменилась другой, и вскоре Полина вырвала пальцы из больших ладоней Ковентри и выбежала вон. Лорд Ковентри, жуя губы и что-то ворча себе под нос, вышел следом, но его сын остался стоять посреди комнаты и держал на весу руку, словно ловил ею концы ускользавшей вуали. Потом, правда, опустил её, потёр ладонью щетину и, присвистнув, обернулся к толпе.

— Пойду покурю на крыльцо, — сообщил он всем, поклонившись, будто в театре. — Буду рад компании!

«Это мой шанс», — промелькнуло в голове у Михаэля, а Сесили тем временем выключила фотоаппарат. Хотя вечер и был безнадёжно испорчен, Джереми и Маргарет вновь завели патефон, да только сами выглядели так, как будто на их нервах станцевали фокстрот.

— Знаете, сколько тут всего интересного?! — хихикнула старшая Вудсток, меряя рукой тяжесть Leica II. — На всех хватит!

— Вы ещё ничего не рассказали мне про свою мать, — назидательно напомнил девушкам Штерн, — да-да, я ничего не забыл. Встретимся сегодня ночью на чердаке? А сейчас идите в комнаты. Сесили, проследи за Элис…

— И пропустить, что будет дальше?! Нет уж!

— Я сказал: идите, — всё ещё настаивал он. — Потом поговорим.

— Сеси, — поддержала его Элис, — пойдём. Всё равно всё уже прошло.

Сесили всё-таки показала Михаэлю язык, прежде чем взять сестру под руку и скрыться с ней на лестничной клетке, а немец подавил улыбку, проводив её взглядом. Как хорошо, что они помирились! И когда он только успел так привязаться к этим девицам?

Луи Армстронг снова гремел на весь пансион, но Михаэль, хоть и любил его творчество, держал в голове одну цель, стоявшую спиной к гостиной на веранде, и не отвлекался. Пришлось обойти стороной Фредерико и Стефанию, которые страстно танцевали медленный танец, обнявшись, как в лучшем итальянском кино, и прикрыть рот рукавом, чтобы не закашляться от сигарного дыма Вудстока, который уже вернулся с женой из кухни и теперь успокаивал Маргарет. «Ковентри всем испортили праздник?!». «Да они не знали, с кем связались!»

Когда Михаэль прошёл на веранду, скрипнув прозрачной дверью и захлопнув её с той стороны за собой, в его лицо подул приятный весенний ветерок, а уши заложило. Стрекотание кузнечиков в кустах пришло на смену громкой музыке, проникавшей лишь эхом на балкон, где сын графа наслаждался прохладой и одиночеством.

— Кажется, вы слишком буквально поняли мои слова про компанию. Когда Михаэль бесшумно встал рядом у перил, Эдвард еле заметно вздрогнул и лишь слегка склонил голову набок, словно оценивал, кого принесла нелёгкая. Потом, успокоившись — нет причин ни язвить, ни прогонять незнакомца, — видимо, решил, что никого лучше такого человека судьба прислать не могла.

— Если вы не хотели, чтобы вам мешали, зачем тогда приглашали за собой?

Противоречивые мысли овладели Михаэлем. Он злился, как чёрт, и хмурился, когда думал о прошлом Полины, в котором этот человек играл не последнюю роль и до сих пор напоминал о себе. Что в нём такого? Крепок, как медведь и так же неповоротлив, походил на матёрого картёжника и мота, весь пропах алкоголем, да ещё и Маргарет, и её Джереми задирал, как последний… да как она вообще обратила на такого внимание?

— А вам палец в рот не клади, — весело присвистнул Эдвард, будто прочитал его мысли.

Он не спешил разговаривать и только прожигал глазами светящиеся фонари на другом конце улицы. Такой ореол безнадёжности и тоски окутал их обоих, что Михаэля снова замучили сомнения. Стоило ли вообще приходить сюда? Сын лорда предавался страданиям, а тут он со своей ревностью! Из паба напротив доносились смех и музыка, внизу проезжали машины, свистели прохожие, в многоэтажке в нескольких метрах ругались соседи.

Пару секунд молодые люди провели молча, пока Михаэль подбирал нужные слова и, кусая губы, искоса поглядывал на соперника. Тот заметил это и, сознательно пренебрегая обществом парня, вдруг улыбнулся ему.

— Ладно, старина. — Эдвард достал из кармана спички и зажёг сигарету, — не обижайся: однажды я уже поделился с одной незнакомкой тем, что меня мучило, и это очень плохо кончилось. Многие годы меня грызёт совесть, — я виноват перед ней, — но ничего не могу исправить. — Дым медленно поднимался между его пальцами в воздух. — Не смотри на меня так! Вижу, что ты хочешь помочь, но рассказывать больше не стану. Будешь затягиваться?

Михаэль разинул рот и снова захлопнул его, отрицательно покачал головой. Как сопливый школьник, вцепился в перила балкона и даже не смотрел на «заразу», не решаясь спросить о том, что его действительно волновало. А в голове-то это всё казалось гораздо легче!

— Я не хочу. Спасибо. Я не курю.

— Да ладно тебе, — всё веселился Эдвард, дымя дорогими Diplomaticos. — Что ты как маменькин сынок! Ещё скажи, что с девушкой никогда не был.

— Я же говорю: не хочу.

— Что за дела! Тебя что, мама за углом караулит? Лишит карманных денег, если увидит, как ты куришь кубинскую травку?

— Что вас связывает с Полиной Сазерленд? — набрав в грудь побольше воздуха, на одном дыхании выпалил Михаэль.

Собачий лай на улицах усиливался. Снисходительная улыбка вмиг сошла с лица Ковентри, а пальцы, меж которых поднимался дым, ослабили хватку. Сигарета опустилась на пол, и Эдвард загасил её кончиком дорогих лакированных туфель.

— Всё ясно, — надрывисто расхохотался он, и, пока Михаэль неотрывно за ним наблюдал, мельтешил туда-сюда, прятал руки в широкие карманы брюк и закатывал глаза. — Она тебе нравится? Только скажи мне честно. Я ведь по-мужски спрашиваю.

Несколько секунд Михаэль медлил с ответом, застыв без движения, и даже не моргал. Затем, правда, еле заметно повёл глазами и покраснел. — Очень, — сказал он в итоге.

Эдвард фыркнул — звучно, небрежно, — достал ещё одну сигарету из кармана и, навалившись всем телом на перила, опёрся на них спиной. Михаэль боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть удачу, и только прерывисто дышал. Ковентри снова закурил, с наслаждением выпустил в воздух клубок дыма и, когда сквозь небольшое прозрачное окно в коридоре промелькнули две тени, всё-таки заговорил:

— Она похожа на наркотик. — Его голос звучал так хрипло, а взгляд наполнился такой тоской, что у Михаэля побежали мурашки. — Сначала тебе хорошо. Нет, тебе просто волшебно! Кажется, что отныне жизнь станет похожа на сказку, и в ней всегда будет это жгучее чувство… Будто внутренности огнём выжгли. Но тебе это нравится. Ты пьяный. Понимаешь, о чём я?

— Кажется, — неуверенно признался Михаэль. Сердце колотилось как бешеное, дым летел прямо в глаза, а голоса из коридора, как будто принадлежавшие Полине и лорду Ковентри, доносились всё отчётливее. Так вот куда Эдвард так внимательно смотрел!

— А потом у тебя начинается жажда, а она всё время ускользает и оставляет тебя умирать, харкать кровью в агонии и страдать с этим ужасным чувством пустоты и вины внутри. Но знаешь, что самое поганое? Если бы я мог вернуть время вспять, я бы ничего не стал менять. Сладкий миг облегчения! Он стоил всего.

Что-то зловещее сквозило в этих словах, и даже у Михаэля, несклонного к мнительности, перехватило дыхание. Миссис Сазерленд и сэр Роджер всё яснее скандалили в коридоре, а Эдвард только улыбался, наблюдая за их тенями. Потом загасил очередную сигарету и коснулся плеча Михаэля, а того обдало алкогольным мороком.

— Будь с ней осторожен, старина, — подмигнул он парню, пьяно икнув, — если, конечно, не любишь риск так же, как и я… Ну а коль захочешь узнать обо мне побольше, спроси у неё как-нибудь, как погиб Уильям Сазерленд.

Затем смачно похлопал собеседника по плечу и удалился пьяной походкой. Белые развевающиеся занавески заволокли его, и Михаэль почувствовал себя очнувшимся от какого-то сна. Все предостережения исчезли как дым, и его мысли вновь обратились к Полине.

— Я же сказала, что верну вам весь долг до последнего пенни! — шептала она, чуть ли не плача, и всё время хваталась за голову. Лорд Ковентри, словно чёрный ворон, везде следовал за жертвой, и, хотя она совсем измучилась, и не думал отпускать её.

— Вы говорите мне это уже много лет, милочка, — безжалостно твердил старик, держа трость будто когтями, и даже голову прижимал к шее, точно стервятник, — но при этом вы купили себе Феррари в рассрочку, и у вашего сына самые лучшие игрушки.

— Не смейте попрекать меня игрушками сына! — с достоинством парировала Полина. Спрятавшись за углом, Михаэль замечал, что она горько плакала, и, несмотря на музыку в гостиной, слышал её всхлипы. — Сына, которого вы лишили отца.

— Помилуйте, миссис Сазерленд, — иронично рассмеялся граф, — кто или что? Я или ваша легкомысленность?

— Значит, я была легкомысленна, сэр Роджер?

— Я выразился бы и по-другому, но у нас гости за дверью. Как ещё это назвать, если вы крутили шашни с моим сыном, пока ваш муж спал в окопах?

— Я крутила шашни с вашим сыном?! Ах! — Полина отшатнулась и уронила голову на руки. — Почему, когда женщина хочет быть добра, человечна и любезна, ей обязательно приписывают коварные намерения?

— Вы не были добры и любезны… Вы поощряли его влюблённость!

— Отнюдь! Я хотела ему помочь. Я видела, как он одинок и несчастен, как нуждался в поддержке, а всё потому, что вы, сэр Роджер, не сумели дать ему хоть толики тепла. И даже сейчас убиваете его каждый день, каждую минуту, не осознавая этого.

— Хватит! Вы — беспутная, бесцеремонная девка с душой Мессалины! И всегда такой были! Не стройте передо мной невинного агнца. Если вам удалось одурачить с десяток мужчин и моего сына в придачу, то я-то давно вас раскусил. И мы сочтёмся, вот увидите! Сочтёмся!

Спор зашёл в тупик, а густые поседевшие брови лорда свелись на переносице. Он стукнул тростью по полу и мог бы замахнуться, если бы из гостиной на голоса как раз не вышел его сын. Эдвард захлопнул за собой дверь и, увидев Полину в слезах, побагровел от искреннего волнения за неё и злости.

— Что вы сказали ей, отец? — обрушился он на сэра Роджера, сжимая кулаки. — Что себе позволили? Отвечайте!

— Мы уходим, — буркнул отец, отослав швейцара за своими пожитками, а, когда тот принёс их, запахнулся чёрным пальто будто крылом. — Сейчас!

У дверей лорд Ковентри испепелил миссис Сазерленд взглядом. Эдвард тоже не отрывал от неё взора, но она зажмурилась. Дунуло холодом, дверь захлопнулась. Как только это случилось, Полина содрогнулась, рухнула на пол и зарыдала.

Михаэль не осознавал тех чувств, что окутали его тело и мысли, но ноги сами понесли его к ней, а в голове громким маршем прозвенело: «Иди же! Сейчас!». Она всхлипывала, приложившись лбом к полу, как вдруг чьи-то руки обвили её талию и прижали к себе так требовательно и легко, будто делали это всю жизнь до и ещё будут целую вечность — после.

Глава 7

Роберт, младший сын сэра Роджера, провёл как в тумане то утро, когда стало известно, что его старшего сводного брата больше нет в живых. В первую минуту горе заставило его пролить немало слёз, после чего в сердце наступила ноющая боль, словно он резко разучился плакать, да и вообще что-либо чувствовать.

Все события последнего дня пронеслись перед глазами как кадры киноленты, в которой он не участвовал лично. Эдварда нашли в грязной канаве у Темзы с перерезанным горлом ближе к рассвету, а инспекторы Скотланд Ярда уже несколько часов кряду мучили его семью расспросами, прочёсывали их городской дом в Белгравии и его окрестности с собаками и ручными фонариками и разве что только в их родной Уорикшир ещё не отправили конвой c офицерами. Некогда роскошный особняк теперь напоминал городскую свалку, а в кабинете сэра Роджера вывернули ящики, вынесли содержимое шкафов, заглядывали за портьеры предыдущих графов Ковентри и за книжные полки с собранием сочинений Джона Локка, будто надеялись найти там потайной проход в СССР. Даже бренди не пожалели!

И хотя подтверждений этому ещё не нашлось, никто из офицеров полиции почему-то не сомневался, что Эдварда убили, да и Роберт не верил, что его брат наложил на себя руки. Пусть они и не всегда находили общий язык, одно оставалось очевидным: Эдвард хранил множество секретов, и на весь Скотланд Ярд нашёлся бы только один инспектор, способный во всём разобраться.

— Скоро ли придёт мистер Гренби, папа? — вяло спросил он у отца, впервые проронив хоть слово за то утро. Сэр Роджер, недалеко ушедший от младшего — и единственного теперь! — сына в словоохотливости, так и не ответил ему, но мать сочувственно похлопала его по запястью:

— Скоро, Бобби.

Роберт разговаривал мало, но замечал гораздо больше, чем казалось его родным, и, получив такой ответ, принялся и дальше разглядывать форму стоявшего впереди констебля. Аскет по натуре, он не любил шумных компаний, пробовал алкоголь всего раз в жизни и совсем не умел общаться с противоположным полом. Зачастую пугал прислугу бледностью лица при чёрной копне волос, особенно когда прогуливался по ночам вместе с книгой по коридорам, мучаясь от бессонницы, или когда ещё в раннем детстве страдал лунатизмом.

«Далёкий от мира насущного словно монах святого ордена!». Так шутил над братом Эдвард, ведь он сам никогда не отказывал себе в земных удовольствиях, связывался с девицами лёгкого поведения, и, весь пропахший спиртным, приходил домой под утро, а затем, уткнувшись лицом в подушку, спал до полудня.

Тому, что они выросли такими непохожими, впрочем, нашлось объяснение. У братьев были разные матери, и недруги зачастую жаловались сэру Роджеру на его старшего сына от первой жены, леди Кэтрин, скончавшейся от чахотки, когда Эдварду только исполнилось семь лет. «И этого тунеядца вы сделаете своим наследником?! Если он унаследует ваш титул, род Ковентри опозорится на всю Англию!».

Тем не менее, Роберт не считал себя лучшим выбором в борьбе за титул графа Ковентри, хотя и понимал, что другого пути у его отца нет и вряд ли уже появится. Младший сын от второго брака, считавшегося, к тому же, мезальянсом, Роберт не мог наследовать сэру Роджеру так, как бы хотелось, скажем, его матери, или, согласно традициям, сделал бы Эдвард. Не то, чтобы «Бобби» это расстраивало — он никогда не отличался честолюбием и мечтал только об одном: карьере сыщика, — но Эдвард сам рыл себе могилу многие годы и, в конце концов, провалился в неё. И кого теперь винить?

— Сэр Роджер, — эхом раздался под ухом голос молодого констебля, но граф Ковентри не ответил, и ему пришлось позвать повторно: — Сэр Роджер, мы всё это время ждали инспектора Гренби. Он очень хотел заняться этим делом. Его Кадиллак уже заехал во двор. Похоже, теперь наше расследование сдвинется с места.

Роберт знал, что отец, несмотря ни на что, очень любил Эдварда, и ужасная потеря, чьей жертвой они все сегодня стали, на многие годы омрачит его лоб. К нему, Бобби, старик относился так, как и подобало вести себя с младшим сыном или даже с дочерью: никогда не повышал голоса, не отказывал в маленьких капризах и не ждал и не требовал многого. На Эдварда, в котором всё же видел наследника, зачастую ругался, придирался по пустякам, грозился лишить содержания и благословения, а тот обижался, злился, громко хлопал дверьми. Роберта всё это лишь забавляло. «Глупый! На тебя ему хотя бы не всё равно!».

Теперь, когда Эдварда не стало и он больше не мог этого увидеть, любовь отца к нему проявлялось только отчётливее, так что Роберт даже немного ревновал его к брату. Всё то утро сэр Роджер просидел в кресле, не шевелясь, будто изваяние, и лишь изредка дёргано вёл плечами, прерывисто моргал и хватался за трость. Констебли то и дело мельтешили по дому, о чём-то шептались, однажды пустили собак по коврам из Бомбея, куда сэр Роджер зачастую ездил навещать своего друга-набоба, назначенного в провинцию королём ещё до того, как там приняли Конституцию и провозгласили Индию республикой. Собачьи следы остались даже на паркете. Вторая жена, леди Джулия, суетилась вокруг сэра Роджера, но старик не обращал внимания ни на неё, ни на Бобби. Младшая дочь, Агнесса, ещё более отчуждённая от всего житейского, чем брат, тихо сидела в уголочке и вышивала. Роберт иногда очень жалел сестру. Мать, конечно, хотела, чтобы её единственный сын хоть немного интересовался поместьями отца и его позицией в Палате лордов, но гораздо большим разочарованием для неё стала дочь, и она никогда не упускала возможности напомнить ей об этом.

«Ну и семейка у нас, — с иронией подумал Роберт. — Увидишь — испугаешься».

Но инспектор Гренби не испугался бы. Инспектор Гренби взялся бы и за самый сложный случай, потому что лучше него никто не раскрывал преступлений. Если Эдварда действительно убили, то уж мистер Гренби точно докопается до правды!

— Никогда бы не подумал, что когда-нибудь приеду в этот дом не с дружеским визитом, а по такому печальному случаю, — прямо с порога заявил инспектор Гренби. Лёгок на помине! Колокольчик на двери звякнул, а дым от его сигар разлетелся по всему этажу.

Роберт тотчас поднялся с места и несколько секунд заворожённо смотрел, как внушительная фигура Генри раздавала поручения. Радость впервые за тот день наполнила его сердце. Гренби снял с плеч пальто с меховым воротником, швырнул его констеблям и, подбоченившись и широко расставив ноги, прошёл в гостиную. Роберт мог видеть своё отражение в серванте напротив и, заметив неистовый восторг в синих как британский флаг глазах, зарумянился. Как он, должно быть, смешон со стороны!

Худенький, чернявый аристократ, что в жизни не обидел мухи и не держал в руках ничего тяжелее книги, зато мечтал «ловить преступников» и «восстанавливать справедливость». Пусть, взглянув со стороны, люди в это и не верили, но он крепко стоял на ногах.

И хотя обожание какого-то мальчишки — пусть и сына лорда и студента Оксфорда, — очень льстило инспектору Гренби, для самого Роберта кумир юности значил гораздо больше, чем детская привязанность. В этой жизни он мало что действительно любил, но, если уж такое случалось, то проносил преданность через долгие годы. Когда ему исполнилось двенадцать, Генри, не при исполнении, часто заходил в гости и рассказывал о работе в полиции, а сегодня Роберту уже девятнадцать, и он ничего не хотел больше, чем походить на инспектора Гренби.

— Леди Джулия. — Когда Генри прошёл мимо и поцеловал леди Ковентри руку, Роберта обдало дорогим парфюмером, и ему захотелось чихнуть. — Мои соболезнования вашей утрате. Как сэр Роджер?

— Ужасно, мистер Гренби, — прикладывая к глазам носовой платок, бормотала леди Джулия, и весь их разговор доходил до Роберта эхом, но он честно, хоть и нетерпеливо, ждал, когда ему дадут слово. — Мне никогда не нравился этот бессовестный мальчишка. Скажете, что я, мачеха, предвзята к покойному? Так или иначе, а он довёл нас до того дня, когда только вы можете нам помочь!

Это было сущей правдой, ведь из всех офицеров Скотланд Ярда только Гренби пользовался уважением графа Ковентри и даже его дружеским расположением. Мать бормотала что-то в своём духе — про кофе, следы на коврах и дорогой одеколон, — а Роберт удивлённо заморгал. Перед ней стоял сам Генри Гренби, а она болтала про кофе!

— Констебли только что рассказали, что обчистили весь дом и комнату Эдварда в том числе, но ничего не нашли, — деятельно напомнил им Генри, почёсывая подбородок, — мы уже направили офицеров в ваш родовой дом в Уорикшире, но у нас до сих пор ни одной зацепки! Вы знаете, где ваш пасынок провёл вечер накануне? С кем виделся? У него нашлись бы враги? Туманное прошлое, мстительные возлюбленные?..

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Was (нем.) — Что?