Верноподданный разбойник Антут

Мари Мальхас, 2023

А вы знаете как выжить зимой в лесу, если у вас ни кола и ни двора и вы не платите королю налоги?Тогда слушайте внимательно.Вам понадобиться: чёрная одежда, иностранный акцент, действующий баронский замок (1 штука).1. Войдите в замок.2. Дождитесь, когда барон наймёт вас на работу.3. Поужинайте с бароном, хорошенько его напоите.4. Забирайте его драгоценности и всё, что не приколочено и валите в окно.5. У окна получите, мимолётный экзистенциальный кризис. Вернитесь в замок.6. Осознайте: чтобы выжить в лесу в холоде нужно находиться в замке в тепле.ГОТОВО.

Второй день в замке

И началась сладкая жизнь, длилась она часов двенадцать. А потом я столкнулся с кислой бароньей рожей:

— Ты чем это занят?

Последовала долгая лекция о том, чем я должен быть занят. Оказывается, он нанял меня, чтобы самому ни черта не делать. Я должен работать, а он — нет. Я должен всем управлять, а он только владеть. Потому что он барон, а я нет. Сруктура!

Вышел я в баронский двор, оглядел баронский замок, представил, что это всё моё, и тут же понял, что надо делать. Проверил склад, сходил в амбар, прошёлся, собрал ответственных, наорал, уволил, назначил новых, снова наорал. Пошли дела.

Руководить этими ребятами было легче, чем моей шайкой. Они не лезли драться, не огрызались, не искали выгоды. Я раздавал пинки и подзатыльники, а они извинялись. Я даже иногда проверял, раздавая за так — всё равно извинялись. Забавно это: бам — извините, хряц — простите.

Хорошо они работали или плохо, я обращался с ними одинаково. Точно также, видимо, делал и барон, потому что под вечер он встретил меня всё с такой же кислой харей и спросил:

— Ты чем это занят?

Мой друг, Графчонок, говорил, что я быстро учусь. И это правда, поэтому я тут же извинился. Барон оценил. Улыбнулся и похлопал по плечу. Сказал, что приглашает меня отужинать с ними.

Cтол в трапезной был накрыт человек на двадцать — так мне показалось, когда я взглянул на бесконечные ряды горячих и холодных блюд. На самом деле на столе стояли всего три кубка из серебра. Один возле самого барона с торца стола, другой справа от него, где сидела баронесса, мне барон указал на стул слева, напротив которого, стоял третий.

На другом конце у столика с кувшинами и подносами мельтешило ещё несколько человек. Двое ещё совсем мальчики в коротких плащиках и пышных панталонах, видимо, пажи.

Я сел, но есть не мог. Может, потому что весь день жевал всё, что только выглядело съедобным, а может потому, что на ужине присутствовала баронесса в таком нежно-розовом платье и с такими тонкими манерами, что ничего в горло не лезло. Вдруг она взглянула на меня и что-то тихо сказала мужу. Барон хмыкнул и произнёс:

— Слышал, что вы, Прата, желали прочесть нам некую баркийскую балладу.

«Что? Да ты с сосны свалился, баран нерезаный? Пусть тебе гаджай⁴ баллады читает!» — подумал я, но не сказал. Видать, успел окультуриться. А тут ещё поймал на себе пламенный взгляд баронессы, и понял — отступать нельзя.

Я быстро прожевал что-то острое и поднялся. Что я знал на баркийском? «Беретрацо!» — что означало «Здравствуйте». Но, вспомнив, как барон сопел над моими бумагами, заподозрил, что он и сам не силён в языках.

— Беретрацо, беретрацо, — начал я. — О, Шозалинкас прата-Завинацо, — сочинил дальше, чуть изменив концовку имени собаки-баркийца.

После следовали слова, выдумываемые на ходу. Я складывал их из случайных слогов, не забывая гакать и ракать в точности как моя последняя жертва. Мне даже понравилось, я принялся жестикулировать, один раз сложил руки на сердце.

Барон впал в ступор и только переводил взгляд с меня на баронессу. Та жмурилась, прижав к губам салфетку, время от времени плечи её лихорадочно вздрагивали.

Я старался не думать об этом, вёл свою речь громко и серьёзно и закончил, с чувством подняв руку.

— О, просто превосходно! — барон похлопал, похлопали и все присутствующие: трое слуг и два пажа. Не хлопала только баронесса, она промакивала уголки глаз краем салфетки.

— Всё в порядке, дорогая моя? — обратился к ней барон.

— Ах, простите, Ваша Милость. Я никак не ожидала, что комедия окажется настолько смешной.

— Да? — его нижняя губа подалась вперёд, он слегка покачал головой, потом глянул на меня.

Ничего не оставалось, как с улыбкой кивнуть. Тогда он усмехнулся:

— О да, это было весьма остроумно… — взгляд его всё ещё метался. — Гартен, — вдруг обратился он к одному из пажей. — Вот ты уже полгода учишь баркийский, а поведай-ка нам, о чём была комедия.

Низенький паж вскочил, глотая ртом воздух, потом залился краской. Я смотрел на него, мысленно умоляя быть мужиком и размазать барона, как это сделал я. Паж не подвёл, голос его зазвучал ровно:

— Там было много старинных слов, но, как я понял, это о том, как хитрый торговец обсчитал одного господина.

Я сел, схватил кубок, чуть приподняв его за здоровье паренька, и припал к краю.

— Нет, нет, — вдруг вздохнула баронесса, — не совсем так, Гартен. Это комедия об одном проходимце, который одурманил приличного человека, присвоил бумаги и вещи и стал выдавать себя за него.

Я так резко вдохнул, что даже забыл оторваться от кубка, вино залилось мне в горло и принялось душить. Я дёрнулся и встретил лбом тарелку.

— А забавно! Мне нравится, — меж тем звучал голос барона. — Гартен, запиши эту комедию. Хочу, чтобы она у меня была.

— Обязательно запишет, — усмехнулась баронесса.

Слуга уже был возле меня и хлопал по спине. С трудом вдохнув, я встал и попятился к двери…

— Куда это ты собрался? — нахмурился барон.

Я не знал чего ожидать, шутка, правда и ложь кружили по залу в диком танце. И каждая обещала то озолотить, то казнить. Я не трус, я замер и стал ждать.

— Я спрашиваю, куда это ты собрался?

— Мне нехорошо, — коротко выдал я.

— Вернись и сядь! — рявкнул барон.

— Ах, милорд, — баронесса бережно обхватила запястье мужа. — Наместник всего лишь смущён неприятностью, постигшей его во время питья. Прошу вас, Прата, — она повернулась ко мне, — не стоит переживать, здесь такое случалось с каждым. Даже с бароном, — неподвижная маска на мгновение сменилась улыбкой. — Помните, Ваша Милость?

— О миледи, ну зачем? — барон тяжко вздохнул и подпёр лоб рукой. — Зачем вы вновь об этом вспоминаете? Ведь вы знаете, чем всё закончилось.

— Ну что вы, Ваша Милость, — ладони баронессы двинулись от его запястья к локтю. — Вы же были ещё так молоды! К тому же, всем известно, что тому виной забавы Его Высочества, ныне… — вздох, — Его Величества.

В тот вечер я стал ещё большим отчизником.

— Ну прошу вас, миледи! — барон отнял ладонь от лица и стукнул ею о стол. Скорее просто уронил руку, не громыхнула ни одна тарелка. Но баронесса задохнулась:

— Я не права. Я так неосмотрительна! — она резко поднялась, прикрыла глаза ладонью и поспешила прочь. Я уступил дорогу, дверь за моей спиной хлопнула.

Тут же, как по команде, поднялись и пажи и построились перед бароном.

— Вон! — махнул им барон, и они вышли вслед за баронессой. — Вон! — повторил он, и слуги тоже оставили нас.

Лицо его напоминало лицо ребёнка, что прятал обиду. Нижняя губа непослушно выехала вперёд, глаза покраснели. Я обошёл стол, прихватив кувшин, и наполнил его кубок. Он не шелохнулся.

Внутренний голос подсказал, что делать. Я метнулся к своему месту и налил вина и себе:

— Ваше здоровье, Ваша Милость!

Тогда, подняв свой кубок, барон так быстро осушил его, что я после даже подался вперёд проверить.

— Ты садись, баркиец, садись, — бормотал он. — Ты молодец, что не вышел. Вся рубаха в вине, все бриджи в салате, но ты не вышел!

Мне показалось, или он всхлипнул? Я оглядел себя — да я, оказывается, засвинячился по уши!

— А я тогда вышел! — прокричал барон.

Я снова наполнил его кубок.

— А мой брат… Он же сморчок был! Ну какой из него паж?

Я кивал, пока его голова с кубком не запрокинулась.

— Есть такое правило, Прата, — он неоднозначно покосился в сторону кувшинов, и я понял, что делать. — Есть такое правило: если кому-то верой и правдой служить собрался — не выходи. Плачь, плюй, пачкайся, но не выходи и не просись выйти, пока тебя самого не попросят. Никого не заботит, что тебе плохо. Оставайся и до последнего заботься, чтобы твоему господину было хорошо, — он посмотрел на меня пьяными глазами и шепнул: — Не выходи!

На этот раз он лишь пригубил, а после закричал так неожиданно, что я вздрогнул:

— Ты короля любишь?

— Да! — вырвалось у меня. Повисла тишина.

Барон догонял мой ответ секунд двадцать, потом махнул рукой:

— Да не, не вашего короля! Хотя, согласен, вопрос странный. Не собираюсь я трогать твои политические взгляды. Но и ты к нашим не лезь, ясно?

— Ясно.

Когда в следующий раз его рожа рассталась с кубком, он выдал:

— Значит, слушай. Это шмотьё никуда не годится — у нас на похороны так одеваются, — в его глазах полыхнул азарт дуэлянта.

— Да? А мне говорили, это уникальный дизайн, — выдал я и опешил сам.

Барон поставил кубок, с хрустом заломил пальцы и опустил глаза:

— Я… не знал. Вполне возможно. Прошу принять это как развёрнутую метафору.

«Как развёрнутую метафору…» Надо запомнить.

— Но всё ж оденься как человек, ты тут второй день уже! — выдал он, допив-таки свой третий кубок. — И это… баркийский, конечно, язык великий, но лучше без акцента говорить по-серенидски учись. Баллады он читает! Ты попробуй «гэ», «рэ» скажи.

— Гэрэ.

— Вот, можешь же! И вообще, ещё раз это «гара» услышу — велю казнить. Ясно?

«Ну а что не ясно! Чужестранец тем лучше, чем больше похож на серенидца. Так и знал».

После четвёртого кубка барон и сам разучился говорить по-серенидски. Я дал волю желаниям и снял с него четыре кольца и две цепи, и тут он повис на мне. Ничего не оставалось, как отвести его в покои, хорошо, он хотя бы мог показывать направление, а то бы мы блуждали до утра.

— А разденет меня кто? — вскричал барон, когда я, собравшись с силами, бросил его на кровать.

На таком ложе могла бы заночевать вся моя шайка и даже не подраться из-за подушек.

— Не я! Может, мне ещё и рядом улечься? — пробормотал я, но барон меня услышал:

— А что, хочешь?

Я отпрыгнул подальше, отвесил пару поклонов и поспешно удалился.

Баронские драгоценности приятно позвякивали в карманах. Теперь главное — добраться до нижнего этажа, а там можно хоть в окно. Унор и Леден сами выберутся, свистну им из леса.

Я спускался по широкой роскошной лестнице, пританцовывая. Думал о том, как теперь заживём в лесу, отоваримся на базаре под завязку. Я, может, даже прикуплю пару собственных шмоток, не всё в обносках своих жертв рассекать.

А потом в щегольский кабак закатимся — пить дорогое вино, заказывать музыку, соблазнять красоток… Эх, настоящих бы красоток! Не этих напомаженных девок, что за вечер напиваются похлеще, чем все бароны вместе взятые, да сверкают панталонами из-под юбок.

Красота, она в изяществе, она в загадке. Как у баронессы… Вздох сам вырвался из груди — такая женщина никогда не будет моей. Я бестактный неуч, неотёсанный бродяга, жалкий вор, и никакие деньги мне тут не помогут!

Передо мной раскинулся холл нижнего этажа с его мозаичными колоннами и расшитыми гобеленами, даже в темноте сверкающими золотыми нитями. Первая же дверь вывела меня в комнату с большим письменным столом. Ряды книг сплошь занимали боковую стенку. Графчонок учил меня читать, вот только мне дан другой путь: ему наверх, мне в сторону. Что мне нужно — хватать и бежать.

Вот только куда? У меня ж ни кола ни двора, лишь несколько десятков таких же оборванцев, собирающих осколки роскоши, что падают сверху, проваливаются под сруктуру.

Лохмотья, объедки, осколки чужого счастья. Я как зверь впиваюсь в кусок мяса на брошенной кости, пока не сгнило. Подбираю остатки, за которыми уже ничего быть не может. Прав Графчонок: я в самом низу.

Снял побрякушки с жалкого обессилившего аристократишки. Что дальше? Ни у одного ростовщика не хватит денег выплатить и долю их стоимости. Дом на них не купить. Ни один рабочий свой труд на цацки не променяет, а на поместье их не хватит.

Всё, чего я добьюсь — это обеспечу жратвой и пойлом себя и шайку на зиму. Может, десятком-другим тёплых шмоток, из-за которых они будут грызть друг другу глотки. Потом закатим пару пьяных пирушек, да разнесём на радостях в пух и прах очередную деревеньку. После чего продолжим голодать и грабить.

Это золото — та же охапка дров. Сгорит в топке, да развеется по ветру. И снова станет холодно, и вновь нужны будут дрова… Моя жизнь — порочный круг, и я не умею иначе.

Я осторожно вынул одну пластину окна, морозный ветер ударил в лицо, пробрал до костей.

«Иди, Антут, мёрзни, там твоя жизнь. А барон пусть лежит на своей гигантской кровати у камина. Ему, бедняге, так не хватает острых ощущений, что он открыл игорную, ты же вечный ловец фортуны. За душой у тебя ни гроша, и поэтому твоя вечная ставка — жизнь. Покой и счастье тебе не по карману».

Я принялся вынимать вторую пластину. Баркийские бумаги зашелестели за пазухой. Интересно, скоро он сюда доберётся? Может, мне пока понежиться в тепле денёк-другой, оглядеться? В конце концов, нельзя же пробраться в Пещеру Чудес и сбежать, чуть переступив порог.

Из окна был виден замёрзший лес: «Подождите, мужики, я о вас не забыл».

Я вернулся.

Покои барона содрогались от храпа, я выложил его побрякушки на столик у зеркала. Руки чесались при виде шкатулок. До боли закусил губу. Не сейчас, успею. В доме полно ценностей.

Я вышел в коридор, прошёл пару пролётов и безнадёжно заблудился. Усталость взяла верх. Сначала я улёгся на широкую ступень лестницы, потом присмотрел аккуратный низенький диванчик у стены. Не худший вариант.

Я устроился поудобнее, было жёстко, тихо и темно, совсем как в лесу, только тепло и сухо. Подлокотник пришёлся как раз под голову. Я расслабился, прикрыл глаза…

— Да что ж это делается! — резанул слух до боли знакомый голос. Но на сей раз меня не стали колотить: — Господин наместник! Козетка-то, козетка!

Её бы ко мне в шайку, вечно наших добудиться не могу. Я приподнялся:

— Сама такая!

— Козетка! — она указывала на диван. — Вы лежите на козетке!

— И что? Ты поклялась охранять её честь? Что ты вечно орёшь? — я сел, старуха испортила всё удовольствие. — Лучше показала бы дорогу.

— Как долго вы собираетесь тут теряться?

— Я здесь не теряюсь, я здесь нахожусь! А теперь либо отколись, либо покажи, куда идти, а не то я как… — я встал, нависнув над ней.

— С вашим появлением, наместник, у слуг появилась скверная привычка кричать ночами, — усталый голос баронессы заставил моё сердце забиться, я вытянулся.

Светильник в её руке отбрасывал блики на серебристую мантию, озарял лицо. Ну чем не ангел? Подойдя, она села на край козетки и поставила светильник на столик рядом.

— Итак, вы передумали, это производит впечатление, — сказала баронесса.

Я оглядывался — больше не доверяю я этим каменным клеткам. Только подумаешь, что ты один, как нате вам. И всё же, мы были одни, старуха куда-то пропала.

— Не понимаю вас, миледи, — произнёс я.

Взгляд баронессы обжёг, но я не поддался. Горелый уже.

— Продолжайте в том же духе, — сказал она, — и вы не продержитесь здесь и часа. Я вам это гарантирую. И через окно не спасётесь.

— У вас много окон.

Её брови дёрнулись, потом она опустила глаза:

— Значит, бедняга баркиец убит?

— Нет, мы отпустили его, — пробубнил я себе под нос. Разговор был довольно странный, мы оба словно делали вид, что не понимаем, о чём речь.

— Всё равно, что убит, — вздохнула она.

— Да чего уж, — поморщился я. — Ежели такой слабак — сам виноват.

Она вздохнула:

— Как же ваше настоящее имя?

Я молчал, она ждала.

— Я преступник, — снова пробубнил я, будто сам себе.

— Вы в любом случае преступник.

— Тогда все преступники.

— Ах, господи… — её ладонь коснулась лба. — Зачем?

— Ребят кормить нечем.

— Так у вас есть дети?

— Нет, хотя… — я задумался, еда была нужна не только взрослым. — У Биры и Керна есть, но не очень маленькие, уже ходят. А у Булана сын уже почти юноша… — не заметил, что рассуждаю вслух.

— Кто все эти люди? — плечи баронессы дёрнулись.

— Шайка моя, — я закусил губу — разговорился. Как быстро я себя выдал! Околдован?

Губы баронессы округлились:

— Разбойничий атаман? Собственной персоной? — в глазах играли одновременно страх, азарт и восхищение — слишком по-детски, я ввязывался в игру.

Баронесса глядела сквозь меня, в глазах её отражался огонёк светильника:

— Да-а-а, — протянула она. — Неслыханное нахальство, а может, глупость или…

— То есть, мне уходить?

Её взгляд стал насмешливым:

— Что это вы вдруг решили спросить? — она откашлялась. — Доброй ночи, Прата, — она поднялась и взяла светильник.

Я тоже поднялся:

— Может, один из слуг миледи укажет мне дорогу в мои покои?

— В ваши? — не поворачиваясь, повторила она. — Ах, вы имели в виду покои наместника, — она пошла дальше.

Я последовал за ней:

— Мне подойдут и ваши.

— Наместник, — она остановилась. — Идите налево, вверх по лестнице, пройдите овальный пролёт наискосок, тоже налево, спуститесь вниз, там и будет ваше крыло. А теперь оставьте меня.

— Благодарю, миледи.

В ту ночь я всё-таки добрался до своих покоев. Ребята спали в моей спальне, на ковре возле камина. Кровать мы сочли неудобным местом для сна, лежишь и будто тонешь.

Я улёгся между ними и сразу уснул.

Примечания

4

Гаджай — нечисть из местного фолклора.