Обращая сумрак в свет

Мари Бреннан, 2019

Изабелла Кэмхерст, леди Трент, известна на весь мир благодаря своим необычайным приключениях среди драконов, описанных в захватывающих мемуарах. Одри Кэмхерст с детства понимает: если она не хочет всю жизнь остаться всего лишь внучкой своей великой бабушки, ей тоже надлежит оставить заметный след в избранной ею области науки – языкознании. И чем скорее, тем лучше. А тут и повод – лучше не придумаешь: богатый коллекционер древностей лорд Гленли нанимает Одри для расшифровки и перевода глиняных табличек, хранящих тайны древней драконианской цивилизации. Кто же знал, что этот труд приведет девушку в самое сердце хитроумного заговора, призванного разжечь мятежи и развязать войну? Плечом к плечу с другом детства и коллегой-языковедом, драконианским ученым Кудшайном, Одри должна не только закончить работу в срок, но и доказать вину заговорщиков, пока те не добились успеха.

Из дневника Одри Кэмхерст

7 плювиса

О, Кора в самом деле толкова! Возможно, перевод ее отвратителен, однако, обладая весьма цепким умом, она обнаружила кое-что, мною пока не замеченное.

Выше я упоминала о том, как, впервые переступив порог библиотеки, обнаружила таблички выложенными в ряд. И, с детства привыкшая к работе с текстами, которыми уже занимался кто-то другой, ничуть не удивилась, когда Кора, в ответ на вопрос о первой табличке, без колебаний мне ее подала. Однако тут, разумеется, следовало задуматься: откуда ей знать, что первая — именно эта?

Конечно, ответ — в том самом, переведенном мною фрагменте. Возможно, прочесть его верно она не смогла, но что он не таков, как все остальное, заметила.

— Эта часть была отделена горизонтальной чертой, — пояснила она, когда я спросила об этом. — На прочих табличках таких отчеркнутых фрагментов нет. Ну, а помещать подобное в конце или посреди текста как-то нелогично — тем более, что отчеркнут не нижний угол, а верхний.

— Почти как колофон, — сказала я, склонившись над табличкой, о которой шла речь. — Только на самом деле вовсе не колофон. Обычно драконианский колофон содержит всякую всячину, от краткого содержания текста или нескольких ключевых фраз до имени переписчика и сведений, кем да зачем заказана копия. Здесь же о содержании кое-что сказано, однако другой обычной информации нет. Может, она на последней табличке? Иногда ее помещали не в начале, в конце.

Но Кора покачала головой:

— Если и да, писец ее никак не выделил.

Быстрый осмотр последней таблички показал, что и в конце текста обычного колофона нет. Сощурившись и наморщив лоб, я пригляделась внимательнее.

— Ты уверена, что последняя — именно эта?

— Вполне, — твердо ответила Кора. — Таблички я первым делом, прежде, чем браться за перевод, разобрала по порядку.

Одна загадка за другой!

— Откуда тебе известно, что они разобраны по порядку?

В копировании я пока что продвинулась не слишком далеко, однако, осмотрев каждую табличку, каких-либо пометок на полях не нашла. Что и неудивительно: текст, очевидно, из самых ранних, предшествовавших идее помещения на краях табличек нумерации и выдержек из текста, дабы держать документы в порядке. Но как, скажите на милость, Кора, не располагая ни этим, ни способностью прочесть текст, смогла разобраться в их последовательности?

Стоило мне об этом спросить, Кора просто-таки засияла. Похоже, понимая, насколько умна, она по праву гордилась собой.

— Смотри, — сказала она, поспешив назад, к первой табличке в ряду. — Видишь, вот здесь, в конце? И вот здесь, в начале следующей.

В самом деле, последним символом первой таблички оказался знак «два», а первым символом на второй — знак «один». Вторая табличка заканчивалась знаком «три», третья начиналась со знака «два», и так далее, и так далее.

Вещь совершенно очевидная, если знать, к чему приглядеться, однако для девушки вроде Коры, знакомой с драконианской грамотой не лучше мальчишки-аневраи, едва пошедшего в школу, — потрясающее достижение. Тем более, что две из табличек (да спалит солнце тех, кто за это в ответе) так сильно повреждены! Вдобавок, таблички, конечно же, были исписаны с обеих сторон, но знаки нумерации имелись только в начале аверса и в конце реверса, ничем более друг от дружки не отличавшихся. Мало этого, быстрый осмотр показал, что в одном месте реверс начинался с цифры, а в другом аверс ею заканчивался, но то были просто обычные части текста, к порядку табличек никакого отношения не имевшие.

— Да, — подтвердила Кора, стоило мне указать на них, — над этим мне долго пришлось размышлять.

— Я еще никогда такого не видела, — проговорила я, лихорадочно занося наблюдения на бумагу (перевод — переводом, но и о прочих аспектах этой находки можно писать журнальные статьи и монографии до конца жизни). — Ни в одном из знакомых мне драконианских текстов такой метод упорядочения не использовался. И как же странно отсутствие колофона! Колофонами дракониане снабжали абсолютно всё, кроме документов самых уж пустяковых: только это и позволяло им содержать в порядке библиотеки. Очевидно, текст много древнее этого метода, и все же…

— А как тебе удалось понять, что он древний? — спросила Кора, собрав свои записи и упрятав их в кожаную папку. — То есть, да, все драконианские тексты древние, но ты ведь хочешь сказать, что этот древнее прочих, верно?

Согнутая спина онемела. Оторвавшись от табличек, я выпрямилась и потянулась. Как хорошо, что мать, будучи уталу, никогда не видела проку в антиопейских корсетах — даже в те времена, когда корсеты еще не вышли из моды!

— По орфографии. По манере письма. Ранние тексты отличаются дефектными удвоенными согласными — то есть, вместо двух букв писцы зачастую изображали только одну, а двойной она должна быть, или нет, приходилось догадываться. Вот, кстати, откуда в твоем переводе взялось «спали» вместо «выросли»: ты не знала, что писец имел в виду удвоенную, геминированную «м». Еще язык этих табличек столь архаичен, что многие слова записаны в виде трехконсонантных корневых логограмм, и каждая может означать любое из дюжины существительных или глаголов, образованных от данного корня.

Кора недоуменно подняла брови.

— И как же предлагалось понять, какое?

— Догадываться, — пожав плечами, ответила я.

Недоумение во взгляде Коры сменилось нескрываемым возмущением. Руку на солнце: в жизни еще не видала, чтоб кто-либо так возмущался по поводу орфографии!

— Такова уж драконианская письменность, — продолжала я, будто надеясь дальнейшими объяснениями умиротворить ее гнев. — Иногда символ следует понимать буквально, как слово — вот например, «гальбу», то есть, «сердце». Иногда его нужно читать в фонетическом слоговом значении, «лал». А иногда он служит детерминативом — то есть, совсем никак не читается, а вставлен затем, чтоб сообщить нам нечто о следующем, основном знаке. Детерминатив «сердце» указывает на то, что основной символ означает человека или людей, пусть даже с виду на это и не похоже. «Три сердца тростника» — на самом деле «три народа», в смысле рас или национальностей.

Какое-то время Кора лишь разевала рот, мыча что-то невнятное.

— Но как же такие тексты читают? — спросила она наконец.

— С великим трудом, — пожав плечами, ответила я. — Теперь понимаешь, отчего я не могу попросту взять да прочесть эти таблички, будто меню в тьессинском ресторане?

— Да, но как все это читали они? Сами древние дракониане?

— Точно так же, как и мы, — рассмеялась я. — Один из первых текстов, переведенных гранпапá целиком, оказался письмом молодого писца-аневраи в родную деревню, к жрецу, с жалобами на ненавистные его сердцу детерминативы и на наставника, нещадно бьющего его палкой всякий раз, как он не распознает дефектной удвоенной согласной при чтении.

— Абсолютно иррационально! — сказала Кора, кипя от негодования. — Столько возможностей ошибиться в понимании смысла…

— Да, но со временем оплошность, как правило, замечаешь. Владея драконианским свободно, как древние, мы ошибались бы реже, но, разумеется, постоянно пополняем словарный запас. Кстати заметить, со времен Камня Великого Порога мы проделали немалый путь вперед, и сейчас можем прочесть очень многое… однако дело все еще движется медленно.

Вряд ли все это ее в чем-либо убедило, однако, сказать по правде… а было ли, в чем убеждать? Драконианская письменность, если на то пошло, действительно крайне иррациональна. Но то была первая письменность, изобретенная кем-либо на всем белом свете, и стоит ли упрекать аневраи, если с первого раза получилось не очень?

К тому же, если подумать как следует, вышло у них так хорошо, что их тексты прожили не одну тысячу лет, и сегодня мы можем прочесть их — пусть даже с превеликим трудом. Счастье мое, если хоть что-нибудь, сделанное мной, проживет срок в тысячу раз меньший!

А между тем в зачине упоминается некий драконианин, который «первым записал речь на глине». Если далее следует мифическое сказание, оно вполне может описывать, как была создана грамота и многое другое. Интересно, во многом ли эта история будет похожа на те, что помнят в наши дни?